Текст книги "Энн из Зеленых Мезонинов"

Люси Мод Монтгомери
Энн из Зеленых Мезонинов

Памяти

моих отца и матери

Твой путь осенили благие светила,

Тебя соткав из духа, света и росы…

Р. Браунинг. «Эвелин Хоуп»

Lucy Maud Montgomery

Ann of Green Gables

© Столповская Е., перевод на русский язык, 2026

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

Глава I
Удивляется миссис Рэйчел Линд

Дом миссис Рэйчел Линд стоял как раз в том месте, где главная дорога Эвонли спускалась в небольшую лощину, окаймлённую ольхой и венериными башмачками, и пересекала ручей, который брал своё начало ещё в лесах старой фермы Катбертов. Извилистый и стремительный, с тёмными таинственными омутами и бурными порогами, в ложбине возле дома Линдов он становился тихим и послушным ручейком: даже ему не позволено было протекать мимо дома миссис Рэйчел Линд без должного соблюдения приличий. Вероятно, он знал, что миссис Линд сидит у окна и внимательно следит за всем вокруг, не упуская из виду даже ручьи и детей, и если она заметит что-то странное или неуместное, то не успокоится, пока не разузнает, что случилось и почему.

Существует множество людей как в Эвонли, так и за его пределами, которые так усердно следят за делами соседей, что забывают о собственных. Однако миссис Рэйчел Линд принадлежала к числу тех умелых особ, которые прекрасно успевают и о своих заботах похлопотать, и о чужих в придачу. Она была образцовой хозяйкой: все дела по дому у неё спорились, она ведала кружком кройки и шитья, помогала в воскресной школе, была главной опорой церковного благотворительного общества и общества помощи миссионерам. И даже с такими многочисленными заботами миссис Рэйчел хватало времени часами сидеть у окна на кухне за вязанием узорных хлопковых покрывал, коих она связала уже целых шестнадцать штук – к благоговейному трепету местных домохозяек, – и зорко наблюдать за главной дорогой, спускавшейся в лощину и взбирающейся по крутому красному холму. Поскольку Эвонли располагался на маленьком треугольном полуострове, вдающемся в залив Святого Лаврентия и окружённом с двух сторон водой, то всякий, кто сюда приезжал или отсюда уезжал, непременно оказывался на этой самой дороге под невидимым, но всевидящим оком миссис Рэйчел.

Как-то раз в начале июня сидела она на своём привычном месте. Стоял тёплый и солнечный день, а сад, раскинувшийся на склоне за домом, подобно румяной невесте утопал в бело-розовых цветах, над которыми гудели рои пчёл. Томас Линд, кроткий человечек, которого жители Эвонли называли попросту «мужем Рэйчел Линд», сеял позднюю репу на холме за сараем, а Мэттью Катберт в это время должен был засевать своё поле у ручья возле Зелёных Мезонинов. В этом миссис Рэйчел была уверена, ведь прошлым вечером она слышала, как в магазине Уильяма Блэра он рассказывал Питеру Моррисону, что на следующий день собирается заняться посевом. Вернее, Питер его об этом спросил, ведь Мэттью Катберт был не из тех людей, что станут по собственной воле рассказывать о своих делах.

И тем не менее именно он, Мэттью Катберт собственной персоной, в самый разгар трудового дня, в половине четвертого, не спеша проехал лощину и поднялся на холм. Более того, одет он был в свой лучший костюм с белым воротничком, что ясно свидетельствовало о том, что направлялся он за пределы Эвонли. А раз он запряг в коляску свою гнедую лошадь, то путь явно предстоял неблизкий. Так куда же и зачем направлялся Мэттью Катберт?

Будь это любой другой житель Эвонли, миссис Рэйчел ловко бы соотнесла все известные обстоятельства и быстро обо всём догадалась. Но раз такой замкнутый домосед, как Мэттью, который терпеть не мог незнакомое общество и светские беседы, отправился в путь, да ещё и в белом воротничке и в коляске, то наверняка произошло нечто чрезвычайно важное и из ряда вон выходящее. Сколько миссис Рэйчел ни ломала голову, разгадка не находилась, и удовольствие её от послеобеденного досуга было безнадёжно испорчено.

«Вот что, схожу-ка я после ужина в Зелёные Мезонины и выспрошу у Мариллы, куда это он поехал и зачем, – в конце концов решила эта достопочтенная дама. – В это время года он обычно не ездит в город, а в гости и вовсе никогда не ходит. Если бы у него кончились семена репы, то он не стал бы наряжаться и запрягать коляску. А если бы отправился за врачом, то ехал бы быстрее. И всё же это неспроста! Со вчерашнего дня непременно что-то случилось. Решительно ничего не понимаю и не успокоюсь, пока не выясню, что же выманило Мэттью Катберта из Эвонли».

И вот после ужина миссис Рэйчел отправилась в путь. Идти до фермы Катбертов, впрочем, было недалеко – всего четверть мили. Там, среди сада, небрежно расположился их большой дом. Правда, от калитки до самого дома ещё предстояло пройти по длинной дорожке. Отец Мэттью и Мариллы Катберт, такой же замкнутый и молчаливый, как и его сын, постарался забраться как можно дальше от соседей, а потому дом с зелёными мезонинами оказался на самом дальнем краю их участка, прямо возле леса. Там он и находился по сей день, едва различимый с главной дороги, вдоль которой весьма дружно стояли все остальные дома в Эвонли.

– Разве же это жизнь? Это просто прозябание – вот что это! – рассуждала миссис Линд, ступая по ухабистой дорожке, заросшей травой и обрамлённой шиповником. – Неудивительно, что и Мэттью, и Марилла такие чудны́е, живут тут сами по себе. С деревьями-то особо не поговоришь, хотя уж их здесь более чем достаточно. Мне куда ближе общество людей. Впрочем, Катберты, кажется, вполне довольны, но, полагаю, это дело привычки. Как говорят ирландцы, человек даже к виселице привыкнет.

За этими рассуждениями миссис Рэйчел дошла до зелёного и ухоженного заднего двора Зелёных Мезонинов. По одной его стороне росли раскидистые ивы, а по другой – строгие тополя. Здесь не было ни одной лишней веточки, ни единого камушка, которые бы бросились миссис Рэйчел в глаза. Втайне она считала, что Марилла Катберт подметает двор так же часто, как и дом, – хоть с земли ешь.

Миссис Рэйчел бойко постучала в дверь, ведущую в кухню, и, дождавшись приглашения, вошла. Кухня Зелёных Мезонинов была светлая и уютная – вернее, она была бы уютной, если бы не пугающе безукоризненная чистота, словно в парадной гостиной. Окна смотрели на запад и на восток: сквозь западное, которое выходило на задний двор, лился мягкий свет июньского солнца, восточное же было почти полностью обвито виноградной лозой, и через него едва виднелись белоснежные вишни и покачивающиеся у ручья стройные берёзки. У этого-то окна в редкие минуты отдыха и сидела обычно Марилла Катберт. Солнечные лучи казались ей слишком уж игривыми и легкомысленными для этого мира, который следовало воспринимать не иначе как всерьёз. Здесь она сидела за вязанием и сейчас, а на столе ждал своего часа ужин.

Едва ступив на порог, миссис Рэйчел подметила всё, что было на столе. Три прибора – значит, Мэттью вернётся не один. Но посуда – самая обычная, а из еды – простой пирог да яблочное варенье. Выходит, гость не самый важный. Но к чему тогда белый воротничок и гнедая лошадь? У миссис Рэйчел голова пошла кругом от неожиданной тайны, окутавшей всегда спокойные и отнюдь не таинственные Зелёные Мезонины.

– Добрый вечер, Рэйчел, – бодро произнесла Марилла. – Погода сегодня просто чудесная, правда? Присаживайся. Как дела дома?

Несмотря на различие их характеров, а может, и благодаря ему, Мариллу Катберт и миссис Рэйчел Линд всегда связывало нечто вроде дружбы – за неимением более подходящего слова.

Марилла была женщиной высокой и худощавой, с прямой угловатой фигурой. Её тёмные с проседью волосы всегда были собраны в тугой пучок, проткнутый двумя беспощадными шпильками. Она производила впечатление человека, может, и не во всём опытного, но нравственно непоколебимого, и впечатление это было совершенно верным. Лишь в уголках её рта таился скромный намёк на чувство юмора.

– У нас-то всё хорошо, – ответила миссис Рэйчел. – А вот за твоё здоровье я не на шутку испугалась, как увидела сегодня Мэттью. Уж не за доктором ли, думаю, поехал?

По губам Мариллы пробежала понимающая улыбка. Она ожидала прихода миссис Рэйчел, зная, что внезапный отъезд брата непременно возбудит любопытство соседки.

– Что ты, я совершенно здорова, хотя вчера у меня очень болела голова, – ответила Марилла. – Мэттью поехал в Брайт-Ривер. Мы решили взять мальчика из приюта в Новой Шотландии. Он приедет сегодня вечерним поездом.

Если бы Марилла сказала, что Мэттью поехал в Брайт-Ривер за австралийским кенгуру, то миссис Рэйчел удивилась бы меньше. На целых пять секунд она онемела от изумления. Немыслимо было себе представить, что Марилла решила над ней подшутить, но иного объяснения просто не находилось.

– Марилла, ты серьёзно? – смогла выдавить миссис Рэйчел, когда к ней наконец-то вернулся дар речи.

– Разумеется, – ответила Марилла, словно усыновление мальчиков из приютов Новой Шотландии было не новой и смелой идеей, а обычным делом для любой порядочной фермы в Эвонли.

Миссис Рэйчел потеряла всякое самообладание. В мыслях её остались одни лишь восклицания. Решили взять мальчика! И не кто-то! А Марилла и Мэттью Катберт! Из приюта! Мир сошёл с ума! После такого её уж ничем не удивить! Решительно ничем!

– Да как вам такое могло прийти в голову? – неодобрительно спросила она.

У неё никто даже не спросил совета по поводу этой затеи, а потому Марилла заслуживала решительного осуждения.

– Ну, мы это обдумывали некоторое время – точнее, всю зиму. Прямо перед Рождеством к нам заходила миссис Спенсер и упомянула, что весной собирается взять девочку из приюта в Хоуптауне. У неё там живёт двоюродная сестра. Миссис Спенсер ездила к ней в гости и всё разузнала. Так что мы с Мэттью тоже задумались, а не взять ли нам мальчика. Мэттью ведь не молодеет, ему шестьдесят, он уже не так прыток, как раньше. Да и сердце всё чаще беспокоит. Найти на ферму работника, сама знаешь, задача не из лёгких. Тут одни только глупые французские мальчишки. Чуть обучишь такого – как он уже на заводе консервирует лобстеров, а то и вовсе уехал в Штаты. Сначала Мэттью предложил взять кого-то из тех сирот, которых привезли из Англии, но я твёрдо отказалась. Может, они и славные ребята, я не спорю, но меня от лондонских бродяжек избавьте. Лучше уж взять кого-нибудь из наших мест. Риск будет так или иначе. Но с канадцем под одной крышей спать мне будет спокойнее. Так что в итоге мы решили попросить миссис Спенсер выбрать нам какого-нибудь смышлёного покладистого мальчика лет десяти-одиннадцати: в таком возрасте он уже и по хозяйству сможет помогать, и воспитать его как следует мы ещё успеем. Здесь он получит и крышу над головой, и образование. На прошлой неделе мы узнали, что вскоре она поедет за своей девочкой, и передали нашу просьбу через родственников Ричарда Спенсера в Кармоди. А сегодня почтальон принёс со станции телеграмму: они приедут поездом в полшестого. Вот Мэттью и отправился в Брайт-Ривер, чтобы мальчика встретить. Миссис Спенсер оставит его на станции, а сама поедет дальше в Уайт-Сэндс.

Миссис Рэйчел гордилась тем, что всегда прямо высказывала своё мнение. Собравшись с мыслями после такого поразительного известия, она приступила к исполнению своего долга.

– Вот что, Марилла, скажу без обиняков: вы делаете ужасную глупость, притом совершенно безрассудную. Это такой риск! Вы понятия не имеете, кого пускаете в свой дом. Это чужой ребёнок, вы о нём ничего не знаете: ни какой у него характер, ни какие у него были родители, ни каким он вырастет. Да я только на днях читала в газете, как одна пара – тоже с нашего острова, с запада – взяла из приюта мальчишку, так он ночью дом поджёг. Нарочно! Они чуть заживо не сгорели в своих постелях. Или вот был другой случай: приёмыш высасывал сырые яйца и оставлял в курятнике одни скорлупки, так и не смогли его от этого отучить. Спроси вы моего совета – а вы, Марилла, не спросили! – то я бы сказала: ради всего святого, даже не думайте! Так-то!

Эти благие назидания, казалось, ничуть не расстроили и не встревожили Мариллу. Не прекращая вязать, она ответила:

– Не стану отрицать, что в твоих словах есть доля правды. Я и сама долго сомневалась. Но я видела, как проникся этой идеей Мэттью, и согласилась. Он так редко чего-то по-настоящему хочет, что в такие минуты я всегда чувствую, что мой долг – уступить. Что же до риска, так в нашем мире он есть в любом деле. Даже своих детей заводить – это риск, тоже не знаешь, какими они вырастут. Ну а Новая Шотландия отсюда – рукой подать. Мы ведь ребёнка берём не из Англии или Штатов. Вряд ли он будет сильно от нас отличаться.

– Что ж, надеюсь, что всё обойдётся, – произнесла миссис Рэйчел тоном, выдававшим её тревожные сомнения. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждала, если он сожжёт Зелёные Мезонины или бросит в колодец крысиный яд. Слышала я о таком случае в Нью-Брансуике – вся семья скончалась в страшных муках. Правда, там была девочка.

– Ну а мы берём не девочку, – отрезала Марилла, словно отравление колодцев было сугубо женским занятием, на которое мальчики не способны. – Я бы ни за что не согласилась на девочку. Удивляюсь, как миссис Спенсер на это решилась. Впрочем, она бы и весь приют усыновила, взбреди ей это в голову.

Миссис Рэйчел охотно дождалась бы возвращения Мэттью, но, смекнув, что сидеть придётся часа два по меньшей мере, решила заглянуть к Роберту Беллу и рассказать последние новости. Они произведут настоящую сенсацию, а миссис Рэйчел обожала сообщать сенсации. Она удалилась, к большому облегчению Мариллы, в которой под влиянием мрачных рассказов соседки вновь зашевелились сомнения и страхи.

– Ну и ну, чудеса, да и только! – воскликнула миссис Рэйчел, выйдя на дорожку. – Словно сон наяву! Жаль мне этого мальчишку. Мэттью и Марилла в детях ничего не смыслят и станут требовать, чтобы он был благоразумнее и степеннее собственного деда Мэттью, если у него вообще когда-либо был дед, в чём я сомневаюсь. Представить не могу, что в Зелёных Мезонинах появится ребёнок. Даже Мэттью и Марилла уже выросли, когда их отец построил дом. Впрочем, глядя на них, трудно представить, что они вообще когда-то были детьми. Как мне жаль бедного сиротку! Не хотела бы я оказаться на его месте, скажу я вам. Да-да, ни за что бы не хотела.

Так и шла миссис Рэйчел, изливая душу кустам шиповника. Если бы только она знала, что за ребёнок терпеливо ожидает Мэттью на станции, то её жалость стала бы ещё глубже и полнее.

Глава II
Удивляется Мэттью Катберт

Мэттью Катберт в коляске, запряжённой гнедой лошадью, неспешно проделал восемь миль до Брайт-Ривер. Живописная дорога то бежала меж уютных ферм, то ныряла в пихтовые леса, то спускалась в лощины, где нежно цвели дикие сливы. Воздух был напоен сладкими ароматами яблоневых садов, луга, убегая к горизонту, терялись в перламутрово-лиловой дымке, а птички пели так сладко, словно на дворе стоял единственный в году летний день.

Мэттью на свой лад наслаждался поездкой, и она была бы ещё приятнее, если бы на пути ему не встречались женщины, которым он был вынужден кивать в знак приветствия, поскольку на Острове Принца Эдуарда принято здороваться с каждым встречным, знакомым или незнакомым.

Всех женщин, кроме Мариллы и миссис Рэйчел, Мэттью побаивался. Его не покидало смутное ощущение, что эти загадочные создания втайне над ним смеются. Возможно, в этом была доля правды, ведь вид у него был довольно странный: нескладная фигура, длинные седые волосы, спадавшие на сутулые плечи, густая и мягкая темная борода, которую он носил лет с двадцати. По правде говоря, в двадцать он выглядел точно так же, как и в шестьдесят, разве что без седины.

Когда Мэттью доехал до Брайт-Ривер, ни уходящих, ни прибывающих поездов не было. Решив, что приехал слишком рано, он привязал лошадь во дворе скромной местной гостиницы и направился к станции. На длинной платформе было пустынно, и только в дальнем углу на груде черепицы сидела девочка. Мэттью лишь отметил про себя, что это не мальчик, и, не глядя, поспешил пройти мимо. Будь он внимательнее, то заметил бы, в каком напряжении сидела эта девочка, явно ожидая чего-то или кого-то и всей душой отдаваясь этому единственно возможному для неё в тот момент занятию.

Когда Мэттью подошёл к кассе, смотритель станции как раз запирал её на ключ, чтобы пойти ужинать. Мэттью поприветствовал его и спросил, скоро ли прибудет вечерний поезд.

– Он уже прибыл и отбыл полчаса назад, – ответил бодрый служащий. – Но вам тут кое-кого оставили. Девочку. Вон она на черепице сидит. Я предлагал ей пройти в комнату ожидания для дам, но она очень серьёзно заявила, что лучше останется снаружи, якобы там «больше простора для воображения». Занятная девчушка.

– Но я не за девочкой приехал, – растерянно пробормотал Мэттью, – а за мальчиком. Он должен быть здесь. Миссис Спенсер должна была привезти его из Новой Шотландии.

Смотритель присвистнул.

– Видать, напутали что-то, – сказал он. – Миссис Спенсер сошла с поезда с этой девочкой и оставила её мне на попечение. Сказала, что вы с сестрой забираете её из приюта и вскоре приедете. Больше я ничего не знаю, а других сирот в запасе у меня нет.

– Ничего не понимаю, – беспомощно пробормотал Мэттью, жалея, что рядом нет Мариллы, которая с лёгкостью бы со всем разобралась.

– Расспросите лучше девочку, – беззаботно отозвался смотритель. – Смею предположить, что она вам всё объяснит. Уж что-что, а за язык её тянуть не надо. Может, у них закончились мальчики нужного вам сорта.

И с этими словами он бодро поспешил к своему ужину, оставив несчастного Мэттью один на один со страшной задачей – заговорить с девочкой. Незнакомой девочкой. Девочкой из приюта. И потребовать, чтобы она объяснила, почему это она не мальчик. Уж лучше бы его бросили на растерзание львам! Мысленно взвыв, Мэттью повернулся и тихой поступью направился к черепице.

Девочка наблюдала за ним с тех пор, как он прошёл мимо, и сейчас тоже не сводила глаз. Мэттью на неё не смотрел, а если бы и посмотрел, то всё равно бы не разглядел. Однако любому случайному наблюдателю она предстала бы девочкой лет одиннадцати в очень коротком, очень тесном и очень некрасивом платье из жесткой желтовато-серой ткани. На голове у неё была выцветшая соломенная шляпка коричневатого цвета, из-под которой на спину спадали две толстых огненно-рыжих косы. Её личико было маленькое, худое и бледное, с веснушками, широким ртом и большими глазами, которые в одном свете казались зелёными, а в другом – серыми.

Так бы описал её случайный наблюдатель. А более проницательный отметил бы, что подбородок у нее был острый и выдающийся, лоб – высокий и широкий, губы – мягкие и выразительные, а большие глаза полны решительности и живости. Одним словом, вдумчивый наблюдатель мог бы сделать вывод, что в этом бедном создании, которого застенчивый Мэттью так нелепо боялся, таилась далеко не заурядная душа.

К счастью для Мэттью, он был избавлен от мучительной необходимости заговорить первым. Как только девочка поняла, что он направляется именно к ней, она встала, одной худенькой смуглой ручкой схватила потрёпанный старомодный саквояж, а другую протянула ему.

– Полагаю, вы мистер Мэттью Катберт из Зелёных Мезонинов? – спросила она необычайно звонким, мелодичным голосом. – Очень рада вас видеть. Я уже начала опасаться, что вы не приедете, и рисовала в уме всевозможные напасти, которые могли вас задержать. Я решила, что если к вечеру вас не будет, то я пойду вон к той большой вишне на повороте, залезу на неё и там переночую. И я бы совсем не боялась! Разве не чудесно было бы уснуть среди белых цветов вишни в лунном сиянии? Можно вообразить себя в мраморных покоях, согласитесь? И я твёрдо знала, что если не сегодня, то завтра утром вы за мной непременно приедете.

Мэттью неловко пожал худенькую ручку – и в тот же миг решил, что делать. Он не мог сказать этому созданию с сияющими глазами, что произошла ошибка. Он отвезёт её домой, и пускай уж лучше Марилла всё скажет. Как бы то ни было, оставить её одну на станции он не мог, так что все расспросы и разъяснения можно было отложить до возвращения в Зелёные Мезонины.

– Извини, что опоздал, – застенчиво произнёс он. – Пойдём. Лошадь стоит во дворе. Давай мне свои вещи.

– Что вы, я сама, – весело ответила девочка. – Мне не тяжело. У меня здесь все мои пожитки, но мне совсем не тяжело. Знаете, это ужасно старый саквояж. Его надо нести определённым образом, а иначе ручка отваливается, так что я лучше сама понесу, я уже привыкла. Ах, как я рада, что вы приехали! Хотя спать на дикой вишне тоже было бы весьма чудесно. Нам ведь далеко ехать? Миссис Спенсер говорила, что целых восемь миль. Я так рада, обожаю поездки. Как же замечательно, что я буду жить с вами и обрету дом. У меня ещё никогда не было дома – ну, настоящего дома. Хуже всего было в приюте. Я пробыла там всего четыре месяца, но мне и этого хватило. Полагаю, вы никогда не были сиротой в приюте, поэтому вам меня не понять. Такой ужас и представить трудно. Миссис Спенсер сказала, что грешно так говорить, но я не нарочно. Так легко согрешить, даже об этом не подозревая, да? Вообще люди там хорошие – ну, в приюте. Но там так мало простора для воображения, разве что о других сиротах можно повоображать. Было довольно занятно придумывать о них всякие истории: например, что девочка, которая сидела рядом со мной, на самом деле дочь какого-нибудь графа, но в младенчестве её похитила бессердечная няня, которая умерла, так и не рассказав всей правды. Я обычно выдумывала такие истории по ночам, потому что днём на это не было времени. Наверное, поэтому я такая худая – я ведь ужасно худая, да? Одни кости. Мне нравится представлять себя хорошенькой и пухленькой, с ямочками на локтях.

На этом спутница Мэттью умолкла, отчасти потому, что запыхалась, отчасти потому, что они подошли к коляске. Она не проронила ни слова, пока они не выехали из деревни и не продолжили путь вниз по крутому склону холма. Колея дороги здесь так глубоко врезалась в рыхлую почву, что цветущие вишни и стройные белые берёзы на несколько футов возвышались над их головами.

Девочка протянула руку и сорвала веточку дикой сливы, задевшую их коляску.

– Разве не прелесть? – спросила она. – Что напоминает вам этот белоснежный кружевной убор?

– Ну, хм, я даже не знаю… – ответил Мэттью.

– Как же, конечно, невесту! Всю в белом, с прекрасной воздушной фатой. Я никогда не видела невест, но могу представить, как они выглядят. Сама я вряд ли когда-нибудь стану невестой. Я такая неказистая, никто и не захочет на мне жениться – разве что какой-нибудь иностранный миссионер. Полагаю, миссионеры не слишком разборчивы. Но я всё же надеюсь, что однажды надену белое платье. Так я и представляю земное блаженство. Обожаю красивые наряды. А у меня, сколько я себя помню, никогда не было красивого платья. Но это даже к лучшему, ведь так есть о чём помечтать, верно? Зато я могу представлять себя в роскошных одеяниях. Когда я сегодня утром уезжала из приюта, мне было очень стыдно из-за этого безобразного грубого платья. В приюте все в таких ходят. Прошлой зимой один торговец из Хоуптауна пожертвовал триста ярдов этой ткани. Говорят, что он просто не смог её продать, но я предпочитаю верить, что он это сделал от чистого сердца. В поезде мне казалось, что все на меня смотрят и жалеют меня. Тогда я просто представила, что на мне самое изысканное платье из голубого шёлка, большая шляпа с роскошными цветами и пышными перьями, золотые часы, лайковые перчатки и изящные сапожки. Уж если воображать, то всё самое лучшее, согласны? Мне сразу стало веселее, и я от всей души насладилась дорогой. А на пароме меня совсем не укачало. И миссис Спенсер тоже, хотя обычно её всегда мутит. Она сказала, что ей было не до того, ведь всё время приходилось следить, чтобы я не свалилась за борт. Никогда в жизни, говорит, не видела такой непоседы. Но раз это избавило её от морской болезни, значит, всё к лучшему, согласитесь? Мне так хотелось всё рассмотреть, кто знает, когда ещё представится такая возможность? Ах, сколько вишен и все в цвету! Не остров, а настоящий сад! Кажется, я уже его полюбила. Как я рада, что буду здесь жить! Я много раз слышала, что Остров Принца Эдварда – это самое красивое место на земле, и часто представляла, будто я здесь живу, но никогда даже и не надеялась, что это и впрямь сбудется. Разве не восхитительно, когда мечты становятся явью? Какие необычные дороги! Когда мы отправились на поезде из Шарлоттауна и за окном замелькали эти красные дороги, я спросила миссис Спенсер, почему они такого цвета, но она ответила, что не знает, и попросила ради всего святого больше не задавать ей вопросов. Она сказала, что я уже задала, наверное, тысячу. Может, и задала, но как же возможно что-то узнать, не задавая вопросов? И всё-таки, почему же они такие красные?

– Ну, хм, я даже не знаю… – ответил Мэттью.

– Что ж, это надо будет выяснить. Разве не прекрасно осознавать, сколько всего нам ещё предстоит узнать? От одной этой мысли мне становится радостно, что я живу в таком интересном мире! Он был бы вдвое скучнее, если б мы всё на свете знали, согласитесь? Тогда бы и простора для воображения не осталось. Не слишком ли я много болтаю? Мне часто делают замечания. Я вам не мешаю? Только скажите, и я перестану. Я могу молчать, если очень сильно постараюсь.

Однако Мэттью, к своему немалому удивлению, слушал её с удовольствием. Как и большинство молчаливых людей, он любил словоохотливых собеседников – при условии, что они готовы вести разговор самостоятельно, не ожидая от него ответа. Но он никак не ожидал, что будет наслаждаться обществом маленькой девочки. По правде сказать, ему и со взрослыми-то женщинами было непросто, а уж с девочками – подавно. Он терпеть не мог то, как они боязливо прошмыгивали мимо него с косыми взглядами, словно опасаясь, что стоит им произнести хоть словечко, так он их тут же разом и проглотит. Так вели себя благовоспитанные юные жительницы Эвонли. Эта же веснушчатая чародейка была совершенно иной, и хотя его медлительному уму нелегко было поспевать за стремительным ходом её мыслей, он поймал себя на том, что ему «вроде как нравится ее болтовня», а потому, как всегда, застенчиво произнёс:

– Говори сколько угодно. Я не против.

– Ах, как я рада! Сразу видно, что мы с вами прекрасно поладим. Так отрадно говорить, когда хочется. Мне всегда говорят, что дети должны вести себя тихо и не мешать. А ещё все смеются надо мной, потому что я употребляю сложные слова. Но если в голове роятся сложные мысли, разве можно их объяснить простыми словами?

– Хм, ну вроде нет, – согласился Мэттью.

– Миссис Спенсер сказала, что у меня язык без костей. Что ж, разумеется, разве есть у кого-то в языке кости? Миссис Спенсер сказала, что ваш дом называется Зелёные Мезонины. Я у неё всё расспросила. Она сказала, что там кругом деревья. Я так обрадовалась! Обожаю деревья. Вокруг приюта их почти не было, только парочка несчастных крошечных деревец в таких выбеленных оградках. Они и сами выглядели как сиротки. При виде их мне всегда хотелось плакать. Я часто им говорила: «Ах вы мои бедняжечки! Расти бы вам в большом лесу, среди других деревьев, да чтобы у ваших корней рос мох да колокольчики, неподалёку журчал ручей, а на ветвях пели птицы – как бы вы тогда вытянулись! Но здесь вам не вырасти. Как я вас понимаю». Мне было так грустно их оставлять. Человек легко привязывается к подобным вещам, правда? А возле Зелёных Мезонинов есть ручей? Я забыла спросить у миссис Спенсер.

– Хм, ну да, прямо рядом с домом.

– Неужели! Я всегда мечтала жить рядом с ручьем, но и представить не могла, что моя мечта сбудется. Мечты ведь редко сбываются? Как было бы здорово, если бы они всегда сбывались. Сейчас я чувствую себя почти совершенно счастливой. Но не совершенно, потому что… вот как бы вы назвали этот цвет?

Она перекинула вперёд через худенькое плечо одну из своих ярких кос и показала Мэттью. Тот не очень разбирался в оттенках дамских волос, но в данном случае сомнений быть не могло.

– Ну, рыжий? – ответил он.

С тяжёлым вздохом, словно вобравшим в себя все скорби этого бренного мира, девочка выпустила из рук косу.

– Да, рыжий, – смиренно произнесла она. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть совершенно счастливой. С рыжими волосами это невозможно. Остальное я ещё переживу: и веснушки, и зелёные глаза, и худобу… Вместо этого я могу представить, что у меня нежные розовые щечки и прекрасные фиалковые глаза. Но от рыжих волос не избавишься даже в мечтах. Уж я пыталась. Я говорила себе: «У меня великолепные чёрные волосы, чёрные словно вороново крыло». Но я-то знаю, что они просто рыжие, и от этого прямо сердце разрывается. Мне предстоит мучиться всю жизнь. В одном романе я читала про девушку, которая тоже мучилась всю жизнь, но волосы у неё были не рыжие. У неё были золотые локоны, осенявшие её алебастровое чело. Что значит «осенявшие алебастровое чело»? Я так и не разобралась. А вы знаете?

– Хм, ну боюсь, что не знаю, – ответил Мэттью, у которого голова начинала идти кругом. Однажды, когда он был безрассудным юнцом, один мальчик уговорил его покататься на карусели. Так же он чувствовал себя и сейчас.

– Что ж, в любом случае, наверное, это нечто прекрасное, раз она была божественно красива. Вы когда-нибудь представляли, каково это – быть божественно красивым?

– Ну, хм, честно говоря, нет, – простодушно признался Мэттью.

– А я представляла – и много раз. Скажите, что бы вы выбрали: быть божественно красивым, необыкновенно умным или ангельски добрым?

– Ну я… я даже не знаю.

– И я не знаю. Никак не могу решить. Хотя вряд ли передо мной однажды встанет такой выбор. Ангельски доброй мне уж точно не быть. Миссис Спенсер сказала… Ах, мистер Катберт! Мистер Катберт!! Мистер Катберт!!!

Можно было бы подумать, что именно такие слова сказала миссис Спенсер, или что девочка выпала из коляски, или даже что Мэттью сделал нечто удивительное, но в действительности дорога просто повернула, и они оказались на Аллее.

Аллеей жители Ньюбриджа называли участок дороги длиной в четыреста-пятьсот ярдов, над которым раскинули свои своды огромные яблони, много лет назад высаженные одним чудаковатым старым фермером. Над головой простирался сплошной белоснежный полог благоухающих цветов, под ним царил лиловый полумрак, а вдали, в просвете между деревьями, виднелось закатное небо, сиявшее подобно витражному окну в глубине собора.

Красота этого места, казалось, лишила девочку дара речи. Откинувшись назад и сложив перед собой худенькие ручки, она в немом восторге смотрела на белое великолепие, заслонившее небо. Даже после того, как они миновали Аллею и стали спускаться по длинному склону к Ньюбриджу, она не шелохнулась и не проронила ни слова. Всё с тем же восторгом она смотрела вдаль на пылающий закат, на фоне которого в её воображении рисовались чудесные видения. Продолжила она молчать, и пока они ехали через Ньюбридж – оживлённую деревушку, где на них лаяли собаки, вслед им свистели мальчишки, а из окон выглядывали любопытные лица. Так они проехали ещё три мили. Очевидно, молчать девочка могла с тем же воодушевлением, что и говорить.