Текст книги "Песнь бича"

Глава 7

Человек, прибывший с севера, был настоящим обитателем пустынь: тощий, иссушенный солнцем, с глубокими морщинами вокруг глаз. Ресницы его выгорели до такой степени, что стали почти белыми. Он стоял перед Рубрисом, а тот взволнованно расхаживал по комнате, сверкая глазами то на посланца, то на Хулио Меркадо, который примостился возле окна, тревожно подергивая головой.

Наконец Рубрис произнес:

– Советую тебе держать язык за зубами. Кроме меня и Меркадо – никому ни слова. А самое главное – Эль-Киду.

Взмахом руки велев посланцу убираться, Рубрис повернулся к Хулио:

– Если Эль-Кид узнает, что твою мать били – пусть даже не сильно, – он голубем полетит на север, во владения Лерраса. И угодит прямо в пекло. Именно в пекло. Ни одна живая душа не сможет подобраться к поместью и остаться при этом в живых. Они поставили под ружье несколько сотен человек и охраняют каждую тропинку на пятьдесят миль вокруг. Им просто не терпится распять Эль-Кида, да еще содрать с него кожу, чтобы он каким-нибудь чудом не уцелел… Ты понимаешь меня, Хулио?

– Понимаю, – моргая, ответил тот.

– А чуть позже, – продолжал Рубрис, – я возьму своих ребят и найду способ вытащить ее оттуда. Но только не сейчас, а когда все немного поутихнет. А она… Ведь она крепкая старушка, не так ли? Ну конечно, она именно такая! Вот и хорошо. Пусть немного потерпит. Отдохнет в тюрьме. А чуть погодя я вызволю твою мать, живую и невредимую. Ты меня слышишь?

– Да, сеньор.

– Ты мне веришь?

– Да, сеньор.

– Тогда пошел с моих глаз долой. Ты доставляешь мне слишком большие неприятности. Значительно большие, чем стоишь… И если до ушей Эль-Кида дойдет хотя бы одно слово… Я сдеру с тебя шкуру, как с козла!

А празднование в честь возвращения Эль-Кида все продолжалось. И пока легендарный герой был с ними и пока не иссякли запасы говядины, баранины и козлятины, казалось, что веселому застолью не будет конца.

На этот раз к ужину подали особое блюдо – зажаренного целиком кабана, которого водрузили прямо перед Рубрисом. Разделывая его на порции, Матео действовал с необыкновенной ловкостью. Он разрубал кости топориком с широким лезвием, а здоровенным охотничьим ножом рассекал мясо на огромные куски, которые затем передавал всем собравшимся за столом. Стол этот заслуживал особого внимания, поскольку именно ему была обязана своим существованием сама хижина. На этом месте когда-то давным-давно ураган повалил могучую сосну, своими гигантскими размерами поразившую воображение Рубриса. И пока часть его людей возводила вокруг ствола дерева стены бревенчатой хижины, остальные под его руководством, вооружившись топорами и теслами, обрабатывали поваленную громадину.

Сначала они обтесали верхнюю часть ствола, получив плоскую столешницу восьми футов диаметром, весившую не менее нескольких тонн. Потом занялись обработкой нижней его части, которую обрубали до тех пор, пока не образовалось достаточно места, чтобы туда поместились не только колени, но и вытянутые ноги. Так бревно приобрело форму стола. В одном его конце выдолбили специальную выемку для самого Рубриса, а в другом – точно такую же для другого места, которое обычно оставалось незанятым. Но этой ночью там восседал Монтана. Торцы бревна обровняли, придав им форму сердца. Получился стол сорока футов длиной; ствол сосны был огромным и практически не сужался по длине, из-за чего создавалось впечатление бесконечности. За таким столом свободно умещалось более двадцати человек. В центре его были вырезаны инициалы или имена разбойников. Таким образом, огромный сосновый ствол здорово походил на «Круглый стол» короля Артура с начертанными на нем именами рыцарей.

Большинство пирующих были молоды. При том разбойничьем образе жизни, который они вели, человек уже после двух лет набегов и перестрелок становился ветераном, а если ему удавалось прожить лет пять, то его можно было считать счастливчиком. Однако немалое число этих молодцов пробыло в банде Матео Рубриса уже более пяти лет – и все благодаря тому, что тот обладал особым талантом выводить своих парней из самых невероятных переделок с минимальными потерями.

Все собравшиеся в эту ночь за столом, за исключением новичка, Хулио Меркадо, были людьми прославившимися. Взять хотя бы Вильяхена, знаменитого своим виртуозным искусством владеть ножом.

Это он спустился с гор и в одиночку выступил против генерала Папантла и его тысячи солдат. Под покровом ночи этот смельчак пробрался в лагерь генерала. В тишине раздался лишь свист рассекаемого воздуха; удар достиг цели и здоровенный нож пронзил грудь генерала. А когда труп обнаружили и извлекли из него нож, то на рукоятке увидели надпись: «Счастливого пути, дорогой генерал. С наилучшими пожеланиями. Вильяхен».

Солдаты бросились на поиски убийцы, но Вильяхен словно растворился в той самой темноте, под покровом которой проник в лагерь.

Круглолицый человечек с наивной улыбкой, по имени Колоньяс, больше походил на деревенскую девушку, чем на головореза, но при этом отличался необыкновенной изобретательностью в вытягивании секретов из самых стойких людей.

Паредон когда-то был знаменитым карманником, изворотливым как змея. Поговаривали, будто он способен, стоя на коленях и получая у епископа благословение, незаметно срезать с его мантии золотые кисти.

Роблес не мог жить без своих ружей. Постоянно под рукой у него находилась парочка отличнейших дробовиков. Это был тихий, спокойный парень, пока дело не касалось опасного задания. Тут он становился настоящим маньяком, который мог с легкостью отнять чужую жизнь лишь ради удовольствия убивать.

Ороско оказался тем самым бандитом, который, не долго думая, отправился прямиком в Мехико-Сити только потому, что увидел в газете фотографию великолепных лошадей президента республики. Он украл этих красавцев и вернулся с ними обратно, на север.

За каждым из сидевших за столом тянулась целая история, долгая и увлекательная. Это были настоящие головорезы, однако Рубрису удавалось железной рукой сдерживать их буйный нрав. И сейчас он, с потным, сияющим от счастья лицом, восседал во главе стола, одаривая благосклонностью всех присутствующих. Он передавал им огромные дымящиеся куски свинины, стопки вкуснейших маисовых лепешек, приготовленную тремя различными способами горячую фасоль, караваи свежеиспеченного хлеба, початки молодой кукурузы, хорошо прожаренной, необычайно нежной и сладкой… Все эти яства запивались целыми реками красного вина. Но вот в самый разгар веселья дверь неожиданно распахнулась и в комнате появилась громадная фигура брата Паскуаля.

Все пирующие с радостным ревом поднялись на ноги. Рубрис вскочил на кресло и, как был босым, бросился прямо по столу к дверям. Спрыгнув на пол, он очутился в медвежьих объятиях улыбающегося монаха. Восторженно вопя и поднимая чаши с вином, разбойники сгрудились вокруг прибывшего гостя.

Один только Монтана не спешил. Он выжидал, пока монаха не обступили плотным кольцом, ведь каждый старался пробиться как можно ближе, чтобы поднести ему чашу вина первым. Затем несколькими шагами достиг края толпы и, оттолкнувшись от плеча ближайшего парня, взлетел над бандитами, приземлился прямо перед носом брата Паскуаля.

Раздался громкий восторженный вопль. Вне себя от радости при виде Монтаны, монах схватил его обеими ручищами, поднял высоко над головой и двинулся по направлению к столу, неся вырывающуюся и брыкающуюся ношу.

Увидев славного героя в столь беспомощном положении, молодцы Рубриса пришли в неистовый восторг. А Монтане, так и не сумевшему освободиться, пришлось с улыбкой покориться своей участи. Когда здоровенный монах снова опустил героя на ноги, лицо его полыхало как маков цвет.

Рядом возник повар с огромным кубком, в который вмещалось не меньше кварты вина. Для того чтобы наполнить его до краев, понадобилось опустошить в него несколько чаш поменьше.

Брат Паскуаль поднял богатырский кубок и, воздев глаза к небесам, провозгласил:

– Господь Всемогущий, обрати свой взор с небес на этих нехристей и постарайся разглядеть в их сердцах только хорошее. Аминь!

Прочитав молитву, он уселся за стол между двумя разбойниками, готовыми ради него перерезать всех остальных. Но и другие не пожелали оставаться в стороне. Они сгрудились вокруг, похлопывая брата Паскуаля по спине, щупая его могучие мускулы и посмеиваясь, будто брат истощал и стал худым, как подросток.

Вдруг монах вскочил с места и воскликнул:

– Матео! Матео! Я чуть не забыл о самом главном… Ты помнишь танцовщицу Розиту? Она, как и я, догадалась, что Эль-Кид у тебя, и пришла вместе со мной. Как только услышала о событиях в поместье Лерраса, так сразу и догадалась. Можно ей войти?

Но тут от двери донесся голос:

– Это кто собирается ввести девушку в мужскую компанию? Кому тут понадобилась женщина?

Все разом повернули головы к говорившему и увидели высокую стройную фигуру Ричарда Лэвери. Рассмеявшись, юноша добавил:

– И что это за охрана, когда кто угодно может совершенно спокойно проехать по ущелью вслед за толстым монахом?

Из глоток тех, кто не забыл, как многие годы в их банде жил и воспитывался похищенный мальчишка, считавшийся сыном Рубриса, вырвался крик: «Тонио!» Но затем сразу же повисла напряженная тишина. Никто из них не мог бы сказать, каковы теперь отношения между «отцом» и «сыном», поскольку всем было известно, что Тонио умыкнули от них, и не без содействия Монтаны.

Бандиты с тревогой смотрели на Рубриса. При виде приближающегося гостя на лице атамана отразилась целая гамма чувств. Он уже поставил ногу на кресло, собираясь броситься приветствовать Тонио, как это было при встрече монаха, но затем передумал. Опустив ногу на пол, Матео гордо выпрямился в ожидании. Его красная шапочка сбилась набок. Тяжело дыша, он напряженно следил за медленно приближающимся Ричардом Лэвери. Но и сам Тонио был напряжен не меньше «отца». Он побледнел. Голова его надменно вскинулась вверх. Не доходя до Рубриса пару шагов, юноша остановился. Присутствующие затаили дыхание. Наконец Тонио, внезапно поддавшись прежним сыновним чувствам, широко раскинул руки и заключил Рубриса в объятия. Тот в ответ с такой силой сжал «сына», что едва не выпустил из него весь дух. Он так обрадовался, что по его безобразному лицу потекли слезы радости.

– Пусть все будут свидетелями! – восторженно проревел Рубрис. – Дружба крепче, чем женская любовь или любовь Господа. Видите, стоило появиться Эль-Киду, как за ним последовали и остальные. Совсем недавно я был наедине со своими мошенниками, и вот я уже окружен самыми преданными друзьями! Господи! Да теперь я с большей легкостью готов отдать мою кровь, чем когда-либо проливал чужую…

– Но ты забыл о девушке, Матео! – прогромыхал бас монаха. – Как быть с Розитой?

– Я выйду к ней, – нахмурившись, произнес Монтана. – Ей следовало быть более благоразумной.

Но тут Вильяхен, виртуоз кинжала, вскочил с воинственным индейским кличем.

– Завяжем ей глаза и приведем сюда, – воскликнул он. – И если она узнает Эль-Кида в темноте, лишь при помощи рук, то она – его. В противном случае она будет принадлежать тому, кого выберет.

Со всех сторон послышались возбужденные боевые выкрики.

– Позови ее, брат Паскуаль, – велел Рубрис.

– Нет! – возразил Монтана, но его протест потонул в реве толпы.

Хохочущий от души Рубрис хлопнул Кида по плечу:

– Успокойся! Или ты настолько сильно любишь эту девушку, что готов жениться на ней?

– Сам не знаю, – признался Монтана.

– А если не знаешь, то тебе и не о чем беспокоиться. Предоставь это дело мне. Все будет так, как ты захочешь.

Монах подошел к двери и громко крикнул в темноту. За ним последовало с полдюжины бандитов, которые, обогнав монаха, схватили девушку. Ее испуганный вскрик заставил Кида вскочить, но Рубрис успел поймать его могучими ручищами.

– Спокойно! Спокойно! – произнес он. – Если девушка оказалась настолько глупа, что пришла сюда, то теперь ей придется играть в наши игры и по нашим правилам. Ты знаешь, мои ребята не уважают законы, они просто придумывают свои. Однако сам все увидишь. Ничего с ней не случится.

В этот момент Розиту ввели в комнату. Обмотанный вокруг головы цветной шейный платок полностью закрывал лицо девушки.

– Эль-Кид здесь? – крикнула она.

И два десятка голосов прокричало: – Да!

Рубрис удерживал Монтану с одной стороны, а юный Тонио Лэвери – с другой.

– Успокойся, дружище, – приговаривал Тонио. – Если этим дикарям взбредет в голову какая-то блажь, они ни за что не отступятся. Даже Рубрису не остановить их, разве что хитростью. Ты должен смириться. Девушке не причинят вреда. И ты, и мы с Рубрисом позаботимся об этом.

Розите объяснили, что она должна делать. Больше всех суетился Вильяхен, который не унимался:

– Братцы, она точно выберет меня! Я это сердцем чую! Но вы ведите себя спокойно. И чтобы никто не вздумал подсказывать! Пусть каждый займет свое место за столом. А теперь, Розита, положись на чуткость своих ручек. Пусть они заменят тебе глаза. Но помни, что здесь нет ни одного парня, который уже не потерял бы из-за тебя голову…

Голос Вильяхена утонул в одобрительном реве.

Розиту подвели к столу, и она коснулась пальцами лица первого мужчины – двадцатилетнего юноши, не раз побывавшего в стычках, отчего все его лицо было покрыто шрамами. Быстро пробежавшись по лицу пальцами, девушка отошла в сторону.

– Если бы я снова смог убить Оньяте! – воскликнул юноша. – Я бы с радостью расправился с ним еще раз двадцать, потому что этот негодяй расписался ножом на моем лице. Милая моя, когда ты откроешь глазки, взгляни на меня еще разок; ты увидишь, что я не хуже Эль-Кида, даже несмотря на эти шрамы.

Розита двинулась дальше. Она осторожно пробегала кончиками пальцев по лицам одного мужчины за другим. Девушка настолько успокоилась, что запела известную мексиканскую песенку, в которой говорилось примерно следующее:

 
Не так скор он, как пума,
Его правая рука не сильнее лапы гризли,
И ростом его не сравнить с сосною,
А воды в горном озере синее его глаз,
Но лишь один он мой – средь всех мужчин на свете!
 

В этой старинной песенке очень много куплетов, и все они заканчиваются одной и той же строкой. Ее-то и напевала Розита, переходя от одного разбойника к другому, пока не «просмотрела» две трети собравшихся за столом. Мужчины, которых она уже коснулась руками, один за другим присоединялись к ней и низкими голосами подтягивали песню, а ее серебристое сопрано парило над ними. Те, чья очередь еще не подошла, горящими глазами следили за приближением девушки и молча прихлопывали в такт.

Розита дошла до места, где сидел Тонио Лэвери, – и тут произошла заминка.

Находящийся рядом с другом Монтана видел, как девичьи пальцы задержались на красивом лице Ричарда. Он заметил, как приоткрылись его губы, собираясь поправить Розиту, если та ошибется, но так и не проронили ни звука. И тут Монтана почувствовал уверенность, что Лэвери не подаст знака.

Неожиданно, словно по сигналу, пение оборвалось. Все поняли, что девушка готова сделать выбор. Кид видел, как от напряжения у Лэвери по всему телу пробежала легкая дрожь. Но он даже не попытался остановить Розиту.

Монтана припомнил старую поговорку, что в любви, как и на войне, все должно быть по-честному. А Розита, даже с завязанным платком лицом, была так прекрасна, что сердце любого мужчины начинало биться сильней. Для головорезов Рубриса одни только нежные прикосновения ее рук были подобны ласкающей музыке.

Тонио побледнел. Он не отрываясь смотрел на покрытое платком лицо девушки, а та, склонившись к нему, застыла в нерешительности. Наконец она подняла руку:

– Сеньоры, если я пойду дальше, можно мне будет еще раз вернуться к этому человеку?

Ей ответили всеобщим протестом.

Наслаждаясь представлением, Рубрис громко рассмеялся:

– Разрешается только один выбор! Только один!

– Была не была! – вдруг воскликнула Розита. – Да простит меня Господь, если мое сердце обманулось, а руки обознались. Это должен быть он!

И чтобы окончательно подтвердить свой выбор, девушка неожиданно уселась на колени Тонио Лэвери.

В следующий момент, когда вырвавшийся разом из всех глоток вопль едва не снес крышу хижины, Розита сдернула с глаз бандану и увидела, что ошиблась.

Она попыталась вскочить с колен Ричарда, но ее удержало сразу несколько пар рук. Наконец Тонио взмахом руки велел оставить девушку в покое и помог ей встать.

– Вот! – указал он на Кида. – Тот, кого ты ищешь, а я… видимо, мне просто не везет.

Он рассмеялся, но с его лица так и не сошла бледность, не укрывшаяся от глаз Монтаны. Розита ухватилась за спинку его стула и, закрыв глаза, прильнула к плечу поднявшегося Кида.

– Видишь, – прошептала она, – я почти дошла до тебя… Но мои руки… они никуда не годятся. Их надо заменить на обезьяньи лапы… Как я могла принять другого мужчину за тебя? Прости меня!

– Она должна заплатить за свою ошибку! – громовым голосом выкрикнул Рубрис. – А то мы не отдадим ей ее избранника. Поставьте ее на стол. Где гитары? Музыка! Музыка! Пусть станцует для нас!

Розиту подняли. Зазвенели и забренчали гитары, ладоши и ноги пирующих принялись отбивать ритм. Девушка закружилась посредине огромного стола, и перед глазами восхищенных мужчин замелькали в танце ее стройные ножки. Весело смеясь, она изгибалась всем телом и несколько раз среди танца поклонилась Тонио Лэвери, одарив красивого юношу благодарной улыбкой.

Кид, наблюдая за ней, кивал и радостно смеялся, хотя на самом деле видел только одно – застывшее, бледное лицо Дика Лэвери.

Наконец под восторженный вопль танец закончился.

Между Монтаной и Лэвери поставили стул, и Розита, тяжело дыша, опустилась на самый краешек. Она почти не притронулась к щедрому угощению, поданному ей на огромном блюде.

– Ты мной доволен? Тебе понравилось, как я танцевала? – спросила она Кида.

Монтана улыбнулся ей, но рядом по-прежнему сидел Лэвери, который упорно делал вид, что не замечает Розиты. Он выглядел слегка бледным, был скованным и наигранно беззаботным голосом рассказывал о всякой всячине, пока кто-то не спросил его, каким путем он сюда добирался.

– Мимо поместья Лерраса, – ответил Тонио. – Мне хотелось послушать, что там говорят о возвращении Эль-Кида.

– Эй, малыш! – воскликнул Рубрис. – А ты, случайно, не забыл, что в Мексике тебя до сих пор считают бандитом? Ты разве не знаешь, что на каждого, кто хотя бы ездил рядом с Матео Рубрисом, здесь заготовлена веревка?

– Я услышал, что они еще не успокоились, – подтвердил Лэвери, – дон Леррас пришел в такую ярость, что они с доном Эмилиано схватили несчастную мать Меркадо, выпороли и бросили за решетку…

– Замолчи! – крикнул Рубрис и поднял руку.

В наступившей тишине все уставились не на Хулио Меркадо, а на Монтану Кида.

Тот медленно поднялся со стула.

– Ты знал об этом, Матео? – ледяным тоном спросил Кид. – Знал и не сказал мне?

– Откуда мне было знать? – возразил Рубрис, – Я же не…

– Меркадо, – позвал Монтана.

Пеон вскочил со своего места.

– Мы едем сегодня же ночью, – бросил Монтана и, резко развернувшись на каблуках, вышел из-за стола.

Глава 8

В каждом мексиканском городишке есть кафе или нечто заменяющее его. В городке поместья Лерраса был природный навес – тенистое дерево с мощной раскидистой кроной и круглыми столиками под ней, где к услугам клиентов всегда имелось достаточно пульке и обжигающего рот бренди. Рядом в хижине на очаге постоянно кипел котел с фасолью и хранились запасы еды. В тот день сам достопочтенный Леррас, знаменитый дон Томас, с дочерью по правую руку и доном Эмилиано по левую, проезжали мимо. Заметив в свете догоравшего дня царившее там оживление, дон Томас остановил коня, чтобы посмотреть.

На следующий день должно было состояться одно из самых знаменательных событий в истории семьи Леррасов – помолвка Доротеи с доном Эмилиано Лопесом. В огромном доме готовилось грандиозное пиршество, со всех окрестностей на многие мили вокруг стекался народ, которого в поместье ждало даровое угощение и выпивка. Дону Томасу доставляло истинное удовольствие наблюдать царившую в городке предпраздничную атмосферу, где ему принадлежало все – от сырцового кирпича до последней душонки, обитавшей за стенами беленой хижины. И дону Томасу казалось вполне естественным, что его пеоны, как самые распоследние дураки, танцуют и радуются предстоящему празднику. К тому же он полагал, что для низкого сословия нет ничего более желанного, чем возможность поглазеть на господские развлечения.

Леррас был даже тронут – он не рассчитывал на то, что все пеоны в деревне будут так веселиться. Натянув поводья, дон Томас вгляделся в собравшуюся под деревом толпу. За его спиной не меньше дюжины отборных наемников-телохранителей последовали его примеру; послышался легкий звон цепочек и бряцание шпор. Слегка раздраженные лошади закусили удила и осели на задние ноги. Однако эти звуки не смогли отвлечь внимание толпы, чьи глаза были прикованы к танцовщице, выделывавшей босыми ногами па на голой земле.

– Вот видишь, Доротея, – сказал дон Томас, – эти люди уже веселятся и танцуют в честь твоей завтрашней помолвки.

Дочь подняла изящную головку и с любопытством посмотрела на отца:

– Ты так думаешь? Да разве ты не видишь, папочка, что эти мужланы под деревом просто с ума посходили из-за той очаровательной плясуньи?

– Из-за нее? – насмешливо переспросил дон Томас. – С чего ты взяла? Кто она такая? Оборванная бродяжка, за несколько песо в неделю сбивающая себе ноги о голую землю.

– Мой дорогой, – возразила Доротея, – если одеть ее в шелка, то она станет украшением любой сцены в Мехико, да и в Париже тоже. Это настоящая артистка. Интересно, что она делает в нашем городке?

– Я сейчас спрошу ее, – отозвался дон Эмилиано.

Девушка как раз закончила танец, и толпа принялась неистово рукоплескать ей.

Один из пеонов, мужчина богатырского телосложения, пришел в такое возбуждение, что решил станцевать в ответ. Не зная иного способа, как воздать должное красоте девушки, он, не долго думая, подхватил танцовщицу вместе со стулом и принялся кружиться и вертеться, то и дело поднимая ее над головой. Им подыгрывало трио разошедшихся гитаристов. А когда выдохшийся наконец пеон запнулся, девушка со смехом соскочила на землю, и в этот момент дон Эмилиано громко окликнул ее.

Сквозь проход, образовавшийся в ошеломленной появлением знатных господ и их свиты толпе, девушка быстро подошла к дону Томасу и его спутникам, поклонившись всем троим.

– Что привело тебя во владения Лерраса? – обратилась к ней Доротея.

– Я услышала о помолвке прекрасной сеньориты и решила посмотреть на нее, – ответила девушка, склоняясь в низком поклоне до земли.

– Глупости! – не поверила Доротея. – Как тебя зовут?

– Розита… к вашим услугам, сеньорита.

– И сколько же заплатили за твой танец эти парни, Розита? – поинтересовалась Доротея.

– Целую кучу медяков. Да мне хватит!

– А ты знаешь, что достойна серебра и золота?

– Сеньорита, об этом я могу только мечтать.

– Послушай, Розита! А мне кажется, что не так давно твои руки купались в золоте и серебре.

– Мои руки? Ах, сеньорита, если бы это было так, то что бы я делала здесь, в таких лохмотьях?

– Вот это мне и хотелось бы знать, – заявила Доротея. – Подойди поближе!

Снова поклонившись, Розита приблизилась к лошади знатной дамы, и та, нагнувшись с седла, коснулась рукой лица танцовщицы.

– Сколько самых дорогих кремов ты потратила, Розита, чтобы твои руки стали такими бархатными? – тихо спросила она. – А сколько ты заплатила за французские духи? Остался лишь легкий аромат, но я, кажется, узнаю его. Я сама пользовалась такими – мне их дарили… Скажи, Розита, кто ты и что ты здесь делаешь?

Розита ответила таким же тихим голосом:

– Сеньорита, от вас ничего не утаить. Вы знаете, на что способна девушка ради любимого?

– Который заставляет ее бродяжничать как попрошайку? А потом отбирает все, что она заработала? – с любопытством продолжила Доротея.

– Нет, сеньорита. Он горд как дьявол и даже не желает смотреть на меня.

– Кто же он, Розита?

– Храбрый мужчина с синими глазами, сеньорита.

– И он здесь, во владениях Лерраса?

– Я надеюсь встретить его здесь.

– А как его зовут?

– У него несколько имен, и одному Богу известно, каким он воспользуется на этот раз.

– Так ты хочешь сказать, что он вне закона?

– Увы, сеньорита!

– Я правильно подумала, когда увидела тебя, – заключила Доротея. – Невозможно быть такой красивой и вместе с тем счастливой… Скажи, а ты придешь завтра в дом моего отца, чтобы станцевать для гостей?

– Если это доставит удовольствие сеньорите…

– О чем вы там разговариваете? – вмешался дон Томас.

– Дай ей денег, – попросила Доротея. – Завтра она придет к нам, чтобы станцевать для гостей. Но ей нужны деньги на приличное платье.

– Но сможет ли она найти его здесь, в глуши? – засомневался Леррас.

– Если есть деньги, то в любом мексиканском городишке можно найти все, что угодно, – возразила Доротея. – Сам увидишь!

Дон Томас достал бумажник, высыпал целую пригоршню монет в подставленные ладони Розиты и, сопровождаемый благословениями, выкрикиваемыми звонким голосом девушки, отъехал.

– О чем она говорила с тобой? – поинтересовался дон Эмилиано.

– Так, – отмахнулась Доротея, – о маленьких женских секретах, которые мужчинам знать ни к чему.

Немного погодя за городом, в сухом русле ручья, под прикрытием освещенных ярким лунным светом густых зарослей кустарника, Розита сидела и ждала. Наконец она услышала со стороны ущелья резкий свист, на который ответила двумя переливчатыми нотами. И тут же издалека до нее донесся конский топот.

Двое молодых всадников галопом подъехали к ней и, резко остановив коней, спрыгнули на землю. Отдав поводья своего коня Тонио Лэвери, Монтана подошел к девушке:

– Ну, что ты узнала, Розита?

– Вот это да! – воскликнула она. – Меня не было целых три дня, я прыгала, скакала, танцевала, пела до хрипоты, позволяла немытым пеонам хватать меня за руки, улыбалась им и делала вид, что исходящий от них чесночный дух приятней аромата майского цветения, а тут появляешься ты и спрашиваешь: «Что ты узнала?» Если хочешь знать, я узнала, что значит уродовать себя так долго!

– Прекрасная Розита, – поправился Монтана, – владычица моего сердца, перл добродетели, сияющая луна, освещающая путь в темноте моей жизни…

– Прекрати! – не выдержала девушка.

– Вообще-то, – заметил Монтана, – на всякие нежности у меня маловато времени.

– Ой-ой! Нежности! Нежности? Ты слышал, Тонио? Этот человек клянется мне в любви только по праздникам. Как я могла забыть, что сегодня будний день!

– У него холодная кровь, Розита, – заметил Тонио. – На твоем месте я бы давно бросил его. Еще ни одной девушке не удавалось завладеть вниманием Эль-Кида дольше чем на десять дней. Но перед тобой стоит Тонио, у которого самое преданное в мире сердце.

– Помолчи, Дик, – оборвал его Монтана. – Садись со мной рядышком, Розита. Давай поговорим… С каких это пор ты стала ныть, словно капризный ребенок? Это не похоже на ту прежнюю Розиту, которую я знал. Кстати, а где монах? Где мой дражайший братец Паскуаль?

– Запутался где-нибудь в кустах или напоролся на кактус – какая тебе разница?

– А Рубрис и Меркадо? Они тоже должны быть здесь.

– Не знаю. Я им не нянька.

– В тебя сегодня словно черт вселился.

– А ты и не заслужил ничего лучшего, – парировала Розита. – Что с тебя взять? Ты же гринго. Что можно ожидать от любовника-гринго, кроме каменного сердца и презрения?…

Монтана зевнул:

– Не будь занудой, Розита! Все твои мексиканские причитания гроша ломаного не стоят. В один прекрасный день, находясь в таком же скверном настроении, ты пырнешь кого-нибудь ножом, а мне потом придется вытаскивать тебя из тюрьмы.

– Да тебе плевать на меня, – возразила девушка. – Ты тут же забудешь обо мне и уйдешь к другой.

– На самом деле она не такая, – обращаясь к Дику, сообщил Монтана. – Просто у нее сейчас есть кому слушать. Она добрая, покладистая девушка, рожденная, чтобы стать верной женой и хорошей хозяйкой, которая будет чинить носки и чулки, готовить фасоль и печь маисовые лепешки. Но когда рядом подворачивается иностранец, она становится такой, какой в глазах иностранцев должна быть истинная мексиканка. А теперь, Розита, скажи, узнала ли ты что-нибудь стоящее?

– Ох-ох! – вздохнула она. – Когда ты так говоришь, я вижу, какая чудная жизнь ожидает меня впереди… Я всегда знала, что рождена для несчастья… Но вот что раздобыла. Держи, это план расположения комнат во всем доме Лерраса.

– У меня он уже есть, – отрезал Монтана. – Что еще?

– Где чья комната.

– А где держат мать Меркадо?

– В нежилом помещении, приспособленном под тюрьму для провинившихся.

Монтана развернул лист бумаги и, нахмурившись, стал рассматривать его при лунном свете:

– В котором из них?

– Вот здесь, в подвале.

– Ну и собака же этот Леррас! – возмутился Монтана. – Упрятал бедную старушку в такое место!

– Вот видишь, Тонио, – заметила девушка, – для любой другой женщины – даже для старухи – у него всегда найдется сочувствие.

– Оставь его, Розита. Мы с тобой созданы друг для друга. Я стану каждый день слагать поэмы в твою честь, класть их на музыку и петь серенады, – предложил Лэвери.

– Когда он берет высокие ноты, то начинает ужасно фальшивить, – насмешливо ввернул Монтана. – У тебя не хватит терпения слушать его песни… Значит, ее посадили в подвал? А какой замок в двери?

– Они врезали во все двери новые американские замки.

– Проклятье! – выругался Эль-Кид.

– У вас, гринго, если и есть что-то путное, так это тюрьмы, – съязвила Розита. – Ты во многих побывал?

– На твоих нежных ручках, Розита, не хватит пальчиков, чтобы счесть… Значит, в подвале, с йельским замком в двери. А охраны много?

– В доме полно вооруженных людей.

– От толпы всегда мало проку, – пробурчал Монтана. – Только дурак может полагаться на численное превосходство. Так и в армии – каждый надеется на соседа, а в результате ничего не делается. Розита, ты дороже любого сокровища!

– Кстати, меня пригласили завтра танцевать в доме Лерраса, а дон Томас дал мне денег на новое платье.

– Дон Томас? Что за дела у тебя, черт побери, с доном Томасом?

– А с какой стати мне докладывать, когда и где я познакомилась со своим обожателем?

– Не хочешь – не говори.

– Нет, ты слышал, Тонио? В этом человеке не вспыхнуло даже искры ревности! Ох, горе мне! Вот что значит любить гринго!