Текст книги "Запрет на вмешательство"

Глава 6

«Бюссинг» и мотоцикл нам пришлось сжечь. Скажу честно, жаба душила отчаянно, но оставлять врагу столько ценного имущества тоже было нельзя. Мы едва успели, и когда машины вспыхнули жарким бензиновым пламенем, до подхода немецкой колонны с танками оставалось меньше трех минут.

Давненько я не бегал так быстро, навьючив на себя кучу тяжелых железок. Сержант держался молодцом и почти от меня не отставал, а вот остальных красноармейцев пришлось максимально разгрузить, чтобы они хоть как-то могли держать темп. До появления немцев мы успели удалиться от дороги метров на семьсот. Бежать через лес с изрядным грузом – то еще удовольствие, но стимул у нас был очень хороший и парни выкладывались, как могли.

– Нагулин, стой! Перейти на шаг! – задыхаясь, приказал сержант.

Вместо перехода на шаг Борис и остальные бойцы просто завалились на землю, тяжело дыша, как вытащенные из воды рыбы.

– Встать немедленно! – зашипел я на них, – можете медленно идти или даже стоять, но только не лежать!

– Ну ты и лось, охотник, – с ноткой восхищения в голосе произнес все еще не восстановивший дыхание сержант, – Как ты с этой дурой и ранцем, набитым патронами, столько пробежал, да еще и в таком темпе?

Сам сержант тащил пулемет MG-34, который тоже весил немало, и две сотни патронов к нему. Свои винтовки мы отдали Синцову и Шаркову, но в плане веса это помогло не слишком сильно, так что выдохся сержант едва не сильнее, чем менее подготовленные красноармейцы.

– Нужно идти дальше, товарищ сержант, – я добавил в голос настойчивости, – немцы почти наверняка попытаются прочесать лес.

Дороги отсюда видно уже не было, но, пользуясь остановкой, я оценил ситуацию сверху. Немецкая колонна остановилась – горящий грузовик мешал проезду. Однако заминка оказалась недолгой. Офицер с майорскими пагонами махнул рукой, указывая на препятствие, и головной танк аккуратно спихнул горящий грузовик с дороги, не обращая никакого внимания на гулко хлопающие в кузове патроны и летящие искры. Такая же судьба постигла и перевернутый мотоцикл.

Пока немецкие танкисты изображали из своей машины бульдозер, повыпрыгивавшая из грузовиков пехота развернулась цепью и ждала команды начать прочесывание. Немцы не знали, в какую сторону от дороги мы ушли, поэтому майору пришлось отправить две группы. Вражеский командир, видимо, имел подробную карту местности и прекрасно понимал, что более-менее подходящий для нашего отхода лес лежал только по одну сторону дороги. Вторую группу он отправил на всякий случай, чтобы не получить неожиданный удар в спину, если коварные русские, устроившие засаду на дороге, решили не убегать, а затаиться неподалеку.

Лес, в котором мы сейчас находились, скорее можно было назвать перелеском. Он имел ширину всего в пару километров и тянулся вдоль дороги километра на четыре. Вдоль всей его опушки шла довольно сильно разбитая, но вполне проезжая в это время года дорога, и это сильно ухудшало наше положение.

Предприимчивый немецкий майор немедленно отправил в объезд леса две группы, в каждую из которых входил бронетранспортер, грузовик с пехотой и пара мотоциклов. Цель этих групп была совершенно очевидна – перекрыть нам возможность уйти полями, покинув лесной массив. До вечера оставалось еще часов пять, и рассчитывать отсидеться в лесу до темноты мы не могли. Оставался только прорыв, но сержант и остальные мои товарищи пока о нависшей над нами угрозе ничего не знали.

– Может, не полезут немцы в лес-то? – с надеждой в голосе предположил чуть отдышавшийся Борис, – у них ведь приказ, наверное. Зачем им эта задержка?

– Полезут, – мрачно возразил Плужников, – о попавших в засаду машинах они наверняка уже доложили своему командованию по радио. Не думаю, что им прикажут двигаться дальше, не ликвидировав угрозу движению тыловых колонн. Так что отставить разговоры и продолжаем движение!

Плужников рассуждал вполне здраво, и это меня в очередной раз порадовало, но теперь следовало довести до командира всю сложность нашего положения.

– Товарищ сержант, нас обходят мобильными группами справа и слева. Мотоциклы, бронетранспортеры и пехота на грузовиках, – доложил я Плужникову через пару минут.

– Пока мы в лесу, они нам не особо страшны, – ответил сержант, но было видно, что полученная информация его не порадовала, зато для себя я отметил, что мои сведения он больше под сомнение не ставит.

– Если лес большой, и мы идем быстро, тогда да, – возразил я командиру, – но не думаю, что немцы просто так это затеяли. Они ведь тоже понимают, что серьезный лесной массив прочесать не в их силах, а раз они за это взялись, значит, не так уж этот лес и велик. Звук я, кстати, слышу слева и справа, то есть там, как минимум, есть лесные дороги, по которым может пройти техника.

– Плохо, что карты нет, – в голосе сержанта слышалась досада, – идем, как котята слепые.

Я регулярно поднимал руку, останавливался и прислушивался, прикрывая глаза. Плужников и красноармейцы при этом мгновенно замирали, стараясь максимально соблюдать тишину. Минут через десять план немецкого майора стал ясен окончательно.

– Грузовики остановились, товарищ сержант. Похоже, они высаживают пехоту, а вот «Ганомаги» и мотоциклы поехали дальше, я их слышу уже где-то впереди. Если там лес кончается…

– Тебе это ничего не напоминает, таежный житель? – зло усмехнулся сержант.

– Загонную охоту это напоминает, товарищ командир, – кивнул я, – пехота организует облаву, выгоняя нас по единственному еще не перекрытому направлению, а там нас будут ждать бронетранспортеры и мотоциклы. Все верно немцы рассчитали. Сколько нас, они не знают, и воевать с нами в лесу может оказаться чревато большими потерями. Вот и хотят они нас выгнать под огонь пулеметов, а может и чего потяжелее. Теперь я абсолютно уверен, что лес скоро закончится, и как только мы покажемся на опушке, нам конец.

– Тогда нужно принять бой здесь, товарищ командир! – с неожиданной твердостью произнес Синцов, слышавший наш разговор. Если уйти все равно невозможно, значит, нужно драться.

– Что думаешь, Нагулин? – повернулся ко мне сержант. – Боец дело говорит?

– Ты, Синцов, парень, конечно, героический, – усмехнулся я, глядя на своего товарища, – и твой порыв достоин всяческого уважения, но я не для того уже почти два километра тащу на себе эту тяжеленную хреновину, чтобы вот так просто принять здесь смерть от немецкой пули. Товарищ сержант, я предлагаю прорыв. Через пехотные цепи мы не пройдем – их слишком много, и нас просто задавят массой, а вот мотоциклисты и экипажи бронетранспортеров полагаются больше на огневую мощь, чем на численность, и я хочу это использовать.

– Ты собираешься воевать с этой штукой против бронетранспортеров и, как минимум, шести пулеметов, боец?

– У нас есть перед немцами фора. Небольшая, минут десять-двенадцать, я думаю. За это время мы должны разобраться с бронетранспортерами и мотоциклистами. Кстати, вон уже и опушка проглядывает – там нас и будут ждать.

Мы говорили на ходу, но сержант все-таки обернулся ко мне и на его лице я прочел серьезные сомнения.

– Товарищ сержант, я хоть раз вас подводил? – решил я обойтись без долгой аргументации, на которую сейчас все равно не было времени.

Плужников колебался – не так уж хорошо он меня знал, хотя боевых эпизодов в нашем недолгом знакомстве уже хватало. Однако ситуация не располагала к длительным раздумьям, и сержант решился.

– Хорошо, Нагулин, говори, что делать.

– Нам нужно принять влево, товарищ сержант. Видите там возвышенность, и лес редеет? С этого холма должно неплохо просматриваться поле перед нами. Немцы, вероятнее всего, где-то там. Не думаю, что они оставили технику у самой границы леса. Скорее, отошли метров на сто пятьдесят, чтобы обзор иметь и чтоб мы неожиданно на них не выскочили. Думаю, они заранее наметили точку, в которую нас будет выгонять пехота, и заняли позицию напротив. Так сказать, лучшие места в партере.

– Любишь театр, боец?

– Не имел возможности посещать, товарищ сержант. В тайге с театрами некоторая напряженка. А фразу эту от отца слышал.

– А я театр люблю, но вот в роли актера себя пока не пробовал. Если тебе верить, сейчас я это упущение исправлю.

– Тут, товарищ сержант, главное, чтобы все это дело вместо театра в кровавый цирк не превратилось, поскольку кто будет смеяться последним, совершенно неясно.

Мы, наконец, добрались до более-менее удобной позиции и распластались на земле. Поле отсюда действительно просматривалось, но подлесок, раскачиваемый легким ветерком, сильно мешал обзору. Впрочем, это сержанту и красноармейцам он реально смазывал картинку, а мои оптические фильтры вполне справлялись с такой несерьезной помехой.

– Вон они, красавцы, – показал я Плужникову, куда смотреть.

Сержант кивнул. Теперь и он видел метрах в двухстах от леса и, соответственно, в трех сотнях метров от нас серые туши «Ганомагов» и каски мотоциклистов, оставивших свои машины на обочине дороги и занявших позиции недалеко от бронетранспортеров.

Что ж, пришла пора моей добыче показать, на что она способна.

– Товарищ сержант, вы с немецким пулеметом справитесь?

Плужников лишь усмехнулся в ответ, передергивая затвор MG-34 и проверяя подачу ленты из цилиндрического короба, прикрепленного к лентоприемнику.

– Я-то с этим зверем справлюсь, а вот что ты будешь делать со своей бандурой, Нагулин? Ты хоть знаешь, что у немцев спер? Я такую пушку первый раз вижу.

– Не волнуйтесь, товарищ сержант, меня с детства любое оружие слушается. Вот как стащил в шесть лет отцовскую винтовку и шмальнул из нее по вороне, так с тех пор и понимаю любое ружье с первого взгляда. А это та же винтовка, даже калибр стандартный – семь девяноста два – только ствол длинный и патрон мощный.

Я, конечно, сильно упрощал. Немецкое противотанковое ружье «Панцербюксе-38», или, если коротко, PzB 38 действительно было разработано под принятый в вермахте винтовочный калибр, но на этом все сходство с винтовкой и заканчивалось. Это мощное однозарядное оружие было полуавтоматическим и имело даже что-то общее с артиллерийским орудием – своеобразную лафетную компоновку, при которой ствол и затворная группа после выстрела откатывались назад, открывая затвор и выбрасывая гильзу. Весило это чудо немецкой военной инженерии больше шестнадцати килограммов и к началу войны разработчики сильно упростили и облегчили конструкцию, отказавшись от лафетной схемы и полуаватоматики. Но мне достался именно такой вариант, и, пожалуй, это было неплохо, ибо скорострельность в данной ситуации – наше все.

Немецкое противотанковое ружье PzB 38 (Panzerbüchse 1938). Калибр 7,92 мм, прицельная дальность 400 м. Бронепробиваемость 30 мм с дистанции 100 м и 20 мм с дистанции 300 м. Вес 16,2 кг. Патрон снаряжался бронебойно-трассирующей пулей с химическим зарядом (отравляющее вещество раздражающего действия)

– Товарищ сержант, вам по немцам на поле лучше не стрелять. Расстояние большое, видимость плохая, да и сидят они в основном за броней. А вот обеспечить мне несколько дополнительных минут, не давая приблизиться пехоте из леса, вы со своим пулеметом сможете очень даже хорошо.

Плужников спорить не стал. Он, вообще, оказался человеком последовательным в своих действиях, и если уж в этот раз доверил организацию боя мне, то отступать от этого решения не собирался.

– Бойцы! Занять позиции за естественными укрытиями фронтом вглубь леса, – скомандовал сержант, – При обнаружении противника – огонь на поражение.

Сам сержант установил пулемет за корявым пнем, оставшимся от упавшего дерева. Ствол, к сожалению, служить укрытием не мог, поскольку лежал в направлении склона, как раз в сторону, откуда мы ждали пехоту противника.

Я немного сместился вправо, стараясь, чтобы между мной и «Ганомагами» было как можно больше кустов и веток – обнаружить себя яркой вспышкой первого же выстрела мне совершенно не хотелось. Устроившись поудобнее, я зарядил свое «панцербюксе» и проверил устойчивость ружья, опирающегося на двуногую сошку.

– Позицию занял, к стрельбе готов! – сосредоточенно доложил я, совмещая маркеры системы целеуказания с примитивными прицельными приспособлениями своего оружия. – Прошу разрешения на открытие огня.

– Огонь!

Грохот выстрела «панцербюксе» и впрямь немногим уступал противотанковой пушке. Мимо! Вот зараза! Затвор открылся, гильза улетела в траву. Я выдернул из прикрепленного к стволу короба следующий патрон и вновь зарядил ружье. Прицельные маркеры слегка сместились, учитывая результат пристрелки. Выстрел!

Вторая попытка оказалась удачнее. Звук бронебойной пули, ударившей в лобовую броню «Ганомага» был слышен даже отсюда. Я знал, что немецкий офицер, командовавший перекрывшей нам дорогу маневренной группой, находится в левом от нас бронетранспортере. Корпус у «Ганомага» открыт сверху, и при взгляде с орбиты можно отлично рассмотреть, сколько человек сейчас в машине, и какие знаки различия они носят. Место командира в этих бронетранспортерах находится справа от механика-водителя, и именно там я увидел офицерскую фуражку и погоны обер-лейтенанта.

Лишить противника грамотного командования – первейшая задача любого командира в бою, если, конечно, он хочет победить малой кровью. Не всегда это возможно, но если уж такой шанс есть, его нужно использовать на все сто процентов.

Пятнадцатимиллиметровая броня «Ганомага» не смогла противостоять пуле с твердосплавным сердечником, способной на этой дистанции пробить стальную плиту толщиной в два сантиметра. Тело обер-лейтенанта отбросило назад, на второго номера пулеметного расчета, возившегося с лентами к MG-34.

Только теперь немцы отреагировали на угрозу. Звук моего первого неудачного выстрела они, несомненно, слышали, но вспышку не видели, и никаких последствий для себя тоже не обнаружили. Мало ли что там, в лесу, могло грохнуть? Может, своя же пехота гоняет русских диверсантов, спаливших «Бюссинг» и мотоцикл. Зато после гибели обер-лейтенанта они как с цепи сорвались. Первым залился длинной очередью пулемет на командирском «Ганомаге». Его немедленно поддержал коллега на втором бронетранспортере, а потом и пулеметчики-мотоциклисты.

Цели немцы не видели, но предполагали, что враг затаился где-то на опушке леса, откуда, собственно, они и ждали появления противника, и сейчас пулеметчики заливали ее огнем из всех стволов. Случайные пули иногда посвистывали над нами, но в основном они выкашивали кусты и валили молодые деревца метрах в пятидесяти от нас ниже по пологому склону.

Я продолжал стрелять, как автомат, перезаряжая «панцербюксе» и наводя его на цели в порядке убывания их опасности. Плотность пулеметного огня на глазах спадала, но где-то через минуту захлопали пехотные минометы, привезенные немцами с собой. Минометчики старались бить по опушке, но первый залп пошел с перелетом и, одна мина разорвалась в опасной близости от нашей позиции. По стволам деревьев простучали осколки, матерно ругнулся Плужников, но у меня не было времени отвлекаться на происходящее за спиной. Я немедленно переключился на новые цели, и достаточно быстро подавил минометные расчеты, в спешке занявшие крайне неудачные позиции.

В двух коробах, закрепленных по обе стороны ствола моего ружья, хранилось по десять патронов. В очередной раз протянув руку, чтобы перезарядить оружие, я наткнулся на пустоту. Оперативный запас иссяк, и теперь нужно было доставать патроны из сумки. В моей стрельбе возникла вынужденная пауза, но и со стороны поля больше не раздавалось выстрелов, зато я отчетливо расслышал громкий крик на ломаном русском:

– Русский, не стреляй!

Возле командирского «Ганомага» я увидел немецкого солдата, вставшего в полный рост с поднятыми вверх руками. Дальше он кричал на чудовищной смеси русского и немецкого:

– Не стреляй! Я сдаюсь! Вы убили всех, здесь больше никого не осталось. Мой отец был коммунистом. Его ценил сам Эрнст Тельман! Отца арестовали в тридцать третьем, и я не знаю, что с ним теперь. Я не хотел воевать с вами – меня мобилизовали и отправили сюда! Не стреляй!

* * *

Когда пуля, пробив лобовую броню «Ганомага», убила обер-лейтенанта Мюллера, обер-ефрейтор Иоган Шульц находился слева от него, на своем месте механика-водителя. Увидев, что случилось с командиром и поняв, что броня его не защитит, Иоган распластался на полу боевого отделения бронетранспортера. Сейчас от него, как от водителя, никаких активных действий не требовалось, и солдат предпочел укрыться от вражеского огня как можно надежнее. Пулемет наверху застучал, посылая длинные очереди куда-то в сторону леса, откуда, как говорил погибший командир, должны были появиться подгоняемые пехотой русские. Буквально секунд через двадцать на Шульца сверху упал убитый пулеметчик, а вслед за ним и сменивший его второй номер расчета. Откуда-то снаружи раздались характерные хлопки минометных выстрелов, но вскоре стихли и они.

Треск выстрелов раздавался уже со всех сторон, но Шульц четко понимал, что что-то в этой операции пошло сильно не по плану. Он осторожно выбрался из-под тел погибших товарищей. Интенсивность стрельбы быстро снижалась, и лишь долетавшие от недалекого леса регулярные гулкие хлопки формировали звуковую доминанту развернувшегося сражения. Неожиданно выстрелы стихли, и Иоган решился приподнять голову над бронированным бортом. Открывшаяся картина его потрясла. Всюду лежали мертвые тела немецких солдат, погибших прямо на своих позициях. Шульц понял, что остался один, и его объял животный страх. Судя по всему, весь этот ужас стал результатом работы русского снайпера, но почему его пули пробивали броневые листы? И почему он не стреляет, ведь он наверняка видит его?

Иоган зажмурился, приготовившись к смерти, но выстрела все не было, и тогда механик-водитель резким движением перебросил свое тело через борт бронетранспортера, приземлился на четвереньки, и, вскочив, закричал, судорожно вспоминая слова из немецко-русского военного разговорника:

– Русский, не стреляй!

Он кричал что-то еще. Позже Шульц так и не смог вспомнить, что именно. Кажется, что-то про отца, про немецких коммунистов и Эрнста Тельмана. Как бы то ни было, но это подействовало – страшный русский снайпер так и не выстрелил, зато со стороны леса раздалась команда на неплохом немецком, в котором Шульц едва различал какой-то неуловимый акцент, легко сошедший бы, впрочем, за особенности диалекта.

– Стой, где стоишь, солдат! И не дергайся.

Из леса раздалась длинная пулеметная очередь и несколько винтовочных выстрелов, однако стреляли явно не в Шульца, и немец остался стоять в полный рост. Словно эхом в глубине леса рассыпалась дробь резких хлопков и перестук автоматных очередей. Более солидно отозвался MG-34, но все это было еще довольно далеко, не меньше чем в полукилометре, а из леса уже выбежала четверка русских солдат. В одном из них механик-водитель легко узнал виновника того ужаса, в который превратилась казавшаяся столь легкой охота на русских окруженцев. Молодой солдат не отличался богатырским телосложением, хоть и был довольно высок, но весьма нелегкое противотанковое ружье нес непринужденно, будто оно весило пару-тройку килограммов, а ведь за его плечами болтался еще и набитый чем-то ранец, причем Шульц сильно подозревал, что железа в нем более чем достаточно.

Пробежав примерно половину расстояния до бронетранспортеров, тот русский, что нес пулемет, развернулся и дал длинную очередь по опушке леса – не стремясь в кого-то попасть, а просто, чтобы оттуда никто не торопился высовываться.

– Машина на ходу? – без предисловий спросил солдат с «панцербюксе» в руке. Щульц ничуть не удивился, что именно этот русский в группе вражеских солдат владеет немецким языком.

– Яволь! – Иоган непроизвольно принял стойку «смирно».

– Заводи, солдат! – русский слегка подтолкнул Шульца к «Ганомагу», – Не бойся, Красная армия – самая гуманная армия в мире. У нас даже в уставе написано, что к пленному врагу личный состав РККА великодушен и оказывает ему всяческую помощь, сохраняя его жизнь. Но это только если пленный враг ведет себя правильно. Ты все понял, солдат?

– Яволь, – повторил Шульц и бодро полез на броню.

* * *

Красноармеец Синцов погиб мгновенно. Шальная мина, залетевшая на нашу позицию, взорвалась в метре от него, не оставив бойцу никаких шансов. Сам того не зная, Синцов прикрыл своим телом командира, и Плужникову достался лишь один осколок, вырвавший клок волос над ухом и оставивший глубокую кровоточащую царапину. Крови из этой раны вытекло много, но серьезной опасности она не представляла. Борис, как умел, перевязал командира бинтом из индивидуального перевязочного пакета, и Плужников вновь припал к своему пулемету, ожидая подхода немцев из леса.

Я всего этого не видел. Сержант рассказал мне о гибели Синцова только после того, как мы бегом преодолели расстояние, отделявшее нас от немца, торчавшего посреди поля с поднятыми вверх руками, загнали его в «Ганомаг» и заставили завести и развернуть машину. Мы на максимальной скорости уходили в сторону ближайшего лесного массива, более крупного, чем тот островок леса, в котором мы столь неудачно пытались скрыться раньше.

Немецкий средний полугусеничный бронетранспортер SdKfz 251, (Sonderkraftfahrzeug 251). Создан фирмой Hanomag в 1938 году на базе артиллерийского тягача. Броня: 14,5 мм (днище и крыша корпуса – 8 мм). Максимальная скорость 53 км/ч.

Сказать по правде, мы едва успели. Наш трофейный «зондеркрафтфарцойг» развивал по бездорожью не больше тридцати пяти километров в час, и мы успели отъехать от разгромленной немецкой позиции всего пару сотен метров, когда на опушке леса появились первые вражеские пехотинцы. Надо отдать должное пленному механику-водителю, он делал свою работу честно – видимо, жить очень хотелось. Пули немецких винтовок и пулеметов бессильно стучали по кормовым бронедверям «Ганомага». В голову их командира не пришло захватить с собой что-то наподобие моего ружья – воевать в лесу с танками немцы не собирались, так что теперь им оставалось лишь бессмысленно жечь патроны, стреляя нам вслед. Впрочем, дисциплинированный немецкий офицер, командовавший облавой, быстро пресек бесполезную трату боеприпасов, и огонь прекратился.