Текст книги "Паранормальное рядом"

Я медленно подошел к светящемуся проему в стене, пытаясь нащупать в темноте дверную ручку, за которую можно потянуть дверь на себя. Но ручки не было, дверь не была предназначена для того, чтобы ее открывали снаружи. Да и никакой двери, по сути, со стороны тоннеля тут не было, мы довольно часто ходили в этом направлении, если бы дверь была – я бы запомнил ее.

Не нащупав ручки, я просунул ладонь в приоткрытую щель и потянул на себя за край двери. Она с трудом подалась в мою сторону, при этом отлично смазанные петли не издали ни единого звука. За дверью оказался узенький коридор, начинавшийся со ступенек, ведущих наверх. Свет здесь был мягкий, но приглушенный, аккуратный ряд узких ступеней заканчивался, примерно, на уровне глаз, поэтому то, что находится дальше, за лестницей, ведущей вверх, я не мог разглядеть.

Осторожно отпустив дверь, я убедился, что она не захлопнется за моей спиной, больше приключений на сегодня мне не требовалось. Дверь не шелохнулась, она осталась в том же состоянии, в котором я оставил ее, успокоившись, я начал подниматься по ступеням.

За ступенями оказался еще один коридор, прямой, как стрела, слабоосвещенный и не похожий на все остальные тоннели и коридоры, виденные мной за всю жизнь. Сразу по окончании лестницы, слева и справа, по стенам коридора пошли широкие двери из красного дерева. На верху дверей располагались позолоченные таблички, по видимому, с именами владельцев дверей: Маршал М.В. Гран., Генерал Майор В.С. Саф. И прочие. Двери были одинаковые, только имена на табличках отличали одну дверь от другой. Увлекшись изучением фамилий, я не сразу заметил, что эхо от моих шагов, хоть я и старался производить как можно меньше шума, пропало совсем, а ноги ступают по чему-то мягкому. Посмотрев под ноги, я увидел длинный, красный ковер, идущий от ступеней, по которым я только что поднялся, и до конца коридора, который заканчивался, к слову, шагах в десяти от меня. Заканчивался коридор запертой металлической дверью, справа от которой за большим дубовым столом, увенчанном красивым раритетным светильником под стать столу, сидел молодой, холеный солдат. На голове бойца красовались наушники, а сам он, покачиваясь на задних ножках высокого стула с резной спинкой, с улыбкой рассматривал большой цветастый плеер, судя по виду, дорогой и заграничный.

По всей видимости, солдат никого не ждал, а по тому расслабился до неприличия. Отвлекшись на дорогой интерьер коридора, я увидел его только тогда, когда нас разделяло менее пяти шагов. Он же, по-прежнему, смотрел вниз и мое присутствие не замечал. Из его наушников до меня долетали обрывки модной веселой мелодии в исполнении популярной зарубежной рок группы. Сама песня была мне знакомой, но вот название группы, исполнявшей ее, я никак не мог вспомнить.

Когда я, почти, уже решил так же тихо повернуть обратно, боец, наконец, оторвал глаза от плеера и посмотрел вверх. Наши взгляды встретились. Сколько же эмоций могут промелькнуть на человеческом лице за несколько мгновений. Сначала он побледнел, затем привстал, потом снова с грохотом опустился на стул, затем его глаза округлились от ужаса, он прыжком поднялся на ноги и тут же выпрямился по стойке смирно, успев в полете надеть фуражку. Когда пятки его сапог с грохотом коснулись пола, он уже отдавал мне честь и только расстегнутая верхняя пуговица на его гимнастерке выдавало в нем недавнее разгильдяйство.

С минуту мы молча изучали друг друга. За эту минуту, ладонь его правой руки размякла и начала опускаться, спина ссутулилась, левая рука потянулась к винтовке, которая так и осталась стоять, прислоненной к столу стволом вверх, а в глазах появилась досада.

– Стой, кто идет!?! – выпалил боец на едином выдохе.

– Рядовой монтер пути московского метрополитена Максим, – отрапортовал я. Слова как то, вдруг, сами пришли мне на язык, как, впрочем, со мной случалось не редко в моменты сильного эмоционального подъема.

Он продолжал молча рассматривать меня, при этом, ствол ружья был нацелен мне в живот. До той поры мне не приходилось служить в армии, а уроки военрука, проходившие у нас в школе раз в неделю, я посещал редко, поэтому, мое умение разбираться в оружии было близко к нулю. Я не знал, как назывался нацеленный в меня карабин, да и был ли это карабин или что-то иное, я также не знал. Но я умел разбираться в людях и видел глаза того парня, который держал в руках карабин, направленный в мою сторону. Он был чуть помладше меня, но не значительно, ростом он был выше, а вот телосложением немного уступал мне. В нем не было ни злости, ни агрессивности, его глаза выражали досаду и полное непонимание сложившейся ситуации.

– А фамилия у тебя есть, рядовой монтер? – передразнил он меня.

Я умышленно не назвал свою фамилию, зачем она ему?

– Рядовой московского метрополитена Максим, – прикинувшись дураком, повторил я.

– Откуда ты тут взялся-то? – спросил паренек, опуская винтовку.

Ее вид меня не сильно-то пугал, я вообще сомневался, чтобы он снял оружие с предохранителя, но тем не менее, опущенное ружье, если так можно выразиться, сильно разрядило обстановку. Парнишка был слегка лопоух и с веснушками, он с опаской бросал быстрые взгляды мне за спину и по-прежнему казался напряженным.

– Я один, – ответил я на незаданный вопрос. Из тоннеля метро. Увидел свет в дверном проеме, вошел в дверь, поднялся по ступеням, пришел сюда.

– Какую дверь? – досадливо спросил боец, – как ты ее нашел-то?

– Да говорю ж тебе, она приоткрыта была, за дверью свет горел, так я ее и увидел.

Паренек с чувством выругался. По его реакции я сообразил, что оставить дверь незапертой совсем не входило в его планы.

– Что ж мне теперь с тобой делать, рядовой Максим? – спросил он с плохо скрываемым сарказмом.

– Ты ж меня не застрелишь? – попытался я отшутиться, – может я выйду также, как вошел?

Солдат задумался. В его глазах зажегся радостный огонек, а губы начали растягиваться в улыбке. Но огонь тут же погас, а улыбка превратилась в кислую гримасу разочарования.

– Да нет, не выйдет. Узнают… – с горечью произнес боец. Придется действовать по инструкции. А по инструкции я дежурный наряд должен вызвать. Они приедут, оформят тебя и отвезут в комендатуру или в опорный пункт до выяснений. Там ты пол ночи проторчишь, а потом домой отпустят. Тебе-то что, мне хуже будет, – грустно закончил солдат. Но отпустить не могу, узнают – будет плохо, – тут же добавил он. Садись, чего ты, – кивнул он мне в сторону пола напротив себя, – тут чисто, а ждать придется долго…

Солдата звали Димкой, за время ожидания мы успели немного познакомиться и поговорить. Я, не вдаваясь в подробности, кратко рассказал ему что случилось этой ночью, про заградительные таблички и заброшенный тоннель.

– Старый заброшенный тоннель, говоришь? – переспросил он, – а ты на той ветке где Сокольники не работал, нет? Вот где есть, действительно, старые заброшенные тоннели. Знаешь, как там по ночам бродить жутко? У нас там два бойца пропало, просто пошли прогуляться и не вернулись. Понимаешь? Оба вооруженные были, но не вернулись. Командиры все списали на дезертирство, дескать, сбежали они с дежурства, прихватив с собой оружие. Но слух прошел, что останки одного из них позже нашли в одном из брошенных тоннелей. Автомат рядом с ним лежал, говорят, что он, даже, выстрелить успел. А вот голову не нашли. Ну я сам не видел, а так, рассказывали. После этого нам отцы-командиры запретили из бункеров выходить, мы раньше с той стороны, – кивнул он в сторону двери, ведущей на пути метрополитена, – территорию патрулировали. Потом перестали, – закончил Димка.

– Так у вас бункеров много? Не только этот? – не смог удержаться я от вопроса.

– Не только этот, – по тону бойца я понял, что вопросов на эту тему более задавать не нужно…

Он ошибся, ждали мы не более двадцати минут, после чего за мной пришли два офицера и трое солдат. Они расписались в журнале, который Дмитрий достал из ящика стола и увели меня через другую дверь, предварительно надев мне на голову мешок из плотной ткани. Меня не били, мне не угрожали. Я шел с «закрытыми глазами», двое солдат по бокам аккуратно вели меня, направляя и поддерживая за локти. Шагов через сто, нас ждала машина с работающим двигателем. Судя по высоте кузова, это был армейский уазик, хотя, возможно это было что-то совсем другое. Далее я сидел в кабине автомобиля, два солдата плотно прижимались ко мне плечами с обоих сторон. Езда на автомобиле продолжалась с четверть часа. Солдаты сидели по обе стороны от меня и тесно прижимались ко мне плечами, поездка происходила в полнейшем молчании. Не работала магнитола, молчал водитель, молчал конвой. Было слышно лишь шуршание шин по асфальту, да редкие автомобили, проезжающие мимо нас. Я почувствовал, как наш автомобиль два раза пересек трамвайные пути.

Потом мы остановились, дверь машины открылась, солдаты аккуратно вывели меня наружу и повели в какое-то здание. Иногда меня останавливали, придерживая сзади, передо мной открывали двери, потом меня вели дальше. Закончилось все в тесной комнате с длинным металлическим столом. Под потолком висела лампа без абажура, на маленьких оконцах торчали решетки. Солдаты сняли колпак с моей головы и молча вышли, закрыв за собой дверь.

Я сидел в тишине и думал о Славке. Пошарив по карманам, я обнаружил, что сигареты и зажигалка остались на месте, из кармана пропало только мое служебное удостоверение, по которому я проходил в метро, причем, пропало так, что я, даже, не заметил в какой момент это случилось. На дальнем конце стола виднелась пепельница. Я не стал тянуться за ней, а аккуратно стряхивал пепел на край стола.

Я сидел и курил в полнейшей тишине, размышляя что случилось со Славиком и жив ли он сейчас. Я не знал, что за чертовщина была в том тоннеле, но не мог забыть вида пустых сапог, носы которых сами собой повернулись в сторону моего друга. Машинально пригладив волосы на голове, я ощутил сильное жжение в правой руке, посмотрев на нее увидел, что кожа на ладони содрана до мяса. Я вспомнил в какой момент это случилось, – когда я, почти, добежал до деревянных щитов, ограждающих вход в тоннель. Возможно это было Борик, который каким-то чудом ухитрился вывернуться и сбежать, во всяком случае, я очень на это надеялся.

Через время, счет которому я потерял, в комнату вошел мужчина в обычной милицейской форме. Он молча пододвинул ко мне пепельницу, осмотрел мою окровавленную ладонь и вышел. Через несколько минут он вернулся вместе с другим милиционером. На врача он не был похож, но вполне грамотно обработал зеленкой рану на моей руке и туго забинтовал. А следом за ними в комнату вошел усталый и грустный Василий Ильич.

Бригадир посмотрел на меня, вздохнул и сел на предложенный милиционером стул, рядом со мной. И только тогда молчаливый милиционер начал говорить…

Его фамилию я не запомнил, но он был старший следователь какого-то района, чего-то там. Я устал и мой мозг слабо воспринимал информацию. Следователь сообщил мне, что я находился в неположенном месте, причем по графику работ и записям в производственном журнале, оформленным бригадиром, находиться там я не должен был. Затем мне прозрачно намекнули что бывает за разглашение секретной информации и далее, далее, далее. Я слушал и кивал, механически соглашаясь со всем сказанным.

Потом слово дали мне. Мне велели подробно изложить о том, что происходило сегодня ночью после ухода бригадира, вплоть до того момента, как я оказался «в помещении категории СКЦ». Я не стал спрашивать у следователя что означает эта аббревиатура и начал рассказывать о том, как мы аккуратно сложили инструменты, умолчав, разумеется, о распитии содержимого Славкиного термоса, о том, как шли по длинному пути к рабочему помещению с целью переодеться и сложить инструмент. И подробно л рассказал о том, как мы со Славиком свернули в заброшенный тоннель метро. Когда я только начал об этом рассказывать, бригадир, который до этого сидел неподвижно, уперев свой взор в край стола, вскинул голову и затараторил скороговоркой:

– Вы заградительные щиты видели? Видели?!! О том, что проход запрещен? Там щиты есть, товарищ капитан, – обратился он уже к следователю из милиции.

Тот молча посмотрел на бригадира, потом кивнул мне, видимо, давая добро на продолжение. И я продолжил… Я рассказал о том, как мы обогнули запрещающие надписи и углубились в заброшенный тоннель. Я помнил, что при поступлении на работу проходил множество инструктажей и расписывался в каких-то инструкциях, которые теперь мы со Славкой грубо нарушили, понимал, что за такое могут быть последствия, но сейчас нужно было рассказывать обо всем без утайки и я рассказал. Рассказал о пустых сапогах, один из которых ударом сбил с ног моего друга, рассказал о таинственных шалашах, собранных из всякого хлама, разбросанного по полу.

– На сколько отчетливо ты видел сапоги? – спросил у меня следователь.

Я ответил, что видел их в нескольких шагах от себя и видел также ясно, как вижу сейчас его. В сапогах никого не было и тем не менее они двигались.

– А что, все-таки, случилось с монтером пути Борисовым? – задал мне вопрос следователь, откладывая ручку в сторону.

– Я увидел палку, валявшуюся на полу и нагнулся для того, чтобы поднять ее, а когда я снова посмотрел в то место, где стоял Борик, то есть, Борисов, его там уже не оказалось. Я позвал его несколько раз, но ответа не было.

– Значит, в том помещении, кстати, что там за помещение? – обратился следователь к моему бригадиру и не дожидаясь ответа продолжил свой вопрос, – в том помещении кроме Борисова, вы никого не видели, но слышали чьи-то шаги и подняли палку для самообороны, так что ли? А это случилось на выходе из тоннеля, когда кто-то, кого вы, также, не рассмотрели, пробегал мимо вас и выхватил у вас из руки ту палку? – указал он на мою забинтованную ладонь.

Я подтвердил, что все было именно так. Я никого не видел. Что-то слышал, но что именно пояснить не могу. Могло ли мне показаться то, что Вячеслав получил удар по ноге именно пустым сапогом, а не иным предметом, брошенным из темноты неизвестным лицом? – Наверное, могло. Чего можно разглядеть в свете двух фонарей…

Далее мне дали расписаться в протоколе, заканчивающимся «с моих слов написано верно». Я пробежал по нему глазами. Подчерк был корявым и неразборчивым, но в целом, то, что мне удалось прочитать, действительно было записано с моих слов и да, – записано верно. Я расписался. Затем следователь дал мне для ознакомления и росписи еще какие-то бумаги, пояснив на словах ответственность и те неприятности, которые могут последовать о разглашении случившегося. Я кивал и уверял его, что понимаю и осознаю всю ответственность и ничего разглашать не собираюсь. Капитан, в свою очередь, уже с легкой улыбкой, сказал мне, что никакого нарушения с точки зрения закона, лично он, в моих действиях не видит. Но сделал особое ударение на том, что оказаться там, где не следует не есть преступление, преступление разглашать это третьим лицам. Я понял, что он имел ввиду, о чем убедительно заверил сотрудника милиции. Затем капитан задал всего один вопрос бригадиру:

– Что будем делать с монтером Борисовым? Есть ли информация о том, где он находится или может находиться в настоящее время и будет ли официальное заявление на расследование случившегося?

Меня сильно удивила реакция бригадира. Василий Ильич вскочил со стула и бегая по кабинету взад и вперед тараторил, что никакого происшествия не было, а поисками Борисова Вячеслава Павловича он займется сам, при необходимости, сам доложит своему диспетчеру о случившемся, все согласно инструкции, – добавил бригадир. А на данный момент никаких оснований считать данный случай опасным он не видит.

После этого нас отпустили, пожелав нам хорошего окончания смены. Мы вышли на улицу под моросящий ноябрьский дождь. Я все еще слабо ориентировался в столице, но посмотрев по сторонам, понял, что мы находимся недалеко от станции метро Динамо. Ильич сунул мне в нагрудный карман мое служебное удостоверение, и сказал, глядя мне в глаза:

– Ты пойми, Максим, в то, что ты рассказываешь поверить невозможно. А если бы ты написал там, кивнул он в сторону двери ведущей в милицию, через которую мы только что вышли, заявление о пропаже сотрудника метро, началась бы служебная проверка. Сразу куча проверяющих из разных инстанций появятся, мне за случившееся объявят выговор, со всей бригады снимут премию, а могут снять еще и квартальные, а тебя с Борисовым могут уволить за грубое нарушение инструкции. А со Славкой твоим ничего не случится, добавил он, никуда он не денется, найдем мы его. Туда сейчас должен Щербаков подъехать, и мы вдвоем поищем монтера Борисова. А ты иди поспи, выглядишь уж больно паршиво, – на этот раз в голосе бригадира я услышал неподдельное сочувствие.

Идея была стоящей, тем более, что я от усталости и стресса с трудом держался на ногах. Я сдержанно поблагодарил за все Ильича и пошел в сторону входа на станцию метро Динамо.

Вернувшись домой, я нашел в холодильнике три яйца и заветренный кусок докторской колбасы. Соорудив омлет на скорую руку и запив его чаем, я отправился спать, сквозь сон слыша, хлопанье дверей, шум лифта и топот на лестничной клетке. За моей дверью во всю наступало утро, и соседи собирались на работу. Я заснул. Сны в то утро мне не снились…

Следующие два дня я провел дома, лишь раз выйдя в магазин за продуктами. Идти в институт мне совершенно не хотелось, и предстоящая сессия показалась мне чем-то весьма несущественным, лишь в среду вечером я отправился на работу. Как всегда, я дошел пешком до Савеловской, правда, на это раз, я шел один, Славка дома так и не объявился. Я проделал уже привычный путь под землей и добрался до служебной бытовки, почти за час до начала работы.

Бригадир с Щербаковым уже были на месте, остальные еще не подошли. Ильич вежливо поздоровался со мной, а Васильич что-то буркнул, внимательно разглядывая мое лицо. Про Славика они ничего не сказали. Я не стал ходить вокруг да около и спросил напрямую, пытаясь заглянуть в глаза бригадиру, который уже сел за заполнение своих журналов.

– Вы искали Борисова?

– Конечно искали, – ответил бригадир, смотря на меня поверх своих очков, сползших на кончик носа. Искали, но никого не нашли. Фонарь его, который, как ты рассказывал, откатился в сторону и вывалился на пути, мы, тоже, не нашли. И шалашей твоих мы там не обнаружили. И вообще никаких следов не увидели. Вы точно там были? – ответил он вопросом на вопрос.

– Были и именно там, – подтвердил я.

– Ну, в таком случае, Борисова там нет. Или ушел уже, или не было его там, я уж не знаю. Но сейчас там его нет, – с раздражением попытался поставить точку в разговоре бригадир.

– А вы там все отсмотрели?

– Все?! – как всегда, громко и не к месту вступил в разговор Щербаков. А ты знаешь сколько там тоннелей со станции ведут? В некоторые я бы вообще соваться не стал, завалиться могут, некоторые уже завалились. А в некоторые, даже, крысы не суются. Везде крысы есть, по всему метро бегают травить – не перетравить, а там нету их. Целые лабиринты там, еще при царе Горохе построенные. Там и схем-то нет, после войны потерялись. А может и не было этих схем никогда. Тот тоннель, в который вы, дураки, сунулись называется «большевистский тупик», а знаешь почему? Тупик – это шутка такая, чтобы всякие тупИки, вроде вас со Славкой, туда не совались, а то не сыщешь потом. Ты что думаешь, он первый кто там пропал? Да там два года назад при капстроительстве на перегоне несколько человек из наемных рабочих пропало. Отлить, понимаешь, ушли туда и не вернулись, а до них еще знаешь сколько таких было?

– Ну все, хватит, Андрей! Байки тут рассказывать! – Бригадир бросил на стол ручку и окрысился на помощника. Чего ты тут такое рассказываешь? Никто там не пропадал, – продолжил он, обращаясь уже ко мне, – так, травят басни всякие, – указал он кивком головы на Щербакова. Еще раз тебе объясняю, Максим, никуда твой Борисов не пропадал. Тут Москва, понимаешь? Столица! И не каждый может к здешней жизни приспособиться, а чего уж говорить про подземную работу, да еще и ночами. Люди уходят, увольняются, уезжают. Некоторые находят что-то лучше и молча сбегают. Вот и Борик, кстати, что ты его так называешь? Объявится Слава потом, за вещами придет, как одумается.

После этих слов я понял, что Славку искать никто не собирается. Да и есть ли уже смысл искать его? А вместе с этим пониманием ушла и романтика подземной работы. Подтянулись остальные члены бригады. Все здоровались со мной, по долгу заглядывая в глаза, видимо, все уже были в курсе о случившемся. Но расспрашивать меня никто не стал. Если об этом постарался бригадир, то за это я был ему благодарен…

Отработав ночную смену, мы вернулись в бытовку. Я переоделся и молча поехал домой. На выходе из Савеловской ко мне подбежал говорливый Гиви и стал расспрашивать о том, что случилось в ночь на понедельник. Работая в смену, я совсем потерял счет времени, оказывается, то был понедельник. Он напрямую спрашивал, что там за таинственный секретный бункер, который мы нашли и за что арестовали Славика. Вот тебе и подписка о неразглашении, усмехнулся я. Оказывается, все уже знают о случившемся не хуже меня. Кое-как отвертевшись от его вопросов, я пошел домой.

Завтракать мне не хотелось, аппетит в то утро исчез напрочь. Также, как и сон. Войдя домой и приняв душ, усталость сняло, как рукой. Включив телевизор, я попытался смотреть новости. Не услышав ничего интересного, я начал просто переключать каналы. Наконец, оторвавшись от телевизора, я включил Славкину магнитолу и покрутил колесо настройки, то, что он слушал для меня было полнейшей безвкусицей. Найдя на волне радио чего-то тихого и мелодичного, я сел за лэптоп.

В отличии от новостей, интернет кишел сплетнями. Со всех сторон обсуждался какой-то скандал, связанный с королевской семьей из Англии. Другие интернет-газеты обещали фотографии молодой звезды эстрады, которая напившись танцевала голой на столе какого-то московского ресторана. Над Москвой опять видели огни НЛО, а также местные диггеры нашли вход в Метро-2 и провели туда журналистов, последние красочно описывали увиденное. Мы со Славкой не раз спрашивали бригадира и его зама про это секретно метро. Андрей Васильевич врать, в принципе, не умел и ответил, как всегда, громко и убедительно. Что он сам о таком метро ничего не знает и лично не знаком ни с кем, кто о нем хоть что-то бы знал. А работает он тут уже, почти, двадцать лет и знаком со многими, уж в этом я точно не сомневался, и, если бы оно было – кто-нибудь об этом бы знал, а раз так, знал бы и Щербаков.

Пощелкав по ссылкам, пестревшим фотографиями и рассказами о Метро-2, я понял, что журналисты ничего о нем не знают. Большинство фотографий были непонятно откуда притянуты за уши, а из статей я понял, что многие журналисты под землей никогда не ступали дальше пассажирской платформы. И я переключился на статьи про НЛО. В некоторых были приведены неопровержимые доказательства, подтвержденные многочисленными фотографиями, того, что в каком-то районе Москвы жители массово наблюдали шарообразные предметы в ночном небе, другие статьи утверждали, что это был обычный метеорологический шар.

Наконец, я бросил это занятие и пошел к холодильнику, было уже время обеда. В морозильнике лежал обледеневший кусок мяса, который некогда был курицей. Готовить мне было лень, пришлось одеваться и топать в ближайший продуктовый за колбасой и яйцами. Когда я вернулся с покупками, было уже время ужина, день пролетел быстро и незаметно. Соорудив омлет с ветчиной, я немного постоял под душем. Голова была чугунной, состояние разбитым. Сказывались последствия бессонной ночи. Усталость окутала меня своим одеялом, но спать, почему-то, не хотелось. Неизвестно откуда, налетело чувство тревоги. Включив телевизор, я ходил по квартире из угла в угол, пытаясь понять, что со мной происходит. В новостях рассказывали про улетевший метеорологический шар, который позже приняли за НЛО, в общем все то, что мне успел рассказать интернет. Выключив телевизор, я пошел спать.

Лежа в постели, я ворочался с бока на бок, сон ходил кругами, но подходить ко мне не спешил. Мысли в голове всплывали, как рекламные баннеры. Я думал про слова Гиви, – правда ли что Борик где-то задержан? Потом я услышал слова бригадира, – это Москва, люди тут исчезают и появляются, увольняются и сбегают. Могло ли так быть? Мне снова вспомнилась темная заброшенная станция, где произошло что-то такое, чего я до сих пор не мог осознать, было чувство, что я чего-то не сделал, но чего именно, я не понимал. Вспомнились слова Щербакова: «пролетарский тупик», так, кажется, он назвал это место, что там и раньше пропадали люди. У каждого из них была своя убедительная правда. Правда была, только Славки не было. Наконец, я уснул.

Сон был неглубокий и тревожный. Мне снилась какая-то ерунда. Вроде бы, я уехал отдыхать на море и снял там комнату в гостевом доме. Потом начался ливень и ураган. В моей комнате разбилось окно, а общая крыша начала протекать. Мы с соседями стояли, слушали вой ветра и думали, что делать с крышей. Я лет пять, как не был на море, да и не планировал поехать туда в ближайшем будущем, поэтому, к чему мне приснилась такая ерунда, понять не мог. Проснувшись я лежал и смотрел в потолок, по которому, временами, пробегали неясные тени от мигания неоновой рекламы, расположенной прямо у меня за окном.

В комнате было тихо, темно и холодно. Пальцев на ногах, высунувшихся во сне из-под одеяла, я не чувствовал совсем, зубы стучали. Небось, опять эта скотина-Борик выжрала бутылку на ночь и теперь ему жарко. Нужно было собрать волю в кулак, выпрыгнуть из-под одеяла и быстро, по-солдатски, натянуть на себя свитер и брюки, висящие на соседнем стуле, после чего идти в комнату храпящей скотины, чтобы закрыть форточку, которая, как уже бывало не раз, с вечера открыта настежь, а на улице уже совсем не май месяц.

Сперва, я натянул на себя свитер и, только натягивая брюки, в голове молнией мелькнула мысль, – а Славки-то нету… Мозг моментально проснулся и заработал на полную мощность, я вспомнил все события минувших дней. И вспомнив, застыл, пытаясь застегнуть ремень брюк.

В комнате было тихо, но полной тишины в старой пятиэтажке, расположенной возле проезжей дороги, да к томуже, с деревянными полами, не было никогда. Я стоял и вслушивался в ночные шорохи. За окном внизу зашуршали шины автомобиля, что-то щелкнуло на рекламной вывеске и тень за шторой из синей превратилась в сиреневую. Где-то у соседей скрипнула половица и зашуршала вода. Снова зашуршали шины автомобиля и новый скрип половицы, только теперь мне показалось, что скрипела она не у соседей. Мне показалось, что за дверью в мою комнату кто-то дышит и волосы у меня на загривке встали дыбом. Вернулся Борик? А если вернулся, то в каком виде? Это было глупо, но нужно было срочно закрыть или подпереть дверь. Двери мы никогда не закрывали и ключ от моей комнаты, который мне когда-то дала хозяйка, теперь мог валяться где угодно.

Застегнув, наконец, ремень на брюках, я оглянулся по сторонам. В небольшой комнате, помимо кровати, на которой я спал, располагался стол, пара стульев, кресло и шкаф с антресолью. Вся мебель, как и квартира, была сделана еще при коммунизме, а потому, все в комнате было тяжелым и добротным. Остановившись на кресле, я стараясь двигаться как можно тише, на цыпочках подбежал к нему и попробовал приподнять. Кресло оказалось громоздким и неудобным, к тому же, очень тяжелым. Кое-как переместив центр тяжести себе на живот, я доковылял до двери, где, как мог аккуратно поставил его на пол, подперев входную дверь. Теперь ее просто так не откроешь.

Босые ноги онемели на холодном, деревянном полу, но я стоял, не в силах сдвинуться с места и не сводя глаз с ручки входной двери. Мне показалось, что она несколько раз попыталась повернуться, но уверен я в этом не был. Где-то снова полилась вода, затем раздался несильный хлопок, который бывает, когда на кухне в газовой колонке автоматически зажигается газ. Снова скрип половиц и тихие шаги, где-то тихо звякнуло стекло. Правильней всего сейчас было бы выкинуть из головы дурные мысли, отодвинуть кресло, открыть дверь и выйти в коридор. Включить там свет, чтобы не налететь в темноте на табурет, как уже не раз случалось, зайти в Славкину комнату и закрыть окно, которое, наверняка, было уже открыто несколько дней подряд. Затем вернуться в свою комнату, залезть под одеяло и уснуть. И я почти уже решился на это, как дверь с той стороны несильно толкнули. Я скорей ощутил это, чем почувствовал. Наверняка, это был сквозняк, но в тот момент этого оказалось достаточно, чтобы страх полностью овладел мной.

В два прыжка я оказался возле окна. Рывком отдернул штору и выглянул в окно. Мы жили на четвертом этаже старого пятиэтажного дома, бежать было некуда. Но вид освещенной ночной улицы, по которой проезжали редкие автомобили, а также вид рекламного щита за окном, мигающего вспышками неоновых ламп, немного успокоил меня. Я взял с кровати одеяло и перетащил его на стол, стоявший возле окна, затем перенес туда подушку, приоткрыл форточку и закурил. Мысленно я снова оказался в коридоре с дубовыми дверьми и красным ковром на полу. Интересно, что стало с тем солдатом, кажется его звали Дима, он говорил, что его неприятности будут посерьезней моих. Я смотрел в окно и думал. Ведь я заселился в эту квартиру первым. Хозяйка, Маргарита Андреевна, показа мне на эту комнату и эту кровать. А потом появился Славик. Окно в его комнате выходило во внутренний тихий дворик, где ночью не проезжали автомобили, а за окном не было мигающей рекламной вывески, которая так часто будила меня по ночам. Почему ж я, когда узнал про соседа, не перенес вещи ту комнату?

Так я и просидел до утра, смотря на ночную улицу в свете рекламных огней, куря и думая. Временами я начинал проваливаться в сон, но, чтобы уснуть тут было холодно и неудобно. Под утро машины замелькали чаще. Снизу послышался звук работающего телевизора, а где-то на лестничной клетке громко хлопнула дверь. Соседи собирались на работу. Я вылез из-под одеяла, размял затекшую спину и натянул носки.

Кресло, казалось, за ночь потяжелело в два раза, я еле отодвинул его в сторону, освободив проход. Отрыл дверь и вышел в коридор. На кухне мерно и гулко тарахтел старенький холодильник, в прихожей громко тикали часы, а дверь в Славкину комнату была приоткрыта. Вероятно, это был все тот же сквозняк, но полумрак коридора вновь разбудил во мне ночные страхи. Стараясь не смотреть по сторонам, я быстрым шагом добежал до прихожей, сунул ноги в ботинки, накинул куртку, схватил ключи от квартиры и не завязав шнурков выскочил на лестничную площадку. И только когда в двери щелкнул замок, я смог перевести дух. Сильно хотелось пить, но, чтобы вернуться обратно в квартиру не могло быть и речи. Сев на ступеньки, я зашнуровал ботинки, потом поднялся и поехал в институт.