Текст книги "Чудаки"

Действие третье

Дом подвинут ближе к зрителю. Серый, облачный вечер. На террасе, в плетёном с высокой спинкой кресле, сидит, читая книгу, Вукол Потехин. Ноги его – на сиденье другого кресла. Сквозь окно, закрытое марлей, видно доктора – он ходит по комнате и курит.

Вукол (подняв голову, шевелит губами, зевает). Николай!

Потехин. А?

Вукол. Что такое фатализм?

Потехин (скучно). Фатализм… ну – фатум… рок…

Вукол. Что ты мне слова говоришь? Слова я сам знаю всё… ты понятие обнажи!

Потехин. Отстань, пожалуйста! Что чудишь? Скучно!

Вукол. Это, брат, не чудачество, а старость. (Помолчав.) Тебе нравится Савонарола, а?

Потехин. Кто?

Вукол. Савонарола!

Потехин. Нет. Не нравится.

Вукол (вдумчиво). Почему?

Потехин. Да… чёрт его знает!

Вукол (удовлетворенно). И мне не нравится. Впрочем – я мало читал о нём. А ты?

Потехин. Ничего не читал.

Вукол. Да… Вообще ты мало читаешь. Непохвально… (Повёртывая книгу в руках.) Странная вещь – книга… Беспокойная вещь. Вот – Шиллер. В юности я его любил. А теперь взял… вспомнил твою мать. Мы вместе с нею читали «Песнь о колоколе»… она тогда была ещё невестой моей. Мы были красные с нею, думали о судьбах человечества… и – кричали. Ты тоже, лет пять тому назад, кричал на всех… и на меня кричал. (Удовлетворённо.) А вот теперь – молчишь. Выдохся, выкричался, брат! Почему так быстро, а? (Потехин выходит из комнаты со шляпой в руках.) Ты куда?

Потехин. К больному. К Турицыну.

Вукол. И я с тобой. А то – скучно мне одному… Полицейский мой что-то увял…

Потехин. Он идёт сюда.

Вукол. А-а… Ну, тогда я останусь. (Потехин недоверчиво смотрит на отца и возвращается в комнату. Вукол, усмехаясь, смотрит вслед ему.) Так! Конечно… понятно… Что, полиция? Какие козни затеяны немцами против нас?

Самоквасов (отмахнулся). Э, бог с ними!

Вукол. Кончено с Германией? Быстро! Кого ж ты теперь ругать будешь? До девятьсот пятого года ругал правительство – бросил, потом революционеров стал ругать – бросил, немцев начал поносить – и это кончено! Кого ж теперь, чем жить будешь?

Самоквасов (уныло). Сам себя ругать буду…

Вукол. Безобидное дело – не утомляет. Просто – и не обязывает ни к чему.

Самоквасов. Осёл я, кажется…

Вукол. Уже начинаешь? (Поучительно.) Заметь однако, что ослы оклевётаны, – это очень неглупое и полезное животное, осёл…

Самоквасов (заглядывая в окно). Рассказал бы я тебе историю…

Вукол. Расскажи… Садись-ка!

Самоквасов (тихо). Пойдём куда-нибудь.

Вукол. Можно. Хотя мне будет сопутствовать ревматизм… точит он меня!

Самоквасов (на ходу). А меня стыд… И тоска.

Вукол (прихрамывая). Тоска? Это наша историческая подруга, а стыд – ты, брат, выдумал. Фантазия! Когда же мы стыдились? Сказано – «стыд не дым, глаза не ест» – и все верят этому.

(Идёт Елена, на голове цветной шёлковый шарф, в руках зонт. Молча кланяется)

Вукол. Привет! Что с вами? Нездоровится?

Елена. Почему? Нет, я здорова.

Вукол. А личико – бледное, и глазки эдакие…

Елена (оправляясь, улыбнулась). Вам кажется…

Вукол. Рад, что ошибся. Приятные ошибки столь же редки, как весёлые люди.

Самоквасов. Ну, и болтаешь ты сегодня!

Вукол. Ревматизм понуждает к философии… это, брат, неодолимо! Здоровому человеку философствовать нет причин…

Потехин (вышел из комнаты, догоняет Елену). На минутку… пожалуйста! (Елена молча, вопросительно смотрит на него.) Мне необходимо… я буду краток… два вопроса… Войдёмте ко мне, прошу вас!

Елена. У вас так тяжело пахнет сигарами.

Потехин. Сигарами? Хорошо… всё равно…

Елена. Чем вы так взволнованы?

Потехин (тихо). Я? Послушайте… ведь вам известно?..

Елена (сухо). Да, известно.

Потехин. Что он изменил вам…

Елена. Я сказала – известно!

Потехин. Вы – спокойны? Что же вы думаете делать? Неужели это не оскорбляет вас? Вас – гордую? (Задыхается.)

Елена (с лёгкой усмешкой). Вот сколько вопросов! Я не хочу знать почему вы спрашиваете… но я вам отвечу… может быть, это успокоит вас. Я отвечу вам ещё потому, что вы, в своё время, относились к мужу дружески.

Потехин. Я и сейчас…

Елена. Оставьте… Вы знаете, что я его люблю.

Потехин. Не понимаю… не могу понять…

Елена (мягко). Это – ваша печаль. Так вот, я его люблю… вы не забывайте об этом!

Потехин (грубовато). А он вас топчет в грязь… с первой же красивой и доступной…

Елена (бледнея, строго). Мой муж не полюбит дурную женщину.

Потехин. О, чёрт возьми! Вы сумасшедшая, что ли?

Елена. Если вы позволите себе продолжать в этом тоне…

Потехин. Нет… я молчу! Но – объясните же мне! Я человек… я вас люблю, я имею право просить…

Елена. Я говорила уже вам: работа мужа важнее и ценнее моего счастья женщины, моей любви и жизни моей. Не улыбайтесь. Вы сами высоко ставили его… ещё не так давно… когда – извините, я скажу прямо, – когда вы не увлекались мною и вообще были более цельным человеком.

Потехин. Это я разбился о ваше каменное сердце…

Елена. Ох… какие жестокие фразы! Вот что – на эту тему я говорю в последний раз с вами… я просила бы вас понять меня! Я теряю Константина… может быть… но я знаю себе цену, чувствую себя человеком, нужным ему… нужным просто, как человек! (Тепло и убедительно.) Я люблю весь строй его дум и чувств… его живую душу люблю… когда он говорит о презрении к страданиям, о силе человека и красоте жизни, я – любуюсь им и готова молиться: господи, благослови путь мужа радости и победы! Я знаю жизнь больше, чем вы, и горя видела больше… но я научилась презирать горе, понимаю его ничтожность…

Потехин. Слова… его слова! Не верю… чужие слова!

Елена. Его слова – не чужие мне… Я знаю, как привычно горе и любимо нами, – да, любимо, потому что делает нас значительнее в своих глазах… (С тревогой.) И когда мне кажется, что к нему подходит, его хочет коснуться горе, – я боюсь! Он – хрупкий… он неустойчив…

Потехин (возмущённо). Всё это – фантазии! Выдумали вы человека и стали рабыней его. Вы создали идола, хозяина вашей души… Вам просто скучно с ним, он глупее вас… вы создаёте для себя, для развлечения – роль жертвы!

Елена (снисходительно). Я повторяю вам ваши слова о нём – три года тому назад вы сказали: «Когда я вижу, слушаю его – я молодею, всему верю, жизнь кажется мне лёгкой и простой». Вы говорили это?

Потехин. Ошибался… как вы теперь…

Елена. А однажды вы предупреждали меня: «Дорогой друг, старайтесь как можно меньше стеснять его свободу, он до могилы останется юношей!» Вот ваш совет… совет друга и честного человека. Где этот человек?

Потехин. Вы его смертельно ранили и теперь добиваете.

Елена (усмехаясь). Откуда у вас такие слова? (Задумчиво.) Мало мы понимаем друг друга. Сейчас, говоря с вами, я, мне кажется, говорю женщинам… может быть, хочу немножко оправдать себя перед ними… хочу сказать им, что в моём поведении я не чувствую ничего, унижающего человека… хотя это трудно для женщины… Что ж? Да – трудно! И ещё мне хочется сказать, как надо беречь и любить хорошего, честного мужчину…

Потехин (бешено). Который смеётся над вами!..

Елена. Нет. Этого он не сделает никогда.

Потехин. Он сделал!

Елена. Физическая измена… это не насмешка ещё… Это можно объяснить десятком причин… И можно изменить, не теряя уважения.

Потехин. Слушайте… вы не человек! Вы мозг… отвлечённая мысль… без плоти, без сердца…

Елена. Вам следует сказать ещё, что во мне нет зверя… красивого, благородного зверя… и прочее, что принято говорить для того, чтобы опьянённая словами женщина давала вам больше страсти… (Выпрямляется и говорит с большой силой, тихо.) А представьте… что всё есть во мне – и зверь, и страсть…

Потехин. Не дразните меня… за что же? И зачем мы ломаете себя?

Елена. Разве я не ясно сказала?

Потехин. Что ваши слова! Всё это поза, роль!

Елена. Думайте как вам угодно. Пусть я рисуюсь, я играю… (Точно пьянея.) Проиграю я – выиграет жизнь через его радость.

Потехин. Будь он проклят… и вся эта дурацкая жизнь!

Елена. Ужасно режут ухо эти ваши странные тирады и проклятия!.. Где вы их берёте? Давайте кончим, мне пора идти…

Потехин. Всё это – ужасно! В этом нет женщины!

Елена. Вот видите! Давайте же кончим, я вас прошу. Всё сказано. Вы больше не будете говорить со мной о муже моём и о вашей любви… не будете, да? (Улыбаясь.) Разве я годна для романа? Такая рассудочная…

Потехин. Ну… а если б… я хочу понять вас! Если б ваш ребёнок не умер?

Елена. Я думала бы так же. Дети без меня ведь только мешали бы ему… он, конечно, отдал бы их мне…

Потехин. Нет! Не верю я вам! Вы хотели скрыть ваше унижение, ваше отчаяние, и – ничего вы не скрыли… Вам – трудно!

Елена. Разве я говорила, что легко?

Таисья (прислуга Медведевых, бежит и ещё издали зовёт). Доктор… скореечка, батюшка!..

Потехин (отталкивая кресло). О, чёрт… Что там?

Таисья. Вдруг плохо сделалось… кровь горлом…

Елена (устало). Идите же!..

(Потехин молча уходит.)

Таисья (идя за ним). Шляпочку-то забыли надеть…

(Елена опускается в кресло и точно спряталась за спинку другого. Саша идёт по террасе с газетами и письмами в руках, видит Елену, испуганно остановилась.)

Саша. Вы не ушли? Вам нехорошо?

Елена (не вставая). Это почта? Мне – ничего?

Саша. Только доктору. (Положила почту на подоконник. Робко.) Может быть, вы пойдёте к себе?

Елена. Нет. Здесь хорошо.

Саша. Елена Николаевна… я боюсь! Что же с вами будет?

Елена. Не беспокойтесь, Саша, ничего… Устала… не хватает сил у меня… Господи – помоги! Не хватает сил…

Саша (прислушалась). Ой… идут… идёт она…

Елена (привстала и снова бессильно опустилась в кресло, точно в обмороке). Уйдите, Саша… прошу вас… я приду…

(Слышен негромкий, обиженный голос Ольги. Она и Мастаков идут с правой стороны.)

Ольга. И это говорит мужчина… влюблённый мужчина! Стыдитесь!

Мастаков. Но – как же так… сразу?

Ольга. А чего ждать? Пусть все знают, что ты меня любишь… Разве я не имею права гордиться этим?

Мастаков. При чём тут все? Странно! (Он растерян, в нём есть что-то слегка комическое. Жестикулирует нервно, растрёпан и неловок. Ольга – возбуждена, в голосе её звучат досада и тревога.)

Ольга. Я не люблю тайн!

Мастаков. Дай мне подумать!

Ольга. О чём?

Мастаков. Я, право, не знаю… не представляю… как это я скажу ей!

Ольга (возмущена). Послушайте – что же это такое? Вы говорили, что любите меня? Это была шутка? Да?

Мастаков (уныло). Какая же шутка, когда вот… Я совершенно не думал, что это так сложно всё… Что ж? Я пойду… скажу ей! Скажу в двух словах, а там уж… Вы, если можно, не уходите… я скоро вернусь…

Ольга. Хорошо… я буду в роще.

(Мастаков, решительным жестом поправив шляпу, идёт на террасу. Елена встала встречу ему. Она спокойна.)

Мастаков (остановился, снял шляпу и, размахивая ею, не глядя в лицо жены, говорит). Вот, Лена… я пришёл сказать… хотя – совершенно не подготовлен… и – вообще… ты, пожалуйста, не сердись… пойми…

Елена (подходя к ступеням террасы, зовёт Ольгу). Послушайте…

(Ольга остановилась.)

Мастаков (испуган). Она – не виновата, честное слово!

Елена (сдержанно). Ты – перестань! Оставь нас… Предложи Ольге Владимировне сказать мне всё, что она находит нужным, а сам – уйди…

Ольга (медленно подвигается к террасе. Смущена, но храбрится. Смотрит на Елену удивлённо и подозрительно). О чём же говорить? Вы, кажется, поняли… значит, всё ясно…

Мастаков. Видишь ли, Лена… это случилось неожиданно… (Он умоляюще складывает руки и просит.) Не надо обижать друг друга, а? И не надо драм! Вы обе такие…

(Не договорив, он махнул рукой и ушёл в комнаты. Елена на верхней ступени террасы, Ольга на земле, держится за перила. Молчание.)

Ольга (улыбаясь). Ну-с… вы молчите? Могу идти?

Елена (мягко). Зачем торжествующие улыбки? Мы обе – женщины, не забудьте это. Сегодня я стою перед вами в смешном положении… уверены ли вы, что завтра, через неделю…

Ольга. Не пугайте… это излишне! Понятно, что вы злитесь, презираете меня…

Елена. Я? Нет! Почему бы?

Ольга. О, я знаю, вам известно, что это не первый мой роман…

Елена (удивлена, не поняла). Зачем говорить об этом?

Ольга (воодушевляясь). Вы должны знать, что на меня смотрели более жёстко, с большим торжеством, чем я на вас. Беру маленький реванш! Не скрою – мне приятно, что вас, такую умницу, оценили дешевле меня. (На секунду задумалась, странно улыбаясь.) Видите, какова жизнь? Не думайте, что я чувствую себя виноватой перед вами… Право, неясно понимаю – зачем я говорю всё это… Вы меня, кажется, задели немного…

Елена (быстро). Я не хотела этого! Чем же?

Ольга (пытливо). О, я не в дурном смысле… Мы обе женщины сказали вы… Это вышло у вас… очень уместно… я едва не сказала ловко! Мне можно идти, я думаю?

Елена (спускаясь к ней). Уж если вы заговорили так…

Ольга (подозрительно). Как – так?

Елена. Так просто.

Ольга. А! К чему же мудрствовать? Всё ясно.

Елена. Вы думаете?

Ольга. Конечно!

Елена (твёрдо). Вы считаете отношение Константина к вам серьёзным, глубоким, да?

Ольга (иронически). О, какой вопрос! А зачем вам знать, что я думаю?

Елена (тихо, ласково). Согласитесь, что его жизнь не безразлична для меня.

Ольга (слегка смущена). Ах, вот что… его жизнь! Это занимает вас? Но – об этом вы спросите его… он должен знать, насколько серьёзно…

Елена. Он – не знает.

Ольга (подозрительно смотрит на неё). Позвольте не поверить вам… и спросить вас – чего вы хотите от меня?

Елена. Представьте, что с вами говорит его мать или старшая сестра…

Ольга (с улыбкой). Представить вас его старшей сестрой… это было бы возможно… но – вы были его женой… и человеку, который обижен, нельзя верить!

Елена (сухо). Я говорю в ваших интересах…

Ольга. Весьма благодарна… вам не кажется, что это комично?

Елена. Нет, не кажется. Я хотела предупредить вас… он плохо знает себя, он живёт – играя…

Ольга (скрывая тревогу). Я тоже люблю так жить…

Елена. Ненавидит всё тяжёлое, неприятное, но когда оно близко к нему – теряется…

Ольга. Что же… следует отсюда?

Елена. Подумайте.

Ольга (нервно смеётся). Я, вероятно, очень грубо ответила бы всякой другой женщине… (С намерением задеть.) Но вас – мне жалко! (Ждёт ответа.) Вы хотите запугать меня… я удивляюсь, почему вы не говорите ничего о таланте Константина Лукича, о его обязанностях пред обществом, служении искусству и так далее…

Елена (спокойно). Я не нашла нужным говорить об этом… уж если вы становитесь рядом с ним – значит, вы уверены, что сумеете поддержать в его душе ту светлую силу, которая увлекла вас. Вы убеждены, конечно, и в том, что с вами ему будет во всех отношениях лучше, чем со мной…

Ольга (волнуясь). Я совсем не хочу брать на себя задач надзирательницы за ним, я не синий чулок! Вы рисуете его ребёнком? О, la, la! Знаю я этих ребят!.. (Всё более сбиваясь с тона.) Вот, вы смотрите на меня так, точно я вытащила у вас кошелёк из кармана… Я кажусь вам вульгарной… конечно! (Ждёт ответа.) Вы сделали со мной что-то дурное… вы запутали меня в чужих мне мыслях… чего вы хотите? Разве я виновата в том, что случилось? (Мастаков является в дверях.) Я не встречала людей таких, как он… не могла представить, что есть человек, который так необходим для меня…

Елена. А вы – для него?

Ольга (почти кричит). Это не ваше дело! Вы не смеете допрашивать меня!

Елена (вспыхнула, холодно). Я не нуждаюсь более в этом…

(Ольга бешено смотрит на неё, хочет что-то сказать.)

Елена (жёстко). Вам нехорошо?

(Ольга, закрыв лицо руками, быстро идёт прочь. Елена провожает её глазами – лицо у неё суровое. Оборотясь – видит мужа, он бледен, удивлённо и боязливо следит за нею.)

Елена (твёрдо, почти грубо). Если бы она была хуже или лучше, она была бы сильнее меня…

Мастаков. Чёрт побери, Елена… чёрт побери… какая ты! Кто ты такая?

Елена (проходя мимо него). Женщина, которая любит! (Ушла в комнаты. Он проводил её глазами, потирает лоб, быстро сходит с террасы и тотчас снова взбегает назад.)

Мастаков (бормочет). Нет… сначала необходимо… Елена!

(Елена выходит.)

Мастаков. Подожди… куда ты?

Елена. К Медведевым.

Мастаков. Слушай… я, честное слово…

Елена (вспыхнув). Ты, мальчишка, оставь меня!

Мастаков (хватаясь за голову). Вот! Начинается трагедия… Послушай, успокойся немного…

Елена (с тоской). Это – дико… это – пошло! Ты, такой ясный и чистый, ты мог увлечься… Она тебя отравит, погубит…

Мастаков (с отчаянием). О, чёрт… да разве я знал, что это так серьёзно?..

Елена (спокойнее). Для таких людей, как ты, женщины – ступени, по которым вы идёте куда-то выше… но она – ниже меня, пойми это! И не она для тебя, ты – нужен для неё! Вот чего я не допущу! Чтоб ты – ты! – служил развлечением… нет!

Мастаков. Ах, ты рассуждаешь… но какой же чёрт…

Елена. Да, я рассуждаю!.. И – за двоих: за себя, чтобы не мешать тебе, и за тебя, потому что ты живёшь не думая…

Мастаков. Во всём всегда вес и мера!.. Это невыносимо!

Елена. Но ведь ты не взвешиваешь, не измеряешь, а это необходимо среди живых людей, которые чувствуют боль и причиняют её друг другу. Я должна рассуждать и взвешивать, чтобы оградить тебя от всего ненужного, от всего, что может нарушить строй твоей души… ты думаешь, это легко мне? Не это ли сушит мою душу? Не это ли убивает во мне смех и радость? И вдруг я вижу… это может убить! Я поняла бы тебя, если б ты увлёкся Сашей… это такой чистый, светлый, освежающий душу человек…

Мастаков (ворчит). Саша… ну что за фантазия!.. Елена, человек нуждается в свободе… а я – человек…

Елена. Предположи на минуту, что и я тоже человек…

Мастаков. Ты иногда – точно старый монах, а я – твой послушник… впрочем, может быть, это неверно, я ведь не знаю, как живут монахи… Честное слово – всё это гораздо сложнее, чем я думал, и совсем не весело! Я не люблю драм… а тут – и ты и она – обе недовольны…

Елена (не сдержав улыбки). Какой ты смешной мальчишка! Подумай что ты говоришь? Разве можно играть людьми?

Мастаков. Право же, Елена, у меня в груди нет места для всех этих серьёзностей и… длинных монологов… (Воодушевляясь.) Я ужасно рад, что живу и что вот – вокруг меня гудит, волнуется Россия, такая милая, славная страна… мелькают эти смешные, страшно близкие душе, русские человечьи рожи… дети какие-то особенные растут – ты замечаешь? И русские матери… и эти старые чудаки, такие трогательные в своей ненужности… душа полна хорошей, необидной жалостью к ним. Страшно приятно жить, Лена, честное слово! Догорают огни, но уже вспыхнули другие… хочется писать стихи, поэмы, хочется говорить светлые, задушевные слова… и подмигивать людям глазом – «ничего, братья! живём!» И когда думаешь, говоришь об этом – тот, кто сидит рядом с тобой, незаметно делается так близок тебе, дорог и мил, что решительно всё равно, кто он и как одет мужчиной или женщиной…

Вукол (идёт прихрамывая). Эй, господа!..

Елена (вздрогнув). Подожди… Что там? Плохо?

Вукол. Идите… Все растерялись… плачут…

Мастаков. Вот видишь, Лена… (Она быстро уходит.) Мне тоже надо идти туда?

Елена (издали). Нет… не надо!

Вукол. Ну, как же нет? Конечно, идите…

Мастаков. Но зачем же?

Вукол. Гм… знакомый умирает… долг вежливости, что ли… Потом – вы писатель, вам всё надо видеть… это ваш долг.

Мастаков (вздохнув). Ну… пойдёмте…

Вукол (на ходу). Да, вот и ещё одним человеком меньше! Люди уходят, а противоречия – остаются… вот, напишите-ка аллегорию на эту тему!

Мастаков (ворчит). Очень нужно! Терпеть не могу аллегорий…

(Ушли.)

Занавес

Действие четвёртое

Ночь. Палисадник перед дачей Медведевых. Акация и сирень скрывают маленький, в два окна, домик, с крыльцом из стеклянных рам. Окно с правой стороны крыльца завешено простынёй или скатертью. Сквозь открытые двери на ступени крыльца падает полоса света – в прихожей горит лампа. На ступенях Самоквасов и Зина, доктор ходит мимо них и курит. Из дома доносится возня – двигают мебель, стучат посудой.

Зина (негромко). Сегодня утром он говорил, что ему лучше…

Потехин (угрюмо). Все фтизики так говорят перед концом.

Самоквасов (убедительно). У меня сестра – чудеснейшая женщина! – всю жизнь ухлопала на это… положим, её муж болел другой болезнью… но всё равно ведь! Девять лет она ухаживала за ним… вы подумайте, – всю молодость, всю силу женщины отдать капризам больного! Ужас! В тридцать лет она была полуседая… овдовела – на руках пятилетний мальчик, невыносимо нервозный, слабенький…

Потехин (подходит). И вы тоже караете слабых?

Самоквасов. Нисколько…

Потехин. Уж вам-то не к лицу!

Самоквасов (задет). Но, позвольте! (Потехин идёт прочь. На крыльцо вышел Вукол.) Я ничего не говорил…

Потехин (издали). Опоздали вы с этими теориями… Они уже не в моде…

Самоквасов (Зине). Что с ним? Чего он злится?

Зина (встаёт, идёт в дом). Не знаю. Устал, я думаю…

Вукол. Обижает тебя потомок мой? (Садится рядом, охая.) Ноет у меня ножка… Вот, Мирон, судьба очистила тебе дорогу…

Самоквасов (болезненно). Брось это… что ты!

Вукол (тихо). Ты думаешь, она в глубине души не рада? Хе! Я, брат, знаю женщин…

Самоквасов. Полно, Вукол! Ничего мы с тобой не знаем. (Подумав.) У меня, например, никогда не было желания – понимаешь? упорного, страстного желания что-либо знать. А оказывается, это необходимо…

Вукол. Гм… это ты о чём говоришь?

Самоквасов. А о том, что вот мне сорок два года, и я не понимаю человека, который моложе меня, не понимаю его мысли и жизнь… Слов даже не понимаю! И это – в сорок лет! Хороша страна, где все чужды друг другу… Представь себе европейца…

Вукол (позёвывая). Чепуха! Европейцев ты не знаешь… ты их в кутузку сажал? Нет. И не надо говорить об европейцах, думая о женщинах…

Потехин (подходит). Нет ли спичек, отец?

Вукол (даёт). Возврати. А то ты возьмёшь коробку и – пропал! А я с больной ногой хожу, ищу – где спички?

Потехин. Если у тебя ревматизм – иди и ляг в постель. Это лучше, чем сидеть ночью на воздухе. (Уходит, забыв отдать спички.)

Вукол (толкнув Самоквасова). Видишь? Женись скорее. В семьдесят лет у тебя будет сын доктор, культурный человек… Очень удобно! Отберёт у тебя спички, а ты… да-а… (Помолчав.) Заметь, какой странный язык у нас: мы говорим – сидеть на воздухе. Какие лёгкие люди, подумаешь! Или – пройти курс университета. (Кивая головой в сторону, куда ушёл сын.) Вот – он прошёл, насквозь прошёл… и это не особенно задело его…

Самоквасов (неохотно). Какой ты…

Вукол. Болтун?

Самоквасов. Нет… как это? Мизантроп…

Вукол (с некоторой гордостью). Я, брат, не мизантроп, а скептик… Мало у нас скептиков. Это признак, что мы недостаточно умны…

Самоквасов (усмехаясь). Ты вот говоришь, а я не понимаю зачем?

(Елена и Зина выходят, Самоквасов встал, давая им дорогу.)

Елена. Господа, пожалуйста, помогите Константину перенести сундуки…

Самоквасов. Иду! Ты бы сидел, скептик.

Вукол (идя за ним). Сыро… Потомок прав.

Елена (лаская Зину). Ляг иди, может, уснёшь.

Зина. Нет, не хочу… я боюсь, что усну.

Елена. Боишься?

Зина. Мне – стыдно. Я не чувствую горя, утраты… я так странно, стыдно спокойна! Развязалась петля… я могу не лгать, не насиловать себя… мне не надо казаться нежной и любящей… Это хорошо и – нехорошо…

Елена (улыбаясь). Вот – слышал бы тебя Константин…

Зина. Нет, не говори ему! Я не хочу, чтобы он считал меня бесчувственной… я так уважаю его!

Потехин (подходя). Вам необходимо свидетельство о смерти, я сейчас напишу. (Проходит в дом.)

Зина. Как он это сказал!.. Когда он подходит близко ко мне, я ощущаю прикосновение какой-то тяжести… Лена, я не кажусь тебе бессердечной?

Елена. Перестань об этом. Тебе двадцать лет.

Мастаков (в дверях). Елена, иди сюда! (Когда она подошла, он возмущённо шепчет.) Слушай, какого чёрта Николай рычит на меня? Стоит под носом и сверкает белками… что ему нужно?

Елена (уходя). Я сейчас, Зина.

Мастаков (идя за нею). Возмутительно!

(Зина утомлённо потянулась, наклонила к лицу ветку дерева, обоняет её запах. Вздрогнула, взглянув на занавешенное окно, пугливо отряхает руки.)

Самоквасов (с шалью в руке). Возьмите-ка, сыро!

Зина. Спасибо! Какой вы заботливый.

Самоквасов (расцветая). Ну… это не я… это ваша мама велела мне. Хорошая у вас мама!

Зина (кивая головой). Да.

Самоквасов (волнуясь). Вообще, женщины – самое лучшее… Особенно теперь, когда наш брат… несколько раскис. Знаете, мне можно поверить, – я женщин видел! Я очень плохо, очень грубо жил… немногое могу вспомнить без стыда за себя… и, если было что хорошее, чистое в моей жизни, – это были вы… женщины… Готов молиться: да сохранит их господь бог, ибо нет у него среди русского племени ничего лучше женщин!

Потехин (выходя). Ого! Вот как?

Самоквасов (оборачиваясь к нему). Ах… это вы! Конечно – не согласны? Желаете спорить?

Потехин. Не время и не место.

Самоквасов (горячо). Ироническим возгласам – место, а правдивому свидетельству – не место? Почему-с?

Потехин (проходя мимо него). Вы, точно влюблённый, вспыхиваете… что с вами, а?

Самоквасов. Ничего особенного, благодарю вас! Вы как себя чувствуете? Вот, Зиночка, посмотрите: вчера он призывал народ – вперёд, на бой с судьбой, а сегодня, извольте видеть, – разочарованному чужды все обольщенья прежних дней!

Зина. Не надо сердиться!

Самоквасов. Но ведь это же… это обман… это – игра людьми…

Потехин (раскуривая сигару). Чего вы так волнуетесь? Попросите, и – вам снова дадут место в полиции… (Отходит.)

Зина (болезненно). Ой, доктор… что это вы!

Самоквасов (задыхаясь). Вот… культурный человек… а? Благородно, а?

Зина. Он… может быть, он нездоров?

Самоквасов. Да-с… паралич души у него… Нет, извините… мы все – злые, грубые… и ничего не любим… ни друг друга, ни себя самих, ни родину… У нас в жилах течёт дурная, холопья кровь… мы ещё не пережили крепостного права… мы – изнутри рабы…

Вукол (выходит – Зине). Вас мать зовёт. Ты что, Мирон?

Самоквасов (показывая кулак). Сын твой…

Вукол. Ага!

Самоквасов. Когда-нибудь я его…

Вукол (глядя в темноту). Никто не любит моего потомка.

Самоквасов. А он? Он кого любит? Умеет он любить?

Вукол. Не знаю. Не спрашивал.

Самоквасов. Спроси… да!

(Потехин подходит. Самоквасов, фыркнув, ушёл в комнаты.)

Вукол. Ты что обижаешь людей?

Потехин. Давай походим, отец.

Вукол. Нога не позволяет ходить.

Потехин. Ах, да… Вот что – я уезжаю… С поездом в пять пятнадцать. (Вынимает бумажник.) Вот деньги… Потом ещё пришлю… если будут.

Вукол. Значит, надолго… А служба?

Потехин. Брошу.

Вукол. Ты, может, на Кавказ собрался?

Потехин. Почему на Кавказ?

Вукол. Бывало, люди в твоём положении на Кавказ ездили.

Потехин. Не понимаю.

Вукол. Влюбился?

Потехин (хмуро поглядел в лицо отца и усмехнулся). Н-ну?

Вукол. Безнадёжно?

Потехин. Далее!

Вукол (принимая деньги). Ты лучше в Сибирь поезжай.

Потехин. Зачем?

Вукол. Наживёшь денег. Когда люди противны – необходимо иметь много денег.

Потехин. Скажи тут всем этим, что я получил телеграмму… спешно вызвали в город к больному.

Вукол. А зачем лгать?

Потехин. Верно. К чёрту! Прощай.

Вукол. Давай обнимемся…

Потехин (обнимая). Прощай! Трудно жить, старик.

Вукол. Не удался ты у меня!

Потехин. И ты тоже не очень удался.

Вукол. Ну, всего доброго! Стреляться не думаешь?

Потехин (усмехаясь). До этого не дошло ещё.

Вукол. То-то! Ты – в брюнеток влюбляйся, у них больше темперамента, и они быстрее решают…

Потехин. Брось! Не балагурь.

Вукол. Я – серьёзно. Я это наблюдал. Женись на еврейке – самое спокойное дело. Они – плодовитые, хозяйство любят… пойдут у тебя дети, и завертится тихонько эдакое колесо…

Потехин (усмехаясь). Всё сказал?

Вукол (отпуская его руку). Не плохо говорю! Прощай…

(Потехин уходит. Старик садится на ступени, качая головой, и что-то шепчет вслед сыну. Выходит Медведева, усталая.)

Медведева. Закусить хотите? Там самовар готов. Спать никто не ложится. Где доктор-то? Устал он…

Вукол. Да, устал. Рановато несколько, а вот – устал…

Медведева. Ну, вы всегда двоесмысленно говорите.

Вукол. Уехал он. Просил кланяться всем. В Сибирь уехал.

Медведева. Вы что, батюшка, бредите?

Вукол (махнув рукой). На Кавказ.

Медведева. Ещё куда?

Вукол. Не знаю.

Медведева (вздохнув). Эх вы, чудаки! Поглядишь на вас – так станет жалко всех! Туда же, шутки шутят, будто им весело… притворяются умными да будто гордыми… совестясь друг пред другом слабостей своих… А вам бы просто сойтись дружненько, да поговорить, да поплакать над собой, не стыдясь… нечего роли-то играть… публика-то разошлась уж… одни вы остались… одни!

Вукол. Я в спектакле не принимал участия… я сам – публика.

Медведева. Каждый поодиночке тоскует смертно, стыдится всяко… а на людях – пыжится, серьёзное лицо делает… куда уж! А вы поближе друг ко другу, поближе…

Вукол. Премудрая – довольно! Это меня не касается. А вот что, добрая баба-яга… ведь сын-то у меня в самом деле исчез…

Медведева (равнодушно). Куда?

Вукол. Может быть – в Африку, может – ко всем чертям…

Медведева (недоверчиво). Фокусничаете вы с ним, батюшка… Идите-ка чай пить. (Идёт с ним в дом – встречу им Мастаков и Зина.) Слышали – доктор-то? Уехал!

Мастаков. И прекрасно! Нужды в нём ни у кого нет. (Зине.) Мы походим немножко, да?

Зина. Пожалуйста. Очень душно, и голова кружится.

Мастаков (не зная, о чём говорить). Может, вам нужно принять каких-нибудь капель?

Зина (улыбаясь). Каких же?

Мастаков. Не знаю. (Вздохнул.) Елена никогда не принимает лекарств. А вот Ольга Владимировна пьёт какие-то капли. Иногда от неё пахнет чем-то оглушающим… вроде эфира. И духи у неё… убийственно крепкие…

Зина (с интересом). Вам нравится она?

Мастаков. Она? Гм… Д-да… как сказать? Не всегда, я думаю… (С оживлением – но искусственно.) Эх, какая хорошая ночь! Так бы и запел!

Зина (с упрёком). Что вы? Здесь?

Мастаков. Это действительно… глупо сказал я… Да я и не умею петь… (Стараясь попасть в тон.) Конечно… люди рождаются и умирают… днём и ночью…

Зина (невольно улыбнулась). Вы так сказали… точно упрекаете их за это.

Мастаков (смущён). Да? Вот видите… чёрт возьми! (Просто.) Это, должно быть, потому, Зина, что я не знаю… как следует говорить, когда в доме покойник… Я столько прочитал ужасов о смерти, все они так плохо написаны, что у меня нет уважения, нет интереса к этой теме… О смерти сказано больше, чем следовало… она стала похожа на актрису, которую перехвалили. Очень однообразная актриса, но – кричат – ах, она гениальна! (Увлекаясь, он берёт Зину под руку.) Конечно, однажды надо будет умереть… в один прекрасный день. Но, милая девушка, до того дня я проживу тысячи прекрасных дней… тысячи – вы понимаете? И каждый день – новые лица, новые движения души, новые цветы и солнце. (Серьёзно.) Знаете ли вы, что солнце каждый день новое? Вы читали что-нибудь о Хорсе, боге солнца, и дочерях его хорсалках, иначе – русалках? Вы любите мифологию?

Зина. Я её не знаю.

Мастаков. О, это надо знать! Это изумительно красиво… и, как всё детское, – просто, мудро, невыразимо трогательно. Вам это необходимо знать, вы сами такая русалочка… Я иногда смотрю на вас и думаю – как счастлив будет человек, которого вы полюбите… Представляю себя на его месте… это ужасно хорошо и полно самых капризных неожиданностей…