Текст книги "Делёж"

От церкви на площадь падала большая и густая тень. Недавно перестал идти обильный летний дождь, и между выбоинами в мостовой площади скопились маленькие лужицы воды. Тусклые там, где их покрывала тень от церкви, они отливали серебром вне границ тени, отражая в себе лучи луны – полной, яркой и неподвижно стоявшей в мягком синем небе. Отошла всенощная, и через площадь в разные стороны расходились тёмные фигуры людей. Они, осторожно обходя лужи, пропадали в улицах – пяти узких каналах, выходивших на площадь.

И вот на ней стало пусто, тихо и печально. Тогда в тени около церковной паперти раздался слабый звук металла, упавшего на камни, и откуда-то вышла маленькая фигурка. Она, странно подпрыгивая, побежала по мостовой и вдруг уменьшилась – не то наклонилась, не то упала на землю.

В то же время из одной улицы появилась крупная, немного согнутая фигура человека и, медленно шагая, направилась в сторону первой. Шла она, не разбирая дороги, и лужицы воды то и дело всхлипывали под её ногами, разбрызгиваясь по сторонам. Вот они обе сошлись в одну массу, – вторая фигура скрыла собой первую, изогнувшись над ней.

– Ты чего шаришь? – раздался хриплый, надтреснутый бас.

– Пятачок! – ответил звонкий детский альт, озабоченно и тревожно. – Стал считать, сколько всего, а он, еретик, вырвался из рук, да и покатился. Сколько вот ищу! Ах ты!

– Верно знаешь – пятачок? – меланхолично спросил бас.

– Ну, ещё бы! Она всегда пятачок даёт… Это вот её и был.

– Кто – она?

– Она-то? Барыня такая…

– И всегда пятачок? – вздохнул большой.

– Всегда… – кратко и озабоченно кинул мальчик.

И всё так же плотно слитые в густое тёмное пятно, они оба замолкли, тщательно шаря по земле.

– Не найти! Вода. Грязь. А монета крупная. Жаль! – проговорил бас, вздохнул и выпрямился.

– А наплевать ин! – вдруг решил маленький и тоже встал во весь рост. Он был горбат, а его собеседник высок, тонок и странно съёжен. Казалось, что его сильно ударили сверху по голове и она у него глубоко вошла в плечи.

– Наплевать? – задумчиво переспросил он. – Ишь ты! Много, значит, насбирал?

– Ежели без пятачка – двадцать две! – самодовольно ответил горбун.

– Хорошо дают, значит! А вот мне – не везёт! Ступай, говорят, работай. В трудолюбивый дом. Вроде как бы в тюрьму. Хе! Разве я могу… со всякой рванью?

Ты мал вот… ничего не понимаешь.

Он заговорил обиженным тоном, а кончил уже с раздражением. Оба они стояли неподвижно друг против друга.

– Этто меня сцопали в дом-то, – оживлённо заговорил горбатый мальчик. – Привёл бутошник… а там этакой дяденька в очках. Бутошник говорит: «Вот, говорит, ваше благородие, – поймал! Получите!» Тот меня сейчас же мочало щипать засадил.

Жарко. Беда! В глаза, в нос – пыль лезет. Уж я чихал, чихал! Ах ты! – И мальчик засмеялся, вспомнив, как он чихал.

– Ну? – с интересом спросил большой.

– Ничего. Убёг на другой день.

– Убёг?

– Убёг…

– Ага! Вот видишь ты! – с большим торжеством в тоне заявил большой, но не пояснил, что именно нужно было тут видеть. Где-то в одной из улиц раздались дребезжащие звуки трещотки ночного сторожа. Вслед за ними раздался удар в колокол. Печальный медный звук, волнуясь, поплыл в воздухе, медленно угасая и точно жалуясь на что-то.

– Идти уж! – сказал мальчик и двинулся вперёд.

– Ты куда? Квартира – мать-отец есть, али так где? – спросил его собеседник, крупно шагая рядом с ним.

– Я-то? Так. Мать померла в холеру. Я тут у тётки.

– Родная?

– Тётка-то? Нету. Где уж ей? Так, злая пьяница… – ответил мальчик, очевидно, имевший высокое мнение о родных.

– Бьёт?

– Ищо бы! Вот как дует… Чем попадя…

– Это уж всегда так, – утешил его спутник. Они вошли в узкую улицу и медленно шагали вдоль её, держась тени зданий… Кругом было пустынно и темно. Где-то громкий дребезг пролётки нахально врывался в печальную тишину ночи…

– А отец?

– Отца-то не было… – равнодушно ответил мальчик.

– А! Бывает и это. Часто бывает. У нас тоже вот горничная – родила сына, а отца нет! Почему такое? Где? Тю-тю! – юмористически печально рассказал старший из спутников.

Мальчик тихо рассмеялся и, помолчав, задумчиво проговорил:

– В нашей улице много ребят, которые без отцов родились. Это вот потому всё, что уж больно свободно матери-то ихи гуляли, – тоном взрослого и не без цинизма кончил он.

– Верно! А ты из какой улицы?..

– Я? Из Полевой. А ты?

– А я с той, на которой лучше. У меня, брат, нет квартиры-то. Была она… да вчера выгнали вот…

– А ты кто? – тихо спросил мальчик, поднимая голову и заглядывая в лицо своему спутнику.

– Я, брат, лакей был… Ха-ароший лакей! Большие жалованья получал. Ну… спился. От хорошей жизни… спился. Где бы держаться мне за фарт и руками и зубами, – я зачертил вовсю. Потому – скучно жить… И больше ничего… Я и давай пить.

Попил – и пропал. Здорово попил! Учись вот…

Мальчик молчал, должно быть, думая, чему можно учиться в этом рассказе.

И его спутник тоже молчал.

Так прошли сажен десять…

– Мальчик! – вдруг тихо и просительно начал бывший лакей и почему-то оборвался.

– А? – И мальчик, шагавший задумчиво и неторопливо, приподнял голову.

– Вот что, мальчик… Дал бы ты мне немного милостыни-то? а?..

– Ишь ты! – сказал мальчик, сухо усмехаясь. Потом он оттолкнулся в сторону от спутника и, весь съёжившись, встал у тумбочки, облокотясь на неё и с усмешкой недоверчивого ожидания глядя на своего собеседника. Тот – тоже остановился и зачем-то поправил рваный картуз на своей голове, не переставая говорить:

– Ты рассуди, милый… Отдашь ты деньги своей скаредной тётке. Ну, что ей?..

Пропьёт ведь… А избить тебя – изобьёт, так ты лучше сам первый сделай ей на зло.

А я бы поесть купил чего… И выпил бы тоже, за три копейки, например. Давно я не пил. Ни капельки не пил, брат! – с дрожью в голосе закончил он…

Мальчик вдруг пошёл прочь от него через дорогу на другую сторону улицы.

Когда он, колыхаясь на изогнутых рахитом ногах и выпятив вперёд свой острый горб, вошёл в полосу света от фонаря, – на мостовую легла чёрная уродливая тень, легла и исчезла, точно влажная земля растворила и впитала её в себя. У панели он встал и оглянулся на лакея, смотревшего ему вслед, вытянув шею…

– Не дашь? – раздалось на улице безнадёжно, укоряюще и робко. Раздалось и замерло среди тяжёлых зданий, холодно смотревших друг на друга светлыми пятнами окон, похожими по своему тусклому блеску на глаза слепцов.

Лакей нерешительно тоже стал переходить улицу.

– Изобьёт уж больно, коли мало-то принесёшь… – задумчиво произнёс маленький горбун навстречу ему.

– Да ты немного! – чуть не шёпотом говорил лакей. – Дай пятак, и будет с меня! За три выпью, а на две хлеба съем… а?

Горбун поднёс руки к своему лицу и стал пристально смотреть в них. И тоже что-то шептал. Послышался звон медных монет.

– Пять… три… восемь… семишник… Давай пополам! Чёрт с ней. Пусть её лопнет со зла. Вздует, так вздует… Айда! На-ка! Одиннадцать все! – с удовольствием сказал он, протягивая руку.

– Ах ты! Вот мне… и праздник! Спасибо, брат! Вот так – ты! Н-ну! Как я теперь хвачу за пять? Ах ты, цыплёнок! – радостно и смущённо забормотал лакей…

И вдруг он странно изогнулся и сорвался с места так быстро, как будто его больно ударили по животу… Горбун отшатнулся в сторону от него. Но он уже исчез, припрыгивая на ходу. Мальчик посмотрел ему вслед и молча пошёл по улице в сторону, противоположную той, где исчез лакей.

Скоро и сам он исчез во тьме улицы.

А на улице было пустынно и темно, и всё так же равнодушно и холодно большие белые дома смотрели друг на друга своими слепыми стеклянными глазами…

И всё кругом было тихо и печально.