Текст книги "Волны забытого лета"

Он стоял в тамбуре, распахнув дверь вагона, и курил. У него имелся и свой ключ от входа в вагоны любого поезда, бороздящие одну шестую часть земного шарика, но он был в чемодане в купе. А там, сладко улыбаясь, спали две прекрасные и такие близкие женщины. Поэтому он просто зашёл к хозяйке вагона и попросил дать ключ. Проводница, открывшая свое купе не сразу, а потом ещё судорожно поправлявшая волосы, выставив вперёд грудь четвёртого размера, перегораживая ему вход в купе, давала понять, что она не одна. Он просто шепнул ей на ухо:

– Маша, дай ключ, я позже зайду отблагодарить, – и нежно засунул в зазывающее декольте скрученную трубочку из пятибаксовой бумажки. Мария улыбнулась, осветив его необычным, холодноватым отблеском своей улыбки, и проговорила:

– Ну смотри, гусар! Если что – я не давала. В смысле, ключа! – и медленно, уставившись ему в глаза не мигающим взглядом с проволокой, задвинула дверь.

Поезд, сбавив ход, громыхал по бесконечной промзоне, делающей все города братьями-близнецами, настолько, что определить ночью, где и в какой точке бывшего СССР ты находишься, было невозможно. Всё те же бесконечные пакгаузы, склады, семафоры, водонапорные башни и бесконечные вереницы составов, пассажирских и грузовых, паутина непонятно куда уходящих, спутанных в бестолковый клубок рельсов и шпал. Гудки тепловозов и понятные только тому, кто их произносит, объявления из репродукторов. А над всем этим управляемым хаосом – серое в дымке, без единой звезды небо. Одним словом, всё, до последней пылинки так, как в этот же миг было на подъезде к Москве, Минску, Мурманску или Кишинёву. Но ему нравился этот миг, он давно полюбил открыть вот так настежь дверь нерабочего тамбура, стоять и курить, подставив голову ветру, и ни о чём не думать…

Наконец поезд сбросил ход почти до нуля и стал медленно вкатываться на вокзал Харькова. Стоять дальше было бы уже неправильно. Могли заметить открытую дверь, и тогда попадёт проводнице. А это уже западло. Он щелчком отправил бычок в темноту, захлопнул дверь, повернул ключ и вошёл в вагон. Как и следовало ожидать, в проходе уже толпились люди. Немного, но тем не менее создавая ажиотаж высадки. Необъятных размеров женщина в розовой майке с надписью «Бьютифул» на груди шестого размера, обойти которую он даже не попытался, с двумя огромными сумками «мечта челнока», перетянутыми для надёжности коричневым скотчем, подавала команды маленькому худосочному мужичку. Тот, поминутно поглаживая стоящие торчком волосы, шмыгал носом и кивал, словно китайский болванчик.

– Идиот! Я же тебе когда сказала, придурку, выйди займи место. Нет! Тебе же, идиоту, нужно умыться! Что там отмывать-то у тебя можно так долго?! А теперь вот! Будем сейчас полчаса волочить товар и в итоге опять опоздаем на автобус. Идиот! Нужно было тебя, мудака, там у фиников оставить. Или в той тошниловке в Москве, где ты заснул. Давай уже открывай, хозяйка! Время же идёт!

В ответ Мария, уже приведшая себя в идеальный порядок, словно хороший солдат, за сорок пять секунд, уже в берете и кителе, открыв дверь, стояла на ступени, выставив вверх закрученный флажок. Шипя и отрыгиваясь, поезд наконец остановился. Максим не торопясь дождался, когда семья новых бизнесменов выгрузит неподъёмные тюки на родную харьковскую землю и, матерясь и ругаясь, потащит их делать людей моднее и красивее, и вслед за ними спрыгнул на перрон.

– Смотри, гусар, не отстань! Ты же кое-что обещал! – Мария озарила тусклый перрон улыбкой.

– Да никогда, сударыня! – крикнул он не оборачиваясь и медленно пошагал вдоль состава, осматриваясь и ища глазами газетный киоск.

Вокруг наперебой шла торговля. Он посмотрел на часы и усмехнулся – два ночи.

– Да… Свободное предпринимательство процветает.

На веренице коробок и ящиков, вытянувшийся по платформе, было разложено, расставлено и навалено всё, чем так богата украинская земля. Кастрюльки с дымящейся рассыпчатой и засыпанной укропом картошкой. Развалы беляшей, пирогов и чебуреков. Шампуры только снятого с мангалов шашлыка, банки с огурцами и помидорами. Ворох зелени. Ящики с черешней. Попался даже один мужик, державший в одной руке пучок новеньких серпов, а другой обнимавший связку штыковых лопат. Захотелось остановиться и посмотреть – а что, реально это кто-то купит?! Но помня, зачем он вышел, Максим, ухмыльнувшись, прошёл дальше. Наконец он заметил худенького пожилого мужичка, стоявшего перед большой коробкой от телевизора, заваленной кипой всевозможных газет и журналов.

– «Вечёрка» Харьковская есть? И вот ещё кроссворды дай. Сколько?

– Двести.

Он чуть не подавился:

– Двести чего?

– Ну как чего? Ваших московских.

Его отпустило. Двести «московских»! Он даже улыбнулся. Это цена коробка спичек в ельцинской Москве.

– Извини, уважаемый! А не подскажешь, бухлом где тут торгуют, в какой стороне?

– Так как всегда! Где вагон ресторан. Ну и у последнего вагона.

– А, ну да. Чего-то я туплю… Спасибо! – и он пошагал дальше, закуривая и осматриваясь по сторонам.

На против вагона-ресторана, в котором им было так весело ещё час назад, наблюдался повышенный ажиотаж. Всплыл из глубин мозга образ: жаркое лето… посёлок Вышгород под Вереёй… Далекий 78-й год… В сельпо завезли варёную колбасу…

Подойдя ближе, он услышал знакомый бас и вторящий ему вторым голосом низкий женский, очень требовательный и командный баритон. Он улыбнулся. Не узнать семью из соседнего купе было невозможно даже на полутёмном харьковском вокзале.

– О! Макс! Хорошо, что ты пришёл! Давай скорей! Смотри, тут это… Ну типа бухло продают. Мы хотим канистру взять. Чтоб не париться уже потом.

– Ага, подскажи моему придурку, что лучше взять. А то он готов всё скупить, а потом типа будем пробовать. Ты человек воспитанный, с образованием. Скажи, что лучше? А то он всё подряд пробует, уже три стакана слизал. Так, блять, напробовался, что еле на ногах стоит, – громко (а тихо она, наверное, и не умела) прокричала Галина и смачно откусила половину редиски, видно, только что купленной.

– Кто не стоит?! У меня не стоит? Да я в карауле на баке стоял в сорок градусов мороза! – Гена на секунду задумался, его взгляд остекленел, а потом он выпучил глаза и вдруг, издавая тигриный рык, выкрикнул басом так, что стоящие вокруг него люди отпрыгнули, будто их отнесло взрывной волной:

– Северный флот не подведёт! – после этого широко улыбнулся и, подмигивая Максиму, пробурчал: – Макс, давай! Попробуй! Чего взять-то из этого?! А?

– Давай посмотрим, Ген, чем тут народ травят, – и Максим протиснулся сквозь толпу «у прилавку». Торговала моложавая тётка неопределённого возраста, словно сошедшая со страниц произведений Гоголя. Ей не хватало только платка с завязанным на лбу бантиком и огромной синей юбки. А так перед ним стояла та самая Солоха из кино про хутор близ Диканьки, в исполнении Людмилы Хитяевой. С таким же хитрым хохляцким прищуром, статной фигурой и крепкими загорелыми руками, упёртыми в широкие крутые бёдра.

– Ну что, молодые люди? Брать будем? А нет, так проходьте и не мешайте! Вон сколько желающих! Ну?! – она сдвинула брови и сверкнула огромными тёмно-карими красивыми глазами.

– Мадам, спокойно. Всё будет хорошо. Вы посмотрите на моего друга! – он повернулся к Гене. – Это же герой Северного флота! Подводник! Передовик и бизнесмен! Можно сказать, светлое будущее новой России! И понятно, что он не хочет ошибиться. Поэтому покажите мне товар, а я попробую. И он купит. Что у вас за напитки?

– Шо-шо… Вино, вот шо! Хочешь сухое, хочешь крепленое. Портвейн есть хороший. Лучше всякого «Чёрного доктора»! Тожа мне дегустатер нашёлся, – и она опять сдвинула густые, иссиня-чёрные брови.

– Налей мне по полстакана. Каждого. – И, предвкушая возражения, сразу добавил: – Не волнуйся, оплатим.

Женщина вздохнула, её высокая грудь заходила, словно мехи горна кузницы, но она ничего не сказала, а, нагнувшись, достала три пластиковые баклажки с напитками трёх цветов. Протерев фартуком гранёный стакан, она наполнила его наполовину.

– Сухое. «Шардоне-алиготе».

Он понюхал и выпил. Вино было неплохим. Конечно, не «Шардоне» и тем более не «Алиготе», но настоящее добротное вино без всякого спирта.

– Зачёт. Хорошее.

Солоха усмехнулась. И стала наполнять стакан жидкостью из второй бутылки.

– «Изабелла»! – терпеливо проговорила Солоха и протянула ему стакан тёмно-красного цвета.

Он понюхал, сделал глоток и поставил стакан на прилавок. В этом напитке не было ничего, кроме спирта и краски. И пахло оно почему-то одеколоном «Красная Москва». Это пить было нельзя. Нет! Неправильно сказал! Можно, конечно, и выпить… Но когда есть из чего выбирать, то лучше не надо…

– Извините, а вот это НЕ зачёт, – он передал стакан Солохе.

Та, уже как-то совсем по-другому посмотрев ему в глаза, выплеснула содержимое на землю и откупорила третью бутыль. Налив оговорённые «полстакана», она помедлила секунду, словно задумавшись, а потом долила под ободок.

– Ну на, красавец! Пробуй! Портвейн. «Чёрный доктор».

Конечно, никаким «Чёрным доктором» этот напиток не был. Но, что удивительно, оказался очень хорош. Настоящий вкус качественного марочного вина. В Москве в магазинах продавалось пойло на порядок хуже. Типа «Чашмы» или «Карабаха». А это совсем даже ничего! Да что там «ничего»?! Очень даже прилично! Хороший такой, классический «Агдам». Он отпил треть стакана, почувствовав, что уже пьянеет, повернулся и передал стакан Галине.

– Это мы берём, Галина. Это вещь. Гена, сколько покупаем?

– А скока у ней есть, Макс? Скока у тебя есть, мамаша?

– Канистра десять литров устроит, папаша? – Солоха улыбнулась.

– Беру. Спасибо, Макс. Заходи, как тронемся! Попробуем!

– Да на здоровье, Ген, – и он посмотрел вокруг, ища взглядом, как же ему протиснуться через обступившую толпу, которая наперебой требовала «Чёрного доктора».

– Постой, молодой! – окликнула его Солоха. – На! Это тебе. Спасибо. Заработал. – И она протянула ему что-то завёрнутое в газету и полиэтиленовый пакет. Он взял и понял, что это, скорее всего, бутылка. И при этом стеклянная.

– И вам спасибо, мадам! Было вкусно.

Дошагав до своего вагона, он остановился у лестницы и закурил. Перрон уже опустел. Ночь вошла в свои права – стало заметно прохладней.

– Подымайся, гусар! Две минуты до отправления, – уже как-то по-доброму сказала Мария, державшая в поднятой руке скрученный в трубочку флажок.

Он докурил сигарету двумя глубокими затяжками и бодро взбежал по лестнице.

– Ну что, Маша, это тебе. Лично! Я же обещал отблагодарить! – он раскрутил свёрток и протянул тонкую бутылку молдавского коньяка «Белый аист».

– Давай по глоточку перед сном? Или как? – спать ему почему-то не хотелось, несмотря на все бурные события и количество потреблённого алкоголя. Только опять начинала болеть голова, требуя продолжения банкета. Скорее всего, сказывался «нервяк» последних дней, не дававший ни мозгу, ни телу, ни душе успокоиться и даже опьянеть.

– Проходи ко мне в купе. Дверь захлопни и можешь курить. Я сейчас. Отправимся, и я приду. Три минуты! – весело ответила Маша, сверкнув в свете прожекторов своей неповторимой улыбкой.

Потом они ещё часа два пили с Марией коньяк. Точнее, пила в основном Мария – в него уже просто не лезло. Но так не хотелось оставаться одному, на душе опять стало одиноко. Ему надо было кому-то высказаться. И даже лучше, что это был чужой человек, которого, скорее всего, он никогда больше и не увидит. И Мария слушала. Она оказалась хорошей слушательницей. Кивала тогда, когда надо, сокрушённо качала головой, когда следовало, и смеялась, когда он шутил. Было понятно, что она ждёт от него несколько другого, и готова была сама даже сделать первый шаг, но ему абсолютно не хотелось в этот раз переходить тонкую грань. Допив коньяк, Мария погладила его по голове и грустно произнесла:

– Иди-ка ты спать, Максимка. А то утро уже скоро. Всё у тебя будет хорошо.

Он поднялся и побрёл в купе. У соседей продолжался праздник. Вовсю шла дегустация чудо-портвейна. Слышался смех Гены и Вовы, напоминавший ржание породистых жеребцов, регулярно прерываемый громогласными командами Галины:

– А ну тихо, блять! Чё разгалделись, придурки?! Ребёнок же спит!

Он даже усмехнулся:

– Интересно, как тот ребёнок вообще может спать?! Ничего себе закалочка! Мои и то, наверно, не спят, – он как можно тише отодвинул дверь, так же аккуратно задвинул её, закрывая, поднял щеколду и огляделся. Удивительно, но и Наташа, и Таня спали. Причём было видно, что не изображали сон, а именно спали. Слышалось тихое ровное посапывание. Сказалось, наверно, количество выпитого в ресторане. Он залез на верхнюю полку, лёг и стал смотреть в окно.

Поезд мчался на юг, ритмично отстукивая километры. Громыхал на мостах, пересекая какие-то небольшие речки, чуть притормаживал на семафорах перегонных пунктов и снова набирал скорость. Как будто и самому поезду хотелось как можно быстрее подставить запылённые бока ласковому крымскому солнышку и облиться солёной морской водой. Проносились за окном бесконечные степи и погружённые в сон посёлки, утыканные серебристыми в свете луны пирамидальными тополями. Пронеслось неприятно сумеречное, похожее на огромный спящий муравейник Запорожье, промелькнул тихий, накрытой ярким звёздным покрывалом Мелитополь, поманивший в даль отсветами далёкого Азовского моря… А он всё никак не мог заснуть, смотрел со своей верхней полки в окно. Вот и Джанкой, лиманы, а за ними и Крым… Уже рассветёт вот-вот, а он всё не спит. С усилием отвернулся к стенке и натянул на голову простыню. И тут же просто провалился в сон.

Казалось, что он закрыл глаза всего минуту назад, когда его разбудила Наташа.

– Максим, вставай! Почти приехали! Айвазовская уже скоро. Не успеешь умыться.

Он слез с полки и посмотрел в окно. Светило вовсю солнце. Совсем другое – крымское. И даже через утреннюю дымку, окутавшую далёкую полоску пляжа, и бледно-голубое море было понятно, что дайте немного времени, и оно прольётся в этот мир и разогреет всё вокруг. Обласкает море и раскалит песок. Он накинул на плечо казённое полотенце со штампом МПС СССР и вышел в коридор. Как того и требовали многолетние традиции путешествий на поезде, в туалет выстроилась приличная очередь. Он занял место за толстой тёткой в спортивном костюме, подождал минуту, пока и его спросили: «Вы крайний?» – и пошёл курить в тамбур. Там было не менее людно. Сразу стало понятно, что очередь в заветную комнату на самом деле гораздо длиннее. Он прикурил у мужика с такой же помятой физиономией, как у него самого, улыбнулся и уставился в окно. Море, вдоль которого ехал поезд, было с другой стороны, а с этой за пыльным стеклом тянулась жёлтая выжженная степь с космами сухой травы и редкими скрюченными деревьями. Скука текущего за окном пейзажа накладывалась на последствия бурной ночи, и от этого начинала болеть голова. Он затушил сигарету и покинул тамбур. Очередь не уменьшалась. Было понятно, что до Феодосии никак не успеть. Он вернулся к своему купе, постучал и, услышав бодрое «Да-да!», приоткрыл дверь. Татьяна и Наталья встретили его единодушными улыбками и, оглядев, затараторили, перебивая друг друга:

– Ты что, так и не умылся, что ли?!

– Скоро уже подъезжаем! Ты чего? Ты где ходил? Курил?

– Ты посмотри, на кого ты похож! Хотя бы причесался!

– Да и штаны эти переодень!

От этого бодрого и звонкого гвалта голова разболелась ещё больше. Он сморщился и умоляюще произнёс:

– Чуть тише, девчонки! Пожалуйста! В комнату омовений не попасть. Там очередь больше, чем в мавзолей. Достаньте из пиджака пять баксов.

Получив после ворчания и вздохов американскую пятёрку, он направился в купе проводницы.

– Здравствуйте, Мария. К вам можно на секундочку?

Мария смерила его взглядом с ног до головы, усмехнулась и сказала:

– Ну что, Максюш? Головка бобо? Намешал? Ну, заходи, гусар.

Он вошёл, закрыл за собой дверь и попытался сформулировать фразу. Ничего красивого не выходило. Мозг отказывался слушаться.

– Ну, чего молчим? Ночью ты был более разговорчив! Совсем, что ли, плохо? Понятное дело – намешал. Налить? Таксу знаешь. Надеюсь, не забыл за три часа, – проводница рассмеялась. – Ладно не буду мучить, а то ещё помрёшь, а мне потом протоколы подписывать. Чего налить? Портвейну?

– Нет. Только не портвейна. Полстакана водки. Только холодной. И из новой бутылки. И ещё. Бутылку пива и пирожок с мясом, типа беляш.

– Полстакана не налью. Стакан. Три бакса. Пива нет. Ну правда нет! Всё выпили за ночь. Пирожок есть. Именно типа беляш. Один доллар за пару. Итого с тебя четыре бакса. Знаешь что, гусар, а это в подарок! За стихи и красивые речи. Хотя я думала, что толку с тебя будет больше. – Она достала из холодильника ополовиненную банку с маринованными огурцами и широко улыбнулась:

– Больно компания у вас весёлая была. Да и ты сам ничего мужик. Только молодой пока ещё. Но это скоро пройдёт. И девки твои такие культурные. Может, им чаю сделать? Сладкого? Ещё успеют попить. Или вина? Тоже небось болеют?

Он протянул пятёрку, улыбнулся, собрав последние силы, и произнёс:

– Сдачи не надо. На сдачу открой свой туалет, Маша. Я только умоюсь по-быстрому и челюсти почищу. А чая девушкам принеси. Сладкого. Вина не надо. Они не болеют. Закалка с детства у них. Маша, я тут у тебя потом выпью и покурю. Не прогонишь ведь по старой дружбе?

Облившись по пояс теплой, пахнущей железом и болотом водой, подставив голову под жиденькую струю крана, почистив зубы и причесавшись, он вернулся в купе проводницы. На столе стоял налитый по ободок гранёный стакан с водкой, лежали на салфетке два беляша, а на отдельном блюдце наколотый на вилку огурец, и, как последний мазок художника, завершала натюрморт конфета «Взлётная». Он улыбнулся, взял стакан и тихо сам себе, но почему-то вслух произнёс:

– Ну, полетели!

Отпив половину стакана, он поднял трёхлитровую банку и сделал несколько смачных крупных глотков. Рассол был хорош! Отпил ещё пару глотков, откусил беляш, откинулся на спинку дивана, закурил, закрыл глаза и опять улыбнулся.

– Ну вот и хорошо. Жизнь налаживается. Здравствуй, отдых! Здравствуй, Крым!

Допив стакан, он со вкусом доел пирожок, ещё раз отхлебнул рассолу и, взяв конфету, вышел из купе. Навстречу уже шла проводница.

– Ну как? Полегчало? Вижу, полегчало, – она расплылась в улыбке. – Что бы вы без меня делали?!

– И не говори, Маша! История тебя не забудет! Огромное человеческое спасибо! Век буду за тебя Бога молить! Береги себя. Ты правда очень хорошая женщина. У тебя всё будет хорошо.

– Ну, раз разговорился, значит, и вправду полегчало. Ладно, Максим, иди к своим женщинам. Чаю я им принесла, бельё собрала. Подъезжаем уже. Десять минут, и Феодосия. Да, кстати, там твои соседи так и не проснулись. Я боюсь, они не успеют…

Он задумался. В голове с трудом и со скрипом, но закрутились мысли…

– Точно! Семья же эта «а-ля юра воронцов»… Хорошие парни. Простые. Работяги. Гена и… как его… Вова. Точно. Оба на флоте служили. Северном! И жена его с ребёнком… как её… Галина. Ё… они ж в Харькове десять литров портвейна взяли! И в три ночи ещё вовсю бухали! Точно не встанут!

Он постучал в дверь их купе. В ответ тишина. Он стал стучать сильнее и не переставая. Наконец послышалось шевеление, и запорная щеколда издала характерный, похожий на выстрел звук. Через секунду дверь резко отъехала в сторону, и в проёме, держась двумя руками за верхние полки, показался человек в тельняшке.

– О! Макс! Это ты? Ты чего не ложишься? Ну ты даёшь! Мы уже все попадали на х… А ты крепкий! Сука это вино, что взяли на остановке. Ну типа портвейн… Пипец какое забористое. Мы по паре литров с Вовой дали, и всё – в ауте. А ты всё куролесишь?

– Гена, дружище! Подъём! Через пять минут Феодосия! Все уже собрались и ждут только вас, чтобы дать команду на причаливание.

– Да ладно! Гонишь, Макс! Какая на х… Федосия?! Мы только легли, – он высунул голову в коридор, покрутил ею по сторонам, потом встряхнул, как старый пёс, и произнёс: – Чё? Правда, что ль? Федосия? Ё… – и, повернувшись неуверенно на сто восемьдесят градусов, вдруг закричал, как учили на флоте:

– Па-а-л-л-лундра, братва!

Тут же подпрыгнул спящий на верхней полке Вова, ударился головой о потолок и покатился вниз. Упал на стол, ударился рёбрами и заорал ещё громче:

– Сука! Тонем! Полундра!

Истошно заорал, вторя ему, маленький ребёнок. И наконец басовито, спросонья, ещё не понимая, в чём дело, раздалось громогласное жены:

– А ну, блять, тихо всем! Стоять! Сидеть! Молчать!

Он не стал досматривать, чем закончится побудка в кубрике соседей, и тихонько захлопнул дверь.

– Молодой человек, а что там происходит? Что случилось? Кого-то убили? – спросил пожилой еврей из последнего купе, который уже вытащил свой огромный чемодан в белом, ещё, наверно, царском чехле в коридор в надежде выйти одним из первых.

– Да нет, что вы! Всё нормально! Просто люди проснулись и сейчас ускоренно, по уставу, как учили, готовятся к высадке.

– Как жаль, как жаль… А я думал, что таки убили. После такой ночи это было бы таки справедливо… – И попутчик грустно покачал головой, роняя перхоть на старый твидовый костюм.

Но Максим уже не слышал, что пробубнил себе под нос этот пожилой товарищ. В тот момент он стучал в дверь своего купе.

Вошёл, когда поезд уже въезжал в город. В окнах замелькали нескончаемые склады, боксы, какие-то заводы и бесконечные портовые краны. В открытое окно пахнуло креозотом и дымом.

– Я так понимаю, что ты уже похмелился? Смотри, Наташ, посвежел, причесался. Глазки заблестели! Улыбается! Опять портвейн? – весело спросила Татьяна. Она была уже полностью собрана, в элегантном бирюзовом летнем платье и с лёгким курортным макияжем на лице.

– Да я и не сомневалась, куда он пропал. Свинья грязь найдёт. Шучу, шучу! – Наташа улыбнулась. Ей тоже не хотелось начинать утро с разборок.

– Нет, Натуль, не так ты формулируешь мысли. Хотя и учитель. Точнее, не ту цитату использовала. При чём тут свиньи? «Кто ищет, тот всегда найдёт!» Вот! Жюль Верн и Дунаевский в одном флаконе!

– Максим, а что там были за крики? Это тоже ты?

– Ну в каком-то смысле я, конечно. Но не в том, что я кричал. Это я, выполняя свой гражданский долг, разбудил наших соседей. И не дал им возможности начать отдых с похода в ментовку или поездки в депо. Вы же не додумались этого сделать.

– А что были за крики? Мы думали, что-то случилось.

– Всё нормально. Люди тренированные. Всё по уставу. Произвели побудку, подъём по команде «тревога». Быстро привели себя в порядок. И бодрые и весёлые, как и положено истинным североморцам, сейчас готовятся к выходу, выпивая на посошок оставшиеся пять литров харьковского портвейна.

– Пять литров? На посошок? Да ладно! Ты шутишь!

– Какие могут быть шутки, Танюша! Это же Краснознамённый Северный флот! А Северный флот не подведёт! Не мужики – скалы! Да ты и сама скоро встретишь их на перроне, всю их геройскую семью мореходов. Если захочешь попрощаться, конечно.

– Тань, да что ты его слушаешь?! Он же прикалывается! – сестра расхохоталась.

Было видно, что с настроением у них, несмотря на ранние семь утра, всё хорошо. А теперь, когда и он наконец пришёл в себя, испортить это самое настроение нужно было бы очень сильно постараться.

Вокзал Феодосии, когда-то очень красивое, сталинского ампира здание, встретил их если и не разрухой, то явно неопрятностью и запустением. Было видно, что за три года после СССР ни один маляр-штукатур не подходил к когда-то белоснежным, а сейчас облинявшим серо-жёлтым в потёках стенам. Будто старый дворянин разорился игрой в карты и застрелился, крестьяне разбежались, а его усадьба стоит неухоженная и позабытая, дожидаясь новых владельцев. Обрывки бумаги и скомканные газеты, валявшиеся на перроне, сообщали вновь прибывшим, что ставки дворников на вокзале давно вакантны.

Выгрузились быстро и бодро зашагали на привокзальную площадь, радуясь набиравшему силу солнышку, новому дню и предстоящему морю.

На площади стоял не по сезону одетый Ильич. В засиженном голубями пальто и не менее грязной кепке, он походил на питерского бомжа. Казалось, что он тоже улыбается и призывно машет рукой всем приехавшим. Словно гвардия вождя, вокруг памятника выстроились ряды женщин. Все крупные и дородные, как на подбор, они держали таблички с адресами и, перекрикивая друг друга, предлагали лучший в мире и не с чем не сравнимый по уюту и сервису частный отдых. Сама площадь была запружена автобусами, уазиками-«буханками», рафиками и автомобилями всевозможных марок. Частные таксисты, в большинстве своём армяне, словно соревнуясь с хором «частных риелторов», наперебой приглашали оценить качество их автомобиля и непревзойдённое мастерство вождения, создавая неповторимую какофонию и при этом усиливая свои призывы звуком новеньких фирменных автомагнитол. И вся эта какофония сплеталась с ароматами бензина, солярки, приносимым ветром с путей запахом креозота и растапливаемых бесчисленных мангалов, закручивалась где-то над головой вождя мирового пролетариата в тугой клубок и плыла над площадью, обдавая только что приехавших незабываемым ощущением первого посещения южного курорта. Даже не хотелось представлять, что же тут будет твориться днём или вечером, если уже в семь утра жизнь вовсю била ключом. Причём почти в буквальном смысле этого слова…

– Ну что, мои дорогие барышни? Что будем делать? Где наши Андрей с Володей? Вы их видели на перроне? Живые они вообще… или как эти… наши соседи… Надо же попрощаться и вообще…

– Так! Максим! Никаких «вообще»! Я прекрасно понимаю, что значит это твоё «вообще»! Сначала селимся, потом отдыхаем. Правильно, Тань?

– Абсолютно правильно, Наташ. Но попрощаться действительно нужно. Ребята хорошие. Мало ли как отдых сложится.

– Именно так, Татьяна Никитична! А вы, Наталья Викторовна, учитесь у старших товарищей! Попрощаться нужно! Но где они есть? Непонятно…

В этот момент за его спиной раздался оглушительный звук автомобильного гудка, от которого он чуть не подпрыгнул. Все обернулись. Рядом остановилась двадцать четвертая «Волга» некогда белого цвета, с огромным розовым покемоном на водительской двери. Из окна на них смотрел, широко улыбаясь и выставив покрытую густым чёрным мехом руку, носатый водитель. С задних пассажирских мест, пытаясь влезть одновременно в открытое окно, высовывали свои головы Андрей и Володя.

– Макс! Танюха! Наташка! Давайте! Хорошего отдыха вам. Мы недалеко будем. Если что, вы знаете, где искать! Не можем посидеть! Извините! Гостиница прислала машину за нами. Надо ехать! Гуд бай! Удачи! Увидимся!

И, громко чихнув выхлопной трубой, «Волга» рванула с площади.

– Ну вот. А вы говорили посидеть, посидеть… он достал сигарету и закурил. – И что будем делать? В Орджоникидзе? Как планировали? Я бы сейчас, честно говоря, присел где-нибудь в кафешке, покушал бы чуть-чуть, выпил сухенького холодненького и спокойно подумал.

– Ага! С чемоданами?! Сейчас припрёмся в кафе, сложим чемоданы в сторонку, попросим умыться, в туалет сходить, душ принять с дороги. Потом закажем бутылочку сухенького и задумаемся! Нет уж. Приехали, значит, селимся. А потом уже всё остальное, – железным, не терпящим никаких возражений голосом, на одном дыхании проговорила Татьяна.

– Правильно! Я полностью согласна, – закивала Наталья.

– Ну селимся, значит, селимся. Я что, против? Вопрос – куда селимся? – он поискал глазами урну и, не найдя, кинул сигарету под ноги и растёр ботинком.

– Молодые люди? Вы жильё ищете? – окликнул хриплый голос сзади.

Они обернулись. Рядом стоял преклонного возраста мужчина. Внешний вид не отпугивал, но и не привлекал. Приблизительно так в последние пять лет стали выглядеть шестьдесят процентов мужиков старше пятидесяти лет. Мятые, когда-то дорогие брюки. Застиранная донельзя рубашка. Импортные и очень модные в прошлой жизни «чешские» туфли, уже стоптанные и не раз клеенные. Небритость на щеках. Уже поправившийся с утра пораньше, о чём красноречиво говорили блестевшие глаза.

– Да мы в принципе в Орджоникидзе хотели ехать. Или в Коктебель, – неуверенно проговорила Наталья.

– А… Ну ладно тогда. А то жильё есть. Хорошее. Комната. Недорого. Договоримся.

– Да мы в принципе не против и в самой Феодосии, – Наталья взяла на себя функции переговорщика. – Я в прошлом году с подругой была в Судаке. Мы сюда ездили в музей Айвазовского. Город нам понравился. А от моря далеко?

– Да какой там далеко! У нас тут всё рядом! Десять минут!

– Ну я не знаю… Нам нужно подумать.

– Ну думайте! Командир, можно тебя на минутку?! Есть курить?

Максим достал пачку, вытряс сигарету и протянул незнакомцу.

– На здоровье!

– Командир, на х… тебе этот Коктебель? Там же одни хиппи и педерасты! Бабы все страшные, нечёсаные, все в этих фенечках-семечках понавешанных. Сплошные физики-мизики бородатые! Ни кабаков, ни кафе приличных! Одни писатели. И хиппи-наркоманы. Ладно бабы тебя не интересуют. Понимаю. Ты со своими самоварами приехал. Но выпить-то нужно! А там одни хиппи свои коктейли дуют. Я сам человек приличный. Старшим мастером был на заводе. Торпеды делали. Знаешь такой завод? «Звёздочка» назывался? На весь Союз гремел! Ну а хохлы всё закрыли, всё попилили и на металл сдали. Работы нет. Вот сдаём с женой и квартиру, и дачу, и сарай, и гараж. Давай к нам! А то я опоздал, пиво пока выпил на вокзале – весь поезд ваш московский, самый жирный, расхватали. А меня жена за это прибьёт. А? Командир? – он посмотрел прямо в глаза и сглотнул так, будто слезу в себе подавил.

– Тань, Наташ, вот товарищ предлагает в Феодосии остановиться. Говорит, что всё типа классно. Десять минут до моря. В центре. Вы как? Я сразу скажу, я бы хотел в маленькую деревню. Но если вам понравится, то я готов и в Феодосии.

– Я за Феодосию, – твёрдо сказала сестра.

– Я не против. Не хочется в деревне с тоски умереть.

– Во! Видишь, командир! Твои бабы, в смысле женщины, правду говорят – с тоски не х… умирать! О, пардон, девочки! Ну шо? Тогда поехали? Можно на автобусе, но его долго ждать. Лучше на такси, конечно. Но такси с вас тогда.

Максим выдохнул:

– Ладно поехали. В конце концов, не понравится – уедем. Давай такси, мужик.

Тот взмахнул рукой, и через пять секунд к ним подкатил видавший виды лимонного цвета рафик. Из окна выглядывал клон водителя, который увёз Андрея и Володю.

Точно такая же, заросшая черным с проседью мехом левая рука, лежащая на двери, точно такой же большой породистый нос и точно такая же в сто зубов улыбка. Он радостно помахал рукой и громко выкрикнул:

– Здравствуй, дарагой! Здравствуйтэ, прекрасные дамы! Меня зовут Рафик. Как и мою машину – она тожа рафик!