Текст книги "Еретики и заговорщики. 1470–1505 гг."

Глава IV
Большая игра

 
И на поездки в далеко —
Навек, бесповоротно —
Угодники идут легко,
Пророки – неохотно.
Владимир Высоцкий.
Случай на таможне
 

Пятая колонна

Главным закоперщиком ордынского нападения на Москву являлся польский король. В этом источники единодушны. Казимир Ягеллончик прямо призывал Ахмат-хана к немедленному походу на Россию: «Ты б на него пошол, время твое, а яз нынече за свою обиду иду на него!» – сообщает Вологодско-Пермская летопись. Другой летописец пишет, что «того же лета злочестный царь Ордински Ахмут подвижеся ва Рускую землю со многими силами, подговорен королем». Воскресенская летопись отмечает, что «король бо повел его на великого князя, хотя разорить христианство». Ожидаемым вмешательством польско-литовских сил объясняется и маршрут и даже скорость передвижения Ахматова войска. «Царь же идяше медлено, все короля ожыдаа». Ахмат «ста у Воротынска, ожидаа къ себе королевы помощи». Даже отступая от Угры в степь, Ахмат надеялся на поддержку Казимира. «Король же не поиде к нему, ни посла рати».

Казимир IV. Художник Я. Матейко

У Казимира IV имелись на то свои веские причины – «быша бо ему свои усобицы, тогда бо воева Менгирей царь Перекопский королеву землю, служа великому князю». Накануне решающей схватки с Ордой московский посол Иван Звенец заключил договор с крымским ханом Менгли-Гиреем, направленный против Ахмата и Казимира, вот почему хан сел на коня, как выразился летописец, «служа великому князю». В.В. Каргалов считает, что набег Менгли-Гирея на Подолию не оказал сколько-нибудь заметного воздействия на развитие событий. Но нельзя забывать, что требовалось времяё чтобы оценить реальную опасность этого похода, который продемонстрировал откровенную враждебность Крыма к Литве, а значит, и готовность к новым набегам на польско-литовские земли.

Другая причина – внутренние смуты – также могла самым серьезным образом поколебать решительность Казимира, который пришел к власти после десятилетия кровавой междоусобицы. В 1430 году умер великий князь литовский Витовт. После его смерти свои претензии на власть обозначил Свидригайло Ольгердович, пользовавшийся популярностью среди русского населения великого княжества. Этот беспокойный, неугомонный человек давно стремился сесть на трон, он привлекал к себе щедростью и расположением к православным обрядам, хотя сам оставался католиком. Епископ Краковский писал, что Свидригайло во всем слушается русских «схизматиков». Во время похода Свидригайло на Вильно в 1435 году в его войсках было много «руси московской».

Его противники организовали заговор в пользу брата Витовта Сигизмунда, увенчавшийся успехом в сентябре 1432 года. Но Свидригайло и его сторонники не прекратили борьбы. Масштабы гражданской войны в Литве 1432–1437 годов оказались таковы, что в нее были втянуты все соседи – крестоносцы, Силезия, Москва, Тверь, королевство Польское, татары, Валахия. Взаимное ожесточение неприятельских сторон достигало порою невиданных пределов: уничтожение пленников, бойни мирного населения, публичные казни знатнейших лиц Великого княжества Литовского, заподозренных в измене, стали обычным делом.

В это время и на Руси разгорелась брань между великим князем Василием II и его дядей Василием Косым, потому Москве было не до вмешательства в литовские дела. В том числе и по этой причине антирусская партия торжествовала победу, но в 1440 году возник заговор уже против Сигизмунда, и опять же успешный – Сигизмунд лишился и короны и жизни. После его смерти Великое княжество Литовское должно было отойти к Польше, однако литовские бояре обратили взор на королевича Казимира, проживавшего при дворе своего брата Владислава III, и провозгласили его государем. Литва вышла из полосы смут сильно изменившейся. Если феодальная война в Северо-Восточной Руси завершилась упрочением единодержавия, то междоусобица в Литве 30-х годов привела к ее децентрализации.

После смерти Владислава в 1446 году Казимир Ягеллончик стал и польским королем, что отрицательно сказалось на его положении в Литве. Литовское панство осталось крайне недовольно возобновлением династической унии с западной соседкой и упрекало Казимира в том, что он интересы «великого княжества» принес в жертву «короне польской». В середине 50-х гг. была сделана попытка свержения Казимира, взамен которого великое княжение предполагалось передать киевскому князю Семену Олельковичу. В 1461 году на сейме в Вильне литовские паны открыто требовали от Казимира сделать выбор – либо жить в Литве, либо предоставить ей отдельного князя; и при этом опять называлось имя Семена Олельковича.

Резиденция литовских государей. Тракайский замок

Как мы помним, Семен Олелькович умер в 1470 году, и тогда, же «князство Киевское в воеводство есть обернено». В 1471 году Киевской земле предоставили новые права и вольности, что преследовало цели замирения киевлян, недовольных отменой княжения и введением наместничества, но православное боярство явно не смирилось с наступлением католической партии, олицетворением которой являлся Казимир. В это время окончательно рухнули старые иллюзии о создании Русского литовского государства, существовавшие в эпоху Ольгерда и Витовта.

У православных магнатов оставалась одна альтернатива ополячиванию и окатоличиванию – свержение Ягеллонов, разрыв унии с Польшей, возведение на престол знакомого нам по Новгороду Михаила Олельковича. В случае неудачи мятежники рассчитывали перейти на сторону Ивана III, прихватив с собой вотчины в восточных землях Великого княжества Литовского. В заговоре приняли участие православные князья Федор Бельский и Иван Ольшанский, недовольные ущемлением своих прав по сравнению с католиками, а также видные чиновники – полоцкий наместник Александр Судимонтович и виленский воевода Ян Гаштольд, тесть покойного Семена Олельковича.

Литовских оппозиционеров всегда охотно привечали в Москве. Юрий Семенович Лугвень, который в 1440 году пытался овладеть Смоленском и Витебском, после поражения сбежал в Москву. В 1445 году претендент на великое княжение литовское Михаил Сигизмундович также укрылся в Москве, а затем с московским отрядом двинулся на Киев, где князь Олелько Владимирович открыл ворота перед его войсками. В 1451 году в Москве побывал его сын Семен. Государственная политика здесь тесно переплетена с родственными связями. Михаил и Семен Олельковичи и Иван Патрикеев – двоюродные братья по материнской линии, так же как Олельковичи и сам Иван III, который в переписке называл князя Михаила братом. Дочь Ивана Патрикеева была замужем за Семеном Бельским, братом видного заговорщика. Бельские и Олельковичи также находились в близком родстве.

Две свадьбы и один заговор

Из этих родственных переплетений, очевидно, вырос замысел сосватать за Ивана Молодого дочь молдавского (валашского) господаря Стефана Великого Елену. Старшая дочь господаря была замужем за Михаилом Олельковичем, а сам Стефан женат на сестре киевского князя Евдокии. Отсюда весьма причудливый способ сватовства. Стефан обратился к кузенам в Литве и Московии Ивану Патрикееву и Михаилу Олельковичу с тем, чтобы сестра последнего Феодосия (Федка) била челом к матери Ивана III княгине Марье Ярославне о женитьбе Елены Стефановны на наследнике московского престола. Поэтому, когда великий князь ответил согласием, то сообщить об этом валашскому господарю должен был «человек княгини Федки», причем в начале речи он должен был напомнить о «предыстории вопроса».

Выглядеть это должно было, как следует из посольских инструкций, следующим образом: «Княжа Семенова Юрьевича княгини Федка велела тебе говорити: что еси посылал по моему брату, ко князю к Михайлу Александровичю, и к моему сестричу, ко князю Ивану Юрьевичу, о том, что мне бити челом великой княгине Марии, чтоб печаловалася сыну своему великому князю Ивану, чтоб князь велики взял за своего сына за великого князя свою дочку…» В конце концов, в Кремле сочли за благо упростить схему, и заменили представителя Феодосьи Олельковны на московского дьяка, снабдив его грамотами от княгини.

Иван III ловко воспользовался предложением господаря с тем, чтобы под предлогом переговоров о брачном союзе наладить легальный обмен корреспонденцией и посольствами между Москвой, прорусской партией в Литве, господарем Стефаном и Крымом, через который шли сношения с Молдовой. Симптоматично, что прервавшиеся было хлопоты о браке возобновились весной 1480 года по инициативе Москвы – так как в это время шли переговоры с Менгли-Гиреем об альянсе против Казимира и Орды. Подготовка заговора против Казимира и подготовка союза с Крымом – а это два важнейших элемента подготовки к большой войне с ордынско-литовской коалицией – проходили одновременно.

Той же весной 1480 года Казимир получил информацию от молдавского господаря о вероятном вторжении османов. В свете свадебных приготовлений впору задуматься – на самом ли деле Стефан, исполняя вассальный долг по отношению к польскому королю, предупреждал того о грозящей опасности, либо выполнял просьбу будущего тестя? Известие о грядущем турецком нападении стало веской причиной для Казимира еще раз взвесить риски войны с Москвой в свете вероятной борьбы на два фронта. В любом случае, сигнализируя об османской угрозе, Стефан только приобретал, ничего не теряя: пусть нападение султана на Польшу не состоялось, кто же станет упрекать доброго соседа и верного союзника за излишнюю бдительность.

Заговор Михаила Олельковича и Ивана Ольшанского вырос в «достаточно масштабное общественно-политическое движение». По мнению И.Б. Грекова, заговор против Казимира представлял большую опасность, так как «превратить польского короля в пассивного наблюдателя мог только действительно широкий размах подготавливающегося движения».

Наконец, был найден и удобный повод для совершения переворота. Федор Бельский пригласил Казимира на свою свадьбу – здесь во время пиршества оппозиционеры умыслили убить короля. Но буквально накануне осуществления заговор был раскрыт. Оказался ли среди заговорщиков предатель, или просто Казимиру повезло – осталось неизвестным.

Боярский свадебный пир. Художник К.Е. Маковский

Бежавший Бельский был щедро награжден великим князем, получив «город Демон вотчину да Мореву со многими волостьми». Впоследствии, как мы уже знаем, князь Федор, претерпев опалу, пользовался значительным влиянием при дворе и даже женился на племяннице государя рязанской княжне Анне Васильевне. Михаилу Олельковичу и Ивану Ольшанскому повезло куда меньше – они были схвачены и в августе 1481 года казнены. Но и провалившийся заговор сыграл свою роль: понимая, что в случае начала войны с Иваном III в Киеве могут повториться новгородские события 1470–1471 годов, король решил отказаться от совместных с Ахматом операций против Москвы в октябре – ноябре 1480 года, отмечает И.Б. Греков, таким образом, Казимир получил возможность предотвратить осуществление заговора и отправить на эшафот видных его участников.

Идея свержения Ягеллонов и отторжения Литвы от Польши пережила Михаила Олельковича и Казимира. После смерти короля предлагалось возвести на великое княжение литовское сына казненного князя Семена Михайловича. Но и этим планам не суждено было сбыться.

В 1482 году крымский хан Менгли-Гирей двинулся на Киев. Этот поход трудно назвать обычным грабительским набегом крымчаков, – хотя без грабежа, разумеется, не обошлось. Это был карательный поход, главной целью которого стало наказание виновников раскрытия заговора. Хан взял в плен воеводу Ивана Ходкевича – главного разоблачителя мятежников. И спустя почти столетие в Москве хорошо помнили события 1480 года и тех, кто помешал взять Русь в клещи. В 1567 году князь Иван Бельский писал по поручению Ивана Грозного в Польшу Григорию Ходкевичу, пеняя тому, что «предки твои предательски изменили нашему родственнику Михаилу Олельковичу и вышли из подчинения нам».

События 1480 года яркий и, увы, редкий пример того, когда московское правительство выиграло сложнейшую геополитическую партию. Кремль действовал умно, быстро, коварно, адекватно и эффективно отвечая на все вызовы, ловко используя весь инструментарий, которым располагает государство: военное вмешательство, дипломатия, разведка и контрразведка, спецоперации за рубежом и дезинформация. Мятежу удельных князей Кремль противопоставил «контрмятеж» Михаила Олельковича, союзу Ахмата и Казимира – «контрсоюз» Москвы и Крыма, походу ордынского войска на Русь «контрпоход» московской рати в поволжский тыл Ахмату.

Иван III переиграл своих противников по всем статьям. Главным же проигравшим следует считать короля Казимира, который предал тех, кто так рассчитывал на его помощь – пролитовскую партию в Новгороде и хана Ахмата. Причем для обоих союзников предательство польско-литовского государя имело фатальный исход: республика на Волхове перестала существовать, новгородские бояре были казнены или переселены в глубь Московии; Ахмата убили после возвращения с Угры, а вскоре рассыпалась и сама Орда.

Литва осталась без союзников на востоке, что во многом предопределило драматический для этого государства исход последующих двух войн с Москвой, в ходе которых Иван III отторгнул от соседа огромные территории, населенные православным населением. Но эту горькую чашу, наполненную до краев Казимиром Ягеллончиком, пришлось испить его сыну – великому князю литовскому Александру.

Похождения «прихожего чмута»

Настало время познакомить читателя с одним из главных действующих лиц эпохи. Иван Санин, в будущем преподобный Иосиф Волоцкий, родился 12 ноября 1439 года в семье небогатого волоколамского землевладельца. Принял монашеский постриг в феврале 1460 года в Тверском Саввином монастыре, но пробыл там недолго, после чего подвизался в Боровске у преподобного Пафнутия, со временем став его любимым учеником. Восемнадцать лет он провел в послушании в Боровской обители.

После кончины настоятеля в мае 1477 года, согласно его завещанию, Иван III утвердил Иосифа игуменом монастыря. Новый боровский настоятель беседовал с государем, который, если верить агиографу, принял игумена с «великой любовию». Но идиллия в отношениях между Иосифом и Иваном III продолжалась недолго. Потому что вскоре Иосиф, «некому не ведящу», исчез из вверенного его попечению монастыря почти на два года.

Преподобный Иосиф Волоцкий в молении на фоне монастыря. Икона из Вознесенского монастыря Московского Кремля

Причиной его таинственного исхода якобы послужил конфликт настоятеля с монастырской братией, насчитывавшей почти сотню старцев: «по времени восхоте Иосиф, дабы единство и всем общее в всем и своего не имети ничесоже». Многим нововведения Иосифа пришлись не по нраву, недовольные монахи уходили из монастыря, «хулами преподобного отца облагаху». После добродушного Пафнутия им не просто оказалось свыкнуться с резким нравом и жесткими требованиями нового игумена. Кроме того, А.А. Зимин полагает, что Пафнутий не проводил начала общежительного устава с той неукоснительной последовательностью, которую считал необходимым Иосиф. Иосиф ужесточил требования к постриженикам и встретил отпор с их стороны.

Столкнувшись с различного рода трудностями, новоиспеченный игумен сделал вывод, что ему недостает знаний о том, как установить в обители совершенное и полное общежитие. Единомышленники из братии посоветовали настоятелю объехать «все рускыя монастыря и избрати от них, яде на пользу». Вняв их совету, Иосиф отправился в путешествие по другим монастырям в поисках путей должного устроения иноческой жизни. Правда, обо всем этом мы знаем только со слов Иосифа и его агиографов, поведавших об этих событиях десятилетия спустя. Сомневаться же в их искренности заставляют странные конспиративные ухищрения, коими была обставлена богоугодная командировка «по обмену опытом».

Отъезд больше напоминал поспешное бегство, а паломничество по святым местам – благовидный предлог, чтобы неузнанным передвигаться по стране. Иосиф путешествовал, представляясь учеником одного из боровских старцев, и даже, по словам агиографа Саввы Черного, «изыдошя вътай из монастыря, никому не ведящу, токмо его советником». Другой агиограф, Досифей Топорков, сознавая, что негоже пастырю доброму бросать вверенное его попечению стадо на произвол судьбы даже ради того, чтобы повысить свой профессиональный уровень, уточняет, что Иосиф поручил монастырь «первым от братия».

Означенная же братия Боровского монастыря после исчезновения Иосифа обратилась к государю с просьбой назначить им нового игумена. Великий князь им категорически отказал: «Нет вам игумена опричь Иосифа», – и повелел разыскать беглеца. Как видим, Иван III до поры до времени сохранял прежнее благожелательное отношение к ученику Пафнутия, потому решительно отмел претензии боровских иноков и довольно снисходительно отнесся к проступку игумена.

Боровский Пафнутьев монастырь

Ходатайство монастырской братии только подтверждало версию о том, что поездка настоятеля спровоцирована конфликтом в обители. В то время когда Иосиф покидает Боровск, возникает жестокая брань между братией Троицкого монастыря и игуменом Паисием Ярославовым. Ситуации на первый взгляд схожи между собой: новый строгий настоятель намерен наставить разболтавшихся пострижеников на путь истинный.

Когда местоположение Иосифа обнаружили, вдогонку за ним великий князь послал своих доверенных лиц. На время беглецу удалось скрыться. Неужели эта шпионская эпопея с побегом, погоней, «переодеванием» в простого чернеца задумана ради того, чтобы побольше узнать об устройстве монастырской жизни? Почему Иосиф не пошел простым легитимным путем, испросив благословения митрополита и разрешения благоволившего ему Ивана III? Мы не сомневаемся, что жадный до новых знаний Иосиф был рад посетить различные киновии, но полагаем, что поездка вызвана иными, далекими от вопросов монастырского обустройства, причинами.

Постараемся проследить маршрут передвижений Иосифа. Рассказывая о странствиях боровского настоятеля, А.А. Зимин обращает внимание на то, что в своем трактате «Отвещание любозазорным» игумен-путешественник помещает эпизоды из истории Кирилло-Белозерского, Тверского Саввина, московского Симонова и Калязинского монастырей. Резонно предположить, что именно там Иосифу и удалось побывать. В Тверском Саввином монастыре он подвизался еще юношей, и вряд ли тамошний быт мог заинтересовать нашего героя.

Посещение Симонова представляется сомнительным – беглецу было не с руки показываться в Москве, да и маршрут его путешествия тогда выглядит довольно прихотливо. К тому же Иосиф располагал иными, не сопряженными с приключениями, возможностями посетить московские монастыри и прознать об их устройстве. Путь Иосифа, скорее всего, пролегал через Верею, Рузу и Волок, оттуда он спустился по Волге к Калязину. К местной обители и ее настоятелю преподобному Макарию Иосиф относился с глубочайшим почтением.

Следующий пункт своего маршрута – Кириллов монастырь – Иосиф застал в то время, когда там разгорелся острый конфликт. Обитель находилась в подчинении ростовской епископии и располагалась во владениях верейско-белозерского князя. Спор зашел о том, кто является верховным сюзереном монастыря. Руководящая его верхушка во главе с игуменом Нифонтом поддерживала дружбу с Михаилом Андреевичем и желала официально перейти под его покровительство – помощь удельного князя оказывалась особенно ценной в свете многочисленных земельных тяжб, которые вел монастырь.

И вот в 1478 году «черньци Кирилова монастыря, превознесшеся своим высокоумием суетным и богатством, не восхотеша быти под правдами Ростовския епископии», подучили Михаила Андреевича обратиться к митрополиту Геронтию, который постановил ведать монастырь князю Верейскому. Ростовский владыко, будущий автор послания на Угру, Вассиан апеллировал к великому князю, тот потребовал от митрополита отменить свое решение, но Геронтий не послушался и отступил только под угрозой созыва церковного собора.

Источники довольно дружно возлагают вину за нестроения на игумена Нифонта. «Се же все зло бысть отъ тогда бывшаго Кирилова монастыря игумена новоначалного Нифонта и отъ новоначалныхъ старцевъ, – отмечает летописец, – а старые старци, иже святаго ихъ монастыря постриженыки, вси съ слезами тогды молиша Бога, и пречистую Богородицу и великыхъ чюдотворцевъ Леонтия и Кирила, чтобы укротилъ Богъ брань, а им бы жити въ повиновании у своего святителя у ростовского архиепископа, как жилъ ихъ преподобный старецъ Кирилъ». Новый игумен Нифонт привел за собой в обитель у Белого озера многих своих споспешников, которые потеснили коренных обитателей монастыря, бережно хранивших нестяжательские заветы Сергия Радонежского и его любимого ученика Кирилла.

Кирилло-Белозерский монастырь. Художник А.М. Васнецов

Составитель Никоновской летописи, разоблачая зачинщиков смуты, прибавляет к «новоначальным черньцам» и неких «прихожих чмутов». По В. Далю, «чмутить» – сплетничать, ябедничать, переносить, смущать, мутить и ссорить людей. По данным Льва Филолога, Иосиф пробыл в Кириллове до 17 месяцев. Даже если агиограф ошибается, очевидно, что гость из Боровска пробыл на Белоозере срок весьма изрядный. Наш смиренный паломник находился в Кириллове в самый разгар споров о юрисдикции монастыря. С учетом тесных отношений, впоследствии связывавших Иосифа и Нифонта на протяжении многих лет, не приходится сомневаться, что беглый игумен с его неуемным темпераментом активно выступал на стороне своего кирилловского коллеги. Иосиф Санин, несомненно, входил в разряд этих самых «прихожих чмутов».