Текст книги "Кангюй. Бактрия"

Глава 3. День ужаса и скорби

Ранним утром при первых лучах солнца Аргей покидает отеческий дом, в воротах даёт наставления Лисандру:

– Никуда не выходить, дождаться обещанных угощений от друзей, открывай только на условленный пароль.

– Колесница Гелиоса, – отзывается сонный каллиграф.

Створка закрывается на засов, Лисандр остаётся в доме, Аргей в простых серых дорожных одеждах быстро шагает по мостовой квартала, выходит к главной улице столицы. Шум ног, перестук копыт, скрип повозок, мычание волов приветствуют Аргея. Едва ступив на широкую улицу, юноша ловко уворачивается от камня, пущенного не в него, но в старика-бактрийца, стоящего у стены. Аргей проворно отпрыгивает в сторону. Камень падает на мостовую квартала. Старик поднимает к небу резной посох. Тонкий посох – плохая защита. Следующий камень метается куда точнее предыдущего. Серый шар попадает точно в голову, сбивает островерхую шапку, на обнажённой голове седые волосы. Старик роняет посох, хватается за голову, прислоняется к стене. По щеке течёт кровь.

– Убирайся прочь, мерзкий ария! – звонким голосом орёт мальчишка лет одиннадцати, эллин, по дорогой шерсти белого гиматия – из обеспеченного сословия. – Это наши Бактры! Только наши! Только для эллинов! Бактры для эллинов! Ариям здесь не место.

– Здесь ариям не место! Это тебе, шепелявый старикашка! – Второй мальчишка, лет десяти, эллин, швыряет в беззащитного старика увесистый ком грязи из зловонной уличной канавы.

Грязь попадает старику в глаза, ком растекается по лицу, стекает на губы старика.

– Ха-ха! Тебе понравилось? – Метатель рад, язвительно смеётся, разливая злую радость по сторонам. – Молчит. Ему понравилось! Грязь вкусная? Сладкая как мёд? Ха-ха! Кушай-кушай, мне не жалко.

– Заполучи-ка оскорбление! – Ещё один камень ударяет жертву в бок, под ребро.

Старик вздрагивает, морщится от боли, молча сносит побои, пытается поднять с мощения сбитую шапку и оброненный посох.

– Ария поймал мой камень! – Третий камень, пущенный с силой в живот, повергает старика на мостовую.

– Ха-ха-ха! – Оба мальчишки гогочут что есть сил. – Старикашка наелся камней! Да ты настоящий пожиратель камней. Ха-ха! Вы только посмотрите на него. Вот забава. Живот ему крутит! – Новый приступ хохота. – Старый дурак, не объедайся. Меру в кушанье знай.

Израненный старик сидит, скрючившись, поджав под себя ноги, держась обеими руками за живот. Педагог наблюдает с удовольствием избиение бактрийца, стоя поодаль в стороне, с хрустом уминая красное сочное яблоко из завтрака детей.

– Может, мало досталось ему? А не хочешь ли добавки, старикашка? – Метатели камней намереваются собрать снаряды и продолжить побивание. – Подожди, не уползай, пирогов напечём для тебя.

– Эй ты, ойкет! – грозно обращается к педагогу Аргей.

– Вы ко мне обращаетесь? – Педагог блаженствует, кусает сочное яблоко, смахивает с серого неподшитого экзомиса капли яблочного сока.

– Да-да, именно к тебе, скотина говорящая!

Раб пугается, роняет яблоко, вытягивается в струну.

– Вздую тебя, ленивый! – угрожает Аргей, издали показывает кулак, решительно направляется к рабу.

Прохожие, то водоносы, торговцы хворостом и домашние слуги, спешащие с плетёными корзинами, полными снедью, оглядываются на разъярённого Аргея. Никто из них не желает оспаривать мнение македонянина из аристократического квартала. Мальчишки прекращают метание камней по неподвижной цели.

– Ты где должен быть, педагог? – Сделав три шага, Аргей останавливается. До педагога один прыжок. Но робкий раб не ищет драки.

– Хайре, добрый незнакомец, – приветствует педагог сникшим голосом Аргея. – Гиппей, Эрасинид, нам надо поспешить! – Раб хватает мальчишек за руки, опасливо поглядывает на Аргея. – Ребята, опаздываем в школу! Бежим!

– Ария, тебе повезло! Не уходи, мы вернёмся к полудню. – Мальчишки убегают, громко распевая на бегу, по-видимому, любимый пеан: – Македония и Эллада, правь народами вечно!

Аргей провожает взглядом троицу, вспоминает о жертве камней, приближается к уже сидящему старику, откидывает носком сапога в сторону круглый камень, снаряд для пращи.

– Что бы ты им ни сказал, тебе досталось незаслуженно, – сочувствует на койне юноша. – Глупцы те, кто поднял на тебя руку. Старость не повод для унижений.

Старик снимает грязь с лица, утирает губы, щурясь, смотрит снизу вверх на Аргея, перебирая губами, бормочет на койне:

– День ужаса и скорби.

На другой стороне улицы появляются родные старика, молодые мужчина и женщина, они жалобно причитают и плачут.

– Пойду я, старик, – говорит на бактрийском Аргей. – Тебе помогут. Мне надо к брадобрею за новостями.

Аргей покидает злополучное место. Удаляясь, слышит в спину пожелание на бактрийском:

– Да хранят тебя боги, благочестивый.

Приятно вернуться в отечество после долгой разлуки! Всё знакомо, и всё внове. Большой город и остался, как прежде, красивым и изменился в строениях. Словно драгоценными бусами продеты на нити церемониальной улицы общественные здания, раскрашенные изваяния на постаментах, гермы по углам кварталов, фонтаны, полные воды. Аргей привычкой старой узнаёт нарядную агору в статуях богов, храмы, полукруглое буле, крытое новой ярко-красной черепицей, вдали, в самом конце парадной линии, возвышается величественный холм со старинной многобашенной персидской цитаделью. Полис готовится к празднествам, здания на главной улице свежеокрашены, колоннады агоры в строительных лесах, между колоннами свалены груды мусора.

Миновав шумную агору в пёстрых толпах бойких торговцев, покупателей, клиентов, важных трапезитов, телегах, гружённых снедью, за ней испив воды у главного фонтана, оценив наряды и узорные шарфы сплетничающих девушек с амфорами в длинной неподвижной очереди за водой к священному источнику у храма Артемиды, восславив богов у каменных храмов Зевса, Аполлона, Гермеса, Геракла и Диоскуров, пройдя скучный архив с дорическими колоннами и библиотеку с бронзовой статуей Александра Великого, сидящего в походном кресле в нише при входе, уже приближаясь к стадиону Евтидема Первого, Аргей заметил и иные перемены: театр тщательно отремонтирован с фасада, окрашен в белое и красное, пышно убран флагами с изображениями богов и базилевсов, у цитадели заметно расширили площадь, на ней напротив пропилеи дворца базилевса поднялись два новых храма на едином постаменте.

Издали полюбовавшись неизвестными ему храмами, устроенными на восточный манер, с глубокими уступчатыми нишами, юноша в конце своей прогулки сворачивает к стадиону2323
  Стадион – беговая дорожка.


[Закрыть] первых поселенцев на пару тысяч зрителей, по форме напоминающему булаву, где рукоять – беговой стадий, места для зрителей и крытая дорожка, а квадратное навершие – палестра2424
  Палестра – спортивная площадка.


[Закрыть]. Утреннее светило, поднявшись над башнями крепостной стены, освещает лишь отчасти восточную сторону стадиона, отбрасывая тень на палестру и гимнасий2525
  Гимнасий (др.-греч. γυμνασία – упражнение, практическое знание) – воспитательно-образовательное учреждение в Древней Греции трёх циклов обучения (с 8 до 11 лет – мальчики, с 12 до 15 лет – юноши и с 16 до 20 лет – эфебы). Комплекс обучения в гимнасии состоял из общеобразовательных дисциплин и интенсивной физической подготовки. Физической подготовке уделялось большое внимание, и занятия ей начинали учебный день.


[Закрыть]. Над банями палестры нет дыма. Экседра2626
  Экседра – выступ, примыкающий к основному зданию, открытый во двор, в палестру. Служил для бесед, имел скамьи. В гимнасии в экседре проходило обучение чтению и письму.


[Закрыть] палестры на удивление пуста. Но у дома ближнего к палестре оживлённо – известный брадобрей принимает первых посетителей.

Заняв очередь к брадобрею, занятому мытьём головы клиента, Аргей, не узнанный владельцем заведения, решает продолжить прогулку в палестре гимнасия. За каменной стеной палестры слышно улюлюканье толпы. Пройдя через вход, Аргей застаёт начало состязания. В южной части палестры два кулачных бойца, как видно, хорошо знакомые собравшимся, сходятся в поединке. Зрители азартно заключают пари на исход боя. Лучшие места напротив бойцов среди колонн заняты, и потому Аргей обходит сидящих и доходит до края толпы, где расположились педотриб с детьми. Их три десятка, все первого цикла обучения, в возрасте предъюношей, с десяти до одиннадцати. Школьные занятия по борьбе отложены до окончания поединка. Педотриб и мальчики стоя наблюдают за кулачными бойцами.

Поединок, увы, скоротечен. Один из бойцов, громада мышц, неожиданно рушится от пропущенного прямого удара в висок. Раздаются разочарованные возгласы. От мальчишек – в них Аргей опознаёт двух метателей камней – потоком льются оскорбления. Взрослые зрители предлагают педотрибу «унять желторотых птенцов». Педотриб бездействует. Веселье мальчиков усиливается. Громада мышц оживает, поднимается, трясёт головой, молча выслушивает последнюю порцию гнусных поношений юнцов. Проигравшего сравнивают с «опавшим не вовремя фаллосом». Язвительный хохот мальчишек выводит из себя кулачного бойца.

Ярость проигравшего поединок обрушивается на победителя поединка. Вне установленных правил оконченный кулачный бой возобновлён. Подлым ударом кулака сзади в голову победитель отправляется прямиком в сидящих зрителей. Раненый теряет сознание, расставляет в стороны руки, сминает в падении зрителей. Опрокинутые зрители поднимаются, совместными усилиями переворачивают на спину победителя поединка, раздаётся крик «Шея сломана!», боец хрипит, сотрясается в агонии, из носа течёт кровь, из горла вытекает пена. Поверженный сникает, взгляд стекленеет, и вот, о ужас, ещё совсем недавно крепкий муж во цвете лет умирает от тяжкой травмы головы.

Безумная злость ищет выхода. Кулачный боец поворачивается в сторону смеющих детей. Стремительным рывком обезумевший оказывается напротив педотриба и вымещает злобу на нём, недоумевающем от увиденного. От мощного удара в челюсть педотриб падает на песок бездыханным. Кнут педотриба достаётся трофеем кулачному бойцу, и он, двойной, бросается в детей. Мальчишки прекращают веселье, от изумления замирают, побелев от страха, но гору мышц оцепенением не остановить. Удары ногами и руками обрушиваются на юных обидчиков. Мальчишки падают в разные стороны. Один из них убит. Двое не могут подняться. Трое, лёжа, тихо стонут, свернувшись в колесо. Нападение безумца стремительно и занимает краткие мгновения. Никто из присутствующих не успевает воспринять происходящее. Двое знакомых Аргею метателей камней устремляются прочь от кулачного бойца, чем привлекают его внимание. Один из мальчиков сжимает кнут педотриба. Безумец устремляется за беглецами.

Аргей первым приходит в себя и бежит за кулачным бойцом. Гора мышц настигает мальчишек, оказывается между ними, делает подножку одному, тому, что слева, а правого бьёт кулаком сверху по темени. Две жертвы падают. Безумец, оттолкнувшись от земли обеими ногами, прыгает и точно приземляется ногами на спину упавшего от подножки мальчика. Раздаётся треск костей и детский вопль боли. За воплем следует крик ликования кулачного бойца. Боец прыгает по телу поверженной жертвы. Аргей пригибается, хватает левой рукой горсть песка, правой вытаскивает из ножен подарок Апполодора.

– Эй ты, павший фаллос, посмотри на меня! – окрикивает Аргей во весь голос безумца.

Кулачный боец разражается криком ненависти, оборачивается к юноше и в тот же момент получает горсть песка в лицо. Не давая опомниться противнику, протирающему глаза от песка, Аргей заходит слева, атакует бронзовым ножом, нанося колющие удары в шею и горло. Три удара приходятся по шее, два в горло. Атака приносит результат, артерия перебита. Аргей отступает на десяток шагов назад.

Безумец кричит от боли, шагает к Аргею, хватается руками за шею, пытается зажать раны ладонями, истекает кровью, колышется-шатается от лёгких дуновений ветерка, обессилев, падает на колени в лужицу свой же крови, стоит на коленях перед противником, громко стеная от боли, смотрит на нож Апполодора неподвижным взглядом и наконец рушится ниц, испуская дух у самых ног юноши2727
  Известно не менее двух подобных случаев в античности. Так, в Астипалее в 492 г. до н. э. кулачный боец Клеомед в припадке бешенства растерзал шестьдесят детей в школе (Paus. VI, 9,6). Во многих полисах в результате схожих инцидентов законодательно было запрещено заниматься гимнастическими упражнениями в одном месте взрослым, подросткам и детям.


[Закрыть]. Капли крови стекают с бронзового лезвия, падают в песок.

Зрители окружают поверженного безумца и Аргея. Юноша приходит в себя, присаживается, склонившись над трупом, вытирает о него брезгливо нож, руки, с нагим ножом медленно поднимается. Толпа расступается перед юношей. Аргей оставляет палестру, никого не видя, смотря куда-то вдаль. Ему, уходящему, вслед несколько голосов запрашивают имя, звание, место проживания. Аргей, продолжая брести шагом нетвёрдым, пьяным, печально выдыхает:

– Аргей, сын Ореста… друг базилевса Селевка… македонянин.

Покинув палестру словно в забытье, почти выйдя на церемониальную улицу, Аргей ловит испуганный взгляд разносчика фруктов, вспоминает о даре Апполодора, убирает окровавленный нож в ножны, оглядевшись по сторонам, поворачивает в сторону отчего дома, утратив всякий интерес и к брадобрею, опрометью выскочившему при его появлении из цирюльни вместе с напомаженным клиентом, и к тем новостям, которые хотел разузнать. Шум улицы смолкает для Аргея, полис пустеет, горожане растворяются в пелене из слёз.

Юноша добредает до аристократического квартала. Вот и улица к родному дому. Аргей оглядывается по сторонам. Сторонится и пропускает телегу с амфорами вина. Старика-бактрийца нет. Снаряды для пращи забрали прохожие. Взгляд юноши находит в глубине улицы ворота дома и… троих незнакомцев, прислонившихся спинами к стене. Более на прямой улице нет никого. Аристократический квартал пребывает в запустении по причине отбытия многих жильцов в Индию.

– День ужаса и скорби не закончился, – шепчет под нос Аргей, находит под одеждами нож, решительно направляется к незнакомцам. – Отец, клянусь, ты не познаешь моего позора. О, дар Апполодора, не подведи в бою, как не подвёл в палестре.

При приближении к незнакомцам становятся видны их наряды, то прохудившиеся, непонятных выцветших цветов, с масляными пятнами, часто заштопанные, неподшитые экзомисы рабского сословия. Ойкеты при виде Аргея достают короткие дубины, нагло улыбаются. Юноша в ответ вынимает бронзовый нож и с ним бросается на незнакомцев. Не ожидали ойкеты встречной атаки. Улыбки сменяются растерянностью. Растерянность незнакомцев придаёт уверенности Аргею.

Нападающая сторона и обороняющаяся меняются местами. Двое рабов пятятся назад, прячась за спину самого крепкого из троицы. Он же, удивлённый, замахивается дубиной без намерения ударить, глупо угрожая, и получает удар ножом в живот. Аргей, не вынимая ножа из чрева противника, тянет бронзу снизу вверх, распарывая живот до грудины. Дубинка выпадает из рук ойкета. Раб оглушительно кричит в небо, хватается руками за живот, пытаясь удержать выпадающие кишки.

Подельники по разбою подаются в бега. Аргей спешит за ними, где-то позади него открываются ворота, раздаётся окрик Лисандра:

– Воры!

Ойкеты на бегу оглядываются, один из бегущих неловко оступается, цепляется ногой за выступ мощения, неуклюже падает плашмя. Лисандр, верно, заметив знакомые одежды Аргея, спешит нагим и безоружным товарищу на помощь. Аргей перепрыгивает через упавшего ойкета, настигает убегающего и колет без промедления ножом в ягодицу. Бегство остановлено, ойкет хватается рукой за рану, поворачивается к Аргею лицом, намеревается отбиваться от преследователя дубинкой, встречает короткий удар ножом по рёбрам. Ойкет многословно молит о пощаде, поминает имена богов, пятится, бросает дубинку, поднимает к небу руки, плачет. Нет, не разжалобить ему жертву засады. Аргей впадает в бешенство. Хватает левой рукой ойкета за экзомис на груди, крутит ткань, с силой тянет на себя. Хлипкий экзомис трещит, рвётся. Аргей срывает облачение с раба, разворачивает его спиной к себе, наносит ещё два сильных удара ножом по ягодицам пленного.

– А-а-а-а! – Три голоса ойкетов вопят одновременно.

Аргей оглядывается назад. Лисандр избивает упавшего раба коленями и ногами, держа за волосы голову противника. Раб с распоротым животом сидит у стены соседнего дома, обмочившись от болевого шока. Аргей тяжело дышит, пытаясь справиться с непослушным дыханием, сгибается вполовину.

– Ты ранен? – Лисандр бросает избитого ойкета, бежит к Аргею.

– Нет, я не ранен, со мной всё хорошо. – Аргей выпрямляется. – Лисандр, веди рабов ко мне в дом на дознание.

Аргей уходит к открытым воротам.

– А ты? А ты что будешь делать? – Обеспокоенный Лисандр хватает ойкета за шею, отвешивает тому сочные оплеухи.

– А я сменю одежды! Оденься. Простынешь, – выкрикивает в ответ Аргей, собирает три дубинки и исчезает с ними в проёме ворот.

Каллиграф гонит двух рабов в дом, связывает их верёвкой, выходит за третьим, тем, что уже лежит в лужи мочи и крови, но этот третий очевидно безнадёжен, утратил сознание, умирает от потери крови.

– Лисандр, помоги управиться с доспехом, – раздаётся из глубины внутреннего двора.

Каллиграф возвращается. Аргей при ксифосе, кинжале, в шлеме и со щитом-гоплоном. Торакс надет, но не стянут шнурами и застёжками. Лисандр берётся за дело оруженосца умело, доспех фиксируется точно по телу.

– У тебя гоплон полиса Гекатомпила! – Каллиграф читает надпись на щите. – На нём серебряный якорь Селевкидов. Здесь же Бактрия вокруг. Ты что, с якорем на обидчиков пойдёшь?

– И что с того? – Аргей проверяет оружие, Лисандр застёгивает поручи.

– Меня с собой возьмёшь? – Оруженосцу-каллиграфу не терпится принять участие в сражении. – А вдруг врагов будет там много? Тебя прикрою надёжно со спины.

– Нет, Лисандр, ты охраняешь дом. – Аргей не терпит возражений. – Развяжи им руки. Будут тащить того с кишками.

Каллиграф развязывает руки ойкетам, берёт дубинку в руки на случай нападения. Однако пленники безвольны, стонут, причитают, трогают раны и не намереваются биться с двумя озлобленными юношами. Аргей вынимает ксифос из ножен. Нагое железо готово пить кровь. Ойкеты устрашены, замолкают, встают на колени, закрывают глаза, заклинают жалостливо о милосердии.

– Не нужны мне ваши мольбы! Оглох я и ослеп. – Аргей являет жестокосердие. Ксифос указует в сторону умирающего. – Возьмите под руки распоротого друга, ведите меня к вашему хозяину.

Ойкеты встают с колен, плачут, хромают к лежащему, отрывают тело от земли. Кишки падают из живота наземь. Избитые и израненные нагие рабы тащат умирающего по улице, той самой улице, где ещё недавно поджидали Аргея для расправы. Светило поднимается над крышами квартала, любопытствует происходящим. Четверо мужчин петляют среди улиц Бактр. Позади них остаётся след крови.

Изысканный в простоте фасадов суровый аристократический квартал сменяется кичливым кварталом богатых граждан полиса. Жилые строения с коринфскими или персидскими колоннами на входе, разновеликими нишами с фигурками богов, героев, предков, яркими узорными росписями на стенах и воротах, торопятся явить прохожим благополучие владельца. Рабы останавливаются у крепких еловых ворот со свирепым ликом горгоны Медузы. Творение художника на досках великолепно. Если бы не утро, то можно было бы и испугаться. Змеи в причёске кажутся настоящими и живыми. Их глаза блестят, а раздвоенные языки шевелятся. Впрочем, настоящий ужас происходит не на досках.

– Пришли. – Избитый ойкет сбрасывает труп к воротам.

Товарищ раба, раненный в ягодицы, напротив, полон сочувствия к умершему. Страдая от мук, оттаскивает труп к стене дома. Аргей хватает избитого ойкета за волосы, стучит-мозжит головой раба что есть силы в ворота.

– Не бейте меня, прошу! – Раб пытается вырваться из хвата Аргея, но гоплон торцом больно бьёт по рукам. Кровь ойкета оказывается на якоре Селевкидов. – Хозяин, откройте побыстрее, не то он меня убьёт! Оха-хо-хо!

За воротами шум.

– Наглецы, вы поплатись за вторжение! – гневается мужской бас. – Это дом Стасиппа, сын Хармина! Влиятельный эллин…

Ворота отворяются. Аргей тут же швыряет живых ойкетов одного за другим в открытый проём. В воротах три мужа разных возрастов, от двадцати пяти до сорока, разного сложения, от худощавого до дородного. Юноша обнажает ксифос, обращается сразу ко всем троим:

– Кто из вас хозяин этих наглых ойкетов?

Мужи замечают окровавленный труп с распоротым животом и выпущенными кишками.

– А-а-а-а! – истошно вопят встречающие, разбегаются по разным сторонам внутреннего дворика.

– Постой же, подлый трус! Где честь твоя? – Аргей устремляется за дородным господином. – Ну так сразись со мною сам, не через ойкетов!

– Спасите! Убивают! Спрячь меня! – орёт кто-то истошно из кухни, слышится падение посуды, женский визг.

Страх придаёт сил беглецу, хозяин дома подбирает полы длинных платьев, шуршит дорогими тканями, стремительно, по-мальчишески перескакивая через ступеньки, поднимается по лестнице на второй этаж дома. Чёрная тень выбегает из женской половины дома, преграждает путь Аргею. Незнакомка скидывает вдовий платок, выставляет по сторонам руки. То дева лет девятнадцати, роста среднего, эллинка, красивая в правильных чертах лица, чёрные густые волосы уложены в сложную причёску. Ксифос упирается остриём в девичью грудь.

– Сразись со мной, Стасипп! – выкрикивает гость в спину убегающему дородному мужу. – Я Аргей, македонянин, сын Ореста!

Юноша зол, смотрит на защитницу хозяина исподлобья, пытается обойти то справа, то слева незнакомку, но дева в чёрном отчаянно смела, перед оружием не трусит, смотрит прямо в глаза Аргею и всякую попытку обойти её решительно-упрямо пресекает. Гость в нарядных доспехах полиса Гекатомпила подвергает поруганию хозяина дома.

– Стасипп, ты подлец! Стасипп, ты мерзавец! Только деньги умеешь пересчитывать, дрянь? Где ты, безродная крыса? Не прячься! Появись же наконец, Стасипп! Забудь про богатство, вспомни про честь! Возьми оружие в руки. Я здесь, враг смертный, стою у твоего алтаря. Мечтал меня унизить? Вознамерился лишить македонянина гордости на пороге отеческого дома? Ты мой, Стасипп! Страшись, бесстыдный меняла. Вернусь я за тобой. Смешаю тебя с грязью! Вырву сердце из твоей груди. А есть ли у тебя душа, богач? Ведь чести нет у тебя!

Громкоголосые поругания остаются без ответа. Благоприятный момент для поединка чести упущен, хозяин дома скрылся в комнатах второго этажа, на шум сбегаются соседи. Но понапрасну ожидает появления оскорблённого хозяина Аргей, противник уклоняется от вызова. Со второго этажа не доносится шум приготовлений. Бранная ярость медленно угасает. Разочарование овладевает юношей. Аргей недовольно шумно выдыхает, произносит негромко зло «День ужаса и скорби», вкладывает ксифос в ножны, обменивается долгим взглядом с незнакомкой, словно бы прощаясь с достойным противником, и покидает гордым враждебный дом. Толпа соседей безвольно расступается перед гоплитом Гекатомпила. Второй раз за долгое утро никто не пытается Аргея остановить или разоружить. Позади него, лязгающего железом, раздаётся горький плач, то ойкеты Стасиппа оплакивают павшего товарища.

В то же самое время.

Кома лаой базиликой, в трёх днях пути от Бактры

Ещё глубокой ночью две тысячи сирийских мужей, облачённых в доспехи, при гоплонах, с кинжалами и ксифосами скрытно окружили процветающую кому в шесть сотен крепких в хозяйстве домов. Одноэтажные, без окон, глинобитные дома комы с плоскими крышами образовали вытянутый прямоугольник с огороженным загоном для скота по центру селения. Небольшая речка пересекает кому посередине, протекая с севера на юг. Кома издали ночью походит на крепость, так близко располагаются дома по периметру друг к другу. А она и была бы серьёзным укреплением, если бы не государственный запрет на возведение окружных стен для ком лаой.

Гиппомах обращается к Алкету и Эакиду:

– Утро уходит, достойные мужи. Пора действовать. Три отряда давно готовы. Чего мы медлим?

– Надо было ночью на кому напасть, как прежде трижды поступали. – Хармид поддерживает Гиппомаха.

– Эта кома очень подозрительная. По донесениям из соседней катойкии, склонная к мятежу. – Магистрат Эакид проявляет привычную осмотрительность в делах.

– После убытия Деметрия с армией катойкии обезлюдели, лаой два года не подчинялись чиновникам. Отказывались работать на земле базилевсов. – Алкет указывает рукой на центр комы. – Лаой знают о нас, никто из них ни ночью, ни на рассвете не покинул домов.

– Ну да, и скотину не выгнали на выпас. – Хармид соглашается с Алкетом. – Затаились за стенами.

– Конечно, знают о нас. – Гиппомах ухмыляется. – Будем их бояться? Уходим прочь?

– У нас полторы тысячи лаой. – Эакид поджидал предложение стратега, радостно обращается к стратегам Маргианы: – Повернём на Бактры?

– Не мне решать, когда и где остановиться. – Гиппомах криво улыбается. – Приказывайте, магистраты, и я отзову воителей.

– Нет! – возражает Алкет. – Расчёты мои безупречны, и ты это прекрасно знаешь, Эакид. Тех рабов, что набрали, не хватит для скорейшего завершения работ. Нам нужно ещё найти с тысячу рабочих рук.

– Идём на приступ комы? – Спокойный внешне Хармид не трусит, вынимает ксифос из ножен.

Магистраты молчат в раздумьях.

– Повремени, стратег, с железом. – Эакид оглядывается по сторонам. Магистрат явно не желает битвы.

– Бежать объятым страхом от лаой? Ещё одним грехом прибудет мне! Не умер я в Маргиане, так вот теперь умру в Бактрии от стыда. – Хармид не думает расставаться с нагим ксифосом. – Магистраты, скажите мне, бывшему эпарху катойкии, что будет после нашего мирного ухода? – Не давая времени на ответ, рассудительный Хармид степенным тоном держит речь: – Это не моя страна, моя страна – Сирия. Это ваша Бактрия. В каких-то пяти днях пути от столицы лаой не признают власти базилевса? И так установилось уже как два года? Ваши лаой с вашего попущения два года пользуются свободой? Следовательно, после нашего ухода лаой будут окончательно свободны? Ведь они видели нас, македонян и эллинов Маргианы, при оружии, готовых к осаде комы. А потому, увидев нас, отказавшихся от штурма их комы, лаой определят нас, сирийцев, в ничтожных трусов, убоявшихся их гнева. Лаой наберутся наглости и поднимут мятеж и в других комах? Отложатся от Бактрии лаой? Так вы расплодите разбойников по округе. Но хорошо, пусть будет так, ведь это не моя страна. А как быть с ними? – Хармид указывает на толпу людей с дорожными сумами. – Полторы тысячи лаой, которых мы собрали в трудах по исполнению соглашения, имеют глаза. Вы сомневаетесь? Посмотрите на них – они не слепы. Как только повернём на Бактры от этой дерзновенной комы, пойманные лаой утратят страх пред нами, разбегутся ночью по домам. Скажите мне, магистраты, зачем мы с вами подписали договор, если вы не даёте нам, сирийцам, возможность его выполнить?

– Друг базилевса унизит нас многими поношениями. Лишит нас обоих звания стратега. Вельможа призовёт богов, во всеуслышанье проклянёт предателей общей клятвы. – Гиппомах белеет от гнева. Бьёт себя по груди кулаком. – Это будет страшное унижение. Я не смогу пережить прилюдного позора. Наложу на себя руки.

– Помним мистерии друга базилевса, ибо посвящены им в сокровенные таинства Диониса, мисты мы из фиаса Диониса Селевкии-на-Тигре, – совсем неожиданно поминает культ вечно молодого бога Хармид. На недоумённые взгляды Алкета и Эакида Хармид поясняет: – Стратег Гиппомах прав. Отступив от этой комы, предадим не только договор и клятвы, но и надежды нашего лучшего товарища, жреца и гегемона отряда, спасителя нашего Аргея, сына Ореста. Наложу и я руки на себя.

Магистраты Бактр не выдерживают давления двух стратегов Маргианы.

– Идите на штурм. – Раздосадованный Алкет сдаётся первым, поднимает над головой жезл власти. Трое мужей смотрят на Эакида. Магистрат, помедлив, нехотя, со словами «Увещевать строптивцев железом» поднимает свой жезл.

– И ради вот этого дозволения… – Гиппомах громко язвительно смеётся, – …пролить кровь каких-то наглых лаой… я протоптался всё утро без дела! – Стратег воздевает руки к небу. – Арес, чтимый покровитель воителей, даруй нам триумф!

Богу войны приносится жертва. Белая коза закалывается жрецом. С молитвами заднее бедро жертвы сжигается на ритуальном костре. Сальпинга заливается приказом «В атаку!». Три отряда сирийцев распевают пеаны, одновременно идут на приступ комы. Стратег Хармид приказывает пригнать на близлежащий холм полторы тысячи пленных лаой, собранных из других ком, выставляет вокруг холма охранение из четырёх сотен гоплитов резерва, сам же отбывает к отряду, атакующему с юга. Стратег Гиппомах возглавляет атаку с севера и востока. На попечении резерва запад и пленные лаой. Магистраты остаются с резервом, простыми свидетелями.

На плоских крышах домов появляются мальчишки с пращами. Их с сотню. Юные пращники неумело, как только могут пастухи, метают речные камни в наступающие отряды. Кома принимает неравное сражение. Теперь более ни у кого нет сомнений – прольётся людская кровь. Меж тем неумелые камни всё же берут не умением, но числом, ранят нескольких воителей. Их, стонущих, выносят к холму. Сирийцы впадают в безумство при виде убывших товарищей. Сальпинга не смолкает в призывах. Три отряда с шага переходят на бег.

Отряд Хармида опережает прочие отряды и первым врывается в кому. Среди узких улочек комы бывший эпарх катойкии встречает сопротивление лаой, у хлипких баррикад из пустых телег завязывается бой. Бой глупый и неравный, то ксифосы умелые и секиры проворные противостоят домашним топорам-серпам-мотыгам, дротикам охотничьим и камням. Русло неглубокой речки позволяет отряду Хармида обойти с тыла баррикады. Окружённые баррикады заливаются кровью обороняющихся. Стратег захватывает первые дома, его сирийцы убивают мальчишек, застигнутых с пращами. Храбрость или трусость не дают обороняющимся избавление от смерти. Там, где прошли сирийцы Хармида, остаются только трупы. Беспощадность атакующих устрашает лаой, более никто из них не пытается сражаться. На крышах ликование, сирийцы потрясают над головами трофейными дротиками и без заминки метают их в отступающих.

Гиппомах с запозданием вступает в рубку с лаой, теснит их, в натиске опрокидывает, преследует отступающих, быстро прорывается по руслу речки к загону со скотом, рушит ограждение, гонит скотину прочь из комы. То перелом короткого сражения, лаой, завидев утрату скота, своего главного богатства, сдаются на милость победителям. Хармид лично выводит из комы какого-то пленного, высокого, крепкого мужа лет тридцати, возможно, предводителя рода или комы, срывает с него головной убор, ломает посох с черепом горного козла, ставит раненого на колени и разрубает тяжёлой секирой с головы до пояса на две половинки. Труп продолжает стоять на коленях. Стратег толкает ногой в спину разрубленное тело. Казнённый рушится ниц головой в траву. С холма раздаётся многоголосое страдальческое «ох!».

Всех, кто оказывал сопротивление, был пойман с оружием в руках или просто хулил непотребными словами во время штурма, сирийцы казнят в пустом загоне для скота. Некоторых убивают после жестоких терзаний. Так погибают главы семей комы, а с ними и семеро особо активных в рубках подростков. Убито при приступе около трёх сотен лаой, среди них и старики, и дети. У сирийцев убыло одиннадцать мужей, раненных камнями.

Кровь павших повсюду: на стенах домов, на крышах, на воротах, в узких переулках между строениями, в загоне, на шкурах животных, кровь и в речке. Скорбный плач поднимается к небу, тысяча разновозрастных женских голосов оплакивает печальные утраты. Пленные лаой на холме рыдают молча. Дерзновенная кома пала. Сальпинга трубит «Победа».