Текст книги "Дорога. Записки из молескина"

– Министр экологии, – говорит Меэйлис.

Она подкатила свой огромный чемодан к стойке регистрации, легко подняла его, опустила на весы и почти вприпрыжку побежала на посадку. Министр экологии Эстонии.

Кстати, в этом году Таллин по чистоте воздуха признан первым городом Европы.

Плюс чистота на улицах – садись, сиди, ложись, лежи, отдыхай. Почти все время шли дожди, но мои сандалии новые остались чистыми абсолютно, чуть стерлась кожа от прогулок по брусчатке.

* * *

Часто у меня бывает так, будто я стою сбоку, с краешку, как будто меня здесь нет. И я смотрю собачьими глазами на эту жизнь со стороны. И сама становлюсь прозрачной, и меня никто не видит. Я делаюсь абсолютно невидимой, и люди проходят сквозь меня, не замечая.

Что я тут делаю? – такое иногда возникает ощущение. И я стараюсь уйти, убежать, спрятаться и уже где-нибудь в норе полностью отдаться страданиям и слезам, что я здесь чужая и никому не нужна. Это очень страшно, это очень больно, когда сквозь тебя проходят.

А вот на базарчике рядом с таллинской ратушей я вдруг почувствовала себя живой, радостной, вдруг поняла, что я тут делаю, почувствовала себя частью этого доброго и веселого карнавала. Шляпки мерила, к сувенирам приценивалась, с продавщицами разговаривала, под музыку пританцовывала. И вдруг стала замечать людей прозрачных, с остановившимися лицами «что-я-тут-делаю», людей, сквозь которых проходят как сквозь туман. Людей, чье время рассеивается у меня на глазах и уходит, уходит. Смотрела им прямо в глаза, отвлекала прикосновением легким к плечу или локтю, будила, приводила в чувство… И на их вопрос «Что мы тут делаем?» отвечала четко, прямо и ясно:

– Радуемся!..

А они говорили, скукожив мордочки:

– Хм… Марципаны… Да разве это полезно? Для печени там, для кожи там, для сосудов там… Разве это полезно? Для организма?

Да, отвечала, полезно.

Марципаны. Веселые лакомства ручной работы. Для чего они? А ни для чего, так, исключительно для радости, чтобы минуту или две поудивляться жизни. Марципан. Штучка такая забавная, про детство. Из детства. Для детства. Пингвин. Машинка. Сердечко. Зайчик. Хочешь – ешь, хочешь – играешь, хочешь – любуешься. И то, и другое, и третье – чистое наслаждение. Бесцельное, ребячье, очень-очень полезное…

* * *

Времени было мало. Мы попросили у организаторов полчаса, забежали в «Viru», гигантский торговый центр, и за семь минут купили мне дивные синие, к концертному платью, маленькие, ну прямо как игрушечные, туфельки.

Водитель, увидев нас, не поверил своим глазам:

– Эээээ… Купппылы?

– Да.

– Эээээ… Туфлы?!

– Да-да…

Водитель долго молчал, но напряженная спина красноречиво говорила о том, что он озадачен. А потом все-таки не выдержал. И на светофоре, пока стояли, повернулся к нам всем корпусом и уточнил:

– А мерылы?! Туфлы? Или так-к-к купылы?

* * *

Опять афтерпати. Уже после концерта, в котором участвовала сама. Афтерпати в армянском ресторане. Хозяин – Миша. Его в ресторане нет, но повсюду чувствуется его присутствие: в домашней атмосфере, в поведении официантов – дружеском, как будто знают тебя сто лет и ты наконец пришел, в блюдах армянской кухни, приготовленных по-домашнему, в запахах чистоты и уюта.

– Ты хочешь покушать этот вкусный баклажан? Хочешь? – Тебе приветливо заглядывают в глаза. – Покушай, только возьми зелень – стой, стой, вот, зелень, а теперь кусай… Ну?! Вкусно?! А?! Давай, кушай-кушай хорошо.

Миша, Миша. Он нанимает повара и в начале испытательного срока взвешивает его. Через два месяца, когда оканчивается испытательный срок, когда вроде бы понятно, что повар старался и справлялся со своей работой, он, этот повар, просит надбавки к зарплате. Миша ставит повара на весы. За испытательный срок, за те два месяца повар поправился на 12 килограммов… Надбавки не будет. Это мои 12 килограммов – разводит руками Миша.

Последний вечер в Таллине. Естественно, афтерпати. Одесситы в армянском ресторане.

Вдруг кто-то из наших туристов, уже во хмелю, залез на эстраду, вырвал в непродолжительной схватке с музыкантами микрофон и заголосил:

– Мурка! Ты мой Мурёоооночик!!!

Ай-ай-ай… Мы переглядываемся. Как-то неловко.

Вдруг ясный, четкий, поставленный голос известного, любимого всеми артиста Р. К. Голос прорезает шум гостей и громкое фальшивое «Оц-тоц!», и мы слышим:

– КАВАРАДОССИ ДАВАЙ!!!

* * *

Экскурсия. Наш гид Самуил, профессор кафедры истории Таллинского университета, тягает нас по булыжным мостовым и поет осанну своему городу. Слушать его – наслаждение. Мы трусим за ним с детским любопытством по старому городу, благополучно пережившему столетия и сохранившемуся вопреки времени. Он заставляет нас задирать головы на крыши и флюгера, приседать и рассматривать как под микроскопом фрагменты средневековой мостовой.

Мы подымались вверх по узким улицам и спускались под старые мосты, касались древних стен храмов, которые и по сей день охраняются тенями монахов-доминиканцев, убиенных представителями папы римского. Мы слушали пряные, настоянные на времени истории и легенды о героях и королях, о легкомысленных прожигателях жизни и богобоязненных целомудренных девицах, о том, как, кто, для чего, и для кого, и в честь кого строил эти соборы, храмы, башни, целые улицы. Самуил рассказывал о них всех в таких подробностях, с таким уважением и в то же время с мягкой доброй иронией, как будто кого-то из них знал лично, как будто был тогда там, кому-то в толпе таких же, как он, горожан кланялся при встрече, кем-то любовался и не мог отвести глаз, кого-то даже похлопывал по плечу и поднимал с ним рюмочку за долгое существование гильдий и братств, – рассказывал с таким жаром, как будто сам состоял в них.

А после экскурсии Самуил повел нас в ресторанчик, и там мы ели драники с соленым лососем и чесночным соусом. Чесночного соуса было много. Мы его ели с лососем, с драниками, с черным хлебом, с белыми булочками…

Хороши же мы были в выделенном нам той же мэрией «лексусе», когда по-драконьи дышали на интеллигентного нашего водителя чесноком и рыбой.

Вкусно было. И очень весело сидеть в компании Самуила, его жены и в компании одесситов, которые продолжали и продолжали задавать Самуилу вопросы.

* * *

Думаю, мы – эта наша компания: М., В., Л., А., Б. Н. и я, мы, прожившие неделю в жестком ритме вместе, в одном доме, теперь после поездки в Таллин запросто могли бы попроситься на необитаемый остров, например, играть в последнего героя. И выиграли бы! А чё? Я знаю, что если будет конкурс на «съесть толстых серых червяков с черными глазами», то мы все разделим этих червяков поровну, нет, В., и Б. Н., и А. возьмут себе больше, чтобы мы, девочки, поменьше мучились. И мы все, глядя друг на друга, мужественно сожрем эту пакость.

А если будет конкурс на красоту, то М. со своим безупречным вкусом выберет туфли, наряд, посоветует прическу, Б. Н. придумает веселые слова для выхода, я отрежиссирую этот выход, А. сыграет Караманова так, что дух у всех перехватит. Л. будет горячо поддерживать, угощать, поить водой (запросто отдаст свою, ну на нашем же острове наверняка будет мало пресной воды). Да, Л. будет очень сопереживать и активно помогать всем, носить костюмы, следить за порядком, а перед самым выходом претендента на мисс или мистера Острова, выдвинутого от нашей сплоченной группы, она, то есть наша Л., придумает что-то такое, чего ни у кого и никогда не было. А наш В. все это талантливо снимет на свою камеру, поставив ее на штатив, который мы чуть не потеряли, но потом оказалось, что мы забыли его в армянском ресторане. Хоть не были пьяные, а просто устали и потеряли бдительность. (А что, вот недавно премьер-министр Англии ребенка в пабе забыл. И тоже вернули, слава богу.)

Ну а потом, чем черт не шутит, мы уже потренируемся вместе – и в космос. А пока поездим по нашей планете.

«Жииииизнь – кибитка кочеваааая. Песня вдаль несет…»

* * *

В самолете мы с Л. опять были очень заняты – мы боялись. После бесконечных полутора часов заячьего страха мы наконец приземлились в Борисполе: жара, суета, горластые болельщики «Евро-2012». А мы расслабленные, мы спокойные, мы еще в куртках и свитерах, мы из Таллина.

Я попрощалась со всеми нашими, заторопилась и тут же села в автобус, идущий на железнодорожный вокзал. И вот я еще в вежливом Таллине, я еще не отвыкла, а меня уже пихают, рядом со мной бухается большой рыжий швед-болельщик. Очень большой и очень рыжий. Нет, я к рыжим с большой симпатией, но он же сел мне на колени! Он сел, расставил внаглую свои обтянутые ярко-клетчатыми шортами ноги, навалился мне на плечо и захрапел. От него пахло сладкими амбровыми духами и водкой. Сильно, одуряюще. Как в рекламе – «аромат соблазна, который сводит с ума». Да, этот запах меня сводил с ума, да, у меня был соблазн – врезать рыжему по шее, выпихнуть его из автобуса. Я не поддалась соблазну – я просто разревелась. Слезы неконтролируемо текли по моему лицу. Диссонанс! Я-то душой была еще в прохладном Таллине, а тут на моем плече жарко по-хозяйски дрыхла косматая огненная голова. Рыжий поднял башку и спросил по-английски:

– Ты плачешь, потому что Украина проиграла англичанам?

– No.

– Ты плачешь, потому что я – рыжий?

– No.

– А почему ты плачешь?

– Я плачу, потому что мне тесно, неудобно, жарко. И ты занял слишком много места.

Швед заерзал и сделал вид, что подвинулся.

Автобус тронулся, я продолжала лить слезы. Меня ужасно раздражали всякие мелочи – скрежет старого автобуса, жара, сквозняк, хихиканье юных дурочек с подвыпившими мальчиками в футболках «Дякую Боже, що я не москаль». Говорят, если человека раздражают мелочи, у него тут же начинаются крупные проблемы.

Уже на вокзале я обрушилась на милиционера, почему он грубит, хамит и воротит морду в центре Европы практически. Потом отмахнулась от молодого попрошайки, крепкого, наглого, с полным набором рук, ног, глаз и прочего. Потом спросила у проводницы, почему не убран вагон, почему она так неряшливо одета – ведь столица же, ведь чемпионат же. И почему в вагоне такая жара. Ведь лето же! Ведь XXI век же! Почему в Эстонии могут, кричала я, обычные эстонские проводницы, нарядные, вежливые, а у нас – нет?! Выйдя из вагона и сев в машину, наорала на своих, которые меня встречали. Когда есть ограничение скорости, орала я, надо сбавлять скорость! Почему в Эстонии сбавляют, а мы – нет?! Почему в Эстонии соблюдают законы, а мы нет? Почему?!

Почему всё?

* * *

В последний наш вечер в Эстонии мы ехали вдоль моря. Оно, это эстонское море, такое же спокойное, неторопливое, как и жители побережья. Мы видели, как оно спокойно, доверчиво дышит и укладывается спать на ночь, мягко укачивая большие лайнеры, рыболовецкие суда, маленькие лодки…

Так же обстоятельно и не спеша в море опускалось исполинское солнце, багряное, мрачноватое, уставшее…

– Закат, госсспода! Закат! – объявил известный эстонский режиссер Э. Т. – Исполняется специально для наших гостей из солнечной Одессы! На добрую память. На долгую и верную дружбу!

Солнце долго пыхтело, умащивалось, копошилось, переваливалось то на бок, то на спину, недовольно колыхалось в воде и, наконец, мягко выдохнуло теплым и утонуло.

Солнце исчезло, но темней не стало. Началась выходная партия Белой Ночи. Исполнялась она тоже исключительно для тех, кто прощался с Эстонией. На добрую память. На долгую верную дружбу…

* * *

В процессе написания этттой главы мой компютттэр научился автоматттычески утраываттт букву «т» во фтором, трэтттьем и заключитттелном слоге слова. А так же приглушаттт свонкийэ согласныйэ свуки…

Попутчики

Помню, мы ехали…

…из Черкасской области от одного деда к другому, в Одессу. И я была безумно счастлива – лето, каникулы, меня везут одну, Танька у бабушки осталась в Черкасской области, впереди Одесса, дед, Илюшка и его девушки, театры, прогулки, зоопарк, где знакомая лама, похожая на Берту, бабушкину сестру, море.

И вот мы сделали пересадку в Вапнярке, там мы были два часа, в этой Вапнярке, пыльный, жаркий городок, но в нем был просто восхитительный книжный магазин, и я бегала по нему как ненормальная, мне было 11 лет. И я хватала книги и ныла: купи-и-и-и, купи-и-и… И мне покупали без ограничений все, что я хватала. И еще что-то, о чем я еще не знала, что это тоже хорошие книги. И потом продавщица, увидев такую страсть в моих глазах, вытащила из ящика своего стола еще книги, отложенные. И одна из них была «Дневник Анны Франк». Но мама сказала, что она купит эту книгу, но на потом. Не на сейчас. Тогда, я помню, купили сказки Биссета, книгу из какой-то серии «Непознаваемое, загадочное». Ой, какая это была книга! Лингвострановедческий словарь «Британия», огромную редкость, и еще много хорошего, не помню что.

Когда мы сели в поезд, я все книги собрала к себе на колени. И потом я стала клянчить у мамы свои очки, у меня их отбирали, потому что ограничивали чтение, ко всему я должна была пройти обследование у профессора Кальфы в Одессе. Покопалась в новых книгах, порассматривала, полистала. А напротив на деревянное сиденье из мелких реек подсел к нам сухопарый седой интеллигентный человек, молчаливый. Он из-за газеты наблюдал, с каким бешеным аппетитом я рассматриваю книжки, просто наслаждался. Очки мне дали. И я стала присматриваться к Анне Франк, посмотрела фотографии… И наконец после долгих колебаний мама решила, что уже наступило ПОТОМ. Мне уже можно ее читать? И тогда этот дядечка улыбнулся и сказал:

– ВАМ уже можно читать все!

И мама не возразила. И я тогда улеглась на сиденье, а он подложил мне под голову свой элегантный серый пиджак. И я читала. К слову, начала читать советской пионеркой, а закончила читать – настоящей дедушкиной еврейской внучкой. Я все разгадала и почувствовала просто за те пять-шесть часов, что мы ехали. И очень стеснялась плакать. И этот дядечка видел. И на остановке он вышел и принес мне такую палочку, на которую были привязаны гроздья черешни, початок черешневый. Я почти ее не ела, эту черешню, так было мне горько и совершенно непонятно. Мне непонятно сейчас еще больше…

Двое

Вхожу в купе. Пара, такая странная, какая-то несовпадающая. То есть, когда муж и жена, когда люди давно вместе, видно их общее спокойное поле… А тут другое – между ними тревога, искры. Он похож на отсидевшего бывшего интеллигента. Довольно потрепанный, моего возраста, но сер лицом. Она – бойкая фальшивая блондинка, с лицом обиженной продавщицы.

Когда он открывает пластиковую коробку с заботливо уложенными бутербродами, открывает термос с кофе, блондинка заявляет, практически декламирует, закатывая глаза:

– Даже не доставай. Я это ни есть! ни пить! не буууду.

Он послушно прячет коробку в сумку и начинает жевать жареные отбивные и вареные яйца, которые она уверенно выложила перед ним из своего пакета.

Затем она выходит куда-то, и он воровато шепчет в телефон:

– Ну, я поехал. Закрывайтесь там. Буду звонить. Не волнуйся, я скоро приеду. Целую. Да. Хорошо. Целую. Да. Целую.

Входит блондинка. Смотрит на него с подозрением. Достает мобильный, набирает номер и громко, уверенно, строго:

– На английском был? Ага… На тренировку идешь? Умгууу… так, ну, слушайся бабушку. – Потом долго молчит, слушает. Из телефона – детский голос с просительными интонациями. Она отвечает: – Можно, но недолго. Кто тебя встретит? Бабушка так далеко ехать не может, ты что, не понимаешь? Чтобы к семи часам вечера был дома, понял?

Они вежливо попросили меня выйти, переоделись. Когда я вошла, они молча лежали на своих полках. Ничего не делали. Молча лежали и думали каждый о своем.

В Киеве вышли. Она впереди, по перрону, красиво идет, ноги длиннющие, слегка покачивая бедрами. Потрепанный следом с багажом, суетливо.

Все в их жизни можно угадать или додумать. Вся их жизнь за несколько часов от Брянска до Киева. Их тайна, их ложь, вранье – семьям, друг другу – все как на ладони.

Лянка

Прекрасная румяная молдаванка Ляна-Ленуца ехала из Москвы, куда возила «яблъаки симиреньк». То есть яблоки Семеренко.

Молодежь в молдавских селах уже совсем не говорит по-русски. Так только, чуть-чуть.

Говорит Ляна:

– Жёльтинькии-жёльтинькии. Так брали гарашо, – напевно-нежно звонко рассказывает Ляна. – Жёльтинькии-жёльтинькии!

– Как же желтенькие, Ляна, что ты обманываешь? Симиренко же зеленые. Всегда зеленые.

– Ээээ, нееет, – качает пальчиком Ляна, – у наз ы жёльтинькии, патамужта яблъака долъго сиделъа на дерево. А патом я ставилъа их на темная место. Такая подвал ы… как дом ы, белила стеньк, чиста – там яблъака сидеееелъа, ждаааалъа. Вот ехала в Москве, всё чиста прадала.

– Так вот стояла на рынке и продавала?

– Ну! Три узбеки пришел, яблака куууушал, денги даваал и забрал все. Или танжик. Ни знаю. Ну такая… Эта… А! спомнила – китаиц!

Соседи

Не очень я любила в детстве учителей. Вернее, не то чтобы не любила, скорее, боялась. А если что действительно не любила – так это химию. И вот, когда я еще ехала на вокзал, то думала вслух, хоть бы какая-нибудь учительница со мной в купе не оказалась. Со стажем. Хоть бы не учительница. Допросилась. В купе сидела строгая дама. Учительница. Мало того – учительница химии. Которая ехала в Киев, а из Киева должна была лететь в Австрию к своему сыну, который там работает великим ученым. Именно так она сказала, эта учительница химии по фамилии Оса. И ее муж ехал тоже. По фамилии Ос. Так они представились. Она: Имя Отчество Оса. Он: Имя Отчество Ос.

Я помаялась чуть-чуть. Ну и сразу спросила. Обычно я спрашиваю все, что мне непонятно, сразу – а чего мучиться, голову ломать.

– А почему, – спросила я, – вы – Ос, а супруга ваша Оса? Вы, – поразмыслила я и добавила, – из Литвы?

У меня друзья там в Шяуляе живут, и у них фамилии тоже меняются в зависимости от пола и матримониального статуса, замужем, например, женщина или девица. Думаю, может, эти химики, родители великого ученого (тоже, по-видимому, по фамилии Ос), как-то замысловато перевели свою литовскую или какую там фамилию и так себя называют, следуя традициям своих литовских предков.

– Нет, – строго прервал мои размышления Ос, – просто если вы учились в школе, то должны знать, что есть женский и мужской род, поэтому моя супруга Оса, а я, поскольку мужчина, – Ос, – так сказал Ос и поджал губы.

Я пристально смотрела ему в лицо, пытаясь угадать, шутит ли он, и ждала, что вот жена его сейчас как прыснет, как рассмеется!

И жена его, Оса… Нет, она не прыснула, не засмеялась… Она кивнула.

«Оооо… – подумала я, – Оооо… О, сколько нам открытий чудных…»

Хорошо, что ехали ночью. Хорошо, что Осы выходили в Киеве. Хорошо.

А еще – интеллигентный такой с нами ехал и юный. Эколог по профессии. Какой-то потерянный. Одинокий. И носки разные. Один черный, другой темно-серый. Точно, одинокий. Молчал-молчал в задумчивости и говорит вдруг человеческим голосом, указывая в окно, вот посмотрите, раньше вдоль железной дороги росли полевые цветы. Росли-росли, кивает эколог головой, а люди их срывали, срывали. И потом еще эти тяжелые металлы на железной дороге… И все цветы исчезли. Потому что нельзя, понимаете, нельзя срывать цветы?! Он прямо взрыднул и посмотрел на меня.

А я на него тоже смотрю, на этого милого, немного чокнутого эколога в разных носках, и вспоминаю, что вот мы как-то стояли все во дворе и тоже говорили о цветах. То же самое говорили. И мама вдруг:

– Нас, подготовительную группу детского сада, водили на прогулки. Это было в Уфе. Но я, – призналась мама, – все время срывала колокольчики. Такие синенькие, нежные, с хрупкой головкой на тонкой ножке. А сейчас их нет. Я давно их не вижу.

И мы все посмотрели на маму хмуро и с осуждением. Как будто это именно она в детстве уничтожила все плантации колокольчиков на планете, засорила реки и проковыряла в атмосфере озоновую дыру. И не знаю, как дальше после этого признания сложились бы наши с мамой отношения, если бы вдруг Линка радостно не закричала откуда-то из-за деревьев:

– Ой, вот он! Колокольчик! Ее-есть!

И мы хором, не сговариваясь, крикнули:

– НЕ СРЫВАЙ!!!

Настоящий полковник

Входит в купе дядька в старом камуфляжном бушлате, с широченными плечами, как будто специально вытесанными природой или физической работой под погоны.

– Здравия желаю. Полковник Васильев! – командным голосом заявляет он и добавляет: – Еду в Брянск.

– Рядовой Гончарова, – вякнула я. – Еду в Черновцы.

– Ну молодец, – похвалил полковник Васильев, как будто разрешил ехать дальше. – В гости ездила? В Москву?

– Нет, – ответила я, чуть не брякнув «никак нет, ваш блгрдие!».

– Работала? – продолжал допрос полковник.

Имея в виду мою работу в студии звукозаписи «Ардис», я кивнула.

– Хорошо, что работала. Хохлушки, они… Ты ж хохлушка?

– Эээм…

– Я ж вижу, что хохлушка. Хохлушки, они… они очень трудолюбивые. И такие заводные, шустрые. А где работала? В магазине?

– Эм… Ам… – поерзала я и, решив не объясняться, согласилась, чтоб отстал: – Да.

– В каком? В супермаркете? – додумывал за меня полковник. – В каком отделе?

– В… в… отделе детского питания, – мигом придумала я, и фантазия стала подсказывать мне судьбу женщины из Западной Украины, которая работает в Москве, в супермаркете, в отделе детского питания среди баночек с розовощекими младенчиками, среди ярких коробок, одетая в бордовый специальный фартук и такого же цвета пилотку… А сейчас вот едет в отпуск. К семье. Ненадолго.

– А звать тя как? – поинтересовался полковник.

– Ма… Маша.

– А меня Васильев.

Тут он быстро встал, вышел и через минуту вернулся с двумя стаканами чаю. Я смутилась:

– Ну что вы… Ну зачем же… Не нужно было… Я сама могла…

– Сидииии! Сама она могла, – по-доброму ворчит полковник, – ты, Маша, ж весь день на ногах. Бедная. Давай вон, пряник ешь тульский с корицей, давай-давай.

И так хорошо мы посидели до Брянска, посплетничали. Полковник про семью рассказал, про любимую внучку – просто остановиться не мог, столько про нее рассказывал:

– Она грит, деда, пошли в магазин. А я ей грю – слушаюсь! Чего, грю, пожелаете, мой генерал! А она смеется, заливается, говорит, ну ты, деда, прямо клоун какой-то.

А вот у нас один прапорщик в отставке, – продолжает полковник, колотя ложкой в стакане с чаем, – ходит по Брянску с кабаном на веревке. Вроде как люди с собаками гуляют, а этот с кабаном. Идут медленно, важно. Кабан – здоррровый, как мамонт. И такой этот кабан, знаешь, значительный, величавый, как будто на трибуну идет слова говорить. Я так заинтересовался, говорю ему: «Рябинин, – говорю, – куда ты все со своим кабаном ходишь?» – спрашую ево, значть, Рябинина, значть, – полковник отхлебнул чаю, – а он… Чо-т так засмущался, ну как барышня все одно. И говорит шепотом чего-то… А я ж артиллерист, Маша, ты ж не знала, а я артиллерист, слышу ж плохо, переспрашую: «Чево?» И этот Рябинин опять шепотом. Я ему, мол, говори, грю ему, громко! И он как по команде, но так конфузливо: «Свататься ходим, товарищ полковник! До свиней! А оплату берем поросёнками».

Видала, Маша? Ничё не делает. Нигде не работает. Токо кабана водит туда-сюда. На эти… Сказал бы, дак ты ж…

Выходил, попрощался, честь отдал, сказал:

– Ну, отдыхай, Маша, отдыхай.

И мучает меня совесть, что наврала я невольно. Такому хорошему человеку наврала. Настоящий полковник.