Текст книги "Век женщины"

Век женщины
Стихи про жизнь
Марина Семченко

…Как скок воробьенка,

как возглас ребенка,

как дождь из-под солнца,

что каплей уронится,

как ночь, что с любимым,

как матери имя,

тайком шоколадка, —

век женщины краткий…

© Марина Семченко, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

«А дождь все же брызнул – …»

 
А дождь все же брызнул —
вполне по прогнозу…
Как многое в жизни,
что пишется прозой,
как многое рядом,
чего ты не хочешь,
и просишь: «не надо…»,
и так, между прочим,
наводишь порядок,
бежишь от сумбура,
меняешь наряды…
Надеешься… Дура…
 

Неправильное

 
«Гнать, держать, смотреть и видеть,
Дышать, слышать, ненавидеть,
И зависеть, и вертеть,
И обидеть, и терпеть…»
Накопилось раздраженье,
Напряженье – от спряженья.
От – униженно «стелить».
От – желания «отбрить».
 
 
От неправедных уколов.
От неправильных глаголов…
 

«А что, если изъять из обращения…»

 
А что, если изъять из обращения
глаголы эти, что в прошедшем времени:
«любила», «верила», «надеялась», «могла»?
Что, если выбраться из этого угла,
очерченного рамками утраченных
возможностей? И то, что было «начерно»,
вдруг сделать стОящим и очень настоящим?
Захлопнуть, наконец, Пандоры черный ящик:
«завидовала», «мучила», «врала» —
их больше нет. Расправим-ка крыла,
помашем прошлому на дальнем берегу:
«люблю», «надеюсь», «верю» и «могу»…
 

«Мы просто гуляли…»

 
Мы просто гуляли:
ходили, стояли…
Мы просто смотрели
на пляску капели…
И листья желтели,
и пели метели…
И в пух тополяжий
был город наряжен…
 

«Прощайте. Вам – всего хорошего…»

 
Прощайте. Вам – всего хорошего:
За наше прерванное прошлое,
нестоящее настоящее,
в осенней желтизне стоящее.
 
 
Как виновата перед вами я
во многих недо-расставаниях
и в недо-взглядах, недо-возгласах
и в том, что гладила вам волосы…
 
 
Такой вполне банальный случай…
Прощайте же; так, право, – лучше.
Пока душа не разворошена —
Прощайте. Вам – всего хорошего…
 

Романс

Тане

 
Синий вечер июня. Любви годовщина.
(«от любви до любви» наши женские даты…)
Помню Ваше плечо, мой любимый мужчина,
И шаги Ваши – там, в переулках Арбата.
 
 
«Не гони лошадей», – пел непризнанный гений.
Вы в гитарный футляр положили монеты.
Нам спешить – не за чем. И следить – ночь ли? день ли? —
Нам не надо. Такое безумное лето!..
 
 
Нас крылами обнимет вокзал Белорусский,
Нам Суворов кивнет с пьедестала надменно…
Только – Боже ты мой! – отчего же так грустно?
Годовщина любви?
Ностальгия, наверно!..
 

Диалог на три затяжки

 
Он: (затягивается сигаретой)
Она: А что случалось до меня?
Кого вам обнимать хотелось?
И чье тогда служило тело
Причиной вашего огня?
Он: (затягивается сигаретой)
Она: А что вы говорили той?
А розы – тоже ей дарили?
Три желтых? Или – Черных? Или —
те розы были – мне, потом?
Он: Ну, что случается, когда
отхлынет вешняя вода?
Коряги, мухи, грязь да ил…
А розы… Я их всем дарил….
(затягивается сигаретой)
 

Вчера она нашла его письмо…

 
1. …Вчера она нашла его письмо.
Написанное на бумаге. Ручкой.
Он ей кричал, что выдержать не смог
ее молчанья долгого. Всё – потому что
 
 
отныне смысл лишь в том, что есть –  ОНА!
Пусть даже ничего пока не значит
он для нее. Пускай! Естественно,
он не торопит. Ждет. И нет задачи
 
 
важней…
2. …Она нашла его письмо.
Нет, даже не письмо – посланье в блоге,
– и городу, и миру… Так весом
он был и в теме, и в подходах, в слоге.
 
 
Отныне смысл лишь в том, что одинок
всяк сущий в мире. Параллельны слишком
орбиты судеб… Комментарий в блог:
«Давно ль у вас в галактике без вспышек?»
 
 
3. … Она сама расправила постель.
Поежилась под зябким одеялом…
И недолюбленные всех мастей
У изголовья в этот миг стояли…
 

«Простите Золушку – за имя…»

 
Простите Золушку – за имя,
За неизысканность манер…
Вам, право, стоит быть терпимей-.
Ведь вы мудрее, кавалер!
 
 
Пускай кружит свой вальс, дуреха,
Глаза распахнуты – на вас…
Не говорите ей, что плохо
Она танцует этот вальс.
 
 
А утром, с первыми лучами,
Шепните ей под бой часов:
Ах, все, что снится нам ночами,
кончается в конце концов.
Благодарите сны, малышка!
 
 
Она не спросит ни о чем…
Ее сундук с тяжелой крышкой
Хранит хрустальный башмачок.
 

«Я хочу задать смешной вопрос – …»

 
Я хочу задать смешной вопрос —
хотя знаю, что получу смешной ответ.
И я задаю его, несмотря на предчувствия:
«У тебя есть любимая женщина?»
 
 
Ты хитро прищуриваешься,
завариваешь крепкий чай,
затягиваешься сигаретой,
молчишь…
А потом спрашиваешь:
«А как ты думаешь?»
 
 
А я – я знаю, как я ХОЧУ думать.
И поэтому не отвечаю.
А если и думаю – так про то,
что ты задаешь
ОЧЕНЬ СМЕШНЫЕ ВОПРОСЫ.
 
 
На ТВОЕМ месте
Я БЫ МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛА!
 

«Сначала устала – была одна…»

 
Сначала устала – была одна.
Потом устала – работа трудна.
Потом устала – была не вольна…
Потом устала – была больна.
Потом устала – Ему не нужна.
 
 
Совсем устала.
И ее – НЕ СТАЛО…
 

«Цепочка тайн твоих отныне-…»

 
Цепочка тайн твоих отныне —
во мне. И жизнь моя теперь —
кольцо сомнений, и потерь,
кольцо греховное уныний,
нанизанные друг на друга…
 
 
Жизнь – без начала и конца…
И – свет любимого лица
в средине замкнутого круга…
 

«Уголек в костре кокетлив – …»

 
Уголек в костре кокетлив —
вспыхивает девушкой…
Постелю на землю ветви —
не до форсу, где уж там…
 
 
Привалюсь к сосне шершавой —
скрипнет ствол пружинистый.
Может, ты присядешь справа?
Или слева? Вынес ты
 
 
из костра в руках бездонных
искры-звезды-точечки…
Мы катаем на ладонях
клубеньки картошечьи…
 

«Ну, что у нас сегодня? Водевиль?»

 
Ну, что у нас сегодня? Водевиль?
Комедия нелепых положений?
Где глицерин – для слёз, где для сожженья —
афиш обрывки, мебельный утиль?
 
 
Ну, что у нас? Трагедия опять?
Где чашка с чаем (это чаша с ядом)?
Колье (стекляшки) где-то было рядом…
Так… брови удивленно приподнять…
 
 
Ну, что в репертуаре? Погасил
помощник режиссера свет в гримерной.
Где рампа – там любая роль бесспорна.
А вот себя опять сыграть нет сил…
 

Жестокий романс

 
Плеснуло красным – как ожгло…
Бокал твой дернулся на ножке
неубедительной и зло
задел лежащий рядом нож.. Кем
 
 
был ты так сильно раздражен,
чем раздасадован до нерва?
Я режу персик тем ножом:
вот отвалился ломтик первый,
 
 
вот рядом лег еще кольцом…
А винное пятно (цвет сердца)
вдруг глянуло твоим лицом
с промокшего враз полотенца…
 

Набросок

 
А был ли мальчик? Тот смешной задира,
с которым я песочницу делила?
И лишь любви моей шальная сила
спасла матроски честь – о, нет, мундира! —
 
 
под бдительными взглядами старушек
от имени его вручила Вале
соседской свой совок. Ей не давали
как пришлой, новенькой, своих игрушек…
 
 
А был ли мальчик? На контрольной шепот:
он попросил решить ему задачу
по алгебре. И я решаю, плачу —
от жалости к нему (любовный опыт!)
 
 
На первом курсе я подстригла юбку
до самых до рискованных пределов —
и вся аудитория глядела,
как я вхожу… иду к нему… сижу как…
 
 
Нет, то был не роман, а так… романчик,
иль даже повестушка небольшая.
Но я который год уже решаю:
за что, зачем он был? И был ли мальчик?
 

«…А мне с тобою так непросто…»

 
…А мне с тобою так непросто,
что мимо чашки льется чай.
Ты на нелепые вопросы
мои, прошу, не отвечай.
 
 
…А мне с тобой настолько тихо,
что слышен сигаретный дым,
кружащий перед лампой вихрем…
На Патриаршие пруды
 
 
пойдём с тобою. Вечер близко.
Подтаявшего льда бисквит
коньками режет фигуристка.
И благодарно лёд искрит…
 

Колыбельная

 
Спи, милая! Люблю, ты лучше всех…
Я должен был так говорить тебе и прежде,
когда была из всех ты неумех
в любви и искушенных в этом самой нежной.
 
 
Спи, славная. Тут, на моем плече,
удобно ль золотой твоей лежать головке?
Признаться, я так сильно нервничал:
что покажусь тебе не грубым – так неловким.
 
 
Спи, девочка. Я выключу ночник.
Сломаю незакуренную сигарету…
Спи… Сплю… Он снова, этот сон, возник —
как наказанье, как мученье – лик
твой. Нет, всего лишь лунный это блик.
А ты не здесь. А я? Меня и вовсе нету…
 

«Ничего не нужно…»

 
Ничего не нужно.
Не звони. Не трогай.
Не учи натужно.
Скатертью дорога.
 
 
Тапочки в прихожей.
Щеточка в стакане.
Ты теперь прохожий.
Топай. Не устанешь.
 
 
Брошена монета —
Да упала косо….
На твои ответы
Я нашла вопросы.
 

Вопросы

 
Сказала Ревность: «Ты куда?»
«Зачем?» – Расчетливость спросила.
И Подозрительности сила —
в сомненьи: «Ты – со мной? Всегда?»
 
 
Забота – лишь вздохнет вослед
и никогда не взглянет косо,
и Нежность не задаст вопросов —
ведь у Любви вопросов нет…
 

«Фасадом к ночи дом чернел – …»

 
Фасадом к ночи дом чернел —
лицо, потухшее в печали…
Металась девушка в окне.
Парил в руке вскипевший чайник,
 
 
в другой – обмылок-телефон
все норовил рвануться на пол….
Был старомоден рыжий фон
от абажура. Мягкой лапой,
 
 
подкравшись, кот задел. Она
взмахнула телефонной трубкой,
прогнав. Но просто кот не знал,
что люди иногда вот лгут так,
 
 
когда кричат друг другу: «нет!» —
на самом деле: «да, ДА!» – плачут…
Металась девушка… В огне —
как бабочка, ловя удачу…
 

Дальнозоркость

 
Сняла очки. И стал рассеян взгляд.
«Загадочно!» – сама себе решила.
Всем встречным улыбаясь невпопад,
брела неспешно. Бриллиант фальшивый
 
 
с витрины ей приветственно сверкнул —
зажмурилась от радуги внезапной.
Из-под ноги вдруг – воробей, вверх. Ну,
вот, напугал, чертенок. Дождик капнул —
 
 
как всхлипнул. Не понадобится зонт —
как не нужны очки, определенно!
И что с того, что маревом зеленым
морочат то ли ясени, то ль клены?
Пастельно нежен зыбкий горизонт…
 

«…Он никогда не сомневался…»

 
…Он никогда не сомневался…
Метели танцевали вальсы
По улицам… По судьбам… Лицам…
Он знал всегда, к чему стремиться —
Какою б ни была погода,
Какого б месяца и года…
Стрижи вернулись-улетели…
Другие птицы – эти? Те ли?
Он говорил – она молчала.
Ее молчанье означало:
Он прав, он знает, он уверен!
Она помедлила у двери,
Так ничего и не сказала…
Такси везло ее к вокзалу…
Такая малость… Или – жалость…
Усталость? Просто – сомневалась…
 

«Трепещет зонт – с утра дождит…»

 
Трепещет зонт – с утра дождит…
Будильник гулкой каплей точит —
пора, пора, добра не жди
от этой музыки урочной.
 
 
О чем природный мне намек?
О том, что завтра одуванчик,
который до корней промок,
вновь распушится, как и раньше?
 
 
О том, что сны, как ни страшны,
имеют свойство завершаться?
Нельзя жить с бременем вины,
не оставляя сердцу шанса…
 

«Наступает моя маята…»

 
Наступает моя маята….
Отступает с дороги мечта —
устаёт, драгоценная… Та,
что как вздох, покидала уста,
 
 
улетала под звезды витать,
обещала… Сегодня пуста
кладовая. Иные места,
и другой монастырь, и устав…
 
 
Вечер теплым закатом достал,
зацепил… Сосчитаю до ста —
дотянусь до травы, до листа —
и сначала… Задача проста?
 

У моря

 
А утром из окна гостиничного номера —
морская даль (мне, близорукой, безмятежною
является), цветы невиданного колера,
и люди праздные, одетые надеждами,
 
 
и птицы северные, холодов бежавшие,
с акцентом экваториальным зачирикали…
Листочки для заметок, вот и карандаш еще —
такой наивно старомодный, с серым грифелем
 
 
на столике. И безотчетное движение
руки – к карандашу, не к клавишам компьютерным,
и в пальцах странное вдруг ощущая жжение,
по буковке, стесняясь, вывожу: «люблю» и «ты»…
 

Бессонница

 
Хвала, бессонница, тебе!
Когда не спится – хоть убей,
когда поднимется со дна
сердечного за всё вина,
что замышлял иль совершил,
когда все камешки с души
спекутся в плотный монолит —
и вновь она, душа, болит;
когда опять (в который раз!)
к рассвету утомится глаз
рассматривать узор теней,
и сон как раз сойдет ко мне —
бессонница, не отпускай…
И пусть весь день стучат в висках
и недописанные строчки,
и нерасставленные точки…
 

«О чем опять не сплю ночами я…»

 
О чем опять не сплю ночами я,
в подушку прячась от луны?
Ничем не лечится отчаянье,
которым мы с тобой больны.
 
 
На кухню тащишься сомнамбулой,
чтоб кофе в темноте сварить…
Не то – да и не так бы нам было
об этом нужно говорить.
 
 
Воды… Я с нею как бы лью
отчаянье в тугой струе…
Пугает кран упавшей каплею,
взрываясь громом в голове.
 

«…Вдруг подумалось в ночи…»

 
…Вдруг подумалось в ночи:
мы по-разному звучим.
Нет, не в диссонансе дело,
и не в том, что шепчет тело,
но не принимает ум.
Просто слышен «белый шум» —
там, где Вагнером по коже
(для души не так он сложен),
где журчанье Дебюсси,
где лохматый битл просил
у Мишель: «Michelle, ma belle»…
Сколько странных децибел
затухает в кратном эхе…
Ночь. Эфирные помехи….
 

Про любовь?

И. Б.

 
Опять монотонно
будильник стучит,
срываясь на стоны,
на всхлипы в ночи.
 
 
Укрою подушкой —
утешусь в тиши,
чтоб молча прослушать
все нотки души.
 
 
Без звездочек вихря,
нежна – как гобой…
Люблю тебя тихо.
Без слова – «любовь»…
 

Песня Пенелопы

 
Ночь тиха. Коптит светильник.
Бесконечно полотно…
Саван соткан. Соткан… Или
вновь, как мной заведено,
 
 
распущу его на нити,
легкомысленно легки,
утром ненавистной свите
покажу свои клубки.
 
 
Тихо в доме. Спит Итака.
Тихо во Вселенной всей.
Где-то там идет в атаку
мой герой. Мой Одиссей…
 
 
Говорят – он не вернется,
сгинет среди злых камней…
Нитка тянется – и рвется.
Он вернется – не ко мне?
 
 
Что поют ему сирены,
убивая клеветой?
Ноют руки. Вспухли вены
от работы тяжкой той…
 
 
Нет мне сна. Одна, забыта,
встречу робкую зарю…
А клубок, слезой омытый,
Ариадне подарю…
 

Снежная баба

 
В комочек собраться —
как снежная баба…
Не весело, братцы,
деваться – куда бы?
 
 
Трамвай одиноко
кряхтит по железкам,
плывут мимо окон
пейзажа обрезки…
 
 
Плыву комом снега —
пора же: весна ведь?
Ускорюсь до бега.
Оттаять. Растаять!..
 

«Живу. Никого не браню…»

 
Живу. Никого не браню,
губам вот однако – не сладко…
Когда пробивает броню,
раздавишь слезинку украдкой,
 
 
ответишь слегка невпопад —
(вопросы бывают некстати),
и пусть тот, кто был виноват,
бульдозером дальше покатит.
 
 
И эхом – твой вздох. И опять —
как мантра: не плакать, не плакать.
Помаду из сумочки взять,
поставить на душу заплату…
 

Панда

 
Сегодня я – панда. Не хочется видеть,
решать и решаться, бояться и плакать.
Мой день растянулся – как кадры в рапиде:
лениво вожу своей плюшевой лапой.
 
 
Вольер мой просторен, толпЫ любопытных
зевак объективы нацелены в спину…
Обличье мое черно-бело, не мыто —
костюм неудавшегося арлекина.
 
 
Смеетесь: давай, повернись, лежебока!
Надеетесь: я представление вам дам?
А я потихонечку – в сторону боком…
Концерта не будет. Ленивая панда…
 

«…А порой подступает волною такое…»

 
…А порой подступает волною такое:
пусть оставят в покое, оставят в покое!
Пусть не давит удушливой этой толпою —
пусть оставят в покое, оставят в покое!
Чтобы – звон тишины долгожданной, за коей
пусть оставят в покое, оставят в покое!
Вновь оно, подошло… Но не знаю, легко ли,
если вдруг все возьмут – и оставят в покое?..
 

Можно?

 
Можно, я в твое плечо
спрячусь? Можно, я там даже
поскулю? Там горячо,
под крылом твоим. Неважно,
 
 
что подумаешь сейчас
обо мне, о нас обоих…
Из-под твоего плеча
не слыхать сердечных сбоев,
 
 
не видать опухших глаз,
не узнать душевной боли…
Можно, я одна за нас
тут поплачу? Ты будь волен…
 

Разговор

 
Черный кофе вечера
вылился на улицу.
Стыло и застенчиво
стало твоему лицу.
 
 
Кружевной воротничок
(от щедрот февральевых)
опустился на плечо…
Вскрик вороны: «Врали вы!..»
 
 
Щеки мнешь перчатками —
прячешь под ладошками
мысли непочатые,
фразы понарошные….
 

Кошка

 
А ты называл меня киской,
Но я оказалась вдруг кошкой:
С презрением к полным мискам,
Со страстью к открытым окошкам,
 
 
С чутьем безошибочно острым
На всякого рода подмены,
С сомненьями и вопросами
Всему человечьему племени.
 
 
И мягкая лапка когтиста,
Когда против шерсти рукою.
А ты называл меня киской.
Я – кошка. Ты сладишь с такою?
 

«От встречи до встречи…»

 
От встречи до встречи
Не день и не вечер
От года до года
Сезон непогоды
И месяц с неделей
Судьбу нашу делят
На миги ненастья
На блесточки счастья
 

Ворожба

 
Что вчера казалось страшным —
пусть окажется пустяшным:
темный-темный стылый двор,
где таится ночь как вор;
детский кашель – пустячок:
леденечик в кулачок,
под подушку мяты лист —
хворь-простуда, отвяжись;
прочь морщины, прочь тоску
бороздою возле скул;
и тревоги злой тиски —
отпустите мне виски;
и тебе, любимый мой,
пусть короче путь домой
будет после трудных дел…
И туман чтоб поредел…
 
 
Забиваю колышки —
забываю горюшко…
 

Молитва

 
Всех нужных слов, святых имен не зная,
грешившая и лгавшая не раз,
творю молитву тайно я, земная, —
с колен покорных не приподнялась….
 
 
Молю Того, кто понимает, слыша
бессильную в кричащей немоте.
Да вознесётся крыш и мира выше
вся боль моя – за неразумных тех,
 
 
кого не защитить, раскинув крылья,
не надоумить (впрочем, мне ль – учить?)…
И колют ноги острые будылья,
и вечно ранам тем кровоточить…
 

«Улыбкою чеширского кота…»

 
Улыбкою чеширского кота
Моя любовь под солнцем растворилась —
Так, видимо, судьба явила милость,
Прозрачно надо мной похохотав…
 
 
Прозрачно-призрачно сердечное «тук-тук»
И акварельно нежно ощущенье счастья,
Которое не делится на части
Ни словом, ни движеньем слабых рук.
 
 
Не вечен праздник – вечна лишь мечта
О празднике, который повторится…
И в небесах мелькнут любимых лица
Улыбкою чеширского кота…
 

«Головка дурочки-девчонки…»

 
Головка дурочки-девчонки
в косичках цвета василька
плывет, качаясь обреченно
на тонкой шейке… И пока,
 
 
легко поддавшись эпатажу,
толпа ломает ритм шагов,
девчонка шествует отважно
по взглядам хмурых стариков.
 
 
Синеют крашеные прядки —
как продолжение небес.
И что-то в мировом порядке
вдруг открывается тебе
 
 
по-новому. И сердце вздрогнет —
пошел отсчет секунд иных…
 
 
Сверкнет стекляшка на дороге
осколком чеховской луны….
 

Прости

 
Ты прости меня, подруга,
за несказанное слово
и за сказанное тоже —
на бегу и не в глаза.
Нас с тобой связало туго
то, что начинаться снова
только в юности и может,
нет туда пути назад…
 
 
Ты прости меня, любимый,
что просила слишком много,
что твоим негромким счастьем
закрывалась – как ключом.
А тебе необходимо
было на твоей дороге
день за днем и час за часом
мое дерзкое плечо.
 
 
Ты прости меня, мой недруг,
что тебя пустила в душу,
что доверчиво простила
то, чему прощенья нет.
Если вспомнишь обо мне вдруг,
позови. И долго слушай…
Слушай долго, что есть силы —
не услышишь мой ответ….
 

«Ты ночью плакала. Горючими слезами…»

 
Ты ночью плакала. Горючими слезами.
Навсхлип. Навзрыд. Наотмашь. Наотрез…
И блики лунные с плеча слезали —
по-воровски, теряя интерес.
 
 
Ты плакала. По-детски откровенно —
иль обреченно? Мокрая щека…
И беззащитная стучалась вена —
как SOS от воспаленного виска.
 
 
Ты плакала. Одна на целом свете.
В неверном свете вздрагивала тень…
За дверью тихо спали твои дети.
Теплом делился чайник на плите…
 

Песенка

 
Над высоким лбом —
шляпа в треть лица…
Нет чтоб нам с тобой
раньше встретиться!
 
 
На тебя сменять
всяких ворохи…
Удивлял меня б
разговорами.
 
 
И молчали б мы
опрометчиво
до туманной тьмы
каждым вечером.
 
 
А потом, потом —
лишь записки лист:
«Не жалей о том,
что мы встретились…»
 

«Тик-так, тик-так…»

 
Тик-так, тик-так….
Не то, не так.
Дела – пустяк:
цена – пятак…
Все – по пятам,
Всё – где-то там.
Вдали мечта —
тропа крута…
И поздно как!..
Тик-так, тик-так….
 

«Часы стоят на без пяти двенадцать…»

 
Часы стоят на без пяти двенадцать.
То ль полночь, то ли полдень – не пойму…
И жизнь моя устала повторяться,
натужная и сердцу, и уму…
 
 
И, закольцованы, всё множатся проблемы,
и добрых теплых слов недостает…
А часовая стрелка – как полено:
сырое, негорючее гнильё…
 
 
Который час и день? Поди проверь-ка…
Усмешка циферблатная пошла…
Пусть мастер поменяет батарейку —
чтоб ожили часы, и жизнь пошла…
 

«Смех нерождённой дочери твоей…»

 
Смех нерождённой дочери твоей
сегодня разбудил меня под утро,
легко и нежно уколов. Как будто —
прохладным взрывом лимонадных пузырей…
 
 
Не раскрывая глаз, рискну поймать
трепещущую бабочку в потемках
сна, ускользающего по границе тонкой,
что разделила происки ума
 
 
и поиски фантазии. Как будто
в ночи спрессованы года, а не часы.
А после мы с тобой найдем весы,
на них с трудом возложим тяжесть утра,
 
 
лишённого несбывшихся ночей…
Как жаль, твердят, что молодость проходит.
Но ведь она – не старый пароходик!
Мне дочь шепнула нерождённая (ей годик
уже бы шел, мой Бог, тридцатый вроде):
«Нет, молодость становится взрослей….»
 

«Над столиками ресторанными…»

Ирине

 
Над столиками ресторанными
порхают бабочками странными
простые звуки пианинные…
И светятся бокалы винные,
и вилочки звенят челестою,
и разговоры неуместные
стихают, не слышны почти,
когда взлетают эти бабочки
из недр фортепиано старого…
И как нежны ж тогда уста его!
 

«Горбатый мостик на пруду…»

 
Горбатый мостик на пруду
волшебно тих: прохожий редкий
пройдется им. Но я иду —
и в сумерках свои пометки
 
 
вдруг нахожу, из прошлых лет,
из зим былых и кратких вёсен:
вот ветка яблони – но нет
прозрачных яблок. И несносен
 
 
колючий ветер, злой, немой, —
привязчивый, как одиночка
подвыпивший… Но – Бог ты мой! —
немолодые… на мосточке…
 
 
Луна, смутившись, на версту
свет погасила, без прелюдий…
А эти двое на мосту —
целуются, смешные люди….
 

«Немного тишины, чуть-чуть покоя…»

 
Немного тишины, чуть-чуть покоя,
несуетной работы – и тогда
случится состояние такое,
которого ты долго ожидал:
 
 
вдруг лишними покажутся одежды,
морозец колокольцем зазвенит —
и в небе отзовется чем-то нежным,
и птицы встанут на крыло прилежно,
и дерево кивнет, и неизбежно
начнут сбываться главные надежды,
и ты окажешься вдруг где-то между
тем, что случилось, – и чем небо наградит…
 

«Не хватает времени…»

 
Не хватает времени…
И стучатся в темени
думы… Гулко в темени
наступившей… Бремени
мыслей грешных не снести…
Отношений повести
дописать по совести,
до покоя дорасти —
не хватает времени,
не хватает веры мне…