Текст книги "Медленное убийство"

– Да уж! Много нового ты мне рассказал, – покачала головой я. – Ладно, пойду я. А ты постарайся управиться за один день, потому что послезавтра у тебя новое задание может быть.

– Я тебя, матушка, не подведу, – твердо заверил меня Венчик. – Ты, главное, сама поосторожней будь.

Домой я вернулась на такси – к ночи сильно подморозило, и хотя я и собиралась посмотреть данные на флешке, но тут же легла спать, потому что после длительного пребывания в доме вволю надышалась свежим воздухом, а это усыпляет лучше любого снотворного.

Вторник 27 февраля

Меня разбудил телефонный звонок. Взглянув на часы, я только зубами поскрежетала – было всего восемь утра, но ответила, хотя и довольно неприязненно, тем более что номер был незнаком.

– Доброе утро, Танюша! Я тебя что, разбудила? – произнесла самым приятельским тоном какая-то женщина.

– Типа того, – довольно холодно ответила я. – Кто это?

– Ой, прости! Это Настя Шестопалова.

– Господи! – мгновенно сообразив, что к чему, и перестроившись, воскликнула я. – Что у тебя случилось? Я даже голос твой не узнала!

– Алешу под утро в больницу увезли, я с ним поехала и там на лестнице ногу себе подвернула, хромаю вот теперь. Я тебе что звоню. Ты сегодня на фитнесе предупреди, что я не приду.

– Без проблем. Но как же ты детей в школу повезешь? – обеспокоенно спросила я.

– Так карантин же по гриппу.

– Тьфу ты, совсем забыла. Вот что значит не иметь собственных детей. Получается, что они дома, а ты совсем беспомощная – домработница же к вам только завтра должна прийти. Не волнуйся! Я сейчас мигом соберусь и приеду к тебе. Поселок называется «Химик», это я помню, а вот номер дома какой?

– Ой, Танюша! Мне так неудобно. У тебя же свои планы на день есть, – виноватым тоном начала она, но я перебила ее:

– Ничего! Подождут мои планы! И не спорь! И вообще, зачем же еще тогда нужны подруги? По-моему, совсем не для того, чтобы сплетни друг другу пересказывать. Все! Жди! Буду так скоро, как смогу!

– Ой, спасибо тебе! Я тогда сейчас охрану предупрежу, – пообещала она. – А номер нашего дома семь.

Положив трубку, я восхищенно подумала: «А жена-то у Шестопалова – женщина не промах. Все очень хорошо продумала: естественно, нам будет гораздо удобнее поговорить у нее дома, чем, например, в каком-нибудь кафе – там-то не пооткровенничаешь да и с фотографиями не разложишься».

Собиралась я в авральном порядке, но ничего не забыла, в том числе и глушилку – черт его знает, чем их дом напичкан? Естественно, я поехала в шубе и не только потому, что на улице теплее не стало, но для того, чтобы продемонстрировать свой статус высокооплачиваемого, а значит, успешного и надежного детектива. И такси я вызвала из лучшей в городе фирмы – положение обязывает.

В машине было тепло, и я даже немного подремала на заднем сиденье. Предупрежденная охрана, проверив мои и водителя документы – я, конечно же, предъявила паспорт, а не удостоверение частного детектива, – пропустила нас на территорию и объяснила, как проехать к нужному дому. Выйдя из машины, я услышала недалеко веселые детские вопли и только усмехнулась – вот ребятишкам счастье-то привалило в виде дополнительных каникул. Я нажала кнопку звонка видеодомофона, и замок тут же щелкнул, давая понять, что можно входить. Что я и сделала, но тут же остановилась – на дорожке к дому стоял здоровущий алабай и с большим интересом смотрел на меня, не иначе как прикидывал, какова я на вкус. Тут дверь дома открылась, в проеме показалась молодая женщина с забинтованной лодыжкой, в длинном халате и накинутом поверх него пуховом платке.

– Джим! Нельзя! – крикнула она, а потом пригласила меня: – Проходи, он не тронет.

Поняв, что тревога была ложной, псина опять начала нарезать круги по двору, радуясь выпавшему за ночь снегу, а я бочком-бочком прошла в дом и попала сразу в большой холл. Остановившись, я стала с интересом рассматривать Настю, так неожиданно ставшую моей подругой. Ну, что сказать? Красавицей она не была. Самая обыкновенная женщина лет тридцати с хвостиком. Ухоженная, конечно, но не холеная: на руках свежий профессиональный маникюр, волосы покрашены дорогой краской явно в салоне, а не у себя дома в ванной, да и халат был не фланелевый, производства Покровской швейной фабрики. Но вот впечатления изнеженной великосветской тусовщицы, что ей по статусу было положено, она никак не производила. Она была, как и говорил Шестопалов, жена, причем не как выставка достижений мужа – понимай, драгоценностей, нарядов и автомобилей, – а верная спутница для долгой и счастливой семейной жизни.

В холле, выполнявшем также роль гостиной, напротив висевшего на стене огромного плазменного телевизора стоял диван, на котором лежали подушка и плед – Настя ночевала явно на нем. Перед ним – журнальный столик с уже приготовленными к моему приходу альбомами с фотографиями и два кресла. Другой мебели было немного: пара кушеток вдоль увешанных картинами стен и несколько тумбочек там же, на которых стояли очень красивые вазы и прочие безделушки. Был там и горевший, совершенно натуральный, а не декоративный камин, закрытый для безопасности жаропрочным прозрачным экраном, над которым на полке стояли явно старинные часы. Перед ним также поставили два кресла «лицом» к огню и небольшой столик между ними. Довершал картину лежавший на полу и закрывавший его почти весь пушистый ковер, выглядевший сейчас очень неприглядно. Вешалки или шкафа для верхней одежды поблизости не было, и я вопросительно посмотрела на хозяйку.

– В кресло брось, – предложила она. – И разуваться не надо, а то только ноги о ковер испачкаешь. Тут ночью так натоптали, что хуже уже не будет – весь поселок ведь сбежался. Охали, ахали, причитали, как будто Леше от этого могло легче стать. Хорошо хоть детей не разбудили, а то тут еще и реву было бы! – Она даже помотала головой. – Хотя, ты знаешь, могу предложить гостевые тапочки.

Сильно хромая на забинтованную ногу – выходит, она ее действительно подвернула, – и, держась за стену, она успела сделать только пару шагов куда-то в глубь дома, когда я, снимая шубу, остановила ее:

– Не надо! Перебьюсь! – и спросила: – Сильно болит?

– Уже легче, а в первый момент аж искры из глаз полетели. Но это же в больнице было, так что мне мигом и рентген сделали, и ногу перебинтовали, а потом такси вызвали, чтобы я домой доехать смогла.

– Но если ты мужа в больницу сопровождала, то с кем же дети остались? – удивилась я.

– С Верой Сомовой – они справа от нас живут. Я ей с дороги позвонила, и она к моему возвращению мне уже лежбище здесь устроила, потому что на второй этаж я не поднялась бы.

– А сейчас дети где?

– Да у нее же. Она утром пришла и забрала их к себе. Их дети с нашими дружат, вот она там их всех скопом завтраком покормила и во двор играть отправила.

– Да, слышала я, как они бесятся. А ты сама что-нибудь ела?

– А мне сейчас до еды? – вопросом на вопрос ответила Настя. – Когда и нога болит, и нервы на взводе? А! – горестно махнула рукой она. – Я, как из больницы вернулась, прилегла здесь ненадолго, а потом тебе позвонила.

– Я тоже позавтракать не успела. Пойдем, я тебя покормлю и сама поем, – предложила я. – Кофе-то хоть настоящий в доме есть?

– Есть даже кофеварка – я делаю себе, когда Леши дома нет – ему же нельзя.

– А обычной турки не водится?

– Где-то была, но искать будешь сама.

– Ох, беда с этой малой механизацией, – вздохнула я. – Ну, веди в кухню!

Предвидя, что разговаривать со мной она будет, лежа на диване, я собралась положить шубу в дальнее от него кресло, где валялась очень симпатичная мягкая игрушка – то ли медвежонок, то ли собачка, которую я решила перенести на одну из тумбочек. Но, когда я протянула к ней руку, «игрушка» вдруг моргнула, вскочила на лапки и возмущенно тявкнула. Я застыла на месте, а Настя спокойно объяснила:

– Это наша Дуся, померанский шпиц медвежьего типа. Когда Леша дома, она живет у него на коленях, а это его любимое кресло. Вот она и вертится вокруг него до тех пор, пока ее туда кто-нибудь не посадит, а она потом лежит в нем и караулит, чтобы никто не занял. Так что лучше положи в другое.

– Какие еще неожиданности меня ждут? – поинтересовалась я, кладя шубу туда, куда она сказала. – У вас ведь еще коты есть?

– Есть два дармоеда. Дарья Михайловна, это наша домработница, раскормила их так, что они большей частью дрыхнут, потому что им даже играть тяжело. Если только лежа. Ну пошли! – позвала она, опять опираясь о стену.

– Давай я тебе помогу. Опирайся на мою руку, – предложила я, мы медленно-медленно поплелись в кухню под ее тихое постанывание – каждый шаг давался ей явно с болью.

Поняв, куда мы направляемся, собачка соскочила с кресла и побежала впереди нас, все время путаясь под ногами, я даже на нее чуть не наступила. Тут я не выдержала, поймала животинку и взяла на руки, но неуемная собаченция тут же начала вырываться и хозяйка ее у меня забрала. Наконец мы кое-как доковыляли до кухни, я усадила Настю на стул, и она сказала:

– Таня, хозяйничай здесь сама. Кофеварка вон, – она показала на аппарат, – кофе в шкафчике наверху, а остальное в холодильнике. И сделай, пожалуйста, мне тоже кофе – взбодриться надо. А еще дай мне блюдце с огурцом и ножик.

Я удивилась – огурец на завтрак! – но дала. Оказалось, что он предназначался для Дуси, которая, сидя на руках у хозяйки, с большим аппетитом схрумкала два кружочка и требовала еще, да обломилось ей. Собачка обиженно тявкнула, спрыгнула на пол и, к моей большой радости, убежала – не хватало мне еще об нее споткнуться и упасть с тарелками в руках. Я заправила кофеварку и начала обследовать холодильник, комментируя по ходу дела:

– Салат еще «живой», вполне съедобный. Есть котлеты, картофельное пюре… Если разогреть в микроволновке, то сойдет. Ага, тут еще и пирожки есть.

– Это Дарья Михайловна вчера готовила, так что все свежее, – объяснила Настя.

Мы с ней позавтракали, я загрузила посуду в посудомоечную машину, и мы перебрались обратно в холл в два захода: сначала я отвела ее, а потом принесла кофе и все, что к нему прилагалось. И вот мы разместились: я придвинула кресло поближе к дивану, где сидела Настя – я предложила ей прилечь, но она категорически отказалась – неприлично, мол. Я собралась начать смотреть фотографии, но Настя шепотом остановила меня и в ответ на мой удивленный взгляд глазами показала на второе кресло, где лежала моя шуба. Дуся, явно желая познакомиться с ней поближе, решила в него запрыгнуть, и это было до того потешное зрелище, что я давилась беззвучным хохотом. Собачка разбегалась, неслась к креслу изо всех своих силенок, но, вовремя поняв, что запрыгнуть на него не получится, прямо перед ним тормозила всеми четырьмя лапами. Потом она отбегала назад и повторяла попытку, которая заканчивалась тем же. И так раз за разом. Настя, конечно, привыкла к подобным вещам, а вот я веселилась от души и нечаянно громко рассмеялась. Дуся обернулась на нас, поняла, что мы были свидетелями ее позора, и обиделась. Ой, как же она обиделась! Она сначала села спиной к нам, а потом, тяжко вздохнув, легла, положив головку на лапки. Вид страданий этого крохотного существа до того тронул меня, что я встала, взяла Дусю и положила в кресло к шубе. Восторг был полный! Собачка ее нюхала, трогала лапой, каталась по ней, пыталась залезть под нее… В общем, если бы это кто-то заснял и выложил в Интернет, лайков было бы много.

– Ты не бойся, она не нагадит, – запоздало успокоила меня Настя. – У нее свой туалетный лоток есть.

– Знаешь, иногда я жалею, что у меня нет дома никакой животинки – с ними так весело, а потом вспоминаю свой режим работы и начинаю жалеть ни в чем неповинное животное, которому придется из-за него страдать. Так что животных я люблю на расстоянии. – Я достала из сумки и включила на всякий случай глушилку, а потом сказала: – Ну, приступим, благословясь! Где здесь самые первые фотографии?

И мы с ней начали смотреть. Если меня что-то интересовало, она объясняла, кто сфотографирован и где. Голопузое детство Алексея Ильича, снимки, как его принимали в октябрята и пионеры, как он отвечал у доски на уроке, я, мельком глянув, откладывала. Но вот мне попалась фотография нескольких человек на фоне деревянного дома. Перевернув снимок, я прочитала надпись, сделанную явно не детским почерком «Июнь 1966 год. Мы с Лешей у Феди и Фисы в гостях».

– Как я понимаю, это село Денисовка. Кто здесь кто?

Настя показала мне, где маленький Леша, его мама, ее брат с женой, самым главным для меня был его двоюродный брат Иван, тогда совсем мальчишка. Я присмотрелась – да, похожи. Не сказать, чтобы одно лицо, но очень похожи!

Дальше пошли фотографии уже немного повзрослевшего Шестопалова. Я просматривала их одну за другой, пока в моих руках не оказался снимок, едва взглянув на который, я оторопела. На нем был молодой Алексей Ильич и… Черт побери! Это была Настя! С косами, в простеньком платье старомодного фасона! Но это была она! Дело было летом или поздней весной, Шестопалов и Настя стояли возле березы, счастливые, улыбающиеся и явно друг в друга влюбленные. Я растерянно посмотрела на Настю, и та объяснила:

– Это моя мама. И я знаю, что ты сейчас подумала, но я не дочь Леши.

– Вообще-то мысли об инцесте у меня и близко не возникало, – пробормотала я. – Но… Как?

– Я тебе сейчас все объясню, – сказала она, немного помолчала, собираясь с мыслями, а потом неожиданно попросила: – Вон в той тумбочке, в самом нижнем правом ящике, лежат сигареты с зажигалкой и пепельница. Принеси, пожалуйста.

– Ты куришь? – удивилась я, но пошла.

– Начала, когда мама умерла. Все девчонки в классе курили, а я нет. А вот после этого закурила. Потом бросила, конечно, но, когда совсем невмоготу, мне это нужно, чтобы успокоиться.

– Понимаю, сама когда-то много курила, а потом решила, что хватит, и бросила. Но, когда случается что-то сногсбивающее, рука сама тянется – привычка.

Настя закурила, отпила уже остывший кофе и начала:

– Мама и Леша вместе в школе учились, он ее на год старше был. Вот и получилось, что ему в армию идти, а она ее только окончила. Любовь у них была. Он уехал, а она в Тарасове в экономический поступила. Жила в общежитии. А в городе ведь не как в деревне. Это там, если обещала парня ждать, то про веселье забудь: сиди дома и письма перечитывай, самое большое развлечение, если к тебе подруги в гости придут. А тут студенческая жизнь. Мама и на танцы с подругами ходила, откуда их потом парни провожали, и в кино, и на дискотеки, но Лешу честно ждала, то есть никакого молодого человека у нее не было. А в деревне об этом как-то узнали и Леше написали. А он со своей деревенской точки зрения решил, что мама ему изменяет. И он ей написал письмо. Грязное, полное оскорб-лений, в том числе и матерных. Меня там одна фраза прямо убила, как сейчас ее помню: «Женщина, как консервная банка – открывает один, а потом пользуются все. К счастью, я оказался первым, не пришлось потом за другими остатки доедать».

– Какая мерзость! – не удержалась я.

– Да уж! Оторвался он тогда на мамин счет. А маму это письмо сломало – она же ни в чем виновата не была. В тот день, когда она его получила, девчонки на танцы пошли, а она, естественно, дома в общежитии осталась. Одна! И вены себе порезала. Хорошо, что у ее соседки по комнате живот прихватило, и она в общежитие вернулась. В общем, маму спасли и даже врачей не вызывали, потому что тогда как было? Если попытка самоубийства, то прямая дорога в психушку. А маме после этого жизнь – не в жизнь, какая уж тут учеба? А она уже на втором курсе была. И в село возвращаться нельзя – на нее же там как на гулящую смотреть будут. К счастью, у ее подруги по институту мать главным бухгалтером в Каначеевском райпотребсоюзе была, вот и пригласила маму к себе. И мама поехала. Жила опять-таки в общежитии, окончила бухгалтерские курсы, мать подруги ее к себе взяла. Успокоилась постепенно мама, жила себе потихоньку и ни на что уже не надеялась. А в Каначеево же летное училище. Вот мама и познакомилась прямо на улице с моим папой, и влюбился он в нее насмерть. Предложил ей замуж за него выйти, подумала она и согласилась. Окончил он училище, поженились они и по его назначению поехали, а направили его на Севера. И началась у мамы гарнизонная жизнь. А она же бухгалтер, вот и стала вольнонаемной. Как я сейчас понимаю, она папу сначала совсем не любила, она была ему просто очень-очень благодарна за то, что он ее к жизни вернул, и, может быть, поэтому была ему такой хорошей женой, что все завидовали. В городке даже говорили: «Если хочешь узнать, что такое семейное счастье, посмотри на Сафроновых». У нас бабушка хорошо шила, от нее и мама научилась. Папа даже в гражданском всегда франтом выглядел. Я в 83-м родилась, когда папу в Тамбов перевели – они, пока на Северах служили, решили с детьми подождать, потому что уж очень там климат суровый. А потом папу отправили в Афганистан. И он там погиб в 88-м – его самолет подбили, а он не смог или не успел катапультироваться. Самолет рухнул на землю и взорвался. Даже могилки нет, – глядя в одну точку, рассказывала она тихим, надтреснутым голосом, в котором слышалась застарелая, так и не изжитая боль.

– Настя, – осторожно позвала ее я. – Спиртное в доме есть? Тебе сейчас точно надо!

– А? Что? – очнувшись, спросила она и я повторила. – Да, ты права. Вон там, в баре, коньяк.

Я принесла бутылку и два бокала – мне от ее рассказа тоже как-то не по себе стало. Мы немного выпили, она вздохнула и продолжила:

– Когда папу в Афганистан отправили, мы в городке остались – мама же продолжала работать. Я помню тот день, когда к нам вечером пришел комполка с женой – она у нас врачом была – и сказал, что папы больше нет. Они за столом сидели, а я на диване играла. Помню только, что мама вскрикнула и тут же потеряла сознание. Они ее в чувство привели, на кровать уложили, я реветь начала… В общем, это был самый страшный день в моей жизни. Мама как-то сразу потухла. Только-только была молодая женщина, а тут вдруг – старуха. Работать она продолжала, а вот жить – нет. Я как-то ночью проснулась, а она с папиной фотографией разговаривает: «Кирюшенька, родной! Прости меня! Я ведь тебе так и не сказала, как же я тебя люблю! Я же без тебя теперь жить не смогу!» Я перепугалась, бросилась к ней, а она мне говорит: «Настенька! Твой папа был самый лучший человек на земле. Он меня отогрел! Он меня спас! Он меня ни разу ничем не попрекнул! Он просто очень любил меня и очень надеялся заслужить мою любовь. А я только сейчас поняла, как же я его люблю! А он меня теперь уже никогда не услышит!» Как же она рыдала! Словно у нее душа с телом расставалась. Видимо, это чувство вины перед папой ее, в конце концов, и убило. Оно ее изнутри выжгло.

– У нее была онкология? – спросила я.

– Да! И, когда это обнаружилось, было уже поздно что-то делать. Да и как делать, если в стране разруха, лекарств нормальных нет, а те, что есть, стоят безумных денег. А у нас они откуда? Военным же тогда зарплату по несколько месяцев задерживали, что уж тут о вольнонаемных говорить? Летчики-офицеры частным извозом занимались, а те, у кого машин не было, спивались потихоньку. Нам дедушка из деревни хоть какие-то продукты привозил, а у других и того не было.

– А родные со стороны отца? – удивилась я. – Они вам никак не помогали?

– Они были против того, чтобы папа на маме женился. У них в роду все военные в высоких званиях, а тут какая-то деревенская девчонка. Когда мама узнала, что папа погиб, она написала им, а они в ответ, что им об этом тоже сообщили, и больше ничего. Может быть, потому, что у них был еще и младший сын. Это они уже потом меня нашли. Когда второй сын в Чечне погиб. Он тоже летчиком был. Писали, что я их единственная внучка, просили переехать к ним.

– А когда твоя мама умерла?

– Это был май, я как раз школу оканчивала, когда она слегла, и стало ясно, что уже не поднимется. Бабушка приехала за ней ухаживать. Мама все ее просила: «Если увидишь Лешу, передай, что я ему все простила. Теперь Бог ему судья». Я тогда спросила у бабушки, что это за Леша, а она только рукой махнула – это, мол, далекое прошлое. Мама умерла, когда я на уроках была. Пришла домой, а ее уже нет. Дедушка приехал, и мы тело мамы в Полесное повезли, чтобы там на нашем участке похоронить. А потом мы с бабушкой в Тамбов вернулись – мне же экзамены надо было сдать. Конечно, после всего этого аттестат у меня троечный – когда мне учиться было?

– И что же ты в деревне делала?

– Телятницей была, – просто ответила она.

Неслабо обалдев, я посмотрела на ее руки – нет, это не были руки телятницы: узкая кисть с длинными тонкими пальцами подошла бы больше музыканту, идеальной формы ногти, тонкое запястье… Все это наводило на определенные размышления, и я спросила:

– Настя, у тебя в роду дворян не было?

– С маминой стороны – точно нет, – усмехнулась она. – Но я только лицом на маму похожа, а все остальное – в папу. Я его родителей много лет только по фотографиям знала, а когда наконец встретились, как-то не до того было, чтобы спрашивать. Да мне такая мысль и в голову не приходила.

– Так как же ты все-таки после того, что случилось, замуж за Алексея Ильича вышла? – недоуменно поинтересовалась я.

– Дедушка маму всего на год пережил – он ее очень любил, и ее смерть стала для него страшным ударом. И остались мы с бабушкой. Жили в основном с огорода. Тихо, скромно.

– Что же ты там замуж не вышла?

– За кого? – усмехнулась она. – Молодежь в город уехала, а те парни, что остались, такая шелупонь! А у меня пример отца перед глазами, других офицеров – я же среди них выросла. Мне последний сорт да еще и с браком не нужен.

– Не боялась старой девой остаться?

– Так я же понимала, что бабушка не вечная. Ее мамина смерть здорово подкосила. А тут еще и дед умер. Она совсем слабая стала. А папины родители, после того как меня нашли, постоянно писали и к себе звали. Вот я и решила: когда останусь одна, уеду к ним. А в Екатеринбурге уже буду думать, как свою жизнь устроить. Так им и написала. Бабушка в 2005-м умерла. Тихо так, во сне отошла. Святая смерть, говорят. Похоронила я ее, написала папиным родителям, что одна осталась, а они в ответ, что ждут меня с нетерпением. Вот и стала я в Екатеринбург собираться. Что-то выбросила, что-то раздала добрым людям на память, что-то продала, а главное, стала покупателя на дом искать – понимала же, что навсегда уеду. Когда подловку, чердак то есть, разбирала, я нашла там сумку старую, а в ней письма моей маме от Леши. В том числе и то последнее.

– Как уж они в Подлесном оказались? – удивилась я.

– Не знаю, видимо, мама, когда с папой из Каначеево уезжать собиралась, кое-какие вещи родителям отдала, в том числе и эти письма. Бабушка у меня добрая была, подружки, такие старушки, как она, к ней на чай приходили, сидели, молодость вспоминали. Только баба Аня Шестопалова никогда не приходила и они о ней никогда не говорили. Я как-то к бабушке пристала и начала допытываться, что это за кровная вражда такая между нами и Шестопаловыми? Вот она мне все и рассказала. А тут прочитала я эти письма и поняла, что мама тогда папиной фотографии говорила, от чего он ее отогрел и чем никогда не попрекнул. И такая злость меня взяла, что сама себя испугалась. Попадись мне в тот момент Алексей, убила бы и не дрогнула. А Алексей уже был в области человек известный, баба Аня постоянно хвалилась, кем ее сын стал! Ну, думаю, устрою я тебе!

– Ну, результат я вижу, – скромно заметила я.

– Так это уже все потом случилось. А тогда я взяла на работе отгул, сложила все письма в один пакет и отправилась на попутке в райцентр, оттуда на автобусе – в Тарасов, а там уже прямиком на комбинат, где меня тут же в бюро пропусков наладили. Хорошо, что я догадалась паспорт с собой взять, а то зря проездила бы. «Вы к господину Шестопалову, по какому делу?» – «По личному. Меня тут просили ему из родной деревни кое-что из рук в руки передать». Выписали мне пропуск, и пошла я. Лифт, охрана возле него на этаже, в приемной опять-таки охрана и секретарша, как злая цепная собака, зубы скалит. Проверили сверток – не взрывчатка ли, убедились, что нет, и предложили подождать, потому что у господина генерального директора совещание. Сижу, жду и еще больше злюсь. А мне уже и на автовокзал пора, автобус мой скоро, а то ведь придется невесть где ночевать. Вижу, что еще немного – и точно на автобус не успею. Плюнула я на все, попросила у секретарши листок бумаги и написала на нем: «Моя мама тебя, сволочь, перед смертью простила. Может, и Бог простит! А я не прощу никогда! Еще отольются тебе ее слезы! Пропади ты пропадом, тварь!» Положила листок к письмам, взяла со стола секретарши степлер и «запечатала» пакет – а то вдруг эта баба туда нос сунет? Сказала ей, что нет у меня больше времени ждать, пусть сама отдает, и ушла.

– И она передала в целости и сохранности? Не вскрыла? – удивилась я.

– Представь себе! Леша там всех так «построил», что побоялась. Тем более что и охранники его все видели. Еле-еле я тогда на автобус успела, а потом еще где-то с час в райцентре попутку ловила. Только ночью домой я вернулась, злая до чертиков, что не удалось мне этому гаду в глаза посмотреть да в рожу плюнуть, а потом решила, что его Бог накажет, а не накажет, значит, нет его, потому что такую подлость прощать нельзя. Поспала немного, а утром опять на работу ни свет ни заря. Возвращаюсь домой, а Леша у меня во дворе на козлах сидит. Ждет. Я его сразу узнала – он же маме в письмах свои фотографии посылал. Оказывается, он сначала записку мою прочитал и возмутился – кто это посмел его так назвать? А потом письма увидел и сразу все понял. Приказал выяснить, кто приходил. Ну, ему и доложили, что Сафронова Анастасия Кирилловна какая-то и запись с камеры наблюдения показали. Поглядел он, и, говорит, сердце у него зашлось.

– Потому что ты очень похожа на маму, а первая любовь не забывается, – вставила я.

– Да! Вспомнил он ту историю, письма прочитал, в том числе и последнее, что у мамы было. И понял, что следующие она уже не получала.

– А они были? – удивилась я.

– Он сказал, что то мерзкое письмо написал под горячую руку, сразу же, как узнал, как мама в городе свободное время проводит. Друзьям рассказал, а среди них и городские были. Вот они-то его, деревенщину, и вразумили. Написал он маме покаянное письмо, прощения просил, а она ему не ответила, потому что не получила его – ее тогда в Тарасове уже не было. Леша говорит, что еще три письма ей отправил, а потом понял так, что не простила она его, и больше не писал.

– Ты ему веришь? – вот чем-чем, а я такой доверчивостью не страдала, я еще и не такое слушала и видела.

– А ты свидетельство его правоты только что в руках держала. Подумай сама, стал бы он хранить эту фотографию, если бы хотел навсегда вычеркнуть маму из своей жизни? – спросила Настя.

– Да, не стал бы, – согласилась я. – Отрезал бы себя с нее, а остальное порвал. Или всю порвал.

– Вот именно! Только я тогда ничего этого не знала. Взяла я из поленницы чурку поувесистее – и к нему! С комментариями соответствующими! Он от меня уворачивается, объяснить что-то пытается, а меня по кочкам понесло! Все я ему высказала, что на душе накипело. В том числе и то, что мама, которую он с грязью смешал, хотя она перед ним ни в чем виновата не была, жизнь самоубийством покончить пыталась, тоже. Леша, как это услышал, замер на месте, смотрит на меня в ужасе, тут-то я его и достала. Врезала от души, а потом послала, сама понимаешь, куда. В общем, выгнала я его. Соседям, конечно, радость – такой цирк бесплатный, а в роли клоуна – сын бабы Ани, которым она всем уже уши прожужжала!

– Он уехал?

– Нет, еще два дня у меня под окнами ошивался, но с тем же результатом.

– Да уж! Характер у тебя явно не мамин, – покачала головой я. – Ты бы вены резать не стала. Видимо, папин.

– Если бы! – вздохнула Настя. – Дедушкин. И, как говорит бабушка, в наихудшем его варианте.

– А кто у нас был дедушка?

– Почему «был»? Он и сейчас жив. Как и бабушка. А был он заместителем командующего округом. Военным, естественно.

Рот у меня открылся самопроизвольно, и, справившись с удивлением, я уточнила:

– И, конечно же, генерал?

– Да, генерал-майор. Когда мама с папой поженились, дедушка был еще подполковником, а потом связь была потеряна. Это выяснилось, когда мы с Лешей к ним полетели, чтобы наконец-то познакомиться.

– И как товарищ генерал воспринял то, что муж тебя настолько старше? – с интересом спросила я.

– Леша тогда еще был только женихом. А приняли его в штыки! Там такие бои разворачивались! – вздохнула Настя. – Дед только что с шашкой наголо на него в атаку не шел. Говорил мне, что в Екатеринбурге полно молодых, холостых офицеров. Что, если потребуется, он смотр устроит и мне останется только пальцем показать на того, кто понравился. А Леша ему в ответ, что по количеству подчиненных его комбинат на дивизию вполне потянет, а раз он там главный, то звание у него такое же, как и у деда! И вопросы он решает ничуть не менее важные, чем командир дивизии. Поэтому он ничем не хуже любого военного и вполне достоин такой жены, как я. И убедил все-таки. С тех пор каждый год или мы к ним летаем, или они к нам. Они все настаивают, чтобы нам съехаться и всем вместе жить, но они к Екатеринбургу прикипели, а стариков с места трогать нельзя, они это плохо переносят, а Лешу здесь работа держит. Дедушка хочет, чтобы Илюша в кадетское училище поступил, военным стал, династию продолжил, а Леша сопротивляется.

– А сам Илья?

– Ну-у-у, для него прадед – он его дедом зовет – это икона. Только что не молится, а, когда на его парадный китель смотрит, глаза ярче, чем награды горят. И все про армию просит рассказать, а дед и рад. Для сына самая большая радость – вместе с дедом ордена и медали чистить. Мы один раз в мае к ним приехали, так Илюша с ним во время военного парада на трибуне стоял и горд был так, словно сам генерал.

– Ну ладно, это дело будущего, а тогда чем все закончилось? Алексей Ильич уехал и…

– Ко мне в тот же вечер баба Аня пришла, а потом каждый день ходила. Все просила меня, чтобы я с Лешей хоть поговорила. Рассказывала, как он переживает и раскаивается. Что жизнь его уже и так наказала: женился по глупости на редкостной стерве, которая и ее до внуков не допускала, и его чуть до смерти не довела, а потом до нитки обобрала. Что он про мамину попытку самоубийства не знал. Что хочет мне хоть чем-то помочь, чтобы вину свою искупить. Уговаривала меня не уезжать – к чужим ведь еду. Неизвестно, как меня там примут – я же их в глаза никогда не видела. Продам дом, а, если не приживусь там, куда возвращаться-то буду? Ведь тогда мне придется там скрепя сердце жить. Короче, умолила она меня с Лешей поговорить. Долго мы с ним тогда разговаривали, всю свою жизнь он мне выложил. Жалко мне его стало: один раз ошибся, а потом столько лет за это расплачивался. Ну, я ему тоже о себе рассказала. Он даже плакал, когда я про маму говорила. Вот он мне и предложил дом в Подлесном не продавать – за ним баба Аня присматривать будет, а самой в Тарасов перебраться, где он мне и с жильем, и с работой поможет. Подумала я, подумала и согласилась. А вот когда он сразу предложил на мое имя квартиру купить, отказалась наотрез – не заслужил он, чтобы я от него такие дорогие подарки принимала. Тогда он мне квартиру пробил в общежитии семейном: комната двенадцать метров и крошечные кухня с санузлом, и работу нашел – в архиве с бумажками возиться. Да и правильно – чего я умела? И куда сама могла бы устроиться с моим аттестатом?