Текст книги "Спелое яблоко раздора"

Глава 2

Стрелки подошли к одиннадцати утра, когда я входила в освещенный множеством ламп холл. На улице было пасмурно, то и дело принимался идти выматывающий монотонностью дождь, и, видимо, чтобы развеять сумрачную тоску постояльцев, в гостинице пользовались электричеством. Что еще сказать об этом временном приюте достаточно богатых приезжающих? Если человек хоть раз останавливался в отелях, трижды помеченных звездочками, то всякие описания излишни. Ну а если иному крупно повезло и он избежал подобного приключения, следует посоветовать как-нибудь поселиться в таком вот дворце. Как говорится, скучно не будет.

У портье со стандартно-вежливой улыбкой я выяснила, что господин Григорьев в это время как раз завтракает в гостиничном ресторанчике, и, отблагодарив парня с забавным именем Вагиз и не менее забавной физиономией скромными чаевыми, чтобы молчал обо мне, направилась в ресторанчик. Завтракающих оказалось до обидного мало: то ли еще было рано для местной публики, то ли уже поздно. Дюжина из пятнадцати имеющихся столиков пустовала, зато среди посетителей я без труда вычислила Григорьева, просто потому, что он был единственным мужчиной, если, конечно, не считать молодого паренька, а его я не считала, справедливо предположив, что юнец вряд ли мог в течение пятнадцати лет терроризировать поэта Высотина: ему от силы можно было дать двадцать.

Заказав кофе, я села за столик напротив Григорьева и стала изучать: это был человек лет сорока пяти, по виду интеллигентного происхождения, о чем свидетельствовала породистая, хоть и непропорционально крупная седоватая голова с четким орлиным профилем и упрямо выступающим подбородком. Телосложения хилого, роста среднего, гладко выбритый, одетый в застегнутый на все пуговицы серый костюм-тройку. Ел он традиционную яичницу и пил кофе. Я пристально уставилась на Ивана Ивановича, и он, конечно же, не мог не почувствовать магического притяжения моих зеленых глаз: критик как-то странно дернул подбородком и поднял голову. Я смущенно улыбнулась и отвела глаза. Через пару минут мы снова проиграли ту же мизансцену, с тем лишь отличием, что теперь, поймав мой взгляд, улыбнулся и Иван Иванович. Видимо, он был крайне неравнодушен к женскому полу вообще, что и следовало ожидать, глядя на гордую посадку головы. Когда он в третий раз поймал мой взгляд, завтрак был окончен, и ничто не мешало ему присоединиться к понравившейся девушке, чем он и занялся.

Глядя на расслабленную походку этого джентльмена средних лет, я подумала, что не стоит так сразу его разочаровывать, демонстрируя свою лицензию – Иван Иванович скорее всего не принадлежал к робкому десятку. Он знает то, что знает, и вряд ли так просто это отдаст. Вот продать он, наверное, мог бы, но я пока не знала его цены. Впрочем, хищный огонек в глазах кое о чем свидетельствовал.

Я и раньше знала, что получить интересующую информацию проще и быстрее, если начать разговор с отвлеченной темы, не относящейся к цели разговора. Именно так я и поступила, когда Григорьев подплыл своей вальяжной походкой к моему столику.

– Доброе утро, – сказал он неприятным голосом, который можно было определить как очень громкий шепот или очень тихий сип. – Я не смущу вас, если предположу, что мы с вами знакомы или хотя бы когда-то виделись?

– Ничуть! – улыбнулась я сдержаннее, чем следовало бы. – Но мы действительно знакомы, по крайней мере я вас точно знаю.

– Вот как? – изогнул свои кустистые брови критик. – Вы позволите?

– Конечно, присаживайтесь, – кивнула я.

– Так откуда мы знакомы? – уточнил критик, заняв место за моим столиком.

– Я читаю толстые журналы, – ответила я. – И знаю, кто вы.

– В таком случае позвольте узнать, кто же вы, – польщенно улыбнулся Иван Иванович.

– А это пусть останется моим маленьким секретом, – ответила я с извиняющейся улыбкой. – Пока.

– О, вы любите казаться таинственной? – Его выцветшие, по-видимому, от спиртного и времени глаза живо блеснули.

– Да, люблю, – пожала я плечами. – Полагаю, женщине это простительно?

– Конечно, – проскрипел он, – особенно такой, как вы. Ну хотя бы намекните, чем занимаетесь или, вернее, чем вы интересуетесь?

– Наверное, правильнее поставить вопрос так: чем я развлекаюсь, – поправила я, а критик плотоядно ухмыльнулся. – Развлекаюсь многим. Вот сейчас, например, меня интересуют поэты. Всякие. Вы замечали, что поэты не похожи на свои стихи?

– Очень тонкое наблюдение, – подхватил он.

– Вот сравнением личности поэта и его стихов я и развлекаюсь.

– Что ж, могу сказать, у нас схожие интересы. Точнее, развлечения, – заметил он.

Потом мы познакомились, однако я не допустила, чтобы пустая болтовня превратилась в беседу. И главного я достигла – была приглашена на ужин. Сегодня. В его номер. Аргументировал он свое не слишком пристойное приглашение тем, что как раз работает сейчас над интересной статьей о молодых поэтах и у него есть несколько интересных сборников. А поскольку их авторов он знает лично, то и предложил за ужином провести сравнительный анализ. Я даже немного разочаровалась, что от меня потребовалось только чуть подтолкнуть этого любителя сладких вин и некапризных женщин в нужном направлении, и он тут же, как угодливая собачонка, схватил апорт. Мне так и хотелось воскликнуть: «Что мы, женщины, можем делать с мужчинами!»

Да, пора всерьез переходить на прикладную психологию, она дает несравненно быстрые результаты, чем владение оружием. Впрочем, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Мы расстались с Иваном Ивановичем в самых лучших отношениях, простившись до шести вечера, после чего я покинула гостиницу. Теперь мне следовало отыскать улицу Героев Революции, где до смерти проживала другая жертва моего расследования. Не представляя, что мне мог дать этот адрес, я все-таки поехала туда. Если уж я обещала патологоанатому, то надо было сделать хоть что-нибудь. По здравом размышлении я понимала, что дело, за которое я взялась чисто по глупости, относится к разряду самых безнадежных, но я была бы не я, если бы не попробовала. И потом, деньги-то я взяла. Словом, я отыскала стандартную серо-бетонную девятиэтажную коробку, в которой обитал некогда Александр Колесников. Лифт, разумеется, не работал, а квартира, принадлежавшая покойному, находилась, судя по всему, где-то на седьмом этаже.

Кое-как вскарабкавшись на эту вершину, я без всякой надежды нажала кнопку звонка. Послышались шаги и голос, который мог принадлежать только очень пожилому человеку, скорее всего женщине. Через секунду из-за двери осторожно поинтересовались:

– Кто?

– Следователь, – сказала я, не желая на весь подъезд объяснять, что я частный детектив.

– Кто?! – переспросили меня с неподдельным удивлением.

– Следователь, – твердо повторила я. – Корочки показать?

– Покажите, – позволили мне, и замки защелкали.

Я показала одно из своих удостоверений, которым пользовалась в таких вот случаях, протянув его в образовавшуюся щель. Через минуту оно вернулось, и дверь открылась, впуская меня в полутемную духоту квартиры. Хозяйку, женщину лет шестидесяти-семидесяти, хотя у нее и был дребезжащий старческий голос, старушкой я бы назвать не решилась. Она была величава и ухожена прямо-таки по экстра-классу. Когда я прошла в комнату и разглядела ее при свете, то меня поразили две детали: крашенные хной огненно-рыжие волосы и неестественно черные дуги бровей, тоже крашенных. На Варваре Михайловне, а мы познакомились, едва я шагнула за порог, был надет кокетливый цветастый халат с воланами, а морщинистые руки были унизаны перстнями. Первое, что она сделала, – это закурила, и я, посмотрев на нее, внутренне содрогнулась, представив, что так же шокирующе, наверное, буду выглядеть сама в ее возрасте, если не брошу курить и доживу до преклонных лет.

– Слушаю вас, – повелительно проговорила она, затягиваясь длинной дамской сигаретой.

– Дело в том, – начала я, бродя бесцельным взглядом по обстановке комнаты, чтобы только отвлечься от созерцания удручающей картины своего возможного будущего, – дело в том… – Но тут я осеклась.

На пианино, среди прочих фотографий в милых рамочках, я увидела лицо, показавшееся мне странно знакомым. Я так и впилась в него глазами, пытаясь вспомнить, кто же это такой. Хозяйка проследила за моим взглядом, вздохнула тяжело и шумно, взяла снимок в руки и проговорила:

– Так я и знала, что вы из-за Сашеньки…

«Александр! – вспыхнуло у меня в мозгу. – Александр Колесников!» – И я тут же увидела перед собой те три фотографии из морга.

На такую удачу я, признаться, и вовсе не рассчитывала. Погасив торжествующий блеск в глазах, я ровным голосом произнесла:

– Да, я пришла к вам как раз по этому поводу. Простите, Александр Колесников вам кем приходится?

– Племянником, – вздохнула Варвара Михайловна, ставя фотографию на стол.

– Позвольте? – Я взяла ее после утвердительного кивка и поняла, что не ошиблась.

Лицо у Александра было не лишено приятности: большие серые глаза, высокий лоб, тонкий нос, четкая линия рта, круглый подбородок и русые волосы. Видимо, снимок был сделан совсем недавно.

– Скажите, – спросила я после паузы, – а чем занимался Александр?

– Да у него было что-то вроде фирмы, – неопределенно ответила Варвара Михайловна. – А вас-то что интересует? Мне сказали, что он сам…

– Вообще-то мы даже в таких случаях все равно расследование проводим, – как можно уверенней проговорила я. – Сами понимаете, всякое может выясниться.

– Наверное, правильно, – качнула головой тетушка и снова замолчала.

Я вздохнула, почувствовав себя неловко. Ситуация осложнялась еще тем, что я ничего, кроме имени покойного и способа его ухода из этого мира, не знала.

– Итак, – начала я разговор, – как вы думаете, почему ваш племянник решил свести счеты с жизнью и были ли у него для этого причины? Или, может быть, вы знаете какие-то иные обстоятельства? Или у вас есть какие-то соображения насчет того, кто… хм-хм… мог бы…

– Нет, девушка. – Великосветская дама не выходила из своего образа, величаво покачивая неприлично рыжей шевелюрой. – Ничего такого я не знаю. Виделись мы с Сашенькой редко. Жил он в Москве, сюда приезжал нечасто. И на этот раз навестил меня за два дня до своей смерти, и было это после шестимесячного перерыва. Надеюсь, вы понимаете, что при такой интенсивности общения мы не были с ним близки. В проблемы свои Саша меня не посвящал. Словом, все наше общение сводилось к открыткам и редким встречам. Я даже жену его не видела, хотя он женат уже шестой год. – Варвара Михайловна затушила сигарету и, посмотрев на меня, добавила: – В общем, вряд ли я чем-то смогу помочь вашему расследованию.

– Понятно, – кивнула я, вовсе не собираясь так скоро сдаваться. – Может быть, в таком случае вы знаете, где останавливался ваш племянник или хотя бы где он остановился на этот раз?

– В гостинице, – ответила хозяйка дома. – А в какой?.. – Она выразительно пожала плечами, давая понять, что такие мелочи ее никогда не интересовали.

– Значит, – мрачнея лицом, уточнила я, – вы абсолютно ничего не знаете ни о его жизни, ни о его друзьях, ни о его проблемах?

– Вы совершенно правильно поняли, милочка, абсолютно ничего, – сказала дама и поднялась из-за круглого стола, за которым мы сидели во время этой неудачной, на мой взгляд, беседы.

– Жаль, – вздохнула я, тоже поднимаясь и направляясь к выходу.

– Ничего не поделаешь. – Варвара Михайловна проводила меня до дверей. – Ничего не могу вам рассказать. У нас с ним всегда были слишком разные интересы. До свидания. – И она закрыла за мной дверь.

– До свидания, – проговорила я запертой двери и уныло спустилась по лестнице.

При всей неласковости приема я не могла заподозрить эту чопорную старушенцию в том, что она чего-то недоговаривает. Эта мумия, скорее всего, наоборот, была слишком откровенна. И тем не менее фотография племянника стояла у нее на пианино… Я вздохнула. Конечно, надо было бы с патологоанатомом пообщаться, узнать, где был обнаружен труп… Стоп, стоп, стоп, а что говорил прозектор? Зачем его ко мне Киря отправил? Вот у кого можно разжиться информацией! Я радостно улыбнулась, села в машину и набрала Кирин рабочий номер. Но там мне сказали, что тот с сегодняшнего дня в двухнедельном отпуске, а дома – что он куда-то уехал. Я уже стала прикидывать, кому можно переадресовать свой вопрос, но тут взглянула на часы и в ужасе обнаружила, что до «времени Ч» у меня осталось всего каких-то два часа! О ужас, ведь нужно еще привести себя в порядок! «Завтра, завтра, не сегодня», – пробормотала я и поехала домой готовиться к свиданию с господином критиком, от которого я, признаться, ожидала гораздо больших результатов, нежели от утренней встречи.

* * *

Забегая вперед, могу похвалиться: господин критик меня не разочаровал. А все было так. Он встретил меня в своем номере, при полном параде и с букетом роз, удивительно гармонирующим с винно-красным оттенком моего платья. Жест был настолько же прекрасен, насколько нелеп.

При виде цветов я как-то неожиданно растрогалась, обстановка разрядилась, и мы сели ужинать. У Григорьева был номер люкс, то есть номер двухкомнатный. Мы уютно расположились в гостиной. А дверь, ведущая в спальню, замечу, была целомудренно прикрыта. Играла тихая музыка, мы говорили о стихах, то есть о стихах признанных и покойных авторов, и только после ужина, за ликером и сигаретами, перешли к обсуждению интересующего меня вопроса. Естественно, я и виду не подала, когда разговор коснулся покойного и признанного, хотя еще и не классика: Алекса Высотина.

– Вы слышали, что с ним случилось? – спросил меня Григорьев.

– Да, конечно, – ответила я. – Никогда не понимала самоубийц.

– Да, – согласился Иван Иванович. – К тому же мне трудно представить причину, из-за которой человек решает расстаться с жизнью.

Я вспомнила примерно такой же разговор с Сергеем и подхватила тему:

– А вы ведь знали Высотина? – Критик утвердительно кивнул. – Тогда, может быть, поделитесь своим мнением? Я хочу сказать, что у него не было причин для самоубийства, по крайней мере, чисто внешних. Так говорят, – поспешно добавила я.

– Внешних, да. Ну что такого могло случиться с Алексом? – Он пожал плечами. – Что ему грозило? Поруганная честь? – Я навострила уши. – Но это два века назад нельзя было пережить, а теперь… – Он сладко улыбнулся.

– Под поруганной честью вы имели в виду влияние ваших критических статей? – игриво поинтересовалась я.

– Нет, что вы, – отмахнулся Иван Иванович от моего предположения, как от пустяка. – Для Алекса они были замечательной рекламой. И он это прекрасно понимал. Под поруганной честью я имел в виду нечто другое, – таинственно проскрипел Григорьев и замолчал.

Я поняла, что он ждет уговоров с моей стороны и, приблизив лицо, прошептала:

– Но мне-то вы откроете эту маленькую тайну?

– Возможно, – просипел критик, утонув в моих глазах.

– Что нужно для этого сделать? – Мне не хотелось, конечно, перегибать палку, но Григорьева нужно было брать тепленьким.

Он близоруко заморгал, смутился, чего я от него никак не ожидала, и выдал:

– Мне кажется, торг неуместен. – Я сглотнула, испугавшись, что рыба сорвалась с крючка, но Иван Иванович благородно продолжал: – Сейчас я кое-что вам покажу.

Он порывисто поднялся с дивана, на котором мы так уютно расположились после ужина, и исчез в своей спальне. «Что бы это значило?» – пронеслось у меня в голове. Иван Иванович почти сразу вынырнул обратно, держа в руках какую-то папку. Видимо, он рассчитал, что лучшая цена за эту информацию – моя искренняя благодарность. Что ж, по-своему он был прав.

– Вот, смотрите, – с победоносным видом проговорил он, протягивая мне небольшую книгу. – Откройте страницу сорок третью.

Приняв томик – это был сборник стихов Алекса Высотина, по-видимому, тот самый, последний, – я послушно отыскала страницу.

– Прочтите стихотворение, – подсказал мне Григорьев, присаживаясь рядом. – Можете вслух.

– Хорошо, – улыбнулась я и прочла:

 
Но нет, не знали мы, не знали
И не умели разгадать,
Когда картины оживали,
Что рук нельзя нам разнимать.
Что нам нельзя разрушить сказку,
Ведь сказка рушится сама,
Когда мы придаем огласке
Любови первой имена.
 

– Отлично, не так ли? – заметил критик, когда я замолчала.

– Теперь смотрите сюда. – И он, как заправский фокусник, выудил из папки какую-то газетку. – Вот, а теперь прочтите это, – показал он на последнюю страницу. – Что вам это напоминает?

– Вслух? – спросила я.

– Лучше вслух, у вас хорошо получается, – похвалил меня Иван Иванович.

Я, благодарно улыбнувшись, посмотрела на страницу и, скрыв удивление, прочла:

 
ВОСЬМИСТИШИЕ
Но нет, не знали мы, не знали
И не умели разгадать,
Когда картины оживали,
Что рук нельзя нам разнимать;
Что нам нельзя разрушить сказку,
Ведь сказка рушится сама,
Когда мы придаем огласке
Того, кто в сказку нас позвал.
 

– Что скажете на этот раз? – хитро поинтересовался Григорьев.

– Но ведь это то же самое стихотворение, – я посмотрела на критика выжидательно, – хотя здесь и стоит имя какого-то Антона Бондаренко.

– Вы правы, стихотворение то же самое, – удовлетворенно кивнул Иван Иванович. – И что вы думаете по этому поводу? – пытал он меня, решив, видимо, разыгрывать из себя этакого Пинкертона или Шерлока Холмса, отведя мне почетную роль доктора Ватсона.

– Полагаю, что кто-то из этих двоих вор, – просто ответила я и едва удержалась, чтобы не добавить слово: «Холмс».

– И кто же? – с самым заговорщическим видом поинтересовался Григорьев. – Кто, по-вашему?

– Полагаю, что Высотин, – сказала я, с интересом глядя на него, и объяснила свою догадку: – Иначе вы не говорили бы о поруганной чести.

– Браво! – воскликнул Григорьев. – Вы совершенно правы: Алекс стянул этот стишок у молодого поэта.

– Но зачем, Иван Иванович? – задала я своевременный вопрос. – Зачем известному поэту воровать стих у поэта неизвестного? Не вижу в этом логики. Вот если бы наоборот… Кстати, – я посмотрела на выходные данные газетки, – вы не знаете, когда Высотин написал свое стихотворение?

– Я знаю другое, Танечка, – самодовольно ухмыльнувшись, ответил Иван Иванович. – Я знаю, что сборник вышел позже, чем газета.

– Вы правы, – вздохнула я, сверив даты выхода в свет книги и газеты. – Но можете ли вы доказать свою правоту?

– Полагаю, что да, – заверил меня критик. – Я нашел этого паренька и на днях собираюсь его посетить. Он живет, кстати говоря, в пригороде.

– И что же? Вы думаете, он предоставит вам доказательства? – Я пытливо прищурилась.

– Уверен. Больше того, хочу пригласить вас с собой. – Я подняла брови. – Если, конечно, вас заинтересовала вся эта история, – тут же добавил Иван Иванович.

– Заинтересовала! – хмыкнула я. – Я даже готова поспорить с вами, что вором окажется не Алекс, а мальчишка! – Мне нужно было подстегнуть этого борзописца.

– Согласен! – принял пари Иван Иванович. – Проигравший должен будет выполнить одно желание победителя, – нагло заявил он, поблескивая глазами.

– Отлично!

Мы заключили вполне циничное пари, так сказать, в духе времени. После этого договорились насчет поездки, и я распрощалась с господином критиком. Мне уже было о чем подумать.

* * *

Конечно, я могла бы сразу спросить его, не был ли он накануне смерти у Высотина, выполняя таким образом порученное мне задание, но подумала, что об этом я спросить могу всегда, а сейчас мне было куда интереснее совершить поездку с критиком, назначенную на послезавтра. К тому же я полагала, что обвинения в плагиате если и не главная причина, подтолкнувшая Высотина к самоубийству, то, скажем, одна из многих. Вполне может быть, что человек просто не выдержал прессинга. Иногда в жизни складываются такие ситуации, когда, за что ты ни берешься и что ни делаешь, ничего не получается, ничего не выходит и, кажется, ничего и никогда впредь уже не поправится. Нужно обладать порядочным мужеством, чтобы пережить такие вот периоды, и далеко не всем это под силу.

Кстати, надо бы узнать о Высотине побольше. Может, тут действительно целый букет. Мало того, что критические статьи-обвинения, так еще и измена, например, любимой жены, какие-нибудь неприятности в фонде. И надо еще узнать о том, сообщил ли Григорьев самому Высотину о своей находке. Я поставила себе «галочку» для памяти. Поставила и продолжала размышлять уже по дороге домой.

Безусловно, обвинение в плагиате меня не только удивило, но и порадовало. Я мало знала о душевных качествах покойного, но неумолимая логика подсказывала, что если кто и мог быть вором, то, скорее всего, все-таки Бондаренко. Глупо как-то было подозревать в этом Высотина. Только такому литературному агрессору, как Григорьев, могло подобное прийти в голову. Впрочем, я решила, что на эту тему нужно поговорить с Сергеем Белостоковым и другими друзьями поэта.

Но это было не главное, что меня волновало в данный момент. Конечно, я не могла не заметить некоторых совпадений в участи своих «подопечных», я имею в виду Александра Колесникова и Алекса Высотина. Совпадение первое – время смерти. Совпадение второе – очень похожие имена. Согласна, это ничего не значит, но меня это смущало. Совпадение третье и, на мой взгляд, самое серьезное – орудие и способ убийства. Оба были задушены электрическим шнуром. Правда, одному из них явно помогли, о чем свидетельствовали синяки на шее покойного; а насчет другого никаких сомнений вроде бы не возникало. Словом, невозможно было удержаться от сравнительного анализа. Чтобы успокоить себя, я позвонила все-таки в милицию и узнала, кто там занимается делом Высотина. Следователем оказался капитан Васечкин, который был наслышан о моих «заслугах перед отечеством» и вступил со мной в контакт. Разговор не занял и десяти минут.

Капитан заверил меня, что никаких подозрительных следов на теле покойного обнаружено не было, и в том, что это самоубийство, сомневаться не приходится. Что же касается морального давления на Высотина, то в его предсмертном письме, которое было обнаружено милицией, он черным по белому написал: «В моей смерти прошу никого не винить».

– А что он еще написал? – полюбопытствовала я.

– Сейчас, – сказал на это Васечкин, пошуршал бумажками и прочитал: – «Причины, по которым я ухожу из жизни, касаются только меня одного. В моей смерти прошу никого не винить. И, пожалуйста, не сплетничайте, покойник этого не любил. Лада, прости за то, что семейная лодка разбилась о быт. Алекс Высотин». Число и подпись.

– А Лада – это кто? – спросила я, борясь с назойливым ощущением, что нечто подобное мне где-то уже встречалось.

– Его жена, – ответил мне Васечкин.

– Слушайте, капитан, а вам не кажется, что письмо это какое-то странное? Ну, мне оно что-то напоминает, но что…

– Напоминает письмо Маяковского, – твердо выдал Васечкин.

– Да, – согласилась я, думая, как же я могла забыть про «лодку и быт» и про то, что «покойник не любил сплетен». – Что ж, спасибо за информацию, – поблагодарила я следователя. – А не подскажете, капитан, вы случайно не знаете, кто занимается расследованием смерти Александра Колесникова?

– Вот чего не знаю, того не знаю. А кто это?

– Этого я тоже пока не знаю, – призналась я. – Но он умер от удушения в то же утро, что и Высотин, тоже электрическим шнуром. Хотя ему, похоже, помогли.

– Нет, тут ничем не могу помочь. Попробуйте позвонить завтра.

– Хорошо. Спасибо, капитан, – еще раз поблагодарила я.

– Всего хорошего, – отозвался Васечкин и положил трубку.

Я остановила машину у киоска и вышла купить сигарет. Теперь у меня появилась еще кое-какая информация к размышлению – предсмертное письмо. Может, это какой-нибудь намек? Вокруг смерти Маяковского в свое время ходило немало слухов. Может, Высотин хотел что-то таким образом сообщить или намекнуть на что-то? Что за странный посыл? Не думаю, что у поэта просто не хватило фантазии на сочинение оригинальной предсмертной записки. Тогда почему именно Маяковский? Может быть, Владимир Владимирович был просто любимым поэтом Высотина? Тогда его письмо можно было бы как-то истолковать. А если все-таки это намек, то не на причины ли, побудившие в свое время покончить с жизнью и первого, и второго? Тогда логичнее было бы и способ такой же избрать – пистолет вместо удавки.

Словом, появление письма повлекло за собой кучу разных вопросов, и я даже забыла на время о Колесникове, чувствуя неслучайность фраз в этой записке и горя желанием разгадать головоломку. Вернувшись в машину, я закурила и позвонила Сергею.

– Слушаю, – ответил он мне через мгновение.

– Сережа, здравствуй, это Таня. У тебя есть немного времени? Мне нужно задать тебе кое-какие вопросы.

– Мне приехать?

– Нет, необязательно. Достаточно телефонного разговора, – успокоила я.

– Тогда я могу перезвонить тебе минут через десять? – поинтересовался Сергей.

– Хорошо, – согласилась я и поехала к дому, все еще раздумывая над тем, что же хотел сказать своим письмом Высотин, если хотел этого вообще. Был ли в нем скрытый смысл?

Сергей перезвонил мне, когда я уже поставила свою «девятку» в гараж. Я села на лавочку около дома, закурила и стала задавать ему вопросы:

– Значит, так, проведем блицопрос. Коротко и четко. Скажи, ты знаешь, кто был любимым поэтом Высотина?

– Гумилев, – без заминки ответил мне Сергей.

– Как относился Высотин к виду крови?

– О, с ним чуть истерика не случалась! Однажды… – начал он, но я перебила:

– Сережа, потом объяснишь. Какие отношения были у Высотина с женой?

– Нормальные, – чуть удивленно произнес Сергей.

– Она ему не изменяла? – поставила я вопрос иначе.

– Ну, Лада красивая женщина… – как-то смущенно произнес Сергей. – И разница у них в возрасте пятнадцать лет. И потом…

– Понятно, – прервала я, поняв по его тону, что факт измены вероятен, хотя и не установлен. Пока.

– Ты знаешь о предсмертном письме Высотина? – задала я последний вопрос.

– Да, знаю, что он просил никого не винить в своей смерти, но это как раз очень в его стиле.

– Спасибо, ты мне здорово помог, – сказала я. – Мне бы хотелось повидаться с Ладой.

– Она вчера приехала. Хоронить Алекса будут здесь, на родине.

– Ты не сказал мне, что он мой земляк, – заметила я.

– Извини, вылетело из головы.

– И еще ты ничего не сказал о его письме.

– Я его не читал и даже не видел. А в чем дело?

– Позвоню тебе завтра, хорошо? – пропустила я мимо ушей его вопрос.

– Ладно, только завтра похороны. В двенадцать.

– Учту. Пока. – И я отключила аппарат.

Я не стала говорить Сергею о возможности плагиата в жизни его друга, отложив эту новость до поездки к молодому поэту, после которой, я надеялась, у меня появятся какие-то доказательства его причастности или наоборот. Но зато я кое-что поняла из этого разговора. Например, то, что Высотин наверняка не случайно цитировал Владимира Владимировича. С этим предстояло разобраться. Родственники и знакомые хотели знать правду о смерти поэта. Что ж, они ее узнают, какой бы она ни оказалась. Татьяна Александровна Иванова умеет отрабатывать свой гонорар. Подумав о гонораре, я вспомнила и о злосчастном Колесникове: вот уж где мне придется с гонораром попрощаться. Впрочем, прежде чем возвращать деньги, я решила хотя бы обзвонить гостиницы, ведь надо же узнать, где он останавливался. Может, не все так безнадежно.

Однако здесь меня ждал полный провал. Ни в одном из городских отелей не регистрировался гражданин с фамилией Колесников. Были Колесовы, Колькины и даже один Колобесов, но ни одного Колесникова в течение последних двух недель. И патологоанатом, как назло, не оставил мне своего телефона. После этого я мысленно почти распрощалась с денежками и сосредоточилась на Высотине.