Текст книги "Галилей и отрицатели науки"

Глава 5
У каждого действия есть противодействие

С учетом масштабов открытий, совершенных Галилеем на небе с помощью телескопа, и быстрого превращения его в мировую знаменитость после выхода “Звездного вестника” совершенно естественно было ожидать бурной, горячей – и неоднозначной – реакции. Действительно, разногласия вспыхнули, прежде чем просохла типографская краска на страницах книги. Первоначальный скептицизм читателей объяснялся рядом причин, которые можно проследить вплоть до истока – длительного господства идей Аристотеля и почти религиозного принятия его общего подхода в науке.

Первое: методология Галилея привнесла принципиально новый элемент в вопрос о том, что, по его мнению, можно считать научным свидетельством; а именно – Галилей заявил, что его новый прибор, телескоп, открывает невыдуманные истины, которые не могут быть восприняты невооруженным глазом[100]100
  Впечатляющие изображения: Galluzzi 2009.


[Закрыть]. Это шло вразрез с утвердившейся аристотелевской традицией. Как можно было быть уверенным, что увиденное Галилеем представляло собой настоящее небесное явление, а не случайный артефакт, созданный самим телескопом? В конце концов, телескоп оказался самым первым приспособлением, предложенным для усиления и расширения возможностей одного из органов восприятия.

Второе: проблема, с которой столкнулся Галилей, продвигая свои открытия как в механике, так и в астрономии, сформулирована в его утверждении, что книга природы написана на языке математики; а именно: он – родоначальник математизации физического мира. Это представление полностью противоречит логике Аристотеля, согласно которой математика почти или совершенно не связана с реальностью или с устройством космоса. Во времена, предшествовавшие Галилею, считалось, что астрономы должны обращаться к математике только для вычисления орбит планет и видимого движения Солнца, чтобы создавать карты неба в определенные моменты времени. Это, в свою очередь, рассматривалось как подспорье в приблизительных расчетах времени, составлении календаря, астрологических карт и в навигации. Астрономы не должны были разрабатывать физические модели Вселенной или каких бы то ни было явлений в ней. Вот как это выразил последователь Аристотеля Джорджио Корезио, тот самый, кто утверждал, что бросание шаров с Пизанской башни подтвердило представления Аристотеля о свободном падении тел: “Следовательно, приходим к выводу: тот, кто не хочет двигаться во тьме, должен сверяться с Аристотелем, совершенным интерпретатором природы”[101]101
  Coresio 1612, цит. в: Shea 1972.


[Закрыть]. Сравните эту рабскую покорность авторитету с почти поэтическим позднейшим заявлением Галилея в “Пробирных дел мастере”: “Она [Вселенная] написана на языке математики, и буквы ее – это треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которых не в силах человеческих постичь ни единого ее слова, без них человек бесплодно бродит в темном лабиринте”.

Винченцо ди Грациа, профессор в Пизе, еще более решительно выразил свои взгляды на видевшееся ему противоречие между математикой и естественными науками:

Прежде чем рассматривать опыты Галилея, представляется необходимым разобраться, насколько далеки от истины те, кто желает доказывать природные факты средствами математической логики, в том числе, если я не ошибаюсь, и Галилей. Все науки и все искусства имеют собственные принципы и собственные причины, посредством которых выявляют особые свойства своего специфического предмета. Следовательно, нам не дозволено использовать принципы одной науки для доказательства свойств другой [выделено автором]. Таким образом, всякий, кто полагает, что может обосновать природные свойства математическим доказательством, попросту безумен, поскольку эти две науки совершенно различны[102]102
  В кн.: di Grazia. Considerazioni (1612), перепечатано в: A. Favaro. Opere di Galileo Galilei, vol. 4, p. 385.


[Закрыть].

Галилей не мог бы еще более явственно не согласиться с этой попыткой герметичной компартментализации разных отраслей науки. “Как будто геометрия в наши дни явилась препятствием к постижению истинной философии; как будто невозможно быть и геометром, и философом, так что мы вынуждены вывести как обязательное следствие, что всякий, знающий геометрию, не может знать физику, не может размышлять о физических материях и работать с ними на физический принципах! ‹…› Как если бы знание хирургии было противоположно медицине и уничтожало ее”[103]103
  Из: Discourse on Bodies in Water, цит. по: Shea 1972.


[Закрыть], – высмеивал он ди Грациа. Эйнштейн полностью согласился бы с Галилеем три с лишним столетия спустя, когда писал: “Мы можем в действительности считать [геометрию] самым древним направлением физики… Без нее я не смог бы сформулировать теорию относительности”.

Эти две проблемы – правомерность использования телескопа как инструмента, усиливающего органы восприятия, во-первых, и роль математики в раскрытии истин о природе, во-вторых, – соединились в умах последователей Аристотеля в сильный, по их мнению, аргумент против открытий Галилея. Словно мало отсутствия убедительной теории оптики, доказывающей, что телескоп нас не обманывает, говорили они, еще и валидность подобной теории, самой по себе, сомнительна вследствие ее опоры на математику. Эти философские рассуждения увенчивались, разумеется, тем фактом, что все астрономические открытия Галилея отрицали идеи Аристотеля, которым консервативное большинство поклонялось почти два тысячелетия.

Неудивительно, что во многих кругах непосредственной реакцией на трактат Галилея стала растерянность. Люди всех званий и занятий, от правителей и церковной верхушки до широкой публики, обращались к видным ученым за мнением и советом. Даже немецкий ученый Маркус Вельзер, позднее способствовавший распространению идей Галилея, писал Христофору Клавию из Римского колледжа, прося совета:

По этому случаю не могу не сообщить вам, что мне писали из Падуи как о точном и бесспорном деле, что с новым инструментом, именуемым многими visorio, создателем коего он себя объявил, господин Галилео Галилей из этого университета открыл четыре планеты, новые для нас, никогда не виданные, насколько нам известно, ни одним смертным, а также много неподвижных звезд, неизвестных и невиданных прежде, а также удивительные обстоятельства о Млечном Пути. Я прекрасно знаю, что “мудрый на веру не скор”, и пока ни в чем не определился. Я, однако, прошу ваше преподобие откровенно поделиться со мной конфиденциально своим мнением об этом факте[104]104
  Вельзер писал из баварского Аусбурга 12 марта 1610 г., за день до опубликования “Звездного вестника”. В кн.: Galluzzi 2017, 5.


[Закрыть].

Еще одним человеком, сразу понявшим ценность поддержки Клавием открытий Галилея, оказался друг последнего, художник Чиголи. У него создалось впечатление, что Клавий счел обнаружение спутников Юпитера мистификацией, и Чиголи стал убеждать Галилея как можно быстрее съездить в Рим. Это был разумный совет, поскольку Клавий был не единственным влиятельным скептиком в Риме. Кристоф Гринбергер, австрийский астроном-иезуит, впоследствии сменивший Клавия в должности профессора математики Римского колледжа, также поначалу предположил, что обнаруженные Галилеем горы на Луне были не более чем игрой воображения, а луны Юпитера всего лишь оптической иллюзией.

Весной 1610 г. многие другие сохраняли такое же недоверие. Коллега Джованни Бартоли, флорентинец, работавший в то время в Венеции, писал 27 марта: “Они [профессора-естественники] смеются [над этими открытиями] и называют их чепухой, он же [Галилей] пытался выставить их большим прорывом, и преуспел, и добился увеличения жалованья на 500 флоринов”[105]105
  Цит. в: Heilbron 2010, 161.


[Закрыть]. Бартоли добавил, что многие из этих профессоров “считают, что он [Галилей] позабавился над ними, выдав за тайну обычную подзорную трубу, что можно купить на улице за четыре или пять лир и, говорят, того же качества, что и у него”.

Галилей столкнулся с еще одной проблемой, технической. Бо́льшая часть телескопов, имевшихся в Европе, были крайне низкого качества или сложны в использовании. Эта неприятность приводила к тому, что даже при наличии верных инструкций некоторым пользователям попросту не удавалось увидеть явления, которые, по собственному заявлению, наблюдал Галилей. Например, возвращаясь в Падую из Флоренции после встречи с великим герцогом, Галилей остановился в Болонском университете, где попытался продемонстрировать свои находки тамошнему главному астроному Джованни Антонио Маджини, который в 1588 г. обошел Галилея в борьбе за эту должность. К сожалению, Маджини и никто из его приближенных не сумели разглядеть спутники Юпитера, хотя в собственном журнале наблюдений Галилей записал, что в те же две ночи, 25 и 26 апреля, он видел соответственно две и четыре луны.

Намного хуже было то, что чешский математик Мартин Хорки, в то время работавший помощником Маджини и даже живший в его доме, написал Кеплеру злобное письмо о визите Галилея, где с презрением утверждал: “Галилео Галилей, математик из Падуи, явился к нам в Болонью и привез с собой подзорную трубу, в которую он видит четыре выдуманные планеты”. Хорки добавил, что “испытал этот Галилеев инструмент бесчисленными способами”, и, хотя “на Земле он действует чудесно, на небесах врет, поскольку остальные неподвижные звезды кажутся двойными”. Хорки далее говорит, что “наилучшие мужи и благороднейшие мудрецы”, в том числе философ Антонио Роффени, “подтвердили, что инструмент врет”. Хорки даже опустился до безжалостного и совершенно излишнего описания внешности Галилея, пожалуй, отчасти верного в свете постоянной борьбы Галилея со слабым здоровьем, но слишком уж желчного: “Волосы его висят; кожа, вся в мелких морщинах, покрыта отметинами mal français [сифилис]; у него деформированный череп, ум, пораженный горячечным бредом; его зрительные нервы разрушены, поскольку он разглядывал Юпитер с чрезмерным любопытством и самонадеянностью. ‹…› [У него] учащенное сердцебиение из-за небесной сказки, в которой он убедил всех и каждого”[106]106
  Письмо Хорки к Кеплеру от 27 апреля 1610 г. В кн.: Opere di Galileo Galilei, vol. 10, pp. 342–43.


[Закрыть].

Хорки завершает описание предложением на немецком языке, лучше всего раскрывающим его злокозненную натуру: “Тайком от всех я снял восковой слепок подзорной трубы и, когда Господь сподобит меня вернуться на родину, собираюсь изготовить намного лучшую подзорную трубу, чем у Галилея”.

Как и следовало ожидать, амбициозные планы Хорки не осуществились, однако его жгучая зависть и бешеная ненависть к Галилею никуда не делись. В июне он опубликовал в итальянской Модене трактат “Очень краткое выступление против «Звездного вестника», недавно разосланного всем философам и математикам Галилео Галилеем”, в действительности представлявший собой не что иное, как злобный выпад против Галилея. Хорки замыслил оспорить реальность открытий Галилея, но его аргументы были смехотворны. Вдобавок он ядовито утверждал, что единственной причиной появления пятен света, якобы замеченных Галилеем возле Юпитера, было удовлетворение его жажды денег.

Данный инцидент закончился для Галилея благополучно, сильно ударив по самому инициатору (проникшись отвращением к поступкам Хорки, Маджини изгнал его из своего дома, а Кеплер порвал все контакты с ним), но книжонка Хорки является характерным примером общей реакции взвинченных обожателей Аристотеля.

Просветительская кампания

Галилей сразу понял, что ему предстоит тяжелая борьба по убеждению других в своей правоте, но он никогда не уклонялся от полемики и был готов драться за то, в истинности чего был совершенно уверен. Первое и главное – ему нужно было убедить своего бывшего ученика и будущего работодателя, великого герцога Козимо II Медичи. Чтобы добиться этого, он, возможно, уже в 1609 г. поразил герцога великолепными видами Луны в телескоп. Позднее, в марте 1610 г., как только “Звездный вестник” увидел свет, он проследил, чтобы герцог получил высококачественный телескоп с подробными инструкциями по его использованию. Соответственно, к концу апреля Галилей уже знал, что может рассчитывать на поддержку герцога. Нужно было решить, кого наиболее выгодно завоевать следующим. Сознавая, что, кто платит, тот и заказывает музыку, он решил направить свои усилия на патронов ученых, а не на самих ученых. Поэтому Галилей составил чрезвычайно амбициозный план просвещения тосканского двора:

Чтобы сохранить и увеличить признание этих открытий, мне представляется необходимым… чтобы истину увидели и признали… как можно больше людей. Я делал и делаю это в Венеции и Падуе. [Действительно, Галилей выступил с тремя успешными публичными лекциями о своих открытиях в Падуе.] Однако подзорные трубы, наиболее совершенные и способные показать все наблюдения, очень редки, и среди шестидесяти, что я изготовил с великими затратами и трудами, мне удалось отыскать лишь очень небольшое их число. [На самом деле к весне 1610 г. ему удалось получить приемлемые линзы не более чем для десяти телескопов.] Это немного, однако я вознамерился послать их великим князьям, в частности родственникам светлейшего великого герцога. Уже обращались ко мне с этим и светлейший герцог Баварии [Максимилиан I, у которого лютнистом был Микеланджело, брат Галилео] и курфюрст Кёльнский [Эрнест Баварский], а также Его преподобие сиятельнейший кардинал дель Монте [важный венецианский патрон Галилея], которому я отошлю [подзорную трубу] сколько возможно скоро, присовокупив свой трактат. Я сильно желал бы разослать их также во Францию, Испанию, Польшу, Австрию, Мантую, Модену, Урбино и во все прочие места, если бы это было угодно Его Светлейшему Высочеству.

Немногочисленными другими лицами, попавшими в составленный Галилеем список первых получателей книги и/или телескопа, были кардиналы, например Шипионе Боргезе, являвшийся не только большим покровителем искусств, но и племянником папы римского Павла V, и Одоардо Фарнезе, также кардинал-меценат, сын герцога Пармского. Довольно странно (хотя это, в общем, отвечало характеру Галилея): он настолько сосредоточился на успехе своей просветительской программы, что даже не включил в число будущих владельцев телескопов своего брата Микеланджело.

К счастью для Галилея, великий герцог решительно поддержал эту информационную кампанию. Тосканский двор финансировал изготовление всех необходимых подзорных труб, более того, послам Тосканы в главных европейских столицах были разосланы экземпляры “Звездного вестника” с обязательством способствовать дальнейшим открытиям Галилея. Почему семейство Медичи помогало Галилею? Не из-за интереса к коперниканской модели, а потому, что оценило необычайную способность и талант Галилея в представлении своих открытий как символов власти Медичи.

Усилия начали приносить плоды в апреле 1610 г. Девятнадцатого апреля Иоганн Кеплер, на тот момент самый видный европейский астроном, высказал горячее одобрение научным находкам Галилея. Удивительно, что, хотя Кеплер уже прочел книгу Галилея, он высказал свое благословение и одобрение еще до того, как получил возможность подтвердить открытия собственными наблюдениями: “Может показаться, что я слишком тороплюсь, с готовностью соглашаясь с вашими утверждениями, не подтвердив их собственным опытом, – писал он. – Однако почему я не должен верить самому знающему математику, самый стиль изложения которого свидетельствует о здравости его суждения?” В резком контрасте с высказанным Хорки обвинением в мошенничестве, Кеплер продолжил: “Он не имеет намерения прибегать к хитростям ради вульгарной славы, как и не притязает, будто видел то, чего не видел”. Наконец, описывая определяющие характеристики подлинно великого ученого, Кеплер провозглашает: “Поскольку он любит истину, то не колеблется оспорить даже самое привычное мнение и спокойно сносит насмешки толпы”.

Что касается самих наблюдений, Кеплер высказал соображения о результатах, полученных Галилеем, некоторые порядком надуманные. Например, он предположил, что на Луне есть живые существа, построившие часть наблюдаемых элементов рельефа. Кроме того, поскольку Кеплер разделял господствующее религиозное убеждение, что все космические явления должны иметь предназначение, то пришел к следующему фантастическому выводу: “Вывод достаточно ясен. Наша Луна существует для нас, живущих на Земле, а не для других небесных тел. Те четыре маленькие луны существуют для Юпитера, а не для нас. Каждая планета, в свою очередь, со всеми своими обитателями, обслуживается собственными спутниками. Из этой логической цепочки мы выводим с высочайшей мерой вероятности, что Юпитер обитаем”[107]107
  Кеплер написал это в Dissertatio cum Nuncio Sidereo в 1610 г.


[Закрыть]. Кеплер не знал, что Юпитер является газовым гигантом и не имеет твердой коры. Наибольшие шансы существования какой бы то ни было формы жизни в системе Юпитера в действительности имеются на паре из его лун.

Не все выводы Кеплера были столь эксцентричны. Например, рассматривая факт, что неподвижные звезды и планеты выглядят по-разному при наблюдении в телескоп, он сделал следующее, поразительно точное, замечание: “Какие еще выводы следует нам сделать из этого различия, Галилео, как не тот, что неподвижные звезды производят свой свет изнутри, тогда как планеты, будучи непрозрачными, освещаются снаружи; а именно, пользуясь терминами [философа Джордано] Бруно, что первые есть солнца, а вторые – луны или земли”.

Сегодня мы действительно проводим однозначное различие между звездами, которые обладают собственной светимостью благодаря внутренним ядерным реакциям, и планетами, отражающими свет звезд, к системам которых относятся.

В мае 1610 г. Кеплер опубликовал свое письмо под заглавием “Беседа со «Звездным вестником»” (Dissertatio cum Nuncio Sidereo). Поскольку Галилео был, очевидно, доволен его содержанием, письмо в том же году было переиздано во Флоренции. С этого момента хвала полилась отовсюду. Галилей был провозглашен Колумбом в небесной сфере. Шотландский библиотекарь Томас Сегет писал: “Колумб дал человеку земли для завоевания в кровопролитных сражениях, новые миры Галилея никому не причиняют вреда. Что лучше?” Сэр Генри Уоттон, английский дипломат в Венеции, сумевший завладеть одним из самых первых немногочисленных экземпляров “Звездного вестника”, послал книгу королю Якову I Английскому 13 марта 1616 г., дополнив ее письмом, где, в частности, писал: “Сим посылаю Его величеству удивительнейшую новость из всех, что он до сих пор получал из моей части света; каковая есть прилагаемая книга профессора математики из Падуи, который посредством оптического инструмента открыл новые планеты, катающиеся по сфере Юпитера, наряду со многими другими неизвестными неподвижными звездами”.

Еще один англичанин, астроном сэр Уильям Лоуэр, которого весть об открытиях нашла даже в Юго-Западном Уэльсе (что свидетельствует об успехе просветительской кампании), 11 июня 1610 г. отправил еще более восторженное письмо астроному Томасу Хэрриоту, где писал: “Представляется мне, что усердный Галилеус совершил больше своим тройным открытием [имеются в виду горы на Луне, различение отдельных звезд в Млечном Пути и спутники Юпитера], чем Магеллан [португальский исследователь Фернан Магеллан], когда открыл проходы в Южное море, или голландцы, заедаемые медведями на Новой Земле”. Здесь он имел в виду голландского мореплавателя Виллема Баренца с командой, судно которого село на мель в районе арктического архипелага Новая Земля в 1596–1597 гг. во время поисков Северо-Западного прохода.

Во Франции на поминальной службе в долине Луары по усопшему королю Генриху IV 6 июня 1611 г. студенты продекламировали стихотворение, озаглавленное “Сонет на смерть короля Генриха Великого и на открытие некоторых новых планет, или звезд, блуждающих вокруг Юпитера, совершенное в этом году Галилео Галилеем, знаменитым математиком великого герцога Флорентийского”. Король, которого годом ранее заколол религиозный фанатик, не сподобился увидеть открытия собственными глазами. Его вдова королева Мария Медичи (на тот момент регентша при своем сыне, короле Людовике XIII), послала известие во Флоренцию, желая получить одну из “подзорных труб Галилея”. К сожалению, первый доставленный ей инструмент был не особенно высокого качества, что свидетельствовало, как трудно было Галилею делать превосходные телескопы. Лишь в августе 1611 г. Галилей сумел предоставить королеве приличную подзорную трубу, сразу же ее восхитившую. Посол великого герцога Маттео Ботти писал из Франции:

Презентовав Ее величеству королеве ваш инструмент, я продемонстрировал ей, что он намного лучше другого, присланного ранее. Ее величеству он очень понравился, и она даже преклонила колено на землю, в моем присутствии, чтобы лучше видеть Луну. Она была им бесконечно обрадована и очень польщена приветствием, переданным мною от вашего имени, что сопровождалось многими дальнейшими хвалами не только с моей стороны, но и от Ее величества, демонстрирующей, что знает вас и восхищается вами, как вы того заслуживаете[108]108
  Цит. в: Bucciantini, Camerota, and Giudice 2015, 168.


[Закрыть].

В Италии семья Медичи получила стихотворения об открытиях от ряда поэтов-иезуитов. В некоторых, чрезмерно льстивых, Галилей сравнивался с Атласом, мощь которого даже небеса заставила явить новые звезды. Венецианский поэт и стеклодел Джилорамо Маганьяти также написал несколько строф в брошюре “Поэтическое размышление о Медицейских звездах”, описывающих достославность открытий Галилея:

 
Но ты, о Галилей Эфирный,
Пересек безграничные недостижимые поля
И погрузил плуг любопытства
Странствующего духа в вечную синь;
Растревожив золотые облака небес,
Ты открыл новые небесные тела и новые светила[109]109
  Ibid., 190.


[Закрыть].
 

Пожалуй, самую впечатляющую дань уважения преподнес Галилею его друг, художник Чиголи, которому папа Павел V поручил создать купольную фреску в капелле Паолина церкви Санта-Мария-Маджоре. “Вознесение Девы Марии”, выполненное между сентябрем 1610 г. и октябрем 1612 г., изображает Богоматерь стоящей на Луне[110]110
  Более мелкие подробности лунной поверхности на этой фреске можно рассмотреть онлайн: Flickr, accessed July 16, 2019, www.flickr.com/photos/profzucker/22897677200.


[Закрыть]. Поразительным элементом этой фрески является то, что Чиголи написал Луну не гладкой сферой без единого пятнышка, а точно так, как она выглядит в рисунках Галилея, показывающих, что он увидел в телескоп[111]111
  Детальный анализ изображения Луны в живописи: Booth and Van Helden 2000.


[Закрыть] (см. вклейку, илл. 5).