Текст книги "Люба, исполняющая желания"

Фаина

Фаина жила на свете, чтобы всех спасать. Это была одинокая женщина с кредитом, который оставил после себя бывший муж. С тех пор, как Фаина поняла, что никто в этой жизни ей не поможет, она выбрала целью помощь другим.

Поднимаясь по переходу, она подхватывала у старушек сумки и, мотивируя их своим примером, рассказывала о пользе кардио-нагрузок, и бедным старушкам приходилось за ней бежать. Если кто-то спрашивал дорогу, она открывала навигатор и вела (обычно) не в ту сторону, так как у нее был типичный для чувствительных людей топографический кретинизм. Однажды Фаина научила маньяка пользоваться «Тиндером», бедняжка работал до этого по старинке: ошивался в Битцевском парке и ждал. Так что, Фаина помогала всем.

Пришла как-то к Фаине подруга и стала жаловаться, что муж перестал ее замечать. Фаина, сама в этом не преуспевшая, прослушала семинар «Как завоевать и удержать мужчину» и сразу же взялась помогать.

«Чтобы влюбить самца, – говорила Фаина, – нужно быть как он, но при этом выгодно отличаться, обращать внимание на себя». У подруги выгодных отличий не было: полноватая, пегая, нос картошкой – обычная русская баба.

– Тебе надо шляпу оранжевую купить, – посоветовала Фаина.

Муж подруги действительно носил шляпы (был у него такой бзик). А оранжевый цвет кого угодно выгодно отличает.

Подруга купила. Пришла в шляпе домой. Муж – ноль внимания. Она долго красовалась у зеркала: то снимет шляпу, то наденет.

– Знаешь анекдот? – спросил муж. – Баба в шляпе смотрится в зеркало: «Ну, – говорит, – я и дура!» Снимает шляпу и снова смотрится: «Нет, – говорит, – дело не в шляпе».

Это было фиаско. Критика мужа доказывала, что он ее больше не любил. Заплаканная подруга пришла жаловаться к Фаине.

– Слушала я лекцию сексолога, – сказала Файна. – Мужчина теряет к женщине интерес на третий год совместной жизни. Так задумала природа. На подсознательном уровне мужчина знает, что он эту женщину уже оплодотворил.

– И что же тогда? Все пропало?

– Есть способ. Но надо сексологу заплатить тридцать тысяч.

– Понятно, – сказала подруга. – Это тоже задумала природа?

– Он в качестве бонуса дал бесплатно один прием… Мужчину в постели нужно удивить.

И подруга сделала все именно так, как научила Фаина. Ночью, когда ничего неподозревающий муж беззаботно лежал в кровати и медленно отходил ко сну, она таинственно села у него между ног и многообещающе посмотрела. Он, не выдержав напряжения, уснул. Тогда она стала медленно водить ноготками по внутренней стороне его бедра. От этих прикосновений, по мнению сексолога, в мужчине должна была пробудиться страсть. Но муж сквозь сон решил, что в постель забралась крыса и ползет у него между ног, чтобы откусить его небольшое, но дорогое сердцу достоинство. Был у него с детства такой страх. Спросонья он двинул жене в нос пяткой, та слетела с кровати и окропила кровью новый ковер.

После несчастного случая подруга решила отказаться от помощи Фаины. Но остановить женщину, если она взялась помогать, все равно что победить «Оциллококцинумом» пандемию.

– Способ есть! – с энтузиазмом сообщила Файна, подловив соседку в лифте. – Работает безотказно, но непредсказуемо. Нужно задействовать женский круг. И нажать йони-пульт.

– И как это сделать?

– Садишься на пол голая. Чтобы не утекала энергия – рисуешь мелом круг. И представляешь, что из твоей йони идет ниточка к мужчине. Затем представляешь, что хочешь от него получить и головой поворачиваешь вот так: слева направо, слева направо. И медленно втягиваешь низ, как бы нажимая пульт.

Подруга решила послушать Фаину в последний раз. Придя домой, разделась и села на тот самый, хранивший следы крови ковер. Мела у нее не было, поэтому она насыпала по кругу гречку.

Вернувшийся домой муж увидел на полу голую супругу. Глаза закрыты. Она как-то странно водит из стороны в сторону головой. Повсюду гречка. Он решил не беспокоить жену, а тихонько вызвал скорую.

Санитарам она не сопротивлялась. Ей оставалось одно – верить в йони-пульт. В психдиспансере поставили диагноз: «Первая стадия неврастении». Муж был напуган. Он стал внимателен к жене, предупредителен и очень мягок. И Фаина, наконец, успокоилась – семья спасена.

Так Фаина в очередной раз помогла людям. Ну и сработал йони-пульт.

Синдром тушенки

В сорок лет Кассиопея Марковна прочла страшный рассказ о четырех беглых зеках. Один их них был простым и добрым парнем, которого взяли как запас продовольствия. Зеки долго и муторно пробирались куда-то по заснеженной тайге, съев сначала руки бедняги, а потом все остальное. Между собой они называли его «тушенкой».

Кассиопею Марковну до глубины души потрясли подобный цинизм. Мысль о том, что сама она такая же тушенка, с тех пор неотступно мучила ее.

Переосмысливая прошлое, Кассиопея Марковна видела, что жизнь ее это подтверждала. Безотказная и незлобивая, она была для всех средством для достижения личных целей. Женщины дружили с ней, чтобы она оттеняла их красоту, мужчины использовали как запасной аэродром, коллеги на работе без зазрения совести присваивали ее заслуги, а родственники с нетерпением ждали, когда она умрет и оставит им свою небольшую, но все же московскую квартиру.

Кассиопея Марковна не вышла замуж, не родила детей и не сделала карьеры. Жизнь ее состояла из унылых будней, мелких тревог и незначительных одиноких радостей. К старости же Кассиопея Марковна стала подозрительна и маниакально пуглива. Причиной тому во многом был тот рассказ.

В один прекрасный летний день Кассиопее Марковне стало плохо с сердцем – упала в поликлинике, пока ждала очереди на прием. Ее отвезли в реанимацию, выяснить и проколоть-прокапать. Там-то Кассиопея Марковна и увидела медбрата Геннадия.

Был он одутловат, с белой шеей и бледными большими руками, носил грязный халат и кощунственно-красное лицо с широко расставленными, налитыми кровью глазами. Кассиопея Марковна при взгляде на него покрывалась мурашками и испытывала неприятно проскальзывающий по внутренностям холодок. Завидев Геннадия, Кассиопея Марковна цепенела, прижималась к стене и старалась принять цвет окружающих ее предметов: штукатурки, пикающего монитора или прикроватной тумбочки. Другие пациенты, казалось, Геннадия любили. Особенно толстый мужик, с которым они обсуждали «Реал Мадрид» и какие-то «сайлентблоки». Но Кассиопея Марковна замечала, как в присутствии Геннадия стекленел взгляд мужика и тоже будто наливался кровью. Медбрат будто гипнотизировал его, наводил морок, который действовал на всех в палате, в том числе на нее.

Хуже всего было, когда Геннадий работал в ночь. В одну из таких смен Кассиопея Марковна, что-то почувствовав, проснулась в ознобе. Медбрат сидел в палате рядом с кроватью женщины, страдающей от рака. Женщина постанывала, не открывая глаз. Спина Геннадия, видневшаяся в свете уличного фонаря, вздрагивала, как от частых и больших глотков. Вдруг он замер и обернулся. На миг глаза его сверкнули в полутьме. От ужаса Кассиопее Марковне сдавило грудь. Накрывшись с головой одеялом, она зажмурилась и притворилась спящей. Медбрат Геннадий некоторое время возился, кряхтя и постанывая, а потом ушел. Кассиопея Марковна долго лежала, потея от страха и не в силах уснуть. Превозмогая себя, она сходила к сестричке на пост попросить «Реланиум», после чего, наконец, погрузилась в сон без сновидений.

На следующий день выяснилось, что соседка по палате умерла. Кассиопею Марковну даже затошнило от страха. «Медбрат пил ночью кровь женщины, а может что-то сожрал! Неудивительно, что упырь работает в больничке, тут всегда есть возможность отрезать что-то от человеческих тел».

Словно что-то подозревая, с тех пор Геннадий стал как-то особенно замечать Кассиопею Марковну: специально с ней здоровался, как бы намекая, что догадывается о ее осведомленности. Кассиопея Марковна хотела пожаловаться главному врачу, что медбрат убивает по ночам пациентов, пьет кровь и жрет человеческую плоть. Но доказательств у нее не было. И она решила следить за Геннадием: то выглянет из палаты, то пройдет по отделению мимо сестринской и как бы невзначай заглянет. Стараясь передвигаться по коридору незаметно, Кассиопея Марковна с головой облачалась в простыню.

Однажды Кассиопея Марковна увидела такое, от чего волосы на голове у нее встали дыбом: Геннадий стоял над пациентом в процедурной. Руки и халат медбрата были в крови. Кассиопея Марковна застыла, не зная, бежать или звать на помощь. Геннадий заметил ее, подмигнул, протянул окровавленные руки и пошел к ней. Очнувшись от оцепенения, она кинулась в палату, задвинула дверь тумбочкой, и, осеняя себя крестом, до окончания смены Геннадия читала молитвы, уповая на спасение от упыря.

Утром Кассиопея Марковна встретила Геннадия в коридоре. Его звериное лицо сияло, как таз для рвоты.

– Хорошо сегодня позавтракал. Яишенка с тушенкой, – похватался он. – Да, Кассиопея Марковна? Как вы себя чувствуете?

Кассиопея Марковна молчала и пятилась вдоль стены. Геннадий вышел из отделения и через минуту привез на каталке любителя «Реал Мадрида» и «сайлентблоков», у которого была ампутирована нога. И Кассиопея Марковна окончательно все поняла…

***

Медбрат Геннадий был человеком азартным, играл в карты на интерес. Как-то пришлось ему из-за проигрыша смотреть на лампу для кварцевания более тридцати секунд. Карточный долг – святое! Геннадий получил ожог сетчатки и целый месяц ходил со слезящимися красными глазами. А еще Геннадий любил выпить, и от опьянения у него краснело лицо.

Тем не менее женщины его любили: пациентки и медсестры напропалую кокетничали (даже пожилые дамы не могли устоять). Например, стала за ним по отделению увиваться старушка – Кассиопея Марковна: маленькая и взъерошенная, как медицинский ёршик. «Влюбилась, понятное дело», – понял Геннадий. Он приветливо с ней здоровался, заигрывал как мог и был даже на свой манер ласков. Старушка от его внимания бледнела, на правой щеке появлялся тик. Вскоре старушка вовсе съехала с катушек, слонялась за ним по отделению, накрывшись простыней.

Как-то он менял пациентке катетер в вене, общий свет решил не включать, чтобы не будить других. Кассиопея Марковна подглядывала, одеяло ее дрожало от страсти. В другой раз «Гемакон» с донорской кровью выскользнул из рук и забрызгал его, как раз в том момент, когда в дверях маячила Кассиопея Марковна. Хотел он ее попросить, чтобы позвала сестру, но старушка спряталась в своей палате, и до вечера он ее не видел.

Как-то один из больных, выписываясь, преподнес Геннадию подарок: водка, огурчики, колбаса и банка тушенки. Водку выпили той же ночью, закусили кто чем. Наутро в пакете осталась одна тушенка.

Собираясь домой со смены, Геннадий увидел Кассиопею Марковну. И захотелось ему порадовать старушку. Достал он из пакета банку тушенки и без лишнего пафоса вручил. Что тут с ней сделалось! Она побледнела, задрожала, хотела что-то сказать6 но только беззвучно двигала губами. Чтобы ее поддержать, Геннадий сграбастал старушку в объятия. В них Кассиопея Марковна и скончалась. Сердечный приступ.

В прессе эта история наделала шума. «Пенсионерке подарили банку тушенки, и она умерла от счастья». Один предприниматель даже стал производить тушенку под названием «Кассиопея», но она не пошла, а предприниматель разорился. Геннадий же, выпивая с друзьями, всегда поминал Кассиопею Марковну, с теплотой думая, что старушка умерла от любви к нему.

Экзистенциальный сквозняк

Маленькая женщина неопределенных лет (ей могло быть и тридцать, и пятьдесят), вошла в вагон и села, закинув ногу на ногу. Помятая, с оплывшим лицом, жиденькими светлыми волосами, собранными в неряшливую высокую причёску, с мелкими чертами лица, она, тем не менее, сидела с апломбом. В кожаной косухе, в ботфортах и кожаной юбке, она выглядела как потрепанная жизнью рокерша.

Лицо ее выражало скорбную усталую мысль. Из чёрной сумочки топырилась бутылка водки. Рокерша задумчиво достала ее, открутила крышку, отпила. Достала другую, пластиковую, должно быть, с домашним морсом (на дне бултыхалось несколько бурых вишен), глотнула. Закончив распитие, она наклонилась к сидящей рядом пожилой даме и стала ей что-то рассказывать, как будто они уже беседовали до этого.

– Волосы сейчас наращивают. Прищепками прикалывают, так, так, так, – она показала на себе, – натуральные пряди, и как будто пышная шевелюра. А под низ заглядываешь, там прищепки.

Женщина терпела одну станцию, наконец, пересела. Пьяная рокерша ещё пару минут говорила с пустым сиденьем.

На остановке зашёл парень в наушниках, сел на свободное место, не замечая, как все в вагоне напряженно смотрят на него.

Рокерша пододвинулась ближе к парню и доверительно зашептала ему куда-то в шею. Он сначала не обращал внимания, а когда заметил, замер и удивленно посмотрел вокруг. Я улыбнулась ему, пожимая плечами, мол, что делать, сумасшедшая. Он тоже настороженно улыбнулся, а на станции вылетел из вагона.

– Красавец, – пьяная рокерша с сожаления посмотрела вслед. – Какой красавец! Наверное, это судьба.

Она снова проделала свой ритуал с медленной педантичностью: достала бутылку водки, открутила крышку, глотнула, закрутила крышку, засунула в сумку, достала морс… и так далее.

Сидящие напротив уже прониклись к ней сочувствием и с опасением ждали, что будет дальше.

Рядом с рокершей села молодая девушка. Я пыталась ее предупредить взглядом. Но девушка, кажется, подумала, что я сумасшедшая, нахмурилась и стала смотреть в телефон. Пьяная рокерша тоже стала смотреть в ее телефон. И вдруг сказала:

– Похолодало. Завтра обещают дождь.

Девушка что-то возразила. И снова посмотрела на меня. Я подняла брови, мол, я предупреждала. А рокерша уже включилась в погодный разговор.

– На Пасху какая погода будет? Не знаешь… Посмотри в своем телевизоре. Говорят, жара. Потом опять морозы. Я думаю, врут. Посмотри. Не видно? А в выходные? Ветер будет дуть?

Девушка отвечала, не в силах показаться невежливой. Мы благосклонно смотрели это представление. Рокерша, чувствуя всеобщее внимание, расцвела, разгладилась, раскраснелась и начала работать на публику, обращаясь поочередно ко всем. Она снова достала бутылку и предложила пассажирам, в том числе мне. Все отказались, но и она тоже почему-то не стала пить. Сунула бутылку обратно и стала рассказывать что-то, жестикулируя и отставляя мизинцы. Она говорила про то, как делают парики. Как сохранить фертильные функции до пятидесяти. Про озеро Титикака из фильма «Покровские ворота».

Пассажиры смотрели на эту потерянную, заблудившуюся по дороге из юности во взрослую жизнь женщину. В их лицах читались жалость и удовольствие: «Как хорошо, что мы – это не она, что у нас уже все выверено, отлажено, понятно». Их жизни казались такими правильными в сравнении в ее.

«Она и существует-то, может, для того, чтобы оттенять нас, чтобы стоять на сквозняке экзистенциальной неустроенности и приставать к приличным людям», – думала я.

А потом объявили мою станцию. И я вышла.

Огурцы

Выходные провели на даче. Что может быть лучше? Особенно если это не твоя дача, а загородный дом друзей. Дети бегали на лужайке, мужчины у мангала жарили шашлыки, женщины накрывали стол на кухне.

Мне поручили нарезать огурцы. Я думала о своем: размышляла над финалом рассказа, вертела его так и сяк, но все равно получалось, что героя придется убить. Увлекшись, нарезала много огурцов. Два оставшихся я съела. Они показались мне невероятно вкусными: ароматные, хрустящие. Я такие люблю. «Ладно, – подумала я, глядя на блюдо – съедят».

Сели за стол. Налили, чокнулись, выпили. Шашлык получился сочный, запечённые баклажаны удались, и оливье домашний, а еще картошка с укропом, корейская морковка, спаржа с грибами, маринованная капуста… Огурцы, в общем, никто не ел. Мне и самой их уже не хотелось.

– А чего вы не едите огурцы? – спросила я.

Никто не обратил внимания. Под руку влезла моя младшая семилетняя дочь. (Вместе с другими детьми она должна была сидеть отдельно от взрослых. Хозяйка дачи сварила детям куриную лапшу. Но моя младшая вежливо отказалась).

– Мам, дай огурцов, – попросила она, придвигая табуретку.

– Держи, – я положила ей пару ломтиков. – Шашлык юудешь?

– Не надо.

Застолье стремилось к апогею. Выпили за именинника, за его родителей, за жену, за любимую футбольную команду, за детей, за бизнес, за… неудачно посаженную облепиху, чтобы она, наконец, принялась. Между тостами разговаривали о разном: про кредитование, цензуру, прожиточный минимум, бесплатную медицину, демократию (у нас и у них), снова про цензуру. Сталин, ГУЛАГ, Путин, Навальный, эмиграция и патриотизм… Женщины, уставшие от политики, говорили о стирке, глажке, готовке, рецептах масок, секретах вязания, успехах детей и разведении улиток ахатин. Мне было скучно, хотелось взять книжку и уйти куда-нибудь в сад, или в лес, или вообще на Северный полюс. Жаль только я сквозняков боюсь…

– А можно еще огурцов? – Алеся тянулась к овощной тарелке.

– Поешь хоть картошки? – сказала я.

– Нет. Хочу огурцов.

– От одних огурцов может живот заболеть.

Она пожала плечами и переложила оставшиеся огурцы на свою тарелку. Доев, выскользнула из-за стола и ушла воевать за приставку к остальным детям.

Домой ехали затемно. Вела я. Дети спали. Муж дремал, приоткрыв рот. Мысли мои блуждали от одного к другому, чаще всего останавливаясь на детях: старшей надо репетитора найти, если хотим поступать после четвертого в языковую; младшая на гимнастику просится, но далеко возить. И тут я вспомнила про огурцы. Почему Алеся их ела? Недостаток витаминов? Неожиданная любовь к овощам? Или… Меня пронзила догадка.

Когда мы вошли в заскучавшую за выходные квартиру, сняли куртки, я обняла ее:

– Ты ела огурцы из-за меня?! Потому что я предложила, но никто не ел?

Алеся посмотрела на меня своими большими распахнутыми глазами. Вдруг подбородок ее задрожал, и она обняла меня, уткнувшись лицом в грудь.

Милая моя девочка! Казалось бы, какие-то огурцы. А ребенок совершил подвиг!

Темная фишка

Жил-был один богатый мужчина. Не олигарх, а просто состоятельный чиновник: дом с прислугой, машина с водителем, офис на Кутузовском, в подчинении несколько сотен душ. Чиновник этот отличался особым человеколюбием и гостеприимством, в своем воображении он любил представлять, что дом его полон гостей, игр, смеха и всяческой кутерьмы. Но семьей-детьми в силу занятости он так и не обзавелся. И как-то решил собрать в загородном доме гостей: дальних родственников, подчиненных, институтских приятелей с семьями… короче, близких, и устроить всем праздник – дорого накормить, напоить и одарить, так сказать, от щедрот своих.

И вот, середина вечера. Опьяневшие от двадцатилетнего «Макаллана» мужчины благодушно курят на террасе кубинские сигары, румяные от «Вдовы Клико» женщины сплетничают у стола, ошалевшие от мармеладов с марципанами дети орут в гостиной. Все чин чинарем. Чиновник счастлив.

И тут вздумалось ему сыграть в нарды. Чиновник обычно не играл, но буквально на днях в «Азбуке Вкуса» ему, как дорогому клиенту, подарили дешевую доску с фишками. Дворецкий принес из кабинета нарды. Чиновник открыл, и, благодушно расставляя фишки, пересчитал. Одной темной не хватало. Благодушие чиновника уменьшилось, появилась даже какая-то досада. «Это что же получается, – думал он, – я их тут кормлю, пою, а эти нищеброды у меня фишки воруют?»

– Фишка пропала, – ледяным голосом сказал он и повернулся к гостям багровым лицом.

– Да ладно. Завтра протрезвеем и найдём, – сказал один из гостей, самый далекий из родственников.

Но чиновник не мог так этого оставить. Имущество требовало порядка. Мысль о том, что кто-то из неблагодарных гостей мог у него что-то спереть, вызывала такую внутреннюю компрессию, что хотелось линчевать всех. И он заставил гостей двигать мебель, ползать на коленях под столами, заглядывать под диваны и поднимать ковры. Сам с пристрастием допросил детей, принудив всех вывернуть карманы; наорал на женщин, что не воспитывают своих спиногрызов. В итоге: дети плачут, женщины напуганы, мужчины оскорблены. Всем не по себе как-то.

Рассвирепевший чиновник выгнал всех. Оставшись один, он снова открыл доску. Размышляя о судьбах родины, расставил на доске фишки. В этот раз темных хватало.

Надежда

Встречала я людей с двойным дном, с тройным дном и даже вовсе бездонных… Но сейчас не о том. Речь пойдет о Надежде.

Мы познакомились, когда я работала официанткой в ресторане «Шухры-мухры». Клиентов мы называли «гости», потому что посетители – в музеях, а клиенты – у путан. У нас – гости. Персонал по традиции относился к ним с презрением: приехали гости глодать кости, и все из какого-нибудь Нижне-Зажопинска в нашу чистенькую и благородную Москву. Эдакая компенсация за моральный ущерб прислуживания. Надежда в этом особенно отличалась. Она искренне ненавидела гостей. Причем, не только противных, которым бешамель – не соус, а спаржа – не гарнир. А всех подряд. С одинаково ровной страстью. Даже милых девушек и по-ангельски спокойных детей. Просто за то, что они существуют в мире, сидят в ресторане, да еще за ее столом.

С гостями Надежда общалась сладким сюсюкающим голосом: «Добренький день-денёчек» или «Вечер-вечерочек». «Что для вас?» «Вот вам менюшечка, выбирайте. Я через минуточку подбегу».

Отойдя от столика, цедила сквозь зубы: «Ушлепки майонезные. Пентюхи хохлатые. Приперлись поесть. Что вам дома-то не жрется?».

«Уже выбрали? Могу подсказать. Сегодня удался супчик дня — соляночка по-баварски».

«Знал бы, из чего шеф этот суп варил – блевал бы, пока желудок не выплюнул. Безпелюха! Жри давай. Нам его до вечера надо продать».

«Карпачо из говядинки и брускетта с козьим сыром? Одну минуточку!»

«Вот овца ездовая. Аллергия у нее на коровье молоко. Щеколда болтливая. Ошивается она по ресторациям. Делом займись!»

Посетители (тьфу ты, гости) ресторана чувствовали от Надежды противоречивый эмоциональный фон. Когда она подходила к столику, неуверенные в себе – терялись, уверенные начинали блажить, постоянно сваливалась со стола то перечница, то солонка, дети впадали в истерику, а одна комнатная собачка обоссалась с перепугу барышне в подол, едва увидела сладенький оскал Надежды.

Я и сама эту Надежду побаивалась. Брови у нее были страшные, густые, левый глаз косил, крупный нос нависал то ли родинкой, то ли бородавкой. Лишний раз не захочешь с такой встречаться.

Однажды забрела в наше заведение интеллигентного вида старушка. Тощенькая, костлявая, фигура как вопросительный знак. Передвигалась она медленно, виновато озиралась и подслеповато улыбалась всем, даже венецианским маскам на стенах будто чуть кланялась, просила разрешения еще пожить. Я бросилась ей навстречу, чтобы проводить за свой столик. Но старушка уже уселась за стол Надежды. У меня потяжелело на душе.

Надежда работала как обычно. Сладеньким голосом брала заказ. Старушка с ней долго советовалась, веря в ее гостеприимность. Наконец заказала суп-лапшу. И я уже представляла, как Надежда обложит ее за бедность и скудный выбор.

Мы стояли у барной стойки, наблюдая, как старушка ест, Надежда бубнила: «Вот захухря сморщенная. Шамкает. Денег наскребла, а зубов нет. Как бы остатки ложкой не выбила. Лапшичку она кушает, смотрите. Не человек, а какое-то мумие мое». А во мне все переворачивалось. Хотелось взять поднос и треснуть Надежду по лбу. Но, во-первых, не мой стиль, а во-вторых, я в меньшей весовой категории.

Когда старушка ушла, расплатившись смятыми мелкими купюрами, которые Надежда обозвала старческими выпердышами, я не выдержала:

– Как ты можешь?! Или у тебя синдром Туррета в извращенной форме? Что с тобой? Это же старый человек! – и не дожидаясь ответа, сбежала курить на улицу.

Через некоторое время из входа для персонала появилась Надежда. Закуривая, она задумчиво возила в луже носком туфли, размазывая воду по асфальту, и вдруг сказала:

– Ведьма я. Потомственная. Приходится как-то с этим жить.

Я вопросительно подняла брови.

– Глазливая, говорю. Ничего не могу с этим поделать. Уродилась такая. Подругу в школе похвалила, что у неё платье красивое, так на неё ведро с гудроном упало. Рабочие крышу пятиэтажки ремонтировали и уронили. Парню своему сказала, что он на мотоцикле классно выглядит – разбился в тот же день. И много таких случаев было… Нельзя мне про людей хорошее говорить.

– А плохое?

– А плохое можно. Даже нужно. Я так на себя их беду беру. А что остается? Детей у меня нет, мужа тоже. Надо хоть ради кого-то жить.

Я ошарашенно молчала, не зная, верить Надежде или нет.

– Ну, что замолкла, баламошка нахальная? Вали отсюда давай, шаболда. Работать надо, а не уши греть.

И она так ясно, открыто мне улыбнулась, будто приласкала. Я улыбнулась в ответ. И пошла.