Текст книги "Крестный ход над Невой"

Глава третья. Литейный мост

Обещанная тюря

Учебный день тянулся целую вечность, казалось, урокам не будет конца. Стёпа отвык столько времени просиживать в школе, он давно бы ушёл и бежал сейчас к Неве так, что ветер свистел бы в ушах… Но Петруша не пускал. Его образ, словно сторож, стоял перед глазами и не выпускал из школы.

Стараясь выполнить поручение Петруши, Стёпа даже начал прислушиваться к тому, что говорили учителя. Самыми интересными оказались уроки литературы и истории. На остальных внимание его всё время рассеивалось и оседало на разные другие вещи и воспоминания.

Учителя по-прежнему не обращали на него внимания, ни один из них даже не поинтересовался, почему Степан несколько дней прогуливал уроки. Не заметили бы его отсутствия и сейчас, если бы он тихо собрал рюкзак и на первой подвернувшейся перемене выскользнул из школы.

– Нарожают сначала кучу детей, а потом не следят за ними. Что за люди?! Вообще не понимаю! – презрительно бросила хорошо поставленным голосом учительница музыки в Стёпину спину, когда он понуро брёл в столовую, вместо того чтобы нестись к Петруше.

Одноклассники были явно разочарованы тем, что Стёпа снова появился в школе. Подростки пугливо сторонились его, перешёптывались и неотрывно следили за ним, будто ждали, что в любую минуту он может вскочить на ноги, перевернуться через голову и, превратившись в волка, всех съесть.

Это их внимание сильно напрягало и раздражало Степана. Так и хотелось уже вскочить на парту и закричать на весь класс что-нибудь обидное. Он даже начал уже воображать, как это произойдёт, но вдруг ощутил такое тепло на груди, будто к ней приложили грелку или тёплый шарф. Мальчик вспомнил, как прижимал к себе шерстяную колючую шапку Петруши, «Голубушку», и на душе его стало спокойнее.

Прозвенел звонок… Последний…

К набережной Стёпа мчался быстрее ветра, не останавливаясь, не теряя ни одной минуты на отдых. Так торопился, что даже не стал застёгивать куртку. «Сдержал своё слово Петруша? Ждёт? Не может быть, чтобы не ждал!.. – думал мальчик. – Петруша точно не обманет!»

Мольберт стоял на месте. Вокруг него, как группа дошколят возле воспитателя, выстроились на набережной рамы с разноцветными, яркими рисунками.

– О! Ты пришёл, радость моя! – окликнул Степана Петруша, выглянув из-за мольберта. – Как раз вовремя! Как раз вовремя! Ещё и кипяточек не успел совсем простыть, и хлебушек – в самый раз будет…

– Как я рад, что вы здесь! – искренне сказал Стёпа, вглядываясь в ласковое, доброе лицо старика. – Я уж боялся, что вы не придёте…

– Да как же это возможно? Я же тебя покормить обещал! А это дело святое… Обязательности требует. Нешто ребёнок должен голодать, оттого что одному дураку лень на прогулку выйти, воздуха глотнуть?!

Старичок сидел на ящике и сосредоточенно готовил обещанную похлёбку. На коленях у него стояла подозрительного вида кастрюля, из которой, как джинн, валил густой пар. Петруша мелко, как птицам, крошил туда корку скрипучего, давно лежалого хлеба.

– Сейчас-сейчас… Минуточка – и всё будет готово… – приговаривал он. – А лучку добавлю, так и вообще – высший сорт получится.

– Это как раз тюря? – решил уточнить Стёпа для завязки разговора. – Стойте! Там же п-плесень! – запнулся он, увидев, как в кастрюльку упал позеленевший с бочка кусок хлеба.

– Ничего, так ещё полезнее будет, – беззаботно пожал плечами Петруша. – Пенициллин! Слыхал о таком? Его из плесени добывают. Это вещь полезная, а значит, и нам не навредит… Только желудок крепче станет. Ах да! Я же про лучок-острячок чуть не забыл!..

Петруша полез в карман и долго, будто в лабиринте, искал там луковицу. Наконец нашёл, не торопясь, очистил кожицу и сунул мусор обратно в пальто.

«Мама говорила, что плесень – это убийца, – с тоской вспомнил Стёпа, но потом ободрился, на ум пришла любимая поговорка: – Что нас не убьёт, то сделает сильнее…»

– Да ты не бойся, радость моя, – улыбнулся Петруша, шинкуя на ладони луковицу. – Помолившись, можно и яду выпить, и ничего не будет. А это – тюря. Суп бедняков. Ещё недавно весь народ только так и обедал. Это теперь все привыкли разносолы изысканные вкушать, а раньше покрошил хлебца в воду, посолил – и сыт. А если ещё маслицем полить удалось – так вообще не еда, а праздник! Бери ящик, а я тюрю нашу понесу – и будем мы с тобой ложками стучать и лясы точить и на прекрасный вид любоваться. Вот какой у нас с тобой ресторан сейчас будет!

Старичок энергично сбежал по ступенькам к самой воде, Стёпа едва поспевал за ним. Поставив кастрюлю на ящик, Петруша снял шапку сначала с мальчика, потом с себя, широко перекрестился на купола Петропавловской крепости, в пояс поклонился и проговорил:

– Едят убозии и насытятся, и восхвалят Господа взыскающие Его, жива будут сердца их во век. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу. Аминь! Вот и хорошо! – добавил он после короткой паузы. – Теперь приземляемся!

И Петруша сел на краешек ящика, так чтобы места хватило и Степану, и поставил кастрюльку себе на колени.

– В тесноте, да не в обиде! – звонко рассмеялся, будто рассыпал копеечки, старик. – Я тебя не обижу, а ты меня. Вот такая дружба у нас крепкая с тобой завяжется. Нынче и на всю жизнь! Ложка тебе, ложка мне – и тюря поровну!

Снова закопавшись в карман, Петруша выудил оттуда две деревянные ложки. Ту, что была поновее, с орнаментом, отдал Степану, потёртую, с щербинами по краю – взял себе.

Проглотить первую порцию воды с разбухшим хлебом оказалось делом не простым. Но и отказаться было нельзя: Петруша с детским, восторженным интересом следил за тем, как Стёпа будет пробовать то, что он приготовил.

Поборов себя, мальчик засунул ложку в рот. На вкус тюря была странной, кисловатой и пустой, хлеб – скользким. К такой еде надо иметь привычку. Сильно портило впечатление и воспоминание о малахитовом, пушистом налёте плесени.

– Теперь, радость моя, черёд за мной. Вот такое равенство у нас будет и братство… Хорошо ведь?

– Ага! – искренне кивнул Стёпа.

Сидеть вот так, совсем рядом с Петрушей было большой радостью. От старичка веяло теплом, особенно от его огромного, летнего, небесно-голубого взгляда.

Тюря с каждой ложкой казалась всё вкуснее, а вскоре – и вовсе закончилась.

Нева будто дремала, дышала спокойно и ровно, по её поверхности лениво и плавно перекатывались круглые, словно обтёсанные волны.

– Ну вот и слава Богу! – улыбнулся Петруша. – Сыты, а значит, живы и довольны!

– А там почему-то водоворот… – торопливо проговорил Стёпа, боясь, что Петруша сейчас встанет и уйдёт куда-нибудь, и указал на тяжёлую, чёрную воронку, которая штопором въедалась в Неву возле Литейного моста. – Там ещё всегда шум стоит, будто кто-то рычит и ворочается на дне. Я в детстве этого места очень боялся! Знаете, мне даже казалось, что вот-вот оттуда какое-нибудь чудовище выберется… Здесь как раз… по этим ступенькам выползет на набережную… Я даже однажды на лестнице мокрый след видел, будто от широченного брюха и хвоста. А потом по Литейному поползёт и будет всех подряд ловить и проглатывать, а когда наестся – обратно, в Неву уберётся, отлёживаться…

Господи, спаси и помилуй!

– Ой ли? – вздохнул горестно Петруша и покачал головой. – Не наестся. Никогда оно не насытится… Сколько бы не нахватало себе хороших жизней. Тьма очень прожорливая, ей всегда всего мало будет…

Реакция старика очень напугала Степана. Значит, правда, что там, совсем рядом с ними, под мостом, в глубине реки сидит чудовище?! Настоящее… К тому же ненасытное… Мальчик уставился на воронку и стал с замиранием сердца ждать, что будет дальше.

Петруша молчал, вздыхал, шептал что-то одними губами. Сначала Степану показалось, что старик молится, но потом он понял, что тот перечисляет имена людей, он даже смог разобрать знакомое имя «батюшка Стефан Черняев» и, прислушавшись, несколько других: «батюшка Николай Меринов, батюшка Пётр Ревенко…» Список, кого помнил и поминал Петруша, был такой длинный, что чем дольше он шептал их имена, тем больший ужас овладевал мальчиком: «Сколько их… И я должен быть там…»

Кружение воды завораживало и затягивало взгляд.

«А не увидел бы Петрушу, Петра, дядю Петра… – запнулся вдруг Степан, не понимая, как правильнее обращаться к своему новому другу. – Я бы уже на дне был. Тащило бы меня сейчас по песку течение, сдирая кожу… Или нет… Может, сразу в пасть бы попал… И тогда уже точно не выплыть… Не передумать…»

Петруша в этот момент резко поднялся, снял шапку, перекрестился и поклонился не то на мост, не то дальше, туда, где стояла тюрьма «Кресты», красная, как губка, напитанная кровью. Потом вдруг обернулся к Степану, посмотрел на него и подмигнул.

– Вот мы какие нерадивые с тобой! Что Господь нам дал, проглотили, а Хозяина всех этих благ поблагодарить забыли. Негоже… Давай-ка, радость моя, молиться.

И едва мальчик поднялся, начал читать молитву:

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас.

Степан был крещён в младенчестве, как и все его братья и сёстры. Но ходить в церковь у них было не принято, или просто для этого никогда не находилось времени. Мальчик едва помнил, как надо креститься, и не знал ни одной молитвы. Пока Петруша нараспев читал благодарственную молитву, Стёпа сильно конфузился, не понимая ни одного слова, будто старичок произносил какое-то древнее заклятие, и украдкой посматривал по сторонам, ему казалось, что на набережной столпились прохожие и неотрывно смотрят на них.

– Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу. Аминь! …Я, знаешь, одного в толк никак не возьму, – потрясённо протянул Петруша, усаживаясь обратно на ящик и натягивая свою шапку. – Как это возможно?! А ну как, радость моя, прямо сейчас выскочит из Невы чудище страшное, пасть на тебя свою поганющую разинет: неужели ты и тогда Богу не взмолишься?! Единственного Спасителя о помощи не попросишь?! Что, просто ручки сложишь и на обед пойдёшь? Удивительное дело! Прям, даже не верится, что такое возможно…

– Я не знаю никаких молитв… – честно признался Стёпа.

– А чего тут знать-то? – ещё больше удивился Петруша. – Перед лицом смерти не важно, какими словами, красивыми или не очень, ты о помощи просить станешь. Крикнул, что есть голоса: «Господи, Боженька, помилуй! Господи, Боженька, родненький, спаси меня, погибаю!» Вот и молитва. А главное, сразу ведь и помощь подоспела, моргнуть не успел. Бог-то всегда рядом, всегда поможет, всегда утешит. Жалеет Он нас всех шибко… Понимаешь? И уж какой дурак Его о помощи просит, на то Он не смотрит и высших образований ни с кого не спрашивает.

Вот представь, проплывает сейчас мимо нас человек. А сам тонет, из воды один нос только и торчит, а он говорит таково: «Простите за беспокойство! Простите, что вашу беседу светскую прервать осмелился. Я к вежливости с детства приучен, но мои исключительные обстоятельства не позволяют сейчас ею воспользоваться! Не соблаговолите ли вы, милостивые государи, меня спасти, из пучины сей холодной да стремительной вытащить?»

Таким стилем он бы уже давно утоп! А мы бы так и сидели тут на ящике и глазами хлопали, всё пытаясь понять, чего он, собственно, от нас хотел?!

Вообразив эту сцену, Стёпа громко рассмеялся. Хотя тема была не очень-то смешной, а главное, и это мальчик прекрасно понимал, тонул здесь и не просил о помощи именно он – Степан. Хорошо, что Петруша вовремя подоспел… Слава Богу!

Осколок

– Может, ты и не слыхал, а меж народа о Литейном мосте слава-то дурная ходит. Говорят, что сей мост – призрак и оборотень… Вступивши на него, никогда не знаешь, куда он тебя приведёт: на ту сторону Невы или сразу в потусторонний мир.

Степан вздрогнул, по спине скользнула холодная волна страха.

– Вот сам и суди, радость моя, кто тебя на мост этот затолкать давеча старался. И куда бы ты прямиком с него попал… Хорошо, хоть не вышло ничего из этого… – Заметив, как побледнел и сжался мальчик, Петруша приобнял его за плечи, как птица, которая укрывает своего птенца от опасности.

– Дядя Пе… Дядя Пётр… – начал Стёпа, но сразу запнулся, не зная, как обратиться, не зная и как рассказать то, что было у него на душе…

Он не привык и не умел делиться своей болью. Давно рядом не было ни одного человека, который хотел бы услышать его.

Душа Степана вырвалась из плена, из чёрных тисков, но в ней остался чужеродный осколок, который время от времени напоминал о себе, впиваясь в душу: «Это твой выбор. Хочешь жить – живи, существуй, терпи и дальше. Или радуйся… Но вместо тебя уйдёт другой, тот, кто тебе дороже жизни…»

– Да какой из меня дядя?! – подивился старичок. – От горшка два вершка, а умишка и того меньше… Петруша я простой, так и зови. А коли неловко, дедом кликай. Старость-то без разбору ко всем приходит: и к мудрому, и к дураку. А я-то и рад тебе дедом ра́дным быть, что значит по радости, по душе…

– Деда, – вдруг громко всхлипнул Степан и уткнулся носом в Петрушину тощую грудь. – Я за маму теперь боюсь! Из-за меня она пострадать может… Понимаете?! Маму темнота утащит, раз я сам ей не достался. Маму мою! Я тысячу раз уже эту мысль в голове у себя слышал!

– А ты защищайся, ра́дный внучек мой, как я тебя учил. Тогда и маму свою сбережёшь. А от мыслей этих чужих отбивайся ещё на подступах, не пускай их в самую свою мякоть! Не давай себя обратно загонять на край пропасти… Тебе там совсем нехорошо было, а будет и того хуже…

– А как их не пускать?! Когда они в голове сами крутятся?

– Заслышал первые слова мысли этой гадостной, лукавой, своё радио вперекор ей включай: «Я к вежливости с детства приучен, но мои исключительные обстоятельства не позволяют сейчас ею воспользоваться! Не соблаговолите ли вы, милостивые государи, меня спасти из пучины сей холодной…» А когда не поможет, кричи изо всей силушки: «Господи миленький, помоги! Помилуй!» И сразу отступит от тебя ересь всякая бесчестная. И на душе радость возрождаться станет. И любовь. И всё будет очень даже хорошо.

Петруша тихонько, радостно рассмеялся и тюкнул лбом Степана по темечку. Воспользо вавшись случаем, шапка спрыгнула с его головы и скакнула на колени к мальчику.

– Вот видишь, что творит! – всплеснул рукой, как крылом, Петруша. – Решила совсем старика осиротить! Ты это, Голубка моя, брось!

Зловещие легенды и предания

– Видишь, душа-то какая у тебя чуткая, понятливая… – задумчиво проговорил Петруша, глядя на чёрный водоворот. – Без подсказки всё почуяла… Слышал ты, али нет, в народе ходит слух, что здесь на берегу Невы, неподалёку от нас с тобой, стоял большой, даже огромный, камень. Не знаю, с какого такого случая, стали люди ему поклоняться и жертвы нести. Даже имя дали – Атакан. Наверное, наводнения боялись. Здесь страшные наводнения бывали! Нева разольётся, распрямится и всё тогда на своём пути смоет, уничтожит. Вот и подумаешь, с одной стороны, вода – это жизнь, без воды никак не можно, с другой стороны – лютая беспощадная смерть… И кормилица, и поилица, и путь-дороженька, и смерть с косой. Для всех она разная, как поглядишь, с какого бока к ней подступишься.

Одним словом, начали люди каменюку опекать. Может, сначала грибы-ягоды ему подносили, этого предание не поясняет, но потом стали кровью окроплять! Человеческой! Вот так. Представляешь, людей в жертву приносили, чтобы Атакана бесчувственного задобрить… А он же камень! Какое у него может быть сочувствие?!

– Когда это было? – громко сглотнув, спросил Степан и даже с опаской оглянулся на глухой, беспросветный гранит набережной, будто ожидая, что из него сейчас струйками потечёт невинная кровь.

– Ой, давно это, конечно, было. Но и сейчас всё продолжается. Слушай дальше…

Напитавшись кровью, камень тот, как говорят, ожил! И стал требовать ещё и ещё. Чтобы теперь ему больше и больше доставалось человеческой крови, понимаешь? Тут уже все были не рады, что такое чудовище взрастили. Взмолились от души, плакали горестно, и Нева изменила на миг своё течение и смыла Атакан и заперла его на дне волнами. С тех пор он там и лежит. Но, распробовав вкус человеческой жизни, он хочет ещё и ещё… Тьма ненасытна…

– И сейчас? – спросил, замирая от страха, Стёпа.

– А кто его знает? Рыбы там плавают, они, наверное, знают… – пожал плечами Петруша. – А я сам не заглядывал… Но вот что тебе скажу, люди, которые гораздо умнее меня будут, и те говорили, что этот водоворот над камнем вьётся и затягивает к себе…

– Кошмар какой… – прошептал мальчик, глядя на свинцовую, осеннюю воду.

– А чего тебе, радость моя, бояться? Не выскочит же камень, чтобы тебя проглотить. Это ты сам, своими ножками должен к нему пойти на съедение, на погибель верную. А ты не иди и всё! Гнать будут, и то не иди. Угрожать станут, не иди. И за компанию не иди. У тебя дорога вон какая впереди длиннющая, ещё и конца-краю не видать. Шагай по ней спокойно, рассудительно, с молитвой. И от краю пропасти держись всегда подальше, чтобы случайно не оступиться, не соскользнуть вниз. Чтоб не прозевать, когда кто-нибудь тебя туда сбросить захочет. От честной жизни и тебе польза будет, и от тебя.

– Вы сказали, что… – начал Степан, но старик перебил его.

– В самое сердце подстрелил! Это ж надо?! – округлив глаза, всхлипнул Петруша. – Опять! Разве ж можно к ра́дному деду так обращаться?! Всё! Забираю кастрюлю и ухожу…

– Не уходи, деда! – попросил Стёпа и, рассмеявшись, добавил: – «Я просто к вежливости с детства приучен…», понимаешь?

– А теперь к любви приучаться тебе надобно… – с улыбкой, но очень серьёзно проговорил Петруша и потрепал мальчика по плечу. – От одной вежливости, без любви-то, только холод и дистанция. И до неба не добраться… И по земле ходить обидно.

Стёпа задумался. Ему по земле ходить было именно обидно. А ещё больно. Вот если бы его все любили!..

– Мало этого… – замотал головой старик, отвечая на его мысли. – Надо самому всех любить. Вот тогда, знаешь, как мир-то преображается! Какие люди красивые становятся! Какой воздух просторный! Не хочешь, и то полетишь…

– А как можно любить тех, кто издевается? Кто делает больно? Бойкотирует? Унижает?

– Трудно. Очень трудно, – шмыгнув носом, сказал Петруша. – Но если полюбить всем сердцем, – то сам не ходишь, а летаешь от счастья. И уже ничего не страшно… Труд, конечно, но награда-то какова! Невероятная! Рождён ползать, а сам паришь…

– Это невозможно! – запротестовал Стёпа, в памяти его один за другим прошествовали все те, кого он ненавидел: с пустыми глазами, с ухмылками. С рожами, а не лицами…

– Так и на Эверест никто ещё не запрыгнул, – рассмеялся старик, поправив на голове свою островерхую шапочку. – Зато шажок за шажком – сколько уже людей-то на самой вершине перебывало?! Вот то-то… Да что говорить! Ты сам попробуй! Первый шаг всегда самый трудный, это всякого дела касается… Сначала простить всех нужно, чтобы такой огромный груз не тащить с собой на Эверест. Не получится простить, тогда хотя бы громкость обиды убавить нужно до минимума, чтобы мешать перестала. А там и второй шажок – присмотрись, так ли всё на самом деле, как тебе кажется. А потом и третий получится – пожалей. С хорошей жизни ещё никто злым не стал. Пожалел, – а там глядишь, вот она вершина Эвереста как на ладони!

– Невозможно! – повторил Степан и покачал головой. – Деда, ты про камень рассказывал, – покраснев, добавил он. – И что теперь? Он так и лежит на дне? И ждёт?..

– Ждёт, – кивнул Петруша.

– А можно его оттуда как-нибудь достать? Измельчить? Рассеять? – с надеждой спросил мальчик. От мысли, что Атакан, пропитанный человеческой кровью, лежит рядом с ними, прикрытый прозрачной толщей воды, Стёпе стало не по себе.

– С тьмой так просто не справишься… Тут не кувалда нужна, а свет. Но не простой, а душевный. А это, если тебе поверить, невозможно… – Петруша посмотрел на мальчика и грустно улыбнулся, а потом, немного помолчав, добавил: – Уж чего только народ не видел на этом месте: и чудище выныривало поохотиться, прямо как ты сказал, и призраки ходили. Дурное это место, поганое. Сам посуди: переправа через реку всегда нужна, с этим не поспоришь, а как начали её наводить, – народ запротестовал, взбунтовался: сооружайте это, мол, где хотите, но только не здесь! Слушать их никто, конечно, не стал, и потянулось дело, сначала решали-решали, потом строили-строили – десять лет прошло! Тогда же официально на этом месте, на дне Невы огромный валун обнаружили и в документах своих отметили. И – что ты будешь делать?! – начали рабочие гибнуть! Можешь себе вообразить?! То одно случится, то другое…

– Вот ужас-то… – прошептал Степан. – Деда, а ты правда веришь, что этот жертвенный камень существует?

– Вот! И не запнулся ни разу! И дедом назвал, и ко мне, а не к нам каким-то обратился, – радостно улыбнулся Петруша. – А про Атакан люди говорят, с чего это мне, дураку старому, им не верить? А то, что тьма всё время, постоянно, без остановки и без продыху себе жертв собирает – это я точно знаю… – старик снял шапочку и пригладил волосы. – И Голубушка моя знает, сама всё видела… Верно я говорю?

Петруша ласково поглядел на свою поношенную, бывалую шапку и прижал к груди:

– И тебе-то, бедненькой моей, от неё досталось…

Степан вдруг понял, что с Петрушей тоже стряслась какая-то беда и говорил он о тьме не понаслышке. Мальчик ждал, что он сейчас всё объяснит, но старик только вздохнул ещё раз – просто, тихо, без боли и переживаний – и продолжил рассказывать про мост:

– Поначалу его назвали в честь правящего царя: «Мост императора Александра II», но название это у народа не прижилось, всё называли его промеж собой «Литейным», так и осталось до сих пор. Собралось на открытие много людей: всё торжественных, знаменитых, представительных. Прошло открытие хорошо и церемонно, по высшему разряду. А вот ходить и ездить по мосту людям всё равно было страшно. На вид надёжный, крепкий, а на деле – как оборотень, вступишь на одной стороне Невы, а куда придёшь, неизвестно. Вот и подумаешь, может, лучше крюк какой завернуть, а место это бедовое обойти, уж больно тут много всяких гибелей случается: то забьют кого до смерти, то сам человек в воду бухнется и тело его бесследно исчезнет. Словно какая сила самоубийц именно на это место загоняет.

Стёпа вздрогнул и побелел, вспомнив о той силе, которая его заставила прийти сюда, на Литейный мост. Которой невозможно сопротивляться. Которая ломает волю и окрашивает жизнь в чёрный цвет, не оставляя просветов. Которая душит, сжимает сердце, медленно выдавливая из него жизнь.

Петруша обнял мальчика, прислонившись головой к его голове, будто подслушивая его мысли и одновременно убаюкивая страх.

– Ай-я-я-я-й… Ай-я-я-я-й… – пропел он спокойно, как колыбельную.

А в голове Степана в этот момент, будто навеянная прикосновением Петруши, стала раскрываться молитва: тоненькая, чистая, искренняя, как травинка: «Господи, спаси и помилуй!»

Такая травинка может пробить асфальт…