Текст книги "Фиалки на десерт (сборник)"

Мама пекла большой слоеный торт, резала салаты и начиняла утку кислыми яблоками.

Тане вдруг совершенно расхотелось уезжать – дома было тепло, знакомо, уютно. В комнате стояла маленькая елочка, наряженная накануне. На карнизе горела гирлянда разноцветных лампочек, с кухни доносились приятные запахи, и здесь был дом и мама. Здесь был свой двор за окном, телефон и подружка Светка. С ней можно было каждый день бегать в кино на сказки Роу, за мороженым, от которого на морозе ломило зубы, болтаться по улицам, греться в подъезде, укладывая мокрые варежки на раскаленную батарею, и просто болтать о чем угодно, обо всем на свете! А окончательно замерзнув, до «синих носов», прибежать домой, включить горячую воду и долго держать под тугой струей замерзшие ладони, пока ванная не наполнится паром и кончики пальцев не скукожатся, не сморщатся от воды. А потом на кухне поставить на плиту кастрюлю с борщом и ждать с нетерпением, когда из-под крышки появится белый парок и поплывет вкусный запах. Отломить горбушку черного хлеба, с которого посыплются шарики тмина, натереть его чесноком и осторожненько, не дай бог обжечься, налить себе в тарелку борща, бухнув туда здоровенную ложку сметаны.

А перед тем, как наконец начать есть, достать с холодильника огромную, тяжеленную, в дерматиновом зеленом переплете «Книгу о вкусной и здоровой пище». Таня обожала разглядывать цветные картинки и читать «вкусные» статьи и рецепты.

А уж после обеда вообще красота! Завалиться на диван с книжечкой, например с «Дорогой уходит в даль» – любимой, нет, обожаемой книжкой всех девчонок на свете! И перечитывать ее в «сто пятый раз», как говорит мама. Но нет. Так на этот раз не будет. Сейчас она должна уехать из дома, из привычного и родного, из близкого и любимого. Зачем она согласилась? Какая же она все-таки дура!

А Светка уговаривала поехать.

– Ты что? Это же так интересно! Посмотришь на эту новую Лилю – наверняка та будет стараться! Поживешь на шикарной даче, как королева! Эх, мне бы так! – И Светка принималась грустить, представляя, как она проведет Новый год с родителями – вот ведь тоска!

Папа позвонил часа в три дня. Таня услышала, как мама хмыкнула:

– Ну наконец-то! А то я уже решила, что ты передумал! Ну, или твоя, с позволения сказать… – Мама не договорила, видимо, папа ее перебил, и она стала оправдываться и что-то шептать в телефонную трубку: – У меня, видишь ли, тоже есть планы, как ни странно!

Таня очень удивилась – получалось, что мама ждала ее отъезда? И совершенно не огорчилась тому, что дочь ее покидает? На все каникулы, на долгих десять дней? Странно все это… И что там про мамины планы? Совсем непонятно. И для чего она сделала прическу, отстояв два часа в парикмахерской? Для тети Лены и сестры Маруси? Вот чудеса! И новое платье, Таня увидела его в шкафу на плечиках – чудесное новое платье красного цвета, с пояском и двумя кармашками на золотых молниях. И для чего мама вытащила из шкафа туфли на каблуках – выходные. «Выходные и неудобные», – всегда говорила она. Тоже для тети Лены? Ну совсем непонятно! И столько еды? Зачем им втроем столько еды?

Тане показалось, что эти взрослые, ее любимые родители, втянули ее во что-то нехорошее, неправильное, и ей стало обидно. Так обидно, что ехать совсем расхотелось. Правда, и оставаться тоже было как-то не очень. В отвратительном настроении Таня надевала сапоги в прихожей, натягивала пальто и совсем не смотрела на маму.

А мама, веселая и возбужденная, крепко ее обняла, расцеловала и пожелала веселых праздников и чудесных каникул:

– Больше гуляй, Танька! Слышишь? С улицы не уходи! Там же такая красота, на природе! Набирайся сил и здоровья!

Таня хмуро кивнула, неохотно коснулась маминой ароматной щеки и, повесив сумку на плечо, вышла из квартиры. Только в лифте она вспомнила, что забыла отдать маме подарок – тот самый флакончик рижских духов. Вот растяпа! Но не вернулась. «Ну и ладно», – решила она. С обидой решила – не очень-то маме это нужно! Настроение у нее, похоже, и без духов замечательное.

Папа и Лиля сидели в машине. Таня забралась на заднее сиденье и хмуро кивнула. Они переглянулись, но задавать вопросы не стали – и на этом спасибо.

До дачи ехали долго – папа ворчал, что дорога страшно тяжелая, скользко и холодно. «И вообще, дурацкая, Лиля, идея!»

Лиля смешливо и дурачливо отвечала ему, совсем не раздражалась и громко включила радио, из которого доносились знакомые песни. Таня поняла: эта Лиля – человек веселый и беззаботный. И этим она отличается от часто хмурой, недовольной и сварливой – если по-честному – мамы.

Не зря папа называл маму пилой.

Наконец въехали в поселок. Таня смотрела во все глаза – вдоль широкой улицы за высокими заборами стояли дома – крепкие, двухэтажные, с балконами и мансардами.

Высоченные сосны и ели были припорошены снегом. Покачивались и поскрипывали фонари. Из труб на крышах вился мутноватый дымок – наверное, топили камины и печки. В окнах горел свет – сумерки наплывали на поселок медленно, но верно. Мороз потрескивал, и снег вкусно похрупывал. Остановились у высокого забора, и папа выключил мотор. Выбрались из машины. Таня подняла голову и замерла – на темно-синем небе появился узкий ломтик ярко-желтого, словно кусок сливочного сыра или лимона, молодого месяца.

Снег – чистейший, белейший – посверкивал алмазными крупицами. В городе такого и не увидишь.

Дышалось легко и свободно – хотелось вздохнуть поглубже и глотать воздух, как куски мороженого – сладкого и холодного.

Лиля открыла калитку, и они гуськом, друг за дружкой, пошли по узкой нечищеной дорожке по направлению к дому. Дом стоял в глубине лесного заросшего участка – темный, насупленный и страшноватый.

Хозяйка легко взбежала на крыльцо и завозилась с замком. Наконец дверь открылась, и они вошли в дом. Лиля щелкнула выключателем, и огромная комната осветилась оранжевым абажуром над полукруглым столом. Абажур осветил камин с потемневшим от сажи и дыма кирпичом, темные, старинные, огромные кресла и картины на стенах. В доме было, как ни странно, тепло.

– Ну как тебе? – весело спросила Лиля. – Как тебе это все?

Улыбаясь, она обвела комнату рукой:

– Здорово, да? Замок просто!

Таня вздохнула и тихо сказала:

– Красота у вас тут! Я и не видела такого.

– Лилькин отец – генерал, – объяснил папа. – И все у них тут по-генеральски! В смысле – серьезно. Участок, забор, домище. Отопление и прочее. Это тебе не дачка бабушки Оли, а, Тань?

Таня кивнула. Дачка бабушки Оли – именно дачка, иначе не скажешь – была совсем крошечной, в две маленькие комнатки. Правда, с большим крыльцом – верандой, как говорила бабушка. На крыльце стояли стол и два стула – больше не умещалось. Там, на этом крыльце, по вечерам они с бабушкой Олей любили попить чайку – разумеется, с чем-нибудь сладким. Участок тоже был маленьким – шесть соток, больше тогда не давали. На участке росли яблони, сливы и вишня. Из всего этого «богатства» бабушка и варила варенье.

Таня вспомнила бабушкину дачу, загрустила, вздохнула и принялась помогать по хозяйству – разбирать сумки с едой, раскладывать вещи и прочее.

Потом Лиля отвела Таню в ее комнату – так и сказала:

– Это теперь твоя комната, Таня!

Комната была небольшой, но уютной – кровать, письменный стол, настольная лампа и небольшое креслице.

На стене висел потрет юноши – темноволосого, большеглазого и очень красивого.

– Это кто? – осторожно спросила Таня.

– Это мой брат, – отрывисто ответила Лиля и быстро вышла из комнаты.

А Таня села на диван и совсем раскисла.

Даже сама не поняла почему.

Елочные игрушки Лиля принесла со второго этажа, сказала – «из закромов родины» и рассмеялась, объяснила, что они «древние», еще ее бабушки.

Игрушки и вправду были чудные – из позабытого папье-маше, из прозрачного и хрупкого стекла, из плотного картона. Таня перебирала их и восхищалась. Дома, в Москве, игрушки были обычные и скучные: разноцветные шарики, с которых быстро сползала позолота, дурацкие фигурки зверей с плохо прорисованными глазами и ушами. А здесь был какой-то сказочный мир, который оживал в ее голове – Щелкунчик, Белоснежка, Красная Шапочка.

Она так бы и сидела на стульчике возле старого деревянного сундучка, принесенного Лилей. Но дела торопили – Лиля выдала ей валенки, белые, мягкие, легкие. Таня вспомнила, как она ненавидела свои валенки в детстве – черные, каленые, жесткие, в которых не гнулась нога. Лиля засмеялась:

– Эти тоже с историей! Еще моей маме в детстве сваляли! Где-то в Сибири, ты представляешь? В глухой деревне, почти в скиту!

Голубую елку с плотными, мягкими иголками наряжали все вместе – вернее, наряжали Лиля и Таня, а папа чистил дорожки.

Странно, но о новогоднем столе папина жена, казалось, совсем не заботилась – дома, например, мама недели за три начинала беспокоиться и хлопотать: майонез, маринованные огурчики для оливье, жирная и несоленая селедка, шпроты, апельсины и что-нибудь на горячее. Мама бегала по магазинам, радовалась удаче и что-то черкала в своей записке, напряженно покусывая губу.

Вечером, совсем поздно, когда Таня уже давно здорово проголодалась, Лиля как будто случайно вспомнила:

– Ой, а мы же не ужинали! Ты, наверное, хочешь есть?

Таня сглотнула слюну и кивнула. Папа смотрел телевизор и жевал кусок хлеба с колбасой, отломанная горбушка и толстенный кусок колбасы.

«Странно, – подумала Таня, – когда мы жили вместе, папа врывался в квартиру и тут же, незамедлительно, требовал ужин. А перекусы он ненавидел».

Лиля задумчиво стояла у раскрытого холодильника. На лице ее была абсолютная растерянность и даже испуг.

– Может, помочь? – осторожно спросила Таня.

Та очень обрадовалась:

– Ой, правда! Здорово! Я ведь совсем, знаешь ли… Ну, не по этому делу! Не научили – всегда в доме была домработница, ну, как бы точнее выразиться… – Лиля смутилась, – помощница, да! Тетя Нюра всю жизнь с нами жила – она и готовила. И еще нас с мамой растила, ты представляешь? Сначала маму, а потом и меня! – И Лиля опять засмеялась.

А Таня принялась за хозяйство. Самое легкое и любимое – макароны. Они, конечно, нашлись. Сверху – тертый сыр и крутое яйцо. Яйцо мелко порезать. Ну очень вкусно! Вкусно и быстро – этому блюду Таню научила подружка Светка. Светка ненавидела «обедики» – так она называла супы и котлеты. После школы шли к ней и варили макароны.

Итак, через полчаса на столе стояла миска с дымящимися макаронами, присыпанными сыром и яйцами.

Лиля восхищенно хлопала глазами:

– Ну ты у нас гений, Танюш! – И все обращалась к папе, предлагая и ему восхищаться талантливой и смекалистой дочерью: – Нет, Женька! Ты посмотри! Волшебница прямо! Чтобы вот так, минут буквально за десять?

– Вот и учись, дорогая! – усмехнулся довольный отец. – Пора бы, как думаешь?

Ночью Таня проснулась и подошла к окну – за окном стоял густой, темный лес, а над ним, над самыми макушками черных деревьев, лежало тоже темное, почти черное небо, усыпанное мириадами звезд. Было таинственно и пугающе красиво. Чуть поскрипывали деревянные половицы, немного дуло из щелей. Таня замерзла и забралась под одеяло. Ей снова стало грустно – она вспомнила маму, оставшуюся в пустой квартире в самый веселый и домашний праздник, и ей стало так жалко ее, что из глаз потекли слезы.

Утро было ярким и солнечным – на сосне сидел красноголовый дятел и монотонно отбивал привычную дробь. На рябине еще держались последние, не склеванные птичьим народом, красные, словно стеклянные ягоды, и там примостились два снегиря – пухлые, нахохлившиеся, серьезные, словно поспорившие о чем-то супруги.

Таня вышла из комнаты и поняла, что все спят – в доме было оглушительно тихо. Она быстро оделась и вышла во двор. Белоснежный снег искрился на солнце и скрипел под ногами. Было морозно. На чистейшем, без единого облачка, холодновато-голубом небе светило неяркое ленивое солнце.

По забору пробежала пегая тощая белка.

Таня прошлась по дорожке, свернула с нее и набрала в валенки снега. Он начал подтаивать, и она решила, что пора идти – наверное, нужно готовить завтрак. На папину молодую жену она не рассчитывала. В доме было по-прежнему тихо. Таня нашла муку, молоко, яйца, большую миску и принялась за блины.

Вскоре спустился папа и, поводя носом, показал дочке большой палец:

– Умница, Танька! От Лильки моей толку чуть. Ну ты и сама поняла.

Сели за стол вдвоем. Папа махнул рукой:

– Что ты, какое там «обождать Лилю»? Лиля у нас будет спать часов эдак до двух дня, и никак не меньше! Что поделаешь – генеральская внучка! Избалованная девчонка – ты же заметила.

Таня не понимала. Нет, честно, не понимала! Спать до двух дня? Не приготовить мужу и гостье завтрак? Не подумать о праздничном столе? Нет, чудная она, эта новая папина жена! Неплохая, даже хорошая, но странная очень! А папа, похоже, относится к этому с юмором. Вот чудеса!

Таня прекрасно помнила, как папа злился на маму, если, например, не был вовремя готов обед, не постирана или не поглажена рубашка. Если мама бросала на спинку стула юбку или жакет, папа сердился, а мама презрительно хмыкала: «Аккуратист!»

Здесь же… На кухонном столе валялась Лилина расческа. Дубленка была брошена на пол в прихожей. А дамская сумка стояла на холодильнике! Вот чудеса! Ну и ладно! Что Таня занудствует, как бабка? Какая ей разница, что делает эта Лиля или чего не делает? В конце концов, не ей же с ней жить! А папа… Так он ушел к ней от мамы и единственной дочери. Значит, любит?

Лиля и вправду спустилась только к обеду, точнее, к обеденному времени: обеда и не предполагалось. Была вялой, словно не выспалась, и какой-то заторможенной, что ли? Таня вспомнила, как в выходные и в праздники мама с раннего утра уже хлопотала на кухне.

Лиля была неразговорчива, сидела у окна, пила кофе и молча смотрела в окно. Папа хмуро читал газету.

Таня поняла, что она лишняя, и ушла к себе. Прилегла на кровать, взяла книжку и вскоре уснула.

Проснулась она от голода и от шума – кто-то громко разговаривал за дверью, были слышны громкие звуки, хлопанье дверей, топанье шагов и взрывы смеха.

За окном было уже темно. «Скоро Новый год», – подумала Таня и, причесавшись, вышла за дверь.

В большой комнате, где стоял стол и висел абажур, весело потрескивали в камине дрова. В креслах, на диване и стульях сидели несколько мужчин и молодых женщин. Они оживленно разговаривали, перебивали друг друга и смеялись – было видно, что все хорошо знакомы, друг другу рады и им очень весело.

Лиля сидела на коленях у Таниного папы, обвив его шею тонкими длинными руками, и, изящно наклонив красивую голову, прихлебывала из его бокала. Ее обычно бледное, почти белое лицо раскраснелось, и на нем ярко блестели огромные шальные глаза.

Увидев Таню, она спрыгнула с отцовских колен и радостно закричала:

– А вот и наша дочка, ребята!

Все повернули головы и посмотрели на Таню.

Таня залилась румянцем смущения, бросив на папу испуганный взгляд.

Гости равнодушно посмотрели на девочку и снова занялись своими делами. Про Таню они тут же забыли. Она немного посидела в уголке в гостиной, а потом ушла к себе в комнату и попробовала читать. Но было так шумно и так одиноко, что совсем не читалось.

Странное дело – на дворе новогодняя ночь, возле крыльца серебрится игрушками нарядная елка, совсем рядом, за дверью, ходят, смеются, общаются красивые и нарядные люди, а Таня шмыгает носом и больше всего на свете хочет исчезнуть с лица земли.

Вспомнили о ней уже под бой курантов и громкий коллективный отсчет ударов часов – в комнату влетел папа и, схватив ее за руку, выволок в коридор.

Компания сидела за столом, на котором вразнобой были расставлены закуска и разнокалиберная, явно из разных домов, посуда. Было это хаотично, некрасиво и даже неряшливо – словно из сумок каждый достал то, что привез. Впрочем, наверное, все так и было.

Везде стояли уже оплывшие свечи и вкусно пахло дровами и воском. Тихо играла музыка. Таня села с краю и сложила руки на коленях. Раздалось громкое «ура», и все стали чокаться бокалами с шампанским. Папа подошел к Тане и потрепал ее за щеку:

– Грустишь, милая?

Таня еле сдержалась, чтобы не разреветься, и качнула головой:

– Нет, все нормально.

Папа кивнул, тут кто-то окликнул его, и он отошел.

Народ веселился – много пили, громко чокались, смеялись, танцевали и снова смеялись – было то, что всегда сопровождает любой праздник и любое веселье.

Танцующие пары, казалось, сплетались телами и не замечали вокруг никого.

Таня поискала глазами папу и увидела, как он крепко держит Лилю за руки и что-то раздраженно и тихо ей говорит. Лиля ответила ему и резко выдернула свои руки.

– Отстань! – услышала Таня. – Не трогай меня, хотя бы сегодня!

Папа дернулся и отвернулся от Лили. На его лице застыла странная гримаса недовольства, отчаяния и тоски.

Таня тихо вышла в прихожую, надела валенки, накинула пальто и выскользнула во двор. Она быстро дошла до калитки, толкнула ее и оказалась на улице.

Темную улицу слабо освещали горящие окна – их было немного. В окнах была видна жизнь – двигались силуэты людей, танцующие фигуры, отсвечивали экраны телевизоров и вспыхивали разноцветными лампочками наряженные елки. А Таня все шла по бесконечной и занесенной тропинке – не зная куда.

Никогда, никогда в жизни – а эту ночь она запомнила ярко, поминутно и даже посекундно, подробно и тщательно, – никогда в жизни она не была так одинока и так безнадежно несчастна.

Ей даже расхотелось домой к маме, в те минуты маму она считала предательницей – так легко расстаться в новогодние праздники! Совсем не грустить по этому поводу! Значит? Да нет, господи! Глупость какая! А к чему тогда это новое красное платье? Эти неудобные лодочки на каблуках? Эта прическа и эта дурацкая утка в яблоках? Неужели? Неужели мама наврала? Наврала про тетю Лену, Марусю и про все остальное? Неужели мама ждет гостя, мужчину?

Это открытие потрясло Таню до глубины души. Господи, да конечно же! Именно так – мама обманула ее! Мама ждет гостя! И еще – все врут! Все взрослые – наглые и беспардонные лгуны! У всех своя жизнь, и до Тани нет никому дела! Она не нужна маме и, уж конечно, папе с этой его новой Лилей! И никому нет дела до девочки, одиноко бредущей среди почти пустого поселка по снежным турусам, по занесенным снегом пустынным улицам, по темноте – вдоль густого и черного леса, вдоль тоскливых заборов.

Никто и не заметит ее отсутствия – ни развеселый папа с его молодой женой, ни уж тем более мама в новом красном платье и с новой прической. Кстати, как там она? Утка, наверное, съедена, миски с остатками салатов сброшены в раковину. «Наполеон» давно разрезан и ополовинен.

А мама… Мама обнимает чужого мужчину и медленно топчется в танце посредине полутемной комнаты, прикрыв глаза и положив голову ему на плечо.

Таня остановилась – ей сделалось так страшно и жутко, что сердце забилось у самого горла. А дальше? Что делать дальше? Нет, не сейчас, не сию минуту, посреди почти пустого и темного незнакомого поселка.

Не сейчас, а вообще? Как жить, когда самые любимые, самые родные, самые-самые тебя предали? Когда ты никому не нужна и всем только мешаешь?

Лучше всего – умереть! Вот сейчас, прямо здесь, среди снега, мороза и огромного Таниного отчаяния, бескрайнего одиночества.

Она стояла, чувствуя, как леденеют руки в тонких варежках и мороз пробирается под пальто.

Потом шагнула с тропинки и тут же провалилась в рыхлый сугроб. В валенки набился снег, стало совсем холодно и влажно. Таня села в сугроб, потом легла, раскинув руки и ноги, долго смотрела в темное небо, принялась считать звезды, увидела Малую Медведицу, помахала ей озябшей рукой и решила, что нужно уснуть.

Усну – и не проснусь, вот так. Чтобы вам не мешать – маме с ее незнакомым гостем, папе с его странной Лилей и всей развеселой гоп-компанией. Всем. И вот вам последний привет!

А завтра или в крайнем случае послезавтра – завтра-то всем будет не до прогулок, все будут спать, – когда народ потянется к электричке, ее и найдут. Найдут маленькую замерзшую девочку в синем пальтишке и белых валенках.

Главное, чтобы не началась метель и ее не занесло – тогда не найдут еще долго, вяло подумала Таня и почувствовала, как ее клонит в сон.

«Вот и хорошо, – мелькнуло в голове. – Вот и очень здорово! А вы веселитесь! Вам же никто не мешает! И я – в том числе». – И Таня уснула.

Когда она открыла глаза, то тут же зажмурилась. Глазам стало больно от яркого света. Таня услышала, как женский голос тихо, но сердито цыкнул:

– Не соображаешь? Включи лучше ночник!

Сквозь ресницы Таня увидела папу и Лилю – папа сидел в кресле возле кровати, обхватив голову руками. Лиля стояла рядом, положив ему руки на плечи. Позы их были такими отчаянными, что Таня, испугавшись, плотно сжала веки. Очень хотелось пить, губы спеклись и болели.

Не выдержав, она тихо попросила воды.

И тут же, в ту же секунду услышала, как громко и отчаянно разрыдался папа и как вторила ему Лиля, его новая жена и совершенно чужой человек. А потом эта самая Лиля осторожно поила ее теплой водой из маленькой ложечки и нежно гладила по голове и все приговаривала:

– Все будет хорошо, девочка! Ты нас прости!

Лиля плакала, и ее слезы падали на Танину руку. Таня отвернулась и тоже заплакала. Ей было стыдно и очень больно – болели и губы, и глаза, и щеки, и все лицо. И даже кожа на голове. Болели руки, ноги, все тело и все то, что есть у человека внутри. Что – Таня знала не очень, ну легкие, почки. Кажется, печень. И еще, конечно же, сердце. Где оно точно находится, Таня только предполагала – где-то слева, сбоку, между животом и подмышкой. Его она и обнаружила именно тогда, в ту страшную черную ночь.

Почти все время она спала. День сменялся ночью, свет за окном медленно гас, и было по-прежнему тихо, словно в доме все ходили на цыпочках.

На краю ее кровати попеременно сидели то папа, то Лиля. И она видела сквозь ресницы, что папа продолжал сидеть в той же позе – уронив голову в руки. Лиля поила ее чем-нибудь теплым – сладким чаем, кисловатой водой, пресным бульоном.

А однажды утром Таня узнала знакомую руку – на кровати сидела мама и неотрывно смотрела на нее. Мамина рука была прохладной, и Таня чуть поморщилась и приоткрыла глаза. Мама беззвучно плакала и гладила Таню.

Потом, спустя время, на семейном совете – расширенном, как пошутила мама, – было принято эту тему больше не обсуждать. Расширенном потому, что собрались все вместе – папа с Лилей и мама с Мишей. Так звали нового маминого мужа. Или почти мужа, как коротко объяснила она.

Миша, надо сказать, Тане понравился – ничего плохого в этом Мише не было, и она поняла это сразу.

Пару раз приезжал врач – точнее, его привозил Миша, новый мамин муж. Врач оказался его близким приятелем.

Он отпускал какие-то шутки, пытался рассмешить Таню, и однажды ему это почти удалось: Таня улыбнулась, хотя было еще больно – губы были словно склеены клеем. У постели Тани дежурили поочередно – мама с Мишей и папа с Лилей. Говорили все шепотом, но даже этот громкий шепот был невыносим – у Тани все время болела голова. Через дней десять, аккурат к концу каникул, Таню осторожно одели, вывели на улицу – у ворот дачи стояло такси.

Папа взял ее за руку и прижал ее к своему лицу. Таня запомнила, как укололась щетиной. И еще она услышала его тихое, почти неслышное «прости» и почувствовала горячую влагу на своей ладони. Потом прощалась Лиля, моргая испуганными и виноватыми глазами, и тоже все повторяла «прости».

Наконец они сели в машину и поехали. Таня дремала на заднем сиденье и слышала сквозь сон, как мама просила таксиста:

– Бога ради! Везите аккуратно! Наша девочка очень слаба! Как хрустальную вазу, вы меня поняли?

Таксист недовольно хмыкнул:

– Ну уж, как вазу! Скажете тоже!

Дома было хорошо – все знакомо, любимо и близко. Усталая, Таня счастливо закрыла глаза: вот и кончились эти каникулы – и слава богу! Как же хорошо, что она наконец дома!

В школу она пошла спустя месяц – раньше не разрешал врач, да и сил было мало. Приходила Светка – приносила уроки и рассказывала школьные новости. Но Таня быстро уставала, и ей хотелось, чтобы подружка поскорее ушла.

Она смотрела в окно и видела, как на ветках сидят нахохлившиеся воробьи, большущие вороны, галдящие гортанно и громко – вороны были похожи на ворчащих и злобных старух.

Мама и Миша дежурили поочередно. Через день приезжал папа – один или с Лилей. И все они, включая Лилю и Мишу, говорили, как они любят ее и как в ней нуждаются.

Той новогодней ночью первым спохватился кто-то из гостей: «А где ваша девочка, люди?»

Бросились искать девочку и не нашли.

Папа выскочил в прихожую и обнаружил пропажу пальто и валенок. На улице скрипела и покачивалась распахнутая калитка, и были еще заметны следы на снегу. Все бросились на поиски – благо метель еще не началась и по следам найти Таню оказалось не сложно. А после того, как ее принесли домой, совсем скоро, метель началась, и сильная. Ну, словом, все понятно.

Диагноз звучал так: легкая степень обморожения верхних и нижних конечностей, пневмония верхней правой доли легкого, возможно, и пиелонефрит.

* * *

Таня слышала, как мама говорила с кем-то по телефону:

– Родить? Это вряд ли! Ну после такого, ты ж понимаешь! Если только… – Мама замолчала и проговорила: – Тогда это будет огромное чудо!

Вылезали из случившегося долго. Ох как же долго! И конечно, не вылезли до конца – пиелонефрит еще частенько напоминал о себе. Став взрослой, больше всего Таня боялась, что не сможет родить.

Спустя много лет мама обмолвилась как-то:

– Мы, Танька, тогда чуть не сдохли, что правда, то правда. Этот невыносимый развод, как по живому. Новые семьи. И тут еще ты со своими чудесными штучками! – И тут же поспешно добавила: – Но при этом остались людьми, вот как бывает! Благодаря, как ни странно, тебе, нашей дурочке.

Когда Таня поправилась, все вернулось на круги своя – папа и Лиля приезжать перестали, Миша вскоре окончательно переселился к ним, все работали, Таня наконец пошла в школу. И еще она поняла – не случись тогда той самой драмы, как говорила мама, все бы по-прежнему думали только о себе. Даже самые близкие были заняты только собой, своей личной жизнью. После ее болезни они все ненадолго сплотились, а потом все снова распалось – на две семьи, на две отдельные фракции.

Папа и мама… Самые близкие и любимые люди. Что ж, у них своя жизнь. У мамы есть Миша, у папы – Лиля, и дай им бог, как говорится. Мама права:

– Сколько людей расходятся, Таня! И никто от этого еще не умер, ты мне поверь!

Но какое Тане было дело до всех остальных? Пусть даже их тысячи и миллионы! Лично ее интересовала только ее семья – ее мама и ее папа. А на всех остальных наплевать.

Однако, как всегда бывает, постепенно смирилась с ситуацией и зажила новой жизнью – а куда деваться?

Миша, мамин муж, оказался человеком хорошим – к Тане относился ровно, с пониманием и уважением. В помощи никогда не отказывал, на просьбу всегда откликался – словом не отчим, а сплошное везенье.

К отцу и Лиле Таня ездила нечасто – у всех свои проблемы и заботы. Но там принимали ее хорошо. Лиля, казалось, всегда ей была рада, ну а про папу что говорить?

Но Таня чувствовала, что всем, по большому счету, до нее нет особого дела. Здорова? В школе все гладко? Подружки в порядке? Ну да и ладно – значит, все хорошо.

Папина жена в подружки не набивалась, а маме хватало забот – семья, дом и муж. Таня мечтала о сестре – ох, если бы… Но мама и Миша об этом, похоже, не думали. Миша был страстно увлечен своей работой – работал он завлабом в физическом институте.

Мама посмеивалась и говорила, что он – человек «не от мира сего». «Куда нам рожать, Танька? Ты что? Ведь он и не заметит этого нового ребенка! – отмахивалась мама. – Да и потом… Мы с тобой, знаешь ли, так нахлебались!» – мама всхлипывала.

«Жаль… ах как жаль, – часто думала Таня. – Вот родили бы они ребеночка! Как бы я им помогала! Я бы гуляла с ним во дворе, укладывала спать и пела колыбельную, стирала бы его ползунки и пеленки. Варила кашу и бегала на молочную кухню. И братик или сестренка точно были бы моими!» Но мама и говорить на эту тему отказывалась.

Мама была, конечно, права насчет Миши. Был он совершенно безрукий – новая лампочка, которую Миша пытался вкрутить взамен перегоревшей, трескалась у него в руке, и все бросались останавливать кровь. Кран, который однажды он попытался починить, тут же оказался свернут, и вода рванула бурным потоком, обварив «кудесника» с головы до пят. Потом лечили ожоги. Картошку он ставил варить без воды. Макароны кидал в холодную воду. Перчатки терял через день, а шапку в магазине или в метро забывал раз в два месяца. Да, Миша был не помощник – чистая правда. Хороший человек, а неприспособленный – куда с таким рожать? Мама, конечно, права.

Дружба со Светкой, естественно, продолжалась. По вечерам они мотались по району и выдумывали всякие небылицы – Светка обожала приврать про свои несуществующие любовные приключения. Таня понимала, что все это выдумки, но Светка врала так самозабвенно и так интересно, что иногда Таня забывалась и начинала ей верить.

Первый серьезный роман случился у Светки в десятом классе. Студент Слава был недурен собой, учился в строительном, жил в общежитии, потому что приехал из другого города. Там и случилось Светкино грехопадение – аккурат на зимние каникулы, десятый класс.

– А не боишься? – шепотом спрашивала Таня. – Ну, если что?

Светка презрительно фыркала, кривлялась перед зеркалом и с укоризной смотрела на Таню:

– А чего мне бояться? Ты мне объясни!

Таня смущалась, краснела и, опустив глаза, еле выдавила:

– А если… ребенок?

Светка заливалась беззаботным хохотом:

– Я что, дура? Совсем без мозгов? Нет, ты совсем, Танька, чокнулась! Мы что, не понимаем? Какой ребенок? В наши-то годы? Чтобы жизнь себе перекорежить?

Таня краснела и пожимала плечами.

– Славик мой – взрослый мужик! – продолжала Светка. – Ты понимаешь? И это, подруга, его проблемы! – Она прищуривалась и осуждающе качала головой: – Ну, ты даешь, мать! Ребенок! А на фига?

– Совсем не хочешь? – удивилась Таня.

Светка уставилась на нее, словно впервые увидела:

– Что значит хочешь – не хочешь? Да я и не подумала об этом ни разу! Сначала – учеба, институт. Потом – хорошая работа. Дальше – брак и семья. Квартира, машина. А уж потом заведем и ребенка!

– Заводят собаку, – тихо ответила Таня. – Или кота.

«Умелый и опытный» Славик надежд и уверенности Светки не оправдал – она залетела. Случилось это в июне, перед самым выпускным, куда она явилась зеленая и замученная. Ее все время тошнило. Светкина мать, ушлая тетка, казалось, ничего не подозревала – та ей врала, что отравилась, а после этого разыгрался гастрит.