Текст книги "Толстый – спаситель французской короны"

Глава III
Дубак!

Говорят, крысы могут жить где угодно: хоть в духовке, хоть в холодильнике. Это почти правда: если температуру в духовке установить минимальную, а в холодильнике, наоборот, – сделать потеплее, крыса может пожить и там, и там. Но человек, извините, тоже может жить в более суровом мире, где нет ни дискотек, ни сладкого, зато полным-полно школ. Может. Но это не значит, что он будет чувствовать себя хорошо.

Толстый замерз. Ему дуло в бока, дуло в нос, дуло в голый морозонеустойчивый хвост. Болела голова. У крыс она тоже иногда болит, хотя гораздо реже, чем у людей. Ломило лапы, и уши заложило.

Толстый взъерошил шерсть и зажмурился. Сам виноват. Куда залез? Запах у норы был знакомый, хозяйский, но хозяин его сюда не сажал. Сам забрался, верный крыс. Вот и получай теперь ветер во все места и головную боль: скоро ли выпустят? Чем скорее, тем лучше. Толстый подобрал хвост под себя и свернулся в клубок. Вокруг было полно теплых тряпок и бумаги, но это не спасало. Сквозняк просачивался сквозь тряпки, пробирался между листочками бумаги и нападал на маленького серого крыса. Было трудно дышать.

Двуногий бы здесь не выжил: у них постоянно гипертония-гипотония, температура теплового комфорта – восемнадцать градусов. Семнадцать или девятнадцать – это уже тепловой дискомфорт. А здесь примерно минус тридцать восемь. Человек бы замерз, а для крысы – терпимо. Хотя все равно дубак.

Кстати, минус тридцать восемь – холодновато для марта. Прохладная нынче весна, ничего не скажешь. Между нами, Толстому еще нет и года, и это первая весна в его жизни. Тем не менее любая крыса всегда знает, какое теперь время года, что оно сулит и что будет дальше. Дальше будет авитаминоз и линька – Толстый это знал. Ему будут давать меньше овощей, и шерсть на боках вылезет. «Потом наступит лето и будет жарко, – размечтался Толстый. – Буду целыми днями греться на подоконнике, подставляя солнышку бока, нос и (уй, как же холодно!) хвост. Хвост особенно. Хвост – прежде всего, на нем шерсти нет, поэтому он сильнее мерзнет».

Глава IV
Буржуй!

«Грибы – шампиньон ». Тонкий зевнул и свернулся в уютном пассажирском кресле. Когда ж прилетим-то? Самолет должен сесть в Париже, а до Луары группа будет добираться автобусом. Ленка мечтала увидеть Париж, как все девчонки. Тонкий, как мужчина и как художник, предпочитал долину Луары. Потому что среди множества луарских замков есть Амбуаз, где, помимо прочего, долгое время жил великий художник Леонардо да Винчи. Говорят, там все сохранилось, как было при нем: обстановка, дневники художника, может быть, даже эскизы картин… Хотя в Париже – Лувр, тоже интересно.

В проход вышла стюардесса, заулыбалась, как теледикторша, и торжественно произнесла:

– Дамы и господа, наш самолет совершает посадку в международном аэропорту Орли. Просьба пристегнуть ремни и не курить. – Она повторила это еще на трех языках, чтобы до всех дошло, и удалилась.

Все дружно защелкали пряжками. «Подлетаем-подлетаем», – напевал про себя Тонкий. Ему не терпелось поскорее ступить на твердую землю.

– Буржуй! Буржуй! – кричала маленькая старушка из толпы встречающих. Тонкий подумал, что и здесь, в Париже, существует классовая ненависть. Прокатился человек на самолете, а в аэропорту его поджидает пенсионерка, которая на самолете прокатиться не может и за это обзывает человека «буржуем». – Буржуй! – не унималась старушка. Она смешно подпрыгивала и размахивала широкой деревянной лопатой, как у дворника.

– Сань, – Ленка потянула брата за рукав. – По-моему, это нас встречают.

– Где?

– Да вон же! – Ленка показала на старушку с лопатой. – Видишь, она нам машет, здоровается, и табличка у нее…

Тонкий еще раз посмотрел на старушку: точно! Дворницкая лопата на самом деле – табличка с надписью «Уткины», просто старушка ее все время вертит, а с обратной стороны табличка действительно похожа на лопату. И старушка – не такая уж старушка. В смысле, не пенсионерка – ей лет пятьдесят. И кричит она не «Буржуй», а «Бонжур!».

– Бонжур! – рявкнул Тонкий и стал продираться сквозь толпу к гувернантке.

– Так вот ты какая, мадемуазель Жозе-фу! – шепнула Ленка.

– Уткины? – с сомнением спросила гувернантка, когда они подошли к ней.

Тонкий с Ленкой закивали. Вблизи Фрёкен Бок выглядела нехрупкой: штангу, конечно, не поднимет, но поставить подростка в угол у нее сил хватит.

– Элен, – томно произнесла гувернантка, обращаясь к Ленке. – Элен, не смотрыте на меня так! Я не кюсачая.

Тонкий прыснул в кулак: вот оно, подлинное французское произношение. А Ленка-то мучилась, ломая перед зеркалом язык!

– Алекса-андр! – продолжала развлекать гувернантка. – Ничего смешнёва!

– Ай эм сорри, – смущенно пробормотал Тонкий. А Ленка заржала в голос.

– Разговорник возьми, разговорник возьми, – передразнивала она. – Алле, гараж, мы во Франции!

Фрёкен Бок растерялась окончательно:

– Камён на авт-обус! Шнеллер!

В автобусе уже сидела вся группа с Гидрой во главе. Гидра увидела опоздавших, покачала космами, сказала водителю: «Можно ехать». И они поехали.

Тонкий еще никогда не видел так много машин. Машины справа, машины слева, а где-то далеко две шеренги домов-небоскребов. А на них реклама, реклама: щиты с нарисованными сигаретами, щиты с нарисованными машинами, щиты с написанными нерусскими буквами – как в Москве, только еще больше.

– Саня, смотри! – дернула его за рукав Ленка.

Саня посмотрел. Как и предполагалось – ничего особенного. Похоже на гигантскую клетку для попугайчика. Подумаешь, Эйфелева башня! Останкинская намного выше.

Фрёкен Бок по-своему истолковала его равнодушие:

– Эйфелеву башню, – завела она, – построиль французский инженьер Алекса-андр Густав Эйфель в 1889 году. Ее высота – 300 метров, это почти в два раза вышье, чем Хеопсова пирамида и чем Ульмский собор. Общий вес башни – около 9 миллионов килограмм!

«Интересно, кто ее взвесил? – подумал Тонкий. – И главное – как? Оторвал от земли целиком и на весы поставил? Или по частичкам разбирал-взвешивал, а потом собрал обратно?»

– На башню ведут лестницы, – продолжала Фрёкен Бок. – 1792 ступени и подъемная машина.

– Лифт, что ли? – спросила Ленка.

– Лифт, – кивнула Фрёкен Бок. – Виньте палец из носа.

Тонкий захихикал. Все-таки гувернантка – она и в Париже гувернантка. Пальца в носу не потерпит.

В автобусе ехали часа три. Лучше было бы пролететь в самолете лишние пятнадцать минут, но, видимо, на Луаре нелетная погода. Впрочем, и на земле оказалось неплохо. То есть все равно над землей – автобус был двухэтажный. Стекла в окнах голубые, от этого вид из окна казался еще красивее. Машины, реклама – все голубое. Потом вид сменился на более живописный: поубавилось машин, рекламные щиты попадались только на бензоколонках, на обочине возникли деревья, действительно не такие, как в Москве. А за деревьями, за щербатым перелеском вдоль дороги…

– Это и есть Луара? – разочарованно спросила Ленка.

Тонкий посмотрел на Фрёкен Бок – она должна знать.

– Люар, – подтвердила она. И Сашке захотелось домой.

Самая большая река Франции смахивала на речку-вонючку на даче. Шириной, наверное, метров пятьдесят… То есть сто… То есть двести! Чем дальше они ехали, тем шире становилась Луара. Серо-голубая вода блестела на солнце и пускала зайчики.

Перелесок редел-редел, а потом вовсе кончился, и взорам предстала долина Луары во всей красе. Было похоже на картинку из «Сказок» Шарля Перро. Изумрудные газоны, кустики, подстриженные в форме разных зверей, и замки! Старинные французские замки из камня, с башенками, причудливыми маленькими окошками, блестящими шпилями и прочими наворотами старины. Тонкий увидел Амбуаз, знакомый по фотографии в буклете, и решил, что пора действовать:

– Мадемуазель Жозефа, – Тонкий заискивающе посмотрел на гувернантку, – мы можем сходить в Амбуаз сейчас же? Я так мечтал его увидеть…

Но гувернантка есть гувернантка. Режим прежде всего.

– Сперьфа объед, патом экскюрсии! – строго изрекла она.

Тонкий надулся. Когда ведешь расследование, дорога каждая секунда. Может быть, сейчас, вот в этот самый момент, глупая французская уборщица выметает последнюю улику, не замеченную полицией. А начинающий оперативник Александр Уткин никак не может ее перехватить, потому что обед, видите ли, важнее. «Салат – саляд. Суп – суп», – бухтел плеер.

Замки кончились, и автобус затормозил у отеля, чересчур современного для этого исторического места. У отеля было неприлично много этажей и лампочки над дверью. У двери стоял швейцар в серо-голубой форме, похожей на милицейскую. А может, это русский милиционер подрабатывал в отпуске.

Группа выгружалась. Гидра, выйдя первой, уже рассказывала, что вот это отель, что он был построен в таком-то году. Потом дошла до полезной информации: хотя за все уже заплачено, здесь принято давать чаевые:

коридорному за то, что поднес тебе чемодан;

лифтеру за то, что нажал кнопку в лифте;

горничной за то, что убрала твой номер;

официанту за то, что подал тарелку;

всем остальным – по желанию, если они тебе понравятся.

Причем платить нужно деликатно. Деньги для горничной оставлять на тумбочке, для официанта – на столе. И только лифтер и коридорный, так и быть, примут чаевые в кулак.

Тонкий заскучал. Он выпросил у мамы триста долларов на хорошие краски, и еще по триста им с Ленкой выдал папа на карманные расходы. В России двести баксов – не самая маленькая месячная зарплата взрослого человека, а здесь как бы не пришлось все раздать на чаевые.

– Понял? – толкнула его Ленка.

– Понял: разоримся.

– Балбес! Я говорю, чтоб ты деньги в номере не забывал. Подумают, что для них оставлено, и стырят.

– Донт уорри, – по-английски сказала Жозефа. – К дьетям это не относится.

Тонкий обрадовался: куплю красочки!

Холл отеля смахивал на джунгли с небольшими пальмами, искусственным водопадом и настоящими обезьянами. Две обезьяны скакали по большой клетке, третья вольно восседала в кожаном кресле под пальмами. У обезьяны были фиолетовые волосы, золотая фикса и кожаные штаны, разорванные на коленке. Обезьяна курила толстенную сигару и читала газету – обезьяна тоже человек, ей без чтения скучно. Увидев туристическую группу, она вскочила, свернула свою газету и дала было стрекача, но не успела.

– Это же Патрик Питбуль! – крикнула Ленка так, что все обернулись. – Дай блокнот! – затормошила она Тонкого. – Автограф попрошу.

Тонкий дал, и Ленка побежала к обезьяне за автографом. Прочим туристам этот Питбуль был по барабану. Во всяком случае, больше никто не кинулся к обезьяне с блокнотом.

Тонкий пристроился в очередь к портье (надо же взять ключи от номера) и молча наблюдал, как Ленка на своем ломаном французском просит автограф, а Жозе-фу вертится рядом и переводит обезьяне, чего от нее хотят. Обезьяна затравленно улыбалась и черкала в Сашкином блокноте, Жозе-до-ре-ми-фа-соль строго косилась на Ленку. Она ей задаст, будь спок! Тридцать лет стажа работы с детьми – это вам не хухры-мухры! Интересно, обезьяна актер или певец? Сашка не знал никакого Патрика Питбуля, а спрашивать у Ленки бесполезно. Скажет: «Темный ты, Саня, от жизни отстал!» – и ничего не объяснит.

Портье записал Сашку в книгу, дал взамен ключик с биркой и на булькающем французском долго объяснял, куда надо идти, чтобы попасть в номер. Тонкий все понял, потому что объяснения сопровождались красноречивыми жестами. Ленку он ждать не стал, рассудив, что сестра не пропадет под присмотром Жозефы и обезьяны.

Среди пальм в вестибюле отыскался лифт, а в лифте – просторном, с зеркалами и диванчиком, – гарсон, человек, который нажимает кнопки для тех, кому лень. Тонкому нужен был пятый этаж, но как это будет по-французски? Поколебавшись, он показал пять пальцев и был понят.

В коридоре можно было бегать стометровку, если взять со всех гостей честное благородное слово сидеть в номерах запершись и не открывать дверей. Двери открывались наружу. Сашка это усвоил, когда на пути к своему номеру получил по лбу от какого-то темпераментного французского старикана. Старику не терпелось покинуть номер, и он со всей силы распахнул дверь, как раз когда Сашка проходил мимо.

– Ж’эспер-ке-же-не-ву-зэ-па-фэ-маль (надеюсь, я не ушиб вас), – пробормотал старик.

Тонкий лихорадочно залистал разговорник. Он понял, что перед ним извинились и теперь надо сказать что-то вроде: «Ничего страшного». Но пока он листал, старик испарился.

– Я же говорила, он уже наверху! – послышался Ленкин голос со стороны лифта. Сестренка и Жозе-фу наконец-то соизволили составить компанию Тонкому.

– О, старина! – умилилась гувернантка, войдя в номер.

Тонкий заглянул куда только можно, однако признаков старины не заметил. Две комнаты – в одной диван, в другой две кровати, – стенные шкафы, два стола, четыре стула, один телевизор и тумбочка-бар с зеркальной задней стенкой, чтобы напитков казалось больше. Стены такие гладкие, что, кажется, и мухе не за что удержаться. Все белое или салатовое с зелеными вставками для разнообразия. В России это называют «евроремонтом» и до сих пор считают писком моды. Где старина-то?

Оказалось, что старину Сашка держал в руке. Жозя показала ему свои ключи: от квартиры – обычный, а от подъезда – пластиковая карточка с магнитной полоской. Там, где бывает много людей и ключи то и дело теряются, давно уже ставят электронные замки. Их можно перепрограммировать, и карточка, попавшая в руки вора, перестанет работать.

Улыбаясь, гувернантка объяснила, почему ей не нравился такой прогресс в замкостроении: изнутри электронный замок отпирается простым нажатием кнопки. На него невозможно запереть воспитанника. А на обычный – запросто. Дурные предчувствия снова овладели Тонким.

Главный недостаток номера состоял в том, что в нем вместе с братом и сестрой поселилась домомучительница. Главное же достоинство – что эта самая домомучительница собиралась спать в одной комнате с Ленкой, предоставив вторую в полное распоряжение Тонкого. Но покой нам только снится. То есть в покое Сашку собирались оставить не раньше, чем ночью. А пока был вечер, и мадемуазель Жозе-фу усердно воспитывала брата с сестрой.

Сначала ей показалось, что воспитанники не слишком резво разбирают свои чемоданы. Фрёкен Бок, видимо, желая показаться демократичной, предложила делать это с песней. Русские песни, которые она выучила в самом начале своего трудового пути, уже давно вышли из моды. Так давно, что Тонкий с Ленкой их не знали. Пришлось разучивать. Самой сносной Тонкому показалась песенка про барабанщика. Он барабанил-барабанил, спать людям не давал и так всех достал, что его застрелили. Сашке понравилась концовка:

– И смолк наш юный барабанщик, его барабан замолчал! – бодренько напевал он, перекидывая в шкаф рубашки. Счастливый конец. Обнадеживающий. Спите спокойно, граждане, никто вам не помешает.

Жозефа довольно улыбалась и дирижировала пальцами. Ненормальная. Дальше – больше. Когда пришла пора обедать, Фрёкен Бок заставила не только мыть руки, но и переодеваться.

– Негигинично обедать в дорожьной одежде, – журчала она. – Знаите, сколько микрёбов на этом свитере?

Для убедительности Жозефа подергала Ленку за рукав (микробы, наверное, так и посыпались). Пришлось подчиниться. Думаете, все? Фигушки! После обеда Жозе-фу опять заставила воспитанников переодеваться, на этот раз к экскурсии. Тонкий не возражал. Он быстренько напялил то, что гувернантка сочла приличным, и полчаса топтался у двери, ожидая, пока переоденется Ленка. Сыщик приехал в командировку. Пускай Ленка смеется, мы еще зададим перцу этим похитителям печатей!

Глава V
Хрупкие были короли

Ленка наконец переоделась, и воспитанники с гувернанткой во главе спустились к автобусу. Все уже собрались, только их и ждали. Гидра прошипела: «Опять опаздываете», – и дала водителю знак ехать.

Тонкий откинулся на спинку сиденья и стал смотреть в окно. Сейчас он увидит место преступления! Ну и другие замки посмотрит, они вроде тоже ничего…

Гидра между тем взяла микрофон и принялась объяснять бестолковым туристам, куда они едут:

– Поездка по долине Луары не только познакомит вас с историей и искусством Франции, но и поможет лучше представить саму страну. Вы проедете через маленькие милые городки, окруженные полями и виноградниками, насладитесь великолепной, спокойной и величественной природой…

Тонкий смотрел в окно. Природа действительно была ничего себе: стриженая травка, стриженые кусты… Под одним из кустов сидит абориген с початой бутылкой вина и, улыбаясь, делает ручкой автобусу. Благодать!

– В долине около ста двадцати замков, – продолжала Гидра, – они расположены вдоль реки Луары и ее притоков. Большинство из них было возведено в период расцвета эпохи Возрождения в конце XV – начале XVI века. Одними из самых крупных королевских замков является замок Шамбор, крыша которого, перегруженная фонарями, башенками, фронтонами и каминными трубами, была однажды названа «очертаниями Константинополя в одном здании»; замок Вилландри, где находится один из самых замечательных «английских» парков Франции, а также замки Блуа, Амбуаз, Шенонсо.

– И что, мы как дураки обойдем все сто двадцать?! – шепотом ужаснулась Ленка.

Тонкий разделял ее переживания. Сто двадцать раз выйти из автобуса, выслушать сто двадцать историй от Гидры!.. Так и свихнуться можно, господа. Не говоря уже о том, что до Амбуаза они доберутся неизвестно когда.

Но их опасения не подтвердились. На горизонте мелькнули первые башенки, и Гидра завела новую песню:

– Замок Амбуаз возвышается над городом, как бы бросив себе под ноги кучу мелких камешков у подножия скалы, и представляет собой благородных очертаний внушительную крепость со своими большими башнями. Этот замок связан с историей жизни королей: Карла VIII, Людовика ХII и, конечно же, Франциска I, которому удалось пригласить знаменитого мастера Леонардо да Винчи во Францию. В Амбуазе итальянец провел последние годы своей жизни. Вы сможете почтить память великого Леонардо в часовне Святого Юбера, месте его захоронения на территории замка. После трагической расправы с мятежниками амбуазского заговора в 1560 году замок был практически необитаем. А при Людовике ХIV он использовался как тюрьма. Сюда был заключен знаменитый Фуке, министр финансов Людовика ХIV. Разнородный и причудливый ансамбль замка Амбуаз создает его неповторимость, свидетельствующую о славной и богатой его истории.

К Амбуазу они еще не подъехали, но не станет же Гидра зря трепаться! Если рассказывает про Амбуаз, значит, будь спок, скоро покажет.

Башенки все приближались. Прохладная на вид, серебрящаяся Луара бросилась под колеса – автобус въехал на мост. А за мостом! За мостом был замок. Замок – не то слово. Дворец! Стадион «Динамо»! Десяток Больших театров, составленных причудливым лабиринтом. Здания были каменные, украшенные башенками и флажками, со множеством окон самой разной формы: и квадратиком, и прямоугольником, и аркой. И все это занимало огромное пространство. Пройти вдоль одной стены – полчаса, не меньше.

Автобус остановился, и Тонкий первым выскочил на свет. Ух ты! Минуты две он стоял с разинутым ртом, пялясь на каменного гиганта. Было странно, что из этого замка кто-то осмелился свистнуть печать. Казалось, такая махина должна была немедленно ожить и, топая фундаментом на всю Францию, помчаться за обидчиком.

Из автобуса неспешно выплыла Гидра и повела народ за собой вдоль стены замка.

– Посмотрите направо, – вещала она, и все поворачивали голову направо, – вы видите террасу Карла VIII. Король устраивал здесь пышные празднества. Замок обязан своей красотой этому королю. До 1495 года Амбуаз был гораздо проще. Юный король Карл VIII провел здесь детство. Когда Карл вырос, он привез из Италии богатую коллекцию картин, скульптур, мебели, тканей, а еще – художников, архитекторов, садовников и скульпторов, которым и поручил перестроить замок. Теперь его архитектурный ансамбль включает в себя башню Миним, капеллу Сент-Юбер, Королевский корпус. Чтобы достать денег на всю эту роскошь, королю пришлось увеличить налог на соль.

Тонкий захихикал в кулак. Что за налог такой непонятный? Есть налог на прибыль, пенсионный, подоходный, а на соль? Может, его платили торговцы солью? Он хотел спросить, но не решился прервать Гидру.

– Но работы по перестраиванию замка были прерваны. 7 апреля 1498 года Карл VIII поехал смотреть на игру в мяч и ударился лбом о дверь. Спустя несколько часов он скончался. А реконструкцию замка закончил через семнадцать лет другой король – Франциск.

Брат и сестра переглянулись:

– Ни фига себе, хрупкие были короли! – удивилась Ленка. Тонкий с ней согласился. Сколько он сам ударялся лбом о дверь, и представить себе не мог, что каждый раз мог оказаться последним.

Гидра между тем потянула экскурсию за собой в замок, и Тонкий весь превратился в слух. Он ждал, когда расскажут об украденной печати, покажут место преступления (наверняка улики давно собраны, но вдруг!), когда наконец разрешат задавать вопросы, и он, Тонкий, вроде бы между делом поинтересуется, где реставрационная мастерская. Он равнодушно скользил взглядом по королевским покоям, пропустил мимо ушей рассказ о Леонардо да Винчи, пока наконец… В самом темном углу вообще-то светлого большого зала, рядом с маленькой дверцей (похоже, служебный вход), стояла одинокая пустая тумбочка. Два квадратных метра вокруг были огорожены флажками. Наверное, полицейские не убрали за собой.