Текст книги "Ухожу от тебя замуж"

Подружившись с домом и с тенью Инги, она теперь хозяйничала с удовольствием, осознавая, как ей после развода не хватало этого. Так спортсмен после долгого перерыва снова выходит на беговую дорожку и чувствует, как поначалу тугие мышцы начинают разогреваться и будто пенятся от радости движения.

В финансовые вопросы она не лезла, проще было, обнаружив полное отсутствие продуктов, кроме элитной гастрономии, запасы которой Виктор исправно пополнял, сбегать на рынок и купить на свои деньги. Кореец в докторском халате, кажется, полюбил ее и оставлял неплохие куски, а иногда давал приправы в подарок. Александра неплохо зарабатывала и могла себе позволить такие скромные траты, чтобы не нарушать своего душевного спокойствия неприятными разговорами.

Прошла всего неделя, а она чувствовала себя так, будто всю жизнь была связана с этим домом и этими детьми. Не матерью, не нянькой, не бабушкой; она даже не могла бы сказать, любит ли Витю с Гришей, но они точно перестали быть для нее чужими.

– А вы теперь снова поженитесь с папой? – вдруг спросил Гриша и бросил уткам остатки хлеба.

– Нет, милый, конечно, нет!

– Правда?

Александра кивнула.

– А зачем вы тогда к нам ходите?

Она нахмурилась:

– Просто вы еще не можете оставаться одни с братом.

– Да, но вы-то почему?

– Потому что мы с твоим папой остались друзьями, а друзья должны выручать друг друга. – У Александры заломило челюсть от сознания, насколько по-учительски она это сказала, но других аргументов, чтобы убедить двенадцатилетнего ребенка, не нашлось.

– А вы меня ненавидите? – спросил вдруг Гриша, и Александра поразилась его недетскому спокойствию.

– Ну что ты, милый! Нет!

– Но вы же должны. Папа ушел от вас из-за меня.

– Нет, Гриша! – Александра старалась говорить спокойно. – Просто мы с твоим папой давно не любили друг друга, и он полюбил твою маму, вот и все. Так бывает.

– А почему тогда он не ушел к маме, когда я только родился?

Тут Витя в коляске завозился, пришлось взять его на ручки, и малыш прижался к Александре и успокоился. Александра выбрала корень потолще и присела на него.

– Знаешь, был такой писатель Фазиль Искандер, – сказала она, глядя Грише в глаза, – так вот он говорил, что все дети наделены здравым смыслом, и я думаю, что он прав. Просто потом, взрослея, мы поддаемся страхам, жадности или просто очень хотим быть счастливыми и утрачиваем его. Так что в некотором отношении не взрослей, Гриша, смотри на мир так же прямо и ясно, как сейчас ты это делаешь, но и не суди нас слишком строго. Наверное, твой папа жалел меня и думал, что я без него пропаду. Помни главное, твои родители очень хорошие люди, переживали за меня, поэтому так неладно все у нас и вышло.

– А маму вы ненавидите? – спросил Гриша.

– Нет. Тут я даже объяснять не стану, просто поверь мне, что нет. Ты, наверное, думаешь, что предаешь маму тем, что принимаешь мою заботу, так вот прошу тебя так не считать. Я никогда не думала плохо о твоей маме.

– Спасибо, – сказал Гриша.

– Я холодна с тобой, это верно, – продолжала Александра почти против своей воли, но ей вдруг показалось очень важным поделиться с ребенком своими опасениями, – но это не потому, что я к тебе плохо отношусь, а наоборот. Просто я никогда не испытывала такого горя, как ты. Я не теряла родителей и просто не знаю, что сделать, чтобы тебе стало легче. Я сейчас говорю с тобой и чувствую, будто ты взрослее и мудрее меня.

Гриша покачал головой.

– Если ты чувствуешь, что есть что-то, что тебе хоть капельку поможет, скажи мне, потому что я не угадаю.

– Нет такого.

Александра, одной рукой прижимая задремавшего Витю к себе, свободной пошарила в сумке и достала бублик. Гриша разорвал упаковку, поделил бублик пополам, и они продолжили кормить уток.

– Мне всегда казалась ужасно пошлой фраза «надо жить», – осторожно сказала Александра, не зная, можно ли быть такой откровенной. – И я никогда ее не говорила в утешение. Но потом поняла, что продолжать жить это не значит забыть, что дела не умаляют скорби, и если человек вернулся к своим занятиям, это не означает, что он больше не скорбит. Понимаешь? Ты не хочешь, чтобы боль уходила, верно?

– Не хочу.

– И она не уйдет, просто что бы ты ни делал, ты будешь думать о маме, и получится так, будто она делает это вместе с тобой. Она всегда будет рядом, я это точно знаю. Моя бабушка умерла, когда я была еще совсем маленькая, и я ее не помню, но мама так любила ее, так часто мне о ней рассказывала, что я выросла с чувством, будто ее знала. Понимаешь, о чем я?

Гриша кивнул.

– Поэтому не стесняйся говорить о маме. Со мной тебе, наверное, неловко, но с друзьями, с папой, с бабушкой и особенно с Витей, когда он немножко подрастет. У тебя есть лучший друг, кстати? Хочешь, пригласим его на целый день или даже с ночевкой?

Гриша сказал, что друг есть, но сейчас на юге.

– Ну, когда вернется, сразу давай пригласим его. Слушай, Гриша, – вдруг осенило Александру, – а может, ты хотел бы собачку или кошечку? Я в твоем возрасте только об этом и мечтала, но у мамы была аллергия, поэтому мы никого не заводили.

– Мы с мамой тоже хотели, – признался Гриша смущенно, – только она была очень занята, и дома целый день никого не было, поэтому мы боялись. Она говорила, что надо быть ответственным.

– А ты разве безответственный? Когда вы с мамой жили вдвоем, действительно опасно было кого-то заводить, но сейчас другое. С маленьким Витей всегда должен быть кто-то взрослый, который сможет накормить питомца и выпустить во двор, если что. Решай сам, милый. Если ты очень-очень хотел собаку или кошку, то давай заведем, а если не очень, то и не будем. На самый крайний вариант есть я. Я живу одна и в чрезвычайных обстоятельствах возьму твоего питомца.

– Я очень-очень хотел, – признался Гриша тихо.

– Тогда договорились. Сейчас придем домой и посмотрим в Интернете. Тебе какая порода больше нравится?

– Я хотел бы в приюте взять.

Александра кивнула и отвернулась, чтобы скрыть подступающие слезы. Разговор этот дался ей нелегко, но показать свою слабость нельзя.

– Александра, а вы кого разрешите, собаку или кошку?

– Не называй меня так, – улыбнулась она. – Холодное имя, не люблю. А поступим мы давай так: пойдем в приют, и на кого у тебя сердце укажет, того и возьмем.

Она подумала, что надо срочно найти достойный доверия приют, где животных лечат и делают прививки, прежде чем раздавать людям.

– А как вас называть?

Александра улыбнулась:

– Если хочешь, называй меня Сандра.

– Но это же английское имя.

– Ну да. Но так меня называли, когда я училась в школе, тогда иностранные имена казались нам очень романтичными, и теперь мне было бы приятно, чтобы ты звал меня так снова. Если хочешь, конечно. Можешь просто Саня или Саша, но Сандра, конечно, лучше.

– А меня мама звала Грегори.

– Здорово! Но я, наверное, не буду тебя так называть.

– Да, – сказал Гриша, – не надо.

* * *

Изящно увернувшись от машины «Скорой помощи», торопящейся доставить пациента в приемный покой, Соня затормозила у входа в больницу и спрыгнула с велосипеда. Вгляделась в витринное стекло, чтобы понять, кто из охранников сегодня дежурит: одни позволяли ей закатывать велик к себе на пост, а другие нет, и приходилось оставлять транспортное средство на улице, сиротски пристегнутым к низкому заборчику. Сегодня, кажется, не повезло.

На крыльцо вышла ее наставница, доктор Лариса Васильевна, с сигаретой, по-мужски зажатой в зубах, прикурила и глубоко затянулась, мечтательно жмурясь под лучами утреннего солнца.

– Как дежурство? – спросила Соня и оглянулась, не идет ли кто-то из администрации, кто мог бы прижучить Ларису Васильевну за курение.

Наставница скрипнула зубами:

– Господи, люди! Соня, какие свиньи! Я уже даже возмущаться не могу, одно сплошное изумление!

– Все выгораете? – улыбнулась Соня.

– Ну а то! Врачи выгорали-выгорали, да не выгоревывали.

– Выгоревали.

– Не выгорели никак, короче! Но народ – это что-то фантастическое стало, доложу я тебе. Картина идеального мира определяется в двух наречиях: «бесплатно» и «принудительно», причем первое мне, а второе – всем остальным. И каждый божий день рекорд идиотизма для закрытых помещений оказывается побит!

Соня сочувственно покачала головой и с некоторой завистью посмотрела, как Лариса Васильевна затягивается сигаретой. Иногда ей тоже хотелось начать курить, отчасти чтобы иметь под рукой способ успокоить нервы, отчасти – чуть больше соответствовать стереотипному образу опытного хирурга. Она быстро пристегнула велосипед к забору и обратилась к Ларисе Васильевне:

– Так что было-то?

– Сначала приперся ребенок с амбулаторного приема. Детский хирург направил вскрыть абсцесс. Как положено, предупредил, чтобы мамаша не кормила и не поила. И она, конечно, не кормила и не поила, только дала ребенку стаканчик молочка. Господи, Соня! От поликлиники до приемника тридцать метров пустынной дороги! Две минуты ходьбы! Где она ухитрилась достать молоко? Почему надо было это делать?

Лариса Васильевна картинно развела руками.

– Так логично все, – улыбнулась Соня. – Молоко, с одной стороны, это не еда, а с другой стороны и не вода, значит, не питье. Формально требования соблюдены.

– Это да, а представь, я бы не переспросила, посчитала, что мать выполнила указания врача, ребенку дали бы наркоз, и он захлебнулся выпитым молоком. Виноваты оказались бы все, кроме мамаши.

– Должна быть презумпция неадекватности, – усмехнулась Соня.

– Совершенно верно! Только я с ребенком разобралась, как притащили ножевое. Мужик пьянющий, не успел лечь на стол, разругался с анестезиологом просто в хлам. В итоге вскочил со стола, завернулся в простыню и стал бегать по всей операционной, как Понтий Пилат. Анестезиолог тоже обиделся, в итоге оба разошлись по углам, надулись, сидят, а я бегаю между ними «мирись-мирись»! В голове дурака, увы, очень мало ресурса для того, чтобы он на фоне критической ситуации был способен мыслить здраво и слушаться умных людей. Чуть промедлишь, и включается психопатическая логика, которую ты уже ничем не прошибешь. Но что делать, оперировать-то надо, время дорого, ждать, пока мужик истечет кровью и отрубится, как-то не хотелось. Еле-еле уломала…

– Обоих? – улыбнулась Соня.

– Ага. Пока оперировали, в приемнике толпа собралась со всякой фигней, с которой, естественно, надо в два часа ночи являться в приемник. Не лохи же они, в самом деле, обращаться в поликлинику! У кого две недели палец нарывает, у кого трофические язвы тридцать лет. И все говорят одно и то же, прямо лингвистический набор пациента: «думал, что пройдет», «вы давали клятву Гиппократа» и «вы последний день здесь работаете»! Других разумных слов я ни от кого из них добиться не могла. Не стала уж им говорить, что я уже сорок лет последний день здесь работаю.

Лариса Васильевна энергично похлопала себя по карманам и достала новую сигарету.

– Слушай, притаранила «Скорая» бабку с диабетической стопой. Бабка ни але, но такая симпатичная, улыбается, вся на позитиве. Прямо захотелось мне помочь ей, несмотря на родственников-дебилов. А те глубокой ночью изучали Интернет, выяснили, что от диабета бывает гангрена, и немедленно вызвали «Скорую», чтобы уточнить, так это или нет. «Скорая» не смогла дать им однозначного ответа и привезла бабку на консультацию. Тяга к знаниям оказалась такой мощной, что четвертый этаж без лифта их совершенно не смутил. Ну я думаю, раз была проведена столь титаническая работа по транспортировке бабушки, мой врачебный долг отнестись к ней внимательно. Даже госпитализацию предложила, каюсь.

– Лариса Васильевна, – вздохнула Соня, – вы же знаете, какая сейчас острая ситуация с местами. Восемь коек сократили.

– Ну так я и каюсь. К счастью, родственники отказались, ну не в этом суть. Я расписываю лечение, дочка пытается развести меня на полноценную лекцию о диабете, но это еще полбеды, главное, у бабки есть муж, который как бы в разуме и в силе. И вот он навис надо мной грозной тенью и орет. Я говорю, надо поддерживать уровень глюкозы крови, и он сразу гавкает: «Так поддерживайте! Лечите!» Ладно, пропускаю мимо ушей, говорю: «Хорошо бы назначить ангиопротекторы», он кулаком по столу хрясь: «Назначайте!!!» На дворе глубокая ночь. В окно светит зловещая луна. В итоге я не выдержала и говорю: «Слушайте, а почему вы меня допрашиваете, как гестаповец партизана?» Так он даже ни на секунду не смутился, говорит: «А с вами только так и надо! Пока вас не заставишь, вы пальцем о палец не ударите!»

– Вот скотина!

Лариса Васильевна нахмурилась и покачала головой:

– Нет, я, конечно, понимаю, что бабка никому не нужна, адекватного лечения добиться сложно и из-за организационных проблем, да и просто потому, что нет такого лечения, чтобы старушка стала снова молодой и здоровой. Родственники ее любят и морально истощаются от невозможности помочь, но с другой стороны, хочется спросить деда, знает ли история примеры, когда партизаны радостно вываливали гестаповцам всю информацию? Наоборот, они держались до последнего и часто не открывали своих тайн даже под пытками. В общем, мне после дедовских наездов реально захотелось назначить какой-нибудь банальный трентал, и до свидания, чем сидеть схемы расписывать. Из положения «мордой об стол» помощь оказывать тяжеловато. Но возможно, потому что бабку жалко.

Соня сочувственно улыбнулась:

– Гуманизм, Лариса Васильевна, сейчас последнее топливо, на котором колымага нашего здравоохранения еще как-то едет.

Собеседница фыркнула, от чего ее лицо на миг исчезло в клубах сигаретного дыма.

– А мне ближе другая аллегория. Рядовой врач стоит над пропастью между организацией здравоохранения и ожиданиями населения, и пропасть эта становится с каждым днем все шире и шире, так что настал момент, когда врач висит на шпагате, как натянутая струна, цепляясь за края лишь ногтевыми фалангами первых пальцев ног. Еще миллиметр – и все. Врач летит в пропасть, а берега в изумлении смотрят друг на друга. Ладно, понесло старую дуру брюзжать, а самого главного-то я тебе не рассказала. Короче, только я немного раскидала, поднялась к себе и прилегла на диван, как звонят из приемника, мол, спускайтесь. А что случилось, не говорят. Ползу вниз, представляю себе всякие ужасы, а там всего-навсего охранник из бара «Советский». Опять Бобров там бухал и забыл истории. Целую пачку. Три килограмма медицинской тайны.

– Ого! – Соня даже поежилась от мысли, что могло бы быть, не окажись охранник таким сознательным.

– К счастью, Бобров у нас патриот, пьет только в «Советском», и персонал знает, что с ним делать. Бездыханное тело в такси, медицинскую документацию в приемник. Видишь, Соня, как оно бывает: заходишь в бар, вроде разливуха разливухой, и Бобров сидит алкаш алкашом. А копнуть поглубже, так неравнодушный самоотверженный врач, гуманист, который каждую секунду размышляет о своих пациентах, так что даже с историями не расстается.

Соня вздохнула. Объемы «писанины» в последние годы росли, как головы у Лернейской гидры, а в условиях дефицита кадров и возрастающей нагрузки на каждого специалиста доктора просто не успевали заполнять истории и карточки в рабочее время. Приходилось или сидеть на работе на два-три часа дольше, или забирать бумаги на дом. Так что история с Бобровым была, конечно, не очень красивой, но и не сверхъестественной.

– Может, он просто хотел творить в богемной обстановке, как великие писатели, – улыбнулась Соня. – Как Хемингуэй в Париже. Пиши пьяным, редактируй трезвым. И увлекся.

– Ну бар «Советский» все же не Париж.

– Да и Бобров не Хемингуэй.

– Тут поспорю. Пьет он, во всяком случае, не хуже, и тоже гений в своей области. Я тебя знаю, Соня, ты никому не скажешь, но с ним поговори, пожалуйста. К тебе он скорее прислушается.

Соня обещала неохотно: перспектива отчитывать доктора с втрое большим опытом работы пугала. Бобров, конечно, сильно провинился и должен хотя бы выслушать ее увещевания, но с другой стороны… Даже в мертвецки пьяном состоянии Бобров понимает, что в условиях дикого дефицита кадров никто ни при каких обстоятельствах не уволит прекрасного травматолога, перекрывающего две с половиной ставки. Бояться ему нечего, терять, в общем-то, тоже, вполне может послать Соню куда-то подальше.

Помолчали. До начала рабочего дня оставалось еще несколько минут, и можно было насладиться солнечным утром последнего дня лета. Ночная прохлада еще не отступила, но солнце начало припекать, и чувствовалось, что день будет жарким. Рыжевато-желтые стволы корабельных сосен живописно смотрелись на фоне корпусов из красного кирпича, а выше, в кронах протяжно кричали чайки.

– Вообще, пора валить, – сказала Лариса Васильевна. – А то «последний день здесь работаете» реально настанет и не так, как я того хочу. Оглянуться не успею, как окажусь на доске «помним, гордимся».

Она с улыбкой качнула головой в сторону холла, где действительно висела большая доска с фотографиями покойных докторов.

– Нет, Лариса Васильевна, пожалуйста, останьтесь! – взмолилась Соня.

Собеседница грустно улыбнулась. Сухонькая старушка с коротко стриженными седыми волосами, которые она никогда не красила, Лариса Васильевна выглядела на все свои семьдесят восемь лет, но за работой это было совсем незаметно. Она работала так быстро и азартно, что все невольно воспринимали ее как ровесницу. «Наверное, возраст зависит не от прожитых лет, а от событий и поступков, – подумала Соня. – Лариса работает, как молодая, и не стареет, ну а я… Я до сих пор папина и мамина дочка, поэтому никогда не повзрослею».

– Слушай, а оруженосец смерти уже вышел? – спросила Лариса Васильевна.

Соня покачала головой:

– Я ему еще два дня дала. Пусть немного придет в себя после такого удара. И, Лариса Васильевна, прошу вас, наверное, не надо его пока так называть. Все же человек жену похоронил…

– А, да, точно, точно! – Старушка размашисто перекрестилась рукой с зажатой между пальцами горящей сигаретой. – Прости господи. Все, Сонечка, не буду.

Тут Лариса Васильевна увидела торопящегося на службу рентгенолога и погналась за ним – обсудить ночные снимки. Специалисты по лучевой диагностике ночами не дежурили, хирургам самим приходилось читать рентгенограммы, и какие-то нюансы могли от них ускользнуть. С другой стороны, рентгенолог, не знающий клинической картины, мог на что-то не обратить внимания, поэтому в сложных случаях лучше всего смотреть совместно. Кто-то пренебрегал этим, а Лариса Васильевна – никогда. «Дай бог мне сохранить такой боевой задор в ее возрасте, – подумала Соня, – потому что своей семьи у меня, наверное, никогда не будет».

Она поднялась в отделение и, увидев, что санитарка моет коридор, остановилась в нерешительности. Невозможно пройти по мокрому линолеуму, не оставляя следов, но надо попасть на рабочее место.

Соня встала на цыпочки и аккуратно пошла по самому краешку, стараясь ступать на сухие участки.

– Простите, Наташа, все время я вам топчу, – сказала она, минуя санитарку.

– Ничего, сейчас дам в руки швабру, сами мыть будете, – рассмеялась та.

«Что делать, – подумала Соня, ускоряя шаг. – Грубый человек, грубые шутки. А если по справедливости, за такую зарплату она меня вообще имеет право отборным матом крыть».

Сестры отчитались за смену, и Соня осталась в ординаторской одна. Доктор Литвинов хоть на пять минут, но обязательно опаздывал, кажется, это был для него вопрос принципа, а Стрельников, прозванный оруженосцем смерти, был отпущен по семейным обстоятельствам. Официальные дни уже истекли, но Соня дала ему еще время примириться с потерей жены и как-то наладить жизнь. Она думала, что без Виктора Викторовича будет тяжело, но сейчас вдруг с удивлением поняла, что не очень ждет его возвращения на службу.

* * *

Александра развешивала во дворе белье, когда к калитке подъехала на велосипеде полная женщина средних лет, просигналила звонком и, поймав взгляд Александры, энергично замахала рукой.

Вежливо кивнув в ответ, Александра повесила простыню, в надежде, что женщина поедет дальше, но та продолжала стоять.

Забор мог быть и повыше, а так ничего не оставалось, кроме как взять под мышку пустой таз и подойти к калитке.

– Вы новая прислуга? – спросила женщина бесцеремонно.

– Нет, скорее родственница, – опешила Александра.

– По Ингиной линии или по хозяину?

– По хозяину. Простите…

Александра хотела сказать, что сильно занята, но тут подошел Гриша, сказал: «Здравствуйте, Маргарита Николаевна», и пришлось открыть калитку.

Женщина вошла, таща за собой шлейф резких цветочных духов. Александра никогда не стала бы пользоваться такими, особенно для велопрогулки, впрочем, так ярко краситься и надевать бархатный спортивный костюм со стразами она тоже не стала бы.

– Ты мой бедненький, сиротка, как ты справляешься! – Женщина вдруг притянула к себе Гришу, вдавила в свой пышный бюст и долго не хотела отпускать. – Держись, деточка! А где мой сладкий малыш?

Александра не успела спросить, кого, собственно, гостья имеет в виду, как та откинула Гришу и уверенно направилась в дом.

Через секунду Маргарита уже сидела за столом в кухне, а Александра быстро открывала окна, не желая, чтобы дом пропитался запахом вульгарной парфюмерии.

– Такое несчастье, боже мой! – сказала женщина скорее с интересом, чем со скорбью в голосе, и сложила бантиком ярко накрашенные губы. – А убийцу-то нашли уже?

– Простите, я не знаю.

– Ну дело-то хоть движется?

– Не знаю, – повторила Александра.

– Такое горе, такое горе! Покойница-то уж больно хорошая женщина была! А вы сами были с ней знакомы?

Александра покачала головой.

– Ну да, раз вы с мужниной стороны… Инги-то родня с тех пор, как она этот дом унаследовала, с ней знаться не хотела. Они требовали, чтобы она дом продала и деньги между всеми поделила, а я думаю, раз по завещанию отошло, так с какой стати? И нечего было злиться, я бы так и сказала любому родственнику, если бы они только здесь появились. Я прямо горой за нее готова была стоять!

Александра заметила, что Гриша нерешительно стоит на пороге кухни, видно, ему не хотелось общаться с Маргаритой, но и пренебречь долгом хозяина он тоже не решался. Сообразив, что до сих пор держит под мышкой таз, Александра быстро протянула его Грише и приказала отнести в сарай.

– Смотрю, вы тут кое-что поменяли, – сказала Маргарита.

– Неумышленно.

– Ну, я тут все вдоль и поперек знаю.

– Откуда?

– Ой! – Гостья засмеялась раскатисто и визгливо. – Я ж не представилась! Прямо анекдот! Я у Инги помощницей по хозяйству была.

– Да?

– Ага! Вот пришла узнать, может, опять меня возьмете? Уж больно Инга была хорошая женщина! Добрая такая, и ко мне как к подруге относилась, секретами делилась… Я в этом доме прямо душой отдыхала!

Маргарита сделала эффектную паузу, видимо, ожидая, что хозяйка сейчас начнет выспрашивать про Ингины секреты. Александра молча стояла возле окна. Может, действительно взять помощницу? Но по деньгам она не потянет, а с Виктором поднимать финансовый вопрос неудобно.

– А почему вы к Виктору Викторовичу не обратитесь?

– Так он ничего обо мне не знает!

– Как такое возможно?

– Я всегда приходила, когда он на работе, это такое условие у Инги было, чтобы муж думал, будто она сама все успевает. Хотя как он не догадался, прямо не знаю, если она уходила вместе с ним, а возвращалась позже, все ж при такой должности была!

– А я вот не удивлена, – улыбнулась Александра.

– По мне, так это глупо было, но хозяин-барин, а теперь мне даже не с кого за работу получить из-за того, что Инга идеальную жену из себя строила. Так что, будете меня нанимать? Я недорого беру, а работаю хорошо и быстро.

Александра покачала головой. Бесцеремонная Маргарита совсем ей не понравилась, иметь с ней дело не хотелось, даже если забыть про деньги.

– А может, все-таки подумаете? Дом большой, в нем трое мужиков по сути…

– Простите, но я не могу принимать такие решения, не посоветовавшись с хозяином. – По привычке она едва не сказала «с мужем». – И не думаю, что он согласится, поэтому не стану вас обнадеживать. Но если что, сразу дам вам знать.

– Ну ладно. Так, может, хоть заплатите, что покойница должна? Понятно, что у меня расписки нет, но даром работать тоже никому не охота.

Маргарита взглянула так, что стало ясно – без денег она отсюда не уйдет.

– Конечно. – Александра взяла сумку. – Сколько вам причитается?

– Я брала всего по тысяче в день, считайте, по-дружески. За десять дней Инга осталась должна, царствие ей небесное.

Столько наличных у Александры при себе не нашлось, и она открыла сбербанк-онлайн, перевела деньги Маргарите по номеру телефона, надеясь, что гостья немедленно после этого уйдет. Гриша в любую минуту мог вернуться в кухню, а новая порция фальшивых соболезнований была ему совершенно не нужна. Возможно, гостья лжет, не производит она впечатления женщины, готовой работать в долг, но как теперь проверить?

– Такая женщина душевная была, – произнесла Маргарита со слезой, не трогаясь с места, – и такая молодая… Давайте, что ли, помянем?

– Одиннадцать утра, какое помянем?

– А мы чайком! Покойница-то знала толк в хорошем чае. Знаете, мы с ней любили зеленый пить…

Александра распахнула буфет и достала пачку:

– Этот?

– Да, этот! Уж до чего вкусный!

– Возьмите! Берите-берите! – Александра поставила чай перед носом Маргариты. – Вот кофе, правда, открытый, но очень хороший сорт, возьмите.

– Ой, ну что вы…

Александра заглянула в секцию буфета, где хранился алкоголь, и наудачу выдернула какую-то бутылку:

– Вот, помянете!

Сложив все в пакет, она встала в дверях кухни и протянула подношение Маргарите, так что той не оставалось ничего другого, кроме как встать из-за стола.

Когда настырная гостья ушла, напоследок смерив хозяйку ледяным взглядом, Александра пошла к Грише, который так и сидел возле сарая, и опустилась на лавочку рядом с ним.

Непонятно было, сильно ли он расстроился, когда Маргарита назвала его сироткой, или принял ее фальшивую ласку за искреннее утешение. Хотя вряд ли, дети очень чутки на подобные вещи.

Вот человек, захотел приголубить – приголубил и пошел дальше, нимало не заботясь, каково это ребенку!

И все же надо рассказать Виктору о посетительнице. Вдруг он согласится снова нанять Маргариту, теперь уже легально, хотя бы на те дни, когда с детьми сидит Альбина? Да, придется выдать ему секрет Инги, так что ж? Сама виновата, надо было думать, прежде чем принимать должность ректора. Нельзя иметь все, и семью, и карьеру, чем-то приходится пожертвовать, как, например, это сделала она, Александра. Тоже, может быть, доросла бы до директора школы, если бы не ставила интересы Виктора и Кати на первое место. Ну а Инга раз уж так хотела преуспеть в профессии, зачем выходила замуж и рожала детей? Жила бы себе одна и спала бы с Виктором потихонечку где-нибудь по углам для романтики и для здоровья. Но нет, мы хотели и невинность соблюсти, и капитал приобрести!

Почувствовав, что начинает злиться, Александра напомнила себе, что Инга теперь мертва и для нее остались позади все споры и упреки.

Виктор пришел домой в превосходном настроении, так что момент поговорить о прислуге был подходящий, но Александра почему-то медлила и не могла решиться выдать маленькую тайну Инги, хотя еще полчаса назад искренне думала, что ей станет приятно видеть разочарование бывшего мужа, когда он узнает, что его обихаживала не родная жена, а наемные руки.

– Сашенька, – вдруг окликнул Виктор, когда она убирала со стола, – я надеюсь, ты больше не встречаешься со своим сомнительным, не побоюсь этого слова, музыкантом?

– О, какая ирония!

– Понимаю, что это не мое дело, но я волнуюсь за тебя. Ты же мой родной человечек, Сашуля, и я бы очень огорчился, если бы ты попала в какую-нибудь некрасивую ситуацию.

– Не волнуйся, – усмехнулась Александра. – И, Витя, прости, но моя личная жизнь тебя действительно больше не касается.

Бывший муж покачал головой и ласково улыбнулся:

– Ах, Сашуля-Сашуля! Можешь смеяться, но я чувствую, что должен о тебе заботиться! Ты у меня такая наивная, такая тонкая девочка и совсем не знаешь жизни.

Александра ничего не ответила. Отошла к раковине и принялась мыть посуду, включив воду нарочно слишком сильно, чтобы Вите пришлось или кричать, или заткнуться. Он выбрал второе, а она вдруг вспомнила, что идея наркомании Мешкова родилась у нее в голове именно с подачи Виктора. Катя очень уважала творчество Всеволода, гордилась, что у матери возникли «отношения» с таким незаурядным человеком, и рассказала об этом отцу. Виктор тогда позвонил бывшей жене и очень доброжелательно стал расспрашивать об ее делах, о новом романе и как бы вскользь заметил, что рок-музыканты – это совершенно другая среда, с другими законами и обычаями, в которых интеллигентная домохозяйка никогда не разберется. Сказал, что Александра всю жизнь прожила в хрустальной башне, и поэтому может просто не разглядеть ужасных вещей, даже если те будут твориться у нее под самым носом. А они обязательно будут твориться, в этом Виктор готов голову дать на отсечение. Он, как хирург, варится в самой гуще жизни, знает, как ведут себя самые разные люди, и пусть уж Александра поверит, что рокер-наркоман – это устойчивый стереотип не потому что стереотип, а потому что правда.

Александра тогда засмеялась, потому что Мешков не подавал ни малейших поводов плохо про себя думать, сказала, чтобы Витя отвязался со своей заботой, и разъединилась, благополучно забыв на следующий же день об этом разговоре.

Но мысль о возможном пристрастии Всеволода к марихуане очень быстро всплыла, будто сама собой, и больше уж не покидала голову Александры.

Получается, если бы не Виктор со своими предостережениями, она бы спокойно встречалась с любовником и, вполне возможно, уже переехала бы к нему. Во всяком случае, не угодила бы в бесплатные няньки-домработницы.

Ай да Виктор, ай да молодец! Как знал прямо!

…Поставив в сушилку последнюю тарелку, она вытерла руки и собралась домой.

Выйдя в прихожую, она задержалась напротив открытой двери в комнату Виктора и посмотрела на большой портрет Инги. Александра чувствовала к этой женщине разное: гнев, негодование, даже зависть, потом заставляла себя относиться хорошо и спокойно к счастливой сопернице, без конца напоминая себе, что дело не в Инге, а в Викторе, а когда та погибла, то скорбела о ней так же натужно и фальшиво, как при жизни благоволила.

Хорошему человеку положено прощать и сочувствовать, вот Александра и насиловала себя, наскребая добрые чувства из самых дальних уголков души, как иногда, бывает, ищешь мелочь по карманам.

Но сейчас она вдруг впервые почувствовала к Инге настоящую, искреннюю жалость. Не любовь, конечно, и даже не симпатию, она ведь почти не знала новую жену Виктора, но одно Александра решила точно: если Инга хотела выглядеть идеальной хозяйкой в глазах мужа, то пусть так оно и остается.