Текст книги "Фенрир. Рожденный волком"

– Еще меньше, чем этот мальчишка. – Леший покосился на девушку.

– А он всегда сидит, сложив руки на груди?

– Такая у его народа привычка.

– Лучше бы они держали руки на рукоятях мечей, чтобы не становиться рабами, – заметил Сван.

Леший улыбнулся и указал на собеседника, как будто говоря: «Да ты мудр!», и Сван остался очень доволен этим жестом.

Под деревьями послышался шорох. Леший подумал о волкодлаке. Он не знал, станет ли его возвращение спасением или проклятием. Сможет ли Чахлик победить столько воинов? Но это пришел всего лишь пес, который утратил интерес к охоте и вернулся на то место, где недавно нашел пищу.

– Значит, вы даны? – продолжал Леший.

– Это вы так нас называете, но мы хорды, народ из тех земель, что лежат севернее и западнее королевства данов, – пояснил Сван. – Мы команда одного драккара. Всего нас дюжина.

– Кажется, двенадцать – магическое число для клана берсеркеров?

– Кажется, так.

– А вы берсеркеры?

Леший знал о берсеркерах, и у него сохранились самые неприятные воспоминания об их появлениях в Ладоге. Они шли в бой, одуревшие от грибов и трав, были нечувствительны к ранам, которые привели бы к смерти нормального человека. Говорили, что, даже покидая поле битвы, они продолжали биться. Так и было, потому что они считали всю свою жизнь сплошной битвой. «Но одно дело обладать скверным характером от природы, – подумал Леший, – и совсем иное – сознательно развивать его в себе».

– Мы называемся берсеркерами бога Молота, и это означает, что мы вовсе не берсеркеры. В наше время этим словом называют любого свирепого воина, и в таком смысле мы берсеркеры. Однако во времена моего деда так именовали только приверженцев Одина, настоящих сумасшедших. Мы не такие, но не будет вреда, если люди станут думать иначе.

– А вы вообще чьи?

– Ты имеешь в виду бога или конунга?

– И того, и другого.

– Мы пришли с Зигфридом, потому что он платит за службу: предложил большую награду за девушку. Что касается бога, богов у нас много, но лично я ценю Тора, бога грома. Он куда проще и прямолинейнее вашего Одина с воронами. Никакого безумия, никакого чародейства, не надо вешать людей, принося их в жертву, просто делай, что велено, а не то получишь молотом по башке.

– В этом твоя философия?

– Не совсем. Я ношу топор, а не молот. О, вот и Фастар.

Викинги вернулись, все в поту и грязи после беготни по лесу.

– Нашли ее? – спросил Леший.

– Она исчезла, – сказал Фастар. – Ладно, открывай вино. Вели своему мальчишке принести вина.

Леший знал, что девушка понятия не имеет, в какой из сумок хранится вино, поэтому поднялся сам.

– Не стоит мальчишке знать, где я держу вино, благородные даны. Должно быть, вы, братья мои, очень доверяете своим рабам, если делитесь с ними своими секретами. Я сам буду прислуживать вам.

Фастар засмеялся.

– В Хордаланде у нас два сорта рабов. Первые достойны доверия. Им можно рассказывать о самом дорогом.

– А вторые?

– Мертвые, – сказал Фастар.

Викинги захохотали, а Леший только улыбнулся. На востоке говорят, что смех подобен семейному очагу – чтобы присоединиться, необходимо получить приглашение. Смеяться во все горло означает набиваться в друзья, решил он. Лучше реагировать на шутки сдержанно, чтобы не вызвать ни у кого негодования.

– Если бы мы на востоке убивали всех негодных рабов, то остались бы вовсе без них, – сказал он.

Он устроил целое представление, заставив Элис повернуться к нему спиной, пока он развязывал сумку с самым плохим вином. Достав две бутылки, он вернулся к костру. Сел, вынул деревянные пробки, вытащил промасленную пеньку, набитую вокруг для надежности.

– Угощайтесь, друзья, – сказал он, – пейте, сколько влезет.

– Двумя бутылочками нам точно не напиться, торговец, – заметил берсеркер с крысиным лицом, взял одну бутылку и запрокинул голову.

– Вы должны оставить что-нибудь и королю, – пояснил Леший.

Наступила тишина, и он ощутил, как все помрачнели. Фастар поглядел на купца.

– Так ты друг нашего короля? – переспросил он.

– Второй отец, – подтвердил Леший.

– Отлично. В таком случае самое меньшее, что мы можем сделать, это отвести тебя к нему.

– Я должен ждать здесь своего защитника, – сказал Леший.

– Думаю, что Ворон скоро сам прилетит в лагерь, если только не найдет по дороге еще мертвечины, – сказал Фастар. – Вставай, Хастейн. Сван, бери мулов и мешки и возвращайся в лагерь. Я хочу сам привести к королю его дорогого друга.

– Я должен ждать здесь, – настаивал Леший.

Но его никто не слушал. Фастар взял его за руку, заставил подняться и повел вниз по склону, пока остальные грузили тюки на мулов. «Еще повезет, – подумал Леший, – если доведется снова увидеть товары».

– Я везу подарки для короля. Ничего не открывайте, – сказал он.

– Не будем, – пообещал Фастар, – пока не приведем тебя к королю.

Леший обернулся к Элис.

– Ну, что ты стоишь столбом, глупый мальчишка! – сказал он. – Скатывай ковер и как следует привяжи его. Если он снова упадет в грязь, я швырну тебя следом. – Элис стояла, ничего не понимая, и Леший догадался, что она не знает языка северян. Что ж, все будет выглядеть еще убедительнее, если он станет вести себя с ней грубо.

– Я сказал, бери ковер! – заорал купец.

Он схватил ковер за край, жестами изобразил, как скатывает его, и указал на мула. Элис все равно не поняла ни слова из того, что он сказал.

– Вот ведь скверный раб, только дает хозяину лишнюю работу! – заметил викинг с крысиной физиономией.

– А ты уверен, что это действительно мальчишка, торговец? – засмеялся Сван.

– Клади ковер на мула, – шепотом приказал Леший Элис. И добавил громко, для викингов: – Надо бы тебя отлупить, но с синяками от тебя будет еще меньше проку. Давай, грузи ковер на мула.

Элис принялась спешно скатывать ковер, а Леший издевался над ней, пародируя ее неловкие движения, корча рожи. Северянам все это казалось ужасно смешным, и Леший добился того, чего хотел. Он вызвал у викингов презрение к своему рабу, сделав девушку по-настоящему невидимой для них. Им казалось, что перед ними придурковатый парнишка, и они веселились, глядя на представление Лешего. Он внушил им образ глупого раба, и теперь этот образ затмевал для них все остальное. Это была та повседневная магия, которую он творил, только обычно делал это с противоположной целью: заставлял покупателя видеть нечто редкое и ценное там, где не было ничего редкого и ценного.

Леший развернулся к Фастару:

– Жду не дождусь теплого приема.

Дан улыбнулся ему.

– Мы к твоим услугам, – сказал он, указав на мерцающий кострами лагерь северян, который раскинулся в темной долине, словно зеркало, отражающее звездный небосвод.

Глава седьмая. Пробуждение

Элис была уверена, что не доживет до рассвета. Все, до самой последней мелочи, складывалось не в ее пользу. Мулы отказывались идти, тюки соскальзывали с их спин, она спотыкалась и падала в скользкую грязь на склоне холма, ноги онемели от холода, и она каждый миг ждала, что ее разоблачат.

Все это еще можно было перенести. Она воспитывалась в сельской местности, ей доводилось ночевать в лесах рядом с замком, вместе с дочерьми графа она спала под открытым небом, пила из ручья и охотилась. Тетушка научила ее стрелять из лука, правда, уверяла, что, когда доходит до охоты на оленей, Элис помогает не умение, а везение. Элис неправильно держала лук, неправильно заряжала стрелу, неправильно натягивала тетиву, она дергала рукой, спуская тетиву, однако, в отличие от всех остальных, попадала туда, куда целилась. В общем, она привыкла к тяготам жизни на природе. Зато она совершенно не привыкла к унижениям.

От испуга она сделалась неуклюжей, и каждый раз, когда поскальзывалась, когда мул отказывался сдвигаться с места, Леший становился запевалой в хоре насмешников. Самым жестоким был маленький викинг с крысиным лицом, который шел за ней, подталкивал ее копьем и все время хохотал. Никто и никогда не обращался с Элис так, и оказалось, что это очень трудно сносить. Слезы потекли по ее лицу, но это еще больше развеселило северян. В конце концов Леший пришел на помощь, заявив злобному крысенышу, который продолжал ее мучить, что, если с рабом что-нибудь случится, он потребует возмещения ущерба у его конунга.

Лагерь был ожившей картиной ада. Жестокие лица в шрамах и в грязи, освещенные пламенем костров, женщины и мужчины, которые совокуплялись, словно животные, пока другие, в паре шагов от них, ели из общих котлов или точили боевые топоры. Эта армия разоряла чужие земли много лет и больше походила на передвижной город. Дети, похожие на чертенят, сбивались в ватаги, переговаривались на своем странном языке, даже трогали Элис. Викинги все-таки захватили много хороших домов, однако воинов было столько, что все они не смогли в них поместиться. Поэтому повсюду были натянуты навесы, сложены шалаши из ветвей и травы, а многие вообще спали вповалку под одеялами и шкурами прямо под открытым небом. «Что же они делают в дождь?» – невольно подумала Элис. Викингов было так много, такое множество копий торчало из земли, столько щитов и топоров! Казалось, что этот лагерь действительно тянется, насколько хватает глаз.

Мулы ускорили шаг, воины шикали на детей, окликали товарищей. Они подошли к берегу реки, и Фастар заговорил с кем-то. Человек махнул на небольшой драккар, стоявший у берега. Судно слегка накренилось, к борту были приставлены мостки.

Викинг завершил переговоры и обратился прямо к Элис, но она не поняла из его речи ни слова.

– Давай, – сказал Леший. – Веди мулов на борт.

Элис хотела заговорить, объяснить купцу, что это просто невозможно. Она любила лошадей, успела повидать за свою жизнь немало мулов, поэтому знала, что они работают только на тех людей, которым доверяют. Мулы были еще умнее лошадей, их можно уговаривать, но не заставлять. Животные не пойдут на опасное судно по шатким мосткам, если их поведет она.

Элис ощутила, как ее охватывает стыд, а еще гнев и твердая решимость. Ноги болели, вся спина была в синяках от толчков и тычков. К ней вернулась та способность, какой она обладала в детстве, – способность улавливать чувства людей, слышать их характеры, словно музыкальные ноты, видеть их в цвете. Когда она была маленькой и пыталась описать свои чувства няньке, она сказала, что слышит «струны арфы сердца». Теперь это слащавое описание заставило ее, взрослую девушку, покраснеть от стыда. Но оно действительно передавало ощущение, и ощущение это становилось все отчетливее. Северяне были аккордом: выносливость, жестокость, щедрость, храбрость, юмор – созвучие было не очень сложным, ярким и казалось резким и холодным. Купец был гораздо сложнее. Стоило подумать о нем, и во рту появлялся привкус засахаренного миндаля, под которым угадывалось нечто гораздо более горькое и терпкое: чеснок, дым, уксус и деготь.

Один из викингов заорал на нее по-своему, указывая на мулов и на корабль. Это снова был тот коротышка, мерзкий тип с крысиной мордой и тонкими, но сильными руками. Элис ничего не поняла из его речи, но его присутствие было тусклым и тяжким, угрожающим и удушливым. Он толкнул ее, и земля ушла из-под ног. Элис тяжело упала на землю, задохнувшись и ударившись головой. Викинг орал на нее, жестикулировал, приказывая встать, и толкал ее древком копья. Голос у него был высокий и резкий, словно детская свистулька, он едва ли не визжал.

Фастар схватил его за плечо и объяснил, обращаясь к Лешему:

– Прошу простить моего товарища. Последние два года ему не везло в бою.

«Его голос звучит мягче, словно флейта», – решила Элис. Да что с ней творится? Все чувства смешались из-за падения, зато внутри разрасталось что-то иное, и мир сделался не таким, каким был до сих пор. Все ощущения как будто расширились, люди, их характеры стали видны ей по-новому, что приводило в смятение. Как будто из-за пережитого потрясения в душе открылась какая-то запертая дверка.

– Он был ранен? – Леший снова говорил с северянами на их языке.

Слова прозвучали для Элис несколькими барабанными дробями, и хотя их точное значение было от нее скрыто, она поняла, о чем идет речь. Как будто чувства и переживания окружающих стали ей ясны, словно открытая книга. Она понимала, о чем говорят северяне, хотя это понимание нельзя было выразить простыми словами.

– Никого не убил, – пояснил Фастар. – Просто невезение, а вовсе не трусость, как утверждают его враги.

– Какая польза от раба, который не работает? – Это снова заверещала свистулька.

– Такая же, как от воина, который не убивает, – сказал Фастар. – Пусть мальчишка заводит мулов на борт, а ты, Серда, прибереги силы для рукопашной с каким-нибудь франком, вместо того чтобы тратить их на немого дурачка.

Хотя слов Элис не поняла, было очевидно, что викинг с молотом на щите защищает ее, насмехается над тощим северянином, которого не прогоняет от себя только из чувства долга. Элис поняла, что Серде – она догадалась, что это имя, – грозит большая опасность со стороны его товарищей, более того, он знает об этом.

Элис поднялась, и ночь вокруг нее словно ожила, мысли и переживания людей в лагере жужжали и роились, словно комары над болотом. Ей представилась картина. Она увидела себя на вершине высокой горы над просторной долиной. Внутри нее что-то жило, что-то светящееся и пульсирующее. То была одна нота, одна вибрация из множества существующих внутри нее. Она не могла описать ее словами, но она представлялась ей символом, похожим на обозначение тысячи латинской буквой М, и этот символ сиял в темноте ее разума. Он переливался, словно лоснящаяся спина гнедой кобылы. И запах лошади она ощутила, да и сам символ как будто гарцевал и исходил потом и паром. Он походил на живое существо, нечто, проявляющее себя через нее, и сама она стала живым его воплощением. Она мысленно попыталась подобрать для символа имя, но единственное слово, пришедшее на ум, было «лошадь». Этот символ, знала Элис, имеет отношение к лошадям, более того, он неразрывно связан с этими животными.

– Веди мулов на борт, – произнес Леший.

Элис посмотрела на мула рядом с ней. Когда она шагнула к нему, он отвернулся, однако она приблизилась и положила руки ему на голову. Она по-прежнему видела перед собой сияющий, дрожащий символ, и звук его дыхания как будто проходил через нее. Элис чувствовала страх и недоверие мула, однако символ придал ей спокойствия, и это спокойствие передалось животному. Мул перестал дергать головой и ткнулся носом ей в ладонь. И она повела его по мосткам на борт корабля.

Когда все животные были погружены, воины тоже поднялись на борт вместе с Лешим, и они поехали на дальний берег. Все викинги сели, но для Элис не осталось места, поэтому она прислонилась спиной к борту. Никогда еще она не переживала подобных ощущений. Как будто ее разум больше не принадлежал ей, как будто в нем жили некие самостоятельные сущности, росли там, обретали форму, подобную лошадиному символу, танцующему и играющему на самом краю поля зрения. Она осознавала присутствие этих сущностей и раньше, вспомнила Элис, в детстве, когда болела скарлатиной. И теперь непередаваемый страх и неуверенность снова вызвали их – когда паника, испытанная при виде берсеркеров, заслонила сознание, символы сумели проявиться.

Она задрожала. Что же с ней происходит? Кажется, та странность, которую она всегда сознавала в себе, теперь сделалась сильнее ее повседневной сущности, словно до сих пор Элис жестоко заблуждалась на свой счет. Она была графской дочерью, девочкой на лугу, наследницей, чей брак должен принести выгоду семье, дикаркой под звездным небом. Теперь же казалось, что живущие внутри нее сущности, музыкальные звуки, ее чувствительность к настроениям и переживаниям разрослись до гигантских размеров, заслоняя все, чем она была прежде. Как ей удалось уговорить мулов? Это колдовство? Можно ли быть ведьмой и не знать об этом?

Элис поглядела на мост, который соединял город с противоположным берегом. Викинги держались от него на почтительном расстоянии, чтобы до них не долетели стрелы лучников. Даже в этот час башню на мосту чинили и укрепляли, вокруг толпилось множество людей. Ей хотелось закричать, броситься в воду и поплыть туда, но она знала, что викинги проткнут ее копьями, не успеет она прыгнуть за борт.

Город до сих пор дымился; Элис наблюдала, как дым поднимается к луне, и его завеса походила на трещину в небосводе. Что-то рухнуло из башни на мост – человек. Элис оглядела викингов. Никто на судне не заметил его прыжка, и, кажется, никто на башне тоже. Элис уловила только само движение, но сейчас же поняла, что оно означает. Она ощутила, как от этой фигуры на мосту исходит леденящий холод и тянется над водой – хищное присутствие, проницательное, агрессивное, с блестящими маленькими глазками. Она не могла бы описать его словами, но оно проявило себя у нее в сознании таким звуком, словно хрустнуло небо. То был крик ворона.

Купец подошел и сел рядом, тихо заговорил на латыни:

– Прости мне такую грубость. Это ради твоей безопасности.

Элис ощутила, как глаза снова наливаются слезами.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – продолжал он.

Она вопросительно поглядела на него.

Купец улыбнулся и кивнул на викингов; некоторые из них – просто невероятно! – заснули, стоило кораблю отчалить от берега.

– Вот увидишь, уже скоро головы этих негодяев будут висеть на городских воротах. – Он обнял ее за плечи. – Будь покойна, я помогу тебе. Твои интересы для меня превыше всего.

Элис, умевшая слышать чувства, словно музыку, и видеть их в красках, поглядела на торговца и произнесла одними губами:

– Лжец!

Глава восьмая. Встреча

Монах не проронил ни звука, хотя ему казалось, что норманн хочет переломать ему все ребра. Его тащил, перебросив через плечо, огромный, как ему казалось, человек, который быстро бежал. Исповедник бился о его плечо, задыхаясь все сильнее, однако не жаловался. Монах почувствовал, когда они оказались за городом: похолодало сразу, как только они миновали ворота и жар от горящих домов остался за стеной.

– Лезьте, лезьте быстрее! – прокричал его носильщик.

Жеан слышал за спиной топот ног – воины из церкви, догадался он. Того, кто его нес, другие называли Толстяком, однако он был проворен и не замедлял бег, несмотря на свою ношу, хотя и тяжело дышал и сыпал на бегу проклятиями.

– И как мы перетащим его через вал?

Жеан знал, что мост перегорожен с обоих концов, чтобы не пропустить захватчиков. Франки осыпали северян проклятиями, когда те бежали через их позиции, однако никто не поднял оружия. Все исполняли приказ графа Эда.

– Перекинем. Подтолкнем наверх.

Исповедник знал, что там не настоящий вал, а просто гора мусора и каменных обломков, подпертых старыми телегами.

Монах ощутил, как взлетает на воздух, а в следующий миг он тяжело шлепнулся на что-то твердое. Было невыносимо больно, но Жеан не успел даже отдышаться. Грубые руки снова подхватили его, снова подбросили, и он снова упал на гору мусора, шлепнувшись еще тяжелее. Он закричал, когда его скрюченные и бесполезные конечности пришли в движение от постоянных толчков.

– Бросай его. Я тут поймаю.

– Нет! – невольно выкрикнул Жеан, но в следующий миг уже полетел вниз, и чьи-то могучие руки поймали его, ужасно встряхнув. Он решил, что сейчас лишится чувств от боли, но усилием воли остался в сознании.

– Вот и все! – произнес чей-то голос.

– Слава Тору!

Исповедник почувствовал, как его просто уронили на землю. Он старался не стонать, но не сумел сдержаться.

– А ты заткнись! Тебе повезло, что я не придушил тебя сразу.

– Куда теперь?

– Понесем этого бога, или кто он там еще, к Зигфриду, посмотрим, что он за него даст. Наш король щедро раздает кольца, мне кажется, он будет доволен.

– Надо бы подождать остальных, чтобы и они что-нибудь получили.

– Ладно, только пойдем через главный лагерь. От этой работенки у меня в глотке пересохло.

Жеан задохнулся от боли, проклиная тело за немощность. Он был готов к любой судьбе, уготованной для него норманнами, но вел себя, словно перепуганный ребенок.

Его снова подхватили, на этот раз под мышки. Он едва ли не услышал, как заскрипели суставы, когда воины подняли его, однако снова сумел взять себя в руки и не проронил ни слова жалобы. Он чувствовал, что его волокут вверх по склону, а через некоторое время до него начали доноситься разные звуки: развязное пение, треск костра, собачий лай, обрывки разговоров и крики.

Жеана снова уронили на землю. Он услышал, как норманны разводят костер, достают котелки, мочатся и хохочут. Один из берсеркеров сказал, что пойдет поищет «нормального» лекаря для своей руки. И снова Жеан возблагодарил Господа за ниспосланные испытания. Другие люди, люди здоровые, ошибочно полагают, будто являются хозяевами своей судьбы. Он мог бы убежать, если бы ноги слушались его, мог бы сражаться, если бы руки держали оружие. Но исход был бы один и тот же – тот, которого хочет Господь. В его же положении нет смысла обманывать себя или переоценивать свое место во вселенной. Он всего лишь листок, который колышется на волнах божественного сознания, как и все остальные люди. Господь просто даровал ему способность понимать это отчетливее остальных.

Рядом послышались голоса.

– Офети, почему ты такой жирный?

– Потому что каждый раз, когда я трахаю твою жену, она угощает меня орехами.

– Да это просто пароль и отзыв!

– Как я рад видеть тебя живым, дружище!

Послышались смех, хлопки по спине, затем начались расспросы: что с кем случилось, кто погиб, кто еще жив.

– Нас пришло сюда двенадцать и уйдет двенадцать. Честное слово, вся армия может расходиться по домам, мы возьмем этот город сами.

– Ты нашел девушку?

– Да, только не успел об этом сказать.

– Значит, ее нет.

– Значит, нет.

– Зато мы привели с собой доброго купца с запасом вина. Купец, иди знакомиться.

– Леший, слуга вашего сородича, князя Олега Вещего, друг короля Зигфрида и всех, кто ему служит.

– Отлично, а где же вино?

– Мальчик, пару бутылок для наших друзей, – приказал Леший с наигранной веселостью в голосе. – Последую совету доблестных воинов, покажу тебе, где хранится вино, но имей в виду, если что-нибудь пропадет, то судить тебя буду, как принято у викингов!

– Всего пару? Как-то это маловато. Мальчик, неси больше. – Это вставил один из северян.

– Он не понимает твоего языка, друг. – Снова этот чужеземец. «Человек с востока», – решил Жеан.

– Тогда переведи ему.

– Госпожа, в сумке, навьюченной на последнего мула, лежит самое подходящее для этих вояк вино. Прошу тебя, принеси им мех.

Уж не ослышался ли Жеан? «Госпожа»? Купец не стал произносить слово domina, потому что его узнали бы и те, кто не говорит на латыни. Он выбрал слово era, которое, может быть, не отличалось почтительностью, зато было неизвестно северянам. Значит, здесь женщина. Женщина, переодетая мальчиком.

Купец перешел на язык викингов:

– Разливай вино, мальчик, что ты стоишь, таращась на монаха? Неужели никогда раньше не видел бога? Между прочим, если не поторопишься, скоро встретишься с еще одним. – Викинги снова засмеялись. А чужестранец продолжал на латыни: – Не обижайся, госпожа. Это самый простой способ заставить их видеть именно то, что они должны видеть.

– Мальчишка снова ревет!

– Парень, этот монах – обычный калека, каких ты тысячу раз видел на дорогах. Клянусь яйцами Тора, в Миклагарде к ним относятся с большим снисхождением. Может, стоит попытать удачу там. Если им не понравится уродец, мы просто покажем им яйца Офети, и они распахнут нам ворота. Если не подойдет один, у нас есть другой. А пока давайте выпьем, к королю пойдем позже. После наших трудов мы заслужили награду, правда, ребята?

Не может быть, чтобы это была она!

– Дай-ка мне. – Рядом с ним прозвучал холодный, жесткий голос норманна.

Монах не столько произнес, сколько беззвучно выдохнул слово: «Domina».

Исповедник почувствовал, как лицо погладили чьи-то нежные пальцы. Его охватило поразительное, странное ощущение, и если бы ему пришлось описывать его словами, он сказал бы, что в этом прикосновении чувствуется Элис, однако он никогда не прикасался к ней, вообще не помнил, чтобы когда-то прикасался к женщине. И все же прикосновение передавало ее присутствие, ее ноту, походило на отчетливый аромат духов. Боль и унижения не задевали его. А вот это – да. Никто не прикасался к нему – если не считать того, что его переносили с места на место и мыли, – с тех пор, как он был семилетним ребенком. Его пробрала дрожь, восхитительная прохладная волна прошла ото лба к коленям. Он часто предостерегал людей, убеждая не увлекаться плотскими удовольствиями, с тех пор как начал проповедовать в церкви, но для него самого подобные удовольствия были пустым звуком, призрачными образами, явившимися из Библии, которую ему читали братья. Он презирал плотские утехи, не зная их. Однако хватило одного прикосновения, чтобы он понял. Кто это сделал? Она? Первый раз за долгие годы Жеан проклял свою слепоту. Ему необходимо увидеть, узнать.

Викинги уселись пить, а исповедник ощутил, как сгущается ночной холод.

Жеан успокоился, сосредоточившись на мысли о предстоящем свидании с Зигфридом. Он не станет умолять о пощаде или сулить награду за свою жизнь, твердо решил монах. Он знал: чем дольше он пробудет в лагере, тем вернее то, что император Карл придет на помощь. Живого святого нельзя оставлять в лапах язычников. Жеан заставил себя позабыть то странное ощущение, которое вызвало в нем прикосновение, и попытался рассуждать здраво. Что бы он сделал на месте Зигфрида? Этот викинг очень неглуп, он должен понимать, что держать в лагере монаха опасно. Захочет ли он запросить выкуп? Жеан сомневался. К чему суетиться? Город и без того скоро падет, и тогда он получит то же самое, но просто так. Нет, пока он жив, понял исповедник, он будет единственной силой, способной объединить врагов Зигфрида. Король норманнов убьет его, в этом Жеан не сомневался.

Он попытался сосредоточиться на молитве, но мог думать только о недавнем прикосновении, от которого его кожа едва ли не пела. Жеан не был лишен чувства юмора, он отметил, насколько иронично то, что он познакомился с грехом плотского удовольствия именно сейчас, на пороге смерти, из-за чего может запросто оказаться в аду. Он заставил себя помолиться: «Господи, сердце мое трепещет, прими душу грешника». Утром, подумал Жеан, он, наверное, уже узрит Христа и познает покой. Он знал, что его смерть от руки норманнов – это наказание Господа за его гордыню. То был грех Люцифера и давняя слабость Жеана – считать себя лучше других. Он позволял называть себя святым, живым святым. Но святые страдали и умирали, поэтому Бог уготовил и для него такую же участь. В Реймсе норманны раздавили трех монахов огромными камнями. Он прогнал от себя эту мысль. Он идет к своей цели. А превратности пути не имеют значения.

Послышались какие-то голоса, и все вокруг него вскочили на ноги.

– Ты кто такой?

– Посланник короля, Арнульф. Зигфрид хочет видеть вас немедленно. У вас есть то, что принадлежит ему.

– Наверное, речь обо мне, – проговорил гость с востока.

– Христианский святой, пожиратель плоти – это его он хочет видеть.

«Кажется, – подумал Жеан, – я узрю лик Иисуса даже раньше, чем предполагал».