Текст книги "Девушка с голодными глазами"

Глава 2

В моем организме нет физических изъянов. Никакой хлебнувший «девятой» «Балтики» урод никогда не прокричит мне вслед: «Коротышка!», или «Кривоножка!», или «Жирная свинья!» – на это нет объективных причин. Мой облик, как идеальный анализ крови, состоит из усредненных показателей. Средний рост, русые волосы средней длины, правильные, но мелковатые черты лица, самый ходовой тридцать восьмой размер ноги. Если я выйду на улицу без косметики (так чаще всего и происходит), то буду просто девушкой из толпы, girl next-door, метрополитеновской читательницей брошюр Пауло Коэльо, фаст-фудовской пожирательницей говяжьих сандвичей, middle class person.

Если меня намакияжить и приодеть, получится ого-го. Но увы, даже тогда Клаудиа Шиффер не лопнет от зависти, случайно столкнувшись со мною нос к носу.

Любила ли я свое тело, свое лицо, считала ли себя красивой?

Хотите верьте, хотите нет, но я никогда об этом всерьез не задумывалась. Иногда в меня вселялся бес шопинга, и я принималась украшать организм свежекупленными платьями, топами, браслетами. Чаще носила практичные джинсы и футболки, добавляя какую-нибудь кокетливую деталь вроде пояска из ракушек, золотых сандалет или высмотренной на блошином рынке броши-камеи. В салоны красоты не ходила, волосы мне подравнивала подруга.

На диете я не сидела никогда, обожала джанк-фуд, с жалостью взирала на анемичных созданий, добровольно отказывающихся от картофеля фри в пользу напичканных глистами тайских таблеток.

Мужчинам я нравилась – это факт. А что еще надо одинокой горожанке в поисках приключений?

Зачем я все это битый час рассказываю – о разгильдяйстве, о череде сомнительных любовников, о несбыточной кирхен-киндер мечте, о Гениальном Громовиче, о желанном одиночестве?

Наверное, для того, чтобы обратить внимание на основную черту моего характера – гедонистический пофигизм. Я плыву по течению, иногда подгребая к зловонным сомнительным лужицам, и в целом жизнью довольна.

Такая женщина, как я, никогда не должна была превратиться в анорексичку, блюющую от одного взгляда на чизкейк.

Warning! Если это невероятное психологическое замыкание произошло в моем двадцатидевятилетнем организме, то подобное может случиться с любой из вас.

Как говорится, на этом месте могла бы быть ваша реклама.

Комплекс неполноценности напоминает инфекционный лишай – все начинается с крохотного пятнышка, а потом в считаные дни все тело запаршивливает.

Прекрасно помню тот день. Прекрасно помню того мужчину.

Чертов козел! Выродок, макака, чучело с сушеными фекалиями вместо мозгов! (Не обращайте внимания, это я от злости, на самом деле он был бог, а я – корова.)

Дело было на пляже в Строгине. Я приехала загорать, прихватив приятельницу по имени Нинон, которую знаю уже много лет. Мы собирались обсудить мой новый холостяцкий статус.

Нинон – несчастный человек. Ее перестроечное детство изобиловало убогими пластмассовыми чебураторами и глупоглазыми куклами, похожими на торговок петрушкой. А Нинон мечтала о Барби – златовласом чуде с пятым размером груди и отстегивающимися ступнями (серьезно, к некоторым Барби прилагаются запасные ступни, обутые в разные туфельки, мечта маньяка-расчленителя). Мечта была истовой, но безнадежной. К тому моменту, как хорошенькие куколки в бальных платьях, ковбойских шляпах и даже русалочьих хвостах блядскими рядочками выстроились на магазинных полках, Нинон повзрослела. А взрослым девушкам положено мечтать не о пластиковых топ-моделях, а об итальянских бюстгальтерах, французских духах и турецких мужиках. Но детская мечта Нинон, оказывается, не иссякла совсем, а хитрой морской черепахой ушла на самое дно ее сущности.

И в какой-то момент всем стало очевидно, что Нинон лепит Барби из самой себя. Она изнуряла тело диетой из диетической колы и салатных листьев, вставила в грудь силикон. Она нарастила волосы и добела их вытравила. Она носила такие каблуки, на которые, кроме нее, отваживались лишь профессиональные исполнительницы стриптиза.

Ее одежда была преимущественно розового цвета, а веки она подмалевывала голубыми тенями, причем смотрелось это все (как ни странно) не пошло, а мило. Такая вот безобидная девочка-припевочка под тридцать с легкой дурцой.

Жизнь Нинон представлялась мне сущим адом. Мало того, что она отказывала себе в простых человеческих радостях вроде двойного сандвича с ветчиной и кружкой пива, так она еще и добровольно взбиралась на косметологическую голгофу. Из нее то выдергивали лишние волоски, то выращивали нелишние путем обмазывания едкими субстанциями, к ее собственным ресницам приклеивали чужие, кверху загибающиеся. Драли жесткими щетками, щипали кожу, чтобы лимфа не застаивалась. Отпаривали в травяных бочках и хлестали березовыми вениками.

Ужас, в общем.

И вот лежим мы с Нинон на песочке, потягиваем разбавленную ромом колу, читаем один Esquire на двоих, о чем-то благостно треплемся.

Не подумав, с кем имею дело, я сказала:

– Слушай, а пойдем потом в «Патио-пиццу»? Там отличная лазанья.

Нинон посмотрела на меня с таким выражением… Знаете, так раздавшаяся в бедрах и потускневшая с возрастом мать троих детей смотрит на мужа, который собирает чемоданы, чтобы слинять к жоповерткой соседке. Какое-то время она, видимо, прикидывала, не является ли мое предложение злой шуткой. И только потом отреагировала, причем совсем для меня неожиданно:

– Вер, ну как ты вообще можешь так жить? – покачала Нинон головой, рассматривая меня из-под голубоватых очков. – Неужели ты никогда не слышала, что мы – это то, что мы едим?

– Да ну? А мне почему-то всегда казалось, что мы – это то, что мы читаем, то, с чем мы разговариваем, или хотя бы то, с чем мы спим.

– Не умничай. И вообще, на твоем месте, я бы давно села на диету. Ну неужели тебе ни капельки не страшно?

Настал мой черед изумляться:

– Страшно? А чего я должна бояться, по-твоему?

– Того, чего боятся все уважающие себя женщины. Стать унылой брошенкой с обвисшими щеками, черепашьей шеей и двумя сумочками, хозяйственной и парадной.

– До черепашьей шеи мне в любом случае далеко. А чтобы стать унылой брошенкой, для начала нужно найти того, кто потенциально может меня бросить. В данный момент эта фаза интересует меня куда больше.

– Это тебе так кажется, – упрямо повторила Нинон, – а на самом деле… Если на твоем пузе появилась складка, значит, до полной деградации рукой подать.

– Нин, но… Жанна Фриске тоже в теле. Я промолчу о Монике Белуччи.

– Не будь наивной. Знаменитости не в счет, на них эти правила не распространяются. Если ты достаточно ушлая, чтобы стать кинозвездой, пожалуйста, можешь обжираться своей лазаньей.

– Не забывай, что я увела Гениального Громовича у топ-модели, – гордо напомнила я. – Она была на обложке Playboy, но выбрал-то он меня!

– Когда это было? – фыркнула Нинон. – Во-первых, четыре года назад в тебе было на десять килограммов меньше. Во-вторых, за эти четыре года мир изменился. Москва превратилась в другую планету. Поменялась негласная конституция межполовых отношений. Вошел в моду гламур. Мужики стали капризными. Разобрались, что к чему. Поняли, что в этом городе полным-полно образованных, умных красавиц, а вот достойный мужик – на вес золота. За него идет остросюжетная конкурентная борьба.

– Ну что за бред! Нин, по-моему ты окончательно свихнулась на почве самосовершенствования.

– Вот как? – недобро прищурилась Нинон. – Ладно, тогда довольно общих фраз, перейдем к частностям. Например, к тебе.

– Ко мне?

– Именно. Ты у нас относительно молодая, свободная, разведенная и ни капельки по этому поводу не страдающая, так?

– Ну, так, – осторожно подтвердила я.

– И почему же, спрашивается, твой ежедневник не пестрит напоминаниями о предстоящих свиданиях? Почему твой мобильный телефон уже третий час молчит? А три часа назад тебе звонил не кто-нибудь, отчаянно в тебя влюбленный, а бывший муж с вопросом, не хочешь ли ты, уж так и быть, оставить себе пароварку?

– Это ведь так быстро не происходит… Я была занята переездом, до сих пор вещи не разобрала. Уверена, что стоит мне захотеть, как у меня появится новый любовник. Я смогу соблазнить, кого захочу.

– Любого мужчину? – коварно прищурилась Нинон.

– Любого, какого захочу, – поправила я.

– Не считается. Вдруг ты хочешь только плешивых распространителей гербалайфа, от которых пахнет кариесом и «Хьюго Боссом» египетского разлива? А ты попробуй склеить… – она на секунду замешкалась и поводила аккуратно причесанной головой из стороны в сторону, точно высматривающий добычу альбатрос, – вон того!

Мой взгляд проследил за указующим перстом.

Ну что я могу сказать?

Он был божественен.

Есть такой тип мужчин – Пляжное Божество. Они литые, и пахнет от них всегда морем-океаном, даже если они проживают в средней полосе. Зимой пантеон Пляжных Божеств коллективно впадает в спячку. И не надо меня убеждать, что они просто смывают мочалкой загар, повыше поднимают ворот прокуренного свитера и тихо бухают под новогодней елкой, – это слишком банально.

Отличительные признаки Пляжного Божества – развитая мускулатура, брендовые плавки и темные очки, никаких розовых проталин сгоревшей кожи на плечах, клык саблезубого тигра на кожаном шнурке, спортивный инвентарь, намекающий на силу и смелость обладателя, – серфовая доска, змей для кайтинга, водные лыжи (только не удочка! Только не удочка!).

Оно было метрах в десяти справа – с нарочитой ленцой возилось с серфовым парусом, поигрывая мускулатурой в сторону онемевших от восхищения пляжных русалок. Оно было прекрасно осведомлено о том, какой эффект производит. Оно явно давно привыкло как к молчаливому поклонению, так и к наглому вторжению в божественное пространство.

Тело Пляжного Божества было словно высечено из гранита. Лицо, к сожалению, тоже – и то была немного топорная работа. Лоб получился неандертальски низковатым, над мохнатым газоном бровей проглядывалось два костяных бугра, из-за которых Божество приобретало едва уловимое сходство с задумчивой гориллой или с «человеком умелым» из хрестоматии по истории.

Впрочем, может быть, я придираюсь. Нинон-то видела в нем совсем другое.

Она видела: влажные кучеряшки на груди, бедрах и животе – набирающая силу полоска спускалась в гавайские плавки. Она видела сильные ноги в позолоте майского загара, татуированного дракона на внушающем уважение бицепсе, капельки пота на груди.

– Нин… Он немного напоминает примата…

– Дура, что ли? – окрысилась оскорбленная в лучших эстетических чувствах Нинон. – Это самый породистый самец из всех, что я встречала за последнюю неделю!

– Ну ладно, если ты настаиваешь. – Я нехотя поднялась и отряхнула прилипший к плавкам песок.

Втянула живот, напомнила себе самой, что я тоже не лыком шита и когда-то к моим ногам падали еще и не такие мужчины… Ну ладно, ладно, я не фамм-фаталь, а если в моем присутствии кто-то и падал, то только из-за перебора с крепкими напитками. Зато мой бывший муж – гарвардский стипендиат, который однажды на приеме в Нью-Йорке разговаривал с самой Умой Турман. Что мне стоит заинтересовать тривиального представителя пляжного пантеона.

Подкравшись к нему, я придала своей позе флер немного нарочитой сексуальности. Когда-то знакомый психолог сказал мне, что девяносто девять процентов мужчин теряют голову от самых банальных блядских замашек – выпяченная нижняя губа, взгляд исподлобья, крутой изгиб бедра, чулки в сеточку, красная помада, кружевное белье.

Я уже собиралась изобразить заинтересованность и спросить что-то о его огромном мокром парусе, безвольным крылом разложенном на траве. Но не успела. Божество само повернулось ко мне, и на его лице было написано, что плевать оно хотело и на мою красную помаду, и на волнующий изгиб моего бедра. Взглянув на меня безо всякого интереса, оно произнесло фразу, с которой и началось мое путешествие в мир диет с конечной остановкой «Анорексия, просьба освободить вагоны».

Пляжное Божество сказало:

– Я сейчас буду набивать парус. Отойди, толстожопенькая.

В ту секунду, кажется, рухнул мой мир.

Толстожопенькая.

Повернувшись к зеркалу задом и зачем-то слегка приподнявшись на цыпочки, я посмотрела на себя через плечо. Искаженная себялюбием фигура казалась гитарообразной, дженниферлопесовской такой. Узкие джинсы едва не трещали на спелых бедрах, и выглядело это весьма сексуально. Искренне собой любуясь, я возмущенно подумала: «Идиот какой-то!», и отправилась на кухню пить чай.

В последнее время я пристрастилась к сладкому. Примитивный способ латания выжженных депрессией дыр – три глазированных сырка со вкусом пирожного «Картошка» плюс пакет маковых сушек плюс большая шоколадка с изюмом и дроблеными орехами.

Меня можно было оправдать – много стрессов. Развод – это сплошная нервотрепка. Даже если он происходит по взаимному согласию. Даже если ты считаешь дни до момента, когда двое подвыпивших работяг в синих рабочих комбинезонах будут выносить из его квартиры тюки с твоими вещами. Даже если бывший муж надоел тебе хуже рекламы «Тайда». Даже если по ночам тебе уже полгода снился сосед из квартиры напротив.

Сказать – я развелась – легко. На самом деле эта эпопея длилась почти полгода. Мне звонили его родственники. Его мамаша, которая вообще в России не жила, бросила семью ради какого-то техасского магната и была такова, назвала меня пираньей. Шапочная Знакомая, когда-то нас друг другу представившая, приходила, чтобы проследить за упаковкой моих вещей – а вдруг чего лишнего прихвачу? Даже безупречный Громович – и тот пару раз умудрился напиться, а что взять с меня, бесхарактерной?

Я нашла успокоение в баночке с вареной сгущенкой. В коробочке зефира крем-брюле. В чизкейках от шеф-повара соседнего ресторана. В щедро посыпанных сыром макарончиках. В свиных котлетках из отдела замороженных продуктов. В молочных коктейлях, сладком чае, булочках с изюмом, мармеладных загогулинках, орешках кешью в белой глазури, блинчиках с ветчиной и грибами, глазированных сырках…

Я не замечала, как постепенно контуры моего тела теряют былую четкость. Я была вполне довольна своим зеркальным отражением. И даже наоборот – мне казалось, что выгляжу я на редкость хорошо, ведь когда полнеешь, увеличивается и грудь.

Кроме того, я никогда не была поклонницей эксгибиционизма – мои любимые джинсы имели мешковатый силуэт, из-под них никогда не выглядывали ниточки ярких стрингов (эта мода всегда казалась мне апофеозом пошлости), у моих платьев были неизменно пышные юбки, мои футболки не обнажали живот.

В общем, сама того не заметив, я умудрилась превратиться в создание, которому нечего делать на московской любовной шахматной доске.

Я назначила свидание бывшему любовнику, Олежке.

Циник и выпивоха из артистических кругов, он презирал кокетливое отрицание физических недостатков и мог шутя швырнуть вам в лицо ваш же затаенный комплекс. Однажды он довел мою приятельницу Аллу сначала до истерики, а потом и до кабинета пластического хирурга, сказав, что из-за огромного носа она похожа на Мумий Тролля. Олежка не из тех малодушных тварей, которые будут лукаво уверять: «Да нет же, ты совсем не поправилась!», когда на самом деле твоя одежда трещит по швам.

Собственно, из-за этой милой особенности его характера мы когда-то и расстались. Мне надоело выслушивать, что по утрам я похожа на похмельного филина, надоела констатация явления на свет каждого прыща, надоели сомнительные комплименты вроде «Как же ты похожа на Элизабет Тейлор!.. Ну просто ухудшенный вариант Лиз. Китайская подделка, ха-ха-ха!»

В защиту Олежки могу сказать, что с такой же маниакальностью он подмечал и красивые черты. Ни новый цвет помады, ни впервые надетые хорошенькие туфельки не ускользали от его болезненно обостренного внимания.

И пусть при расставании он назвал меня «двинутой фригидной кретинкой с зачатками стародевических манер», сейчас я звонила ему с улыбкой на лице.

Олежка долго переспрашивал, кто это, – то ли и в самом деле не узнавал мой голос, то ли делал вид. Расстались мы пять лет назад, и за это время из регулярно закладывающего за воротник актеришки-эпизодника с комплексом неприкаянности он превратился в сериальную звезду. Время от времени его лицо со знакомым брезгливым выражением попадалось мне на страницах газет. Нет, он вовсе не был movie-star с центрального разворота «Каравана историй». Но иногда в рубрике «Сплетни» какого-нибудь заштатного издания упоминалось, что «актер Дрыкин нарисовал на дверце своего „Ford Focus“ Чужого и Хищника – что бы это значило?»

– Да я это, я, Вера. Которая похожа на ухудшенную версию Элизабет Тейлор.

– А, – сразу оживился он, – ну и зачем ты мне звонишь?

– Да так. Хотела узнать, как твои дела.

– Должен сразу предупредить, что я несвободен, – на полном серьезе встрепенулся этот кретин, – я встречаюсь с…

И он назвал имя довольно известной попсовой девочки-припевочки, прославившейся главным образом пристрастием к публичному стриптизу. Ни одна вечеринка не обходилась без того, чтобы с торжествующим «А это видали?!» она не обнажала бы свой силиконовый бюст.

– Поздравляю. Не волнуйся, я ни на что не претендую. Просто хотела пригласить тебя в «Марракеш», чайку выпить, поболтать.

– О чем? – не сдавалась оборона.

– Вот встретимся – и узнаешь.

– Вер, если хочешь сообщить, что беременна, учти, мы не виделись пять лет.

– Какой же ты зануда, – выдохнула я. – Расслабься, мне просто срочно надо с тобой посоветоваться! Именно с тобой.

Зная его пристрастие к халяве и восточным сладостям, я пришла на двадцать минут раньше, заказала огромное блюдо пахлавы home-made и сразу же оплатила счет, чтобы над столиком не висело кокетливого знака вопроса.

Он явился минута в минуту. Загорелый, худой, в свободном джемпере Etro, с новой стрижкой – удлиненные пряди обманчиво хаотично ниспадали на лицо. Едва найдя меня взглядом, Олежка улыбнулся и оценивающе посмотрел сначала на выглядывающую из-под стола туфельку, потом на лежащую на скатерти руку с коралловыми ногтями, и только уже потом мне в лицо, я запоздало подумала, что встреча с невозможно похорошевшим бывшим любовником – удовольствие ниже среднего. За те пять лет, что мы не виделись, он снялся в десяти фильмах (у него были роли второго плана, ну и что?), получил две незначительные кинонаграды, сменил семь girlfriend, две из которых были манекенщицами, накупил дизайнерских вещей. А я?

Вышла замуж за Гениального Громовича и немного раздалась вширь.

Олежка тепло поздоровался, похвалил мой шейный платок и темные очки, и я уже было расслабилась, как вдруг он воскликнул:

– Ну, мать, ты и разжире-ела! Сидишь на диете из ватрушек и пончиков?

Я уныло улыбнулась, подавила рвущееся наружу: «Сам дурак!» В конце концов Олежка не был ни в чем виноват, сама напросилась. Осторожно уточнила:

– Значит, ты и правда считаешь, что я поправилась?

– Как будто бы ты сама не видишь, – фыркнул он. – Постой, ты что, меня для этого позвала?

Этот гад всегда был проницательным.

– В этом вся ты, – фыркнул Олежка, отправляя в рот горсть засахаренных фисташек. – Позвонить через столько лет не для того, чтобы узнать о моей жизни… А чтобы я подтвердил, что твоя задница похожа на духовую печь.

– Спасибо, – я призвала на помощь все запасы своего спокойствия. Пусть видит, что я больше не та истеричка, которая однажды в ответ на его очередной «комплимент» запустила в него фарфоровым блюдом. Кажется, у него до сих пор на переносице шрам. – Я рада, что ты совсем не изменился. Ладно, рассказывай. Читала, собираешься жениться.

– Вот еще, – самодовольно хмыкнул он. – Я пришел к выводу, что женщин надо держать в тонусе. Тогда они ведут себя как шелковые. Честно говоря, в данный момент я встречаюсь с тремя.

– Да ты что? И кто эти несчастные?

– Между прочим, они своей участью вполне довольны. Одна из них поет в группе, пока не очень известной. Другая учится в МГИМО, но я обратил на нее внимание, потому что она похожа на Шакиру. А у третьей ноги длиннее, чем у Адрианы Скленариковой. Представляешь, что это значит? Я сплю с девчонкой, у которой самые длинные ноги в мире!

Олег говорил что-то еще – я слушала рассеянно. Хвастовство всегда было его любимым жанром. А тут еще и комплекс брошенного мужчины сыграл свою роль. Это закон природы: брошенный любовник всегда негласно соперничает с бросившей и никогда не упустит возможности доказать последней, что та отвергла воистину лакомый кусок. Я отвернулась к окну. Куда катится этот мир? Олег не урод, не фрик, не сноб, не жлоб и даже, если не принимать во внимание его невероятную бестактность, не полный придурок. Но и не подарок судьбы. Он пишет с ошибками, не знает, где находится Гондурас, иногда уходит в запой, у него дряблое брюшко и завышенное самомнение. Но раз девушка с самыми длинными в мире ногами остановила свой выбор именно на нем… Раз эта девушка каждую ночь обнимает своими самыми длинными в мире ногами именно его бледноватый торс… Значит, Нинон права, и таким, как я, милым, но не ослепительно красивым, остроумным, но без оксфордского диплома, немного закомплексованным одиночкам придется опустить планку еще ниже… Ниже моего бывшего любовника Олега, который только что выразительной отрыжкой заявил всему ресторану о том, что его трапеза окончена?!

Моя подруга Нинон считает так: женщины, как яблочки на рынке. Есть неестественно гладкие, нарядные, с восковой пленкой, самые дорогие – это пафосные красотки с силиконовым тюнингом и ботоксом во лбу. Есть попроще, с ржаными веснушками и медовым запахом солнечного августа – это чаровницы middle-class с голодноватым блеском в подведенных карандашиком очах. Они вроде бы и свежи, и спелы, хоть в варенье, хоть в компот, хоть просто так с аппетитным хрустом впивайся зубами, но все же чувствуется в их плоти с подрумянившимся бочком еле слышное дыхание приближающейся осени. Есть унылые плоды тенистой северной дачки, крепкие, но с навязчивой кислинкой – это городские умницы, перфекционистки, активистки, слишком сильные, чтобы выйти замуж, но достаточно слабые, чтобы об этом иногда грустить. Есть перезревшие, поеденные червями, с лежалым коричневым бочком.

– Рано или поздно все там будем, – вздыхала порой Нинон. – Тебе ведь двадцать восемь?

– Двадцать девять, – отвечала я.

– Ну вот видишь… В двадцать девять лет почти невозможно оставаться первым сортом, если у тебя не бездонный кошелек. Особенно в Москве. Стрессы, знаешь ли, экология.

– А была ли я когда-нибудь первым сортом? – усмехнулась я. – От моей красоты никто ни разу в жизни в обморок не падал.

– Слабое утешение, – она даже не улыбнулась. – С таким настроем недолго вылететь и из middle-class. И что тогда?