Текст книги "Паоло Спада"

Матильда Серао
Паоло Спада

Человек, поэтическое имя которого вы читаете здесь, был писателем – романистом. Ему было тридцать лет; он был маленького роста, крепкий, коренастый, с низким лбом, черными, немного синеватыми глазами, румянцем на щеках и толстыми чувственными губами. Если существует установленный тип романиста в воображении истеричных барышень и нервных женщин – черные, вьющиеся волосы, благородный лоб, арабская бледность, задумчивые глаза, мягкие усы, стройное туловище – то Паоло Спада не воплощал этого фантастического идеала. Он спал каждую ночь глубоким сном по семь часов, завтракал яйцами, бифштексом, сыром и вином, прогуливался по улицам взад и вперед по солнцу, прекрасно обедал, танцевал, играл на рояле, ходил фехтоваться, бегал на коньках, ухаживал за дамами, как всякий хороший здоровый и воспитанный молодой человек. Что же касается его настроения, то он был почти всегда весел и чувствовал только изредка краткие приступы меланхолии. Он любил приятное общество, остроумный разговор, камерную музыку, красивых женщин с греческими головами; к религии он был равнодушен, у него не было ни веры, ни сомнений. Время от времени он менял своих подруг.

Этот славный господин так похожий на любого другого господина, писал и повести, и романы. У него был талант, не то что обыкновенно называется этим именем в Италии и что есть у каждого человека в двадцать два года, когда пишутся свободные оды на всевозможные лады и новеллы без содержания и делаются попытки писать комедии без завязки. У него был настоящий, определенный, блестящий талант, что-то такое, что естественно напоминало сталь. Ум его не был озлоблен, в воображении не было никакой болезненной нервности; в его произведениях царил строгий и искренний здоровый дух, почти мускульная крепость в содержании и форме. Он восхищался всеми писателями, у которых талант переходит по загадочным, большею частью физиологическим причинам в болезнь; он относился с восторгом к страшным, зловещим, кровавым, отчаянным видениям, которые являются плодом напряженной работы мозга, напоенного до одурения любовью, водкою или искусством. Но это было восхищение противника противником, военный салют, почесть, по справедливости воздаваемая врагу. Он же сам был здоров и душою, и телом.

Таким образом его высшим качеством была наблюдательность. У этого веселого и беззаботного молодого человека, вдыхавшего полною грудью воздух и благоухание, весело развлекавшегося и переходившего от одного удовольствия к другому, от одного впечатления к другому с юношескою быстротою, были инстинкт и способность к наблюдению. Когда он писал, то казалось, что он вспоминает пережитые сцены и виденные пейзажи. У него не было ничего фантастического, ничего неестественного, ничего похожего на усилие воображения. Его искусство было мощно по истине и выражению. Но в том, что он писал, не было поэзии.

* * *

И тем не менее этот Паоло Спада был самым глубоким мечтателем, какого я знал. Он знал тайную прелесть часов одиночества, когда человек любуется, растянувшись на кушетке, венком роз, нарисованным на белом потолке. Он знал приятное ощущение медленных прогулок по дому, перед картиною, перед портретом, у камина, за стеклами балкона. Он знал тайну взволнованного шаганья взад и вперед по комнатам с опущенною головою и сжатыми в кармаманах кулаками, не видя ничего, наталкиваясь на мебель, время от времени говоря сам с собою. В такие часы его дверь была заперта, и ни друг, ни женщина не могли войти к нему. Он мечтал! и эти мечты не были смутны и прозрачны, а так живы, так правдивы, так осязаемы, что он едва не протягивал руки, чтобы схватить их. Все контуры его мечтаний были ясны, определенны и начерчены почти резкими линиями, а фигуры были выпуклы и написаны энергичными штрихами. Пейзаж расстилался перед ним с самыми сокровенными подробностями, самыми укромными уголками и с беспредельною далью; он видел его, точно на картине, и даже лучше, чем на картине, – как в природе. Он видел, как сцена новеллы развивалась перед его глазами с действующими лицами, которые рассуждали, действовали, двигались, обнимались, убивали друг друга, лучше, чем на сцене, как в реальной жизни. Он трепетал, дрожал, не смел шевелиться, не смел дышать; он был взволнован, впадал в лихорадку перед лицом мечты, которая была жизнью.

Но где его мечтания достигали высшего развития мечты и действительности, это было в создании действующих лиц. Он видел их; они являлись к нему, не как призраки, но как живые люди, глядели на него, говорили и жили с ним; у них были те лица, которыми он одарял их, то телосложение, то платье, тот взгляд, тот голос. Особенно женщины. В часы мечтаний к нему являлись девушки с каштановыми волосами, блестящими, добрыми глазами и простыми улыбками, белокурые и нежные м

...

конец ознакомительного фрагмента