Текст книги "Двадцатый молескин"

Maya di Sage
Двадцатый молескин

С тех пор я пил из тысячи рек, но не смог утолить этой жажды.

Наутилус Помпилиус

I
Весна. Илья

Когда-то человека искушала плоть, теперь его искушает разум. Повторяю фразу Кестлера раз за разом, выталкивая языком в темноту пульсирующий воздух. Что я узнала, что извлекла скальпелем из трупа прошлого? Был ли мой опыт дерзок? Трепетала я под взглядами мужчин, заставляла их ненавидеть и желать одним жестом и словом? Поняла ли, почему единственный идол проник сквозь реальность и отозвался внутри сладостным эхом, а другие не смогли? Память сбивчива, губы подводят, уставшие связки не готовы озвучить историю, как она есть – но правда, самообман и слезы законспектированы на смятых листках молескина.

1. Rosebud

Над Москвой в аквамариновых проблесках неба и пронзительном речном ветре сквозило приближение весны. Кремовые стены старомосковских построек нежно светились, отражая робкое солнце. Аскетичные вывески магазинов напоминали о годах самоотверженной работы голодных советских художников. Каменная мостовая с ледяной каймой вокруг камней норовила сбить с ног девушку в блестящем кожаном пальто и пластмассово-голубых кедах, торопливо шагающую по мостовой и поминутно поглядывающую на экран телефона. Ее нельзя было назвать беспрекословно красивой, но мужчины, проходящие мимо, пристально вглядывались в мятежные серо-голубые глаза под черными ресницами и оборачивались, следя, как ее тонкая фигура огибает небрежно припаркованные машины.

Майе две недели назад исполнилось двадцать. Ее считали strannoi, но в отместку она испытывала – и убеждалась в существовании – силы своего насмешливого взгляда и удивленного движения бровей на белоснежном лбу, модной мальчишеской худобы тела и нарочито простой одежды, подчеркивавшей стремительные движения. Знала, но никогда не стремилась использовать власть над мужчинами. Их внимание было для нее данностью, приятным развлечением после напряженного просмотра фильмов и чтения книг в отчаянном стремлении понять мир, заработать денег, войти в историю. «Хорошо, что внешность есть, и ОК», – думала Майя, открыто смеясь над напыщенными и неловкими комплиментами poklonnikov.

Она никогда не любила – это теперь только можно понять, после сожжения до костей, промозглого отчаяния, обглодавшего кости, – она никогда не любила раньше. Но в детстве было несколько мужчин, оставивших метку, надрез, поцелуй на обнаженном сердце между розовыми, дрожащими легкими.

Весеннее солнце ворвалось в центральное кафе сквозь высокие прозрачные окна. Напротив Майи сидел незнакомый мужчина. Высокий, черные волосы с проседью, тонкий еврейский нос, темный ироничный взгляд. Вытянул стройные ноги в серых брюках, рядом с чашкой кофе лежат айфон и The Moscow Times. Тонкие, длинные пальцы нервно постукивают по газете, вбивая печатную пыль в английский шрифт.

Взглянув первый раз ему в лицо, Майя растерялась. Он слишком красивый, вызывающе elegantniy для случайной встречи двух блогеров. Села на краешек стула, чувствуя неловкость за ярко-голубые джинсы и детскую футболку, спрятала под стол розовую сумку с японскими фразами. Пытаясь уверенно улыбнуться, разжала зубы и спросила:

– Почему Moscow Times?

Он пожал плечами, и, спокойно блеснув глазами, улыбнулся:

– Больше ничего не было.

– Они неплохо пишут, – произнесла она с запинкой, завороженно смотря на его нервные пальцы.

– Да нет, плохо. Все авторы живут в России.

– А мы читаем их на уроках английского… – она улыбнулась, глядя на него исподлобья. – Видимо, зря читаем… Я учусь в МГУ.

– Даа? – заинтересованно протянул он, вглядываясь в девушку темным взглядом. – И как там?

Спотыкаясь на каждой точке и запятой, преодолевая себя и обретая уверенность в его заинтересованном взгляде, она рассказывала об учебе. Прислушивалась к вибрациям, нараставшим в животе. Шутила и медленно пила жасминовый чай, обжигавший язык. Он жадно глотал свежевыжатый апельсиновый сок стакан за стаканом (подносили услужливо) и внимательно слушал, как будто в одной из фраз должен был прозвучать приговор. Перешли на амбициозные планы Майи, он лишь улыбался и переспрашивал. Определенно есть деньги. Очень скрытный. Не пытается произвести впечатление. Интересно проверить, насколько она ему понравится. Завладеть его уверенностью в себе, подчинить волю. Было бы прекрасно. «R u serious?» – спросила себя иронично.

Полтора часа пронеслись, как ускоренная съемка. Наверняка звук в кафе отключили, прикрепив Илье микрофон на лацкан пиджака. Вышли на улицу, внезапно знакомые не только по аватарам. Первые снежинки упали на ее лицо и на элегантное серое пальто мужчины.

– До встречи, – уверенно сказал он и улыбнулся, смахнув снег с воротника. Направился в сторону черного полированного внедорожника.

Не веря удаче, Майя шла в сторону метро, наступая супергеройскими кроссовками на свежий снег. Случайные прохожие, врезаясь в нее сумками и фалдами пальто, возмущенно оглядывались и бормотали злое. Из подземки тянуло домашним запахом стройки и масла для шпал, под рукой скользили гладкие и грязные, теплые резиновые перила. Через час получила смс: «Завтра нам надо срочно снова встретиться!». Улыбнулась, с любопытством предчувствуя и не подозревая ни минуты о том, что.

2. It'll make minutes fly like hours

Живя с года в большом городе, Майя чувствовала себя спокойнее среди вишневых садов и темных аллей. В них не разрывались гранатами визг тетки и тихий шепот медленно умиравшего дяди, лесть школьных учителей, помнивших его должность, и лай домашнего пса.

Ей рано нравились мужчины – не задевая глубин detskoi души, но да. В пять лет, влюбившись в черноволосого мальчика, окруженного двумя поклонницами, как телохранителями, она следила за ним издалека, и жестоко, и публично смеялась над теми, кто пытался принести ему детские случайные подарки.

В зале с накрененным потолком и обесцвеченным линолеумом стояли сорок раскладушек с дешевым, расползавшимся под пальцами бельем, которое дети регулярно мочили. В углу дремала над сканвордами толстая сварливая женщина в халате и очках, учившая складывать яблоки и беспрекословно пить кисель с комками крахмала. Она ненавидела детей и писала стихи.

Второй день подряд рядом с раскладушкой Майи клали главного хулигана детского сада с нахальными черными глазами. Смущаясь, договорившись полунамеками, порочно странно, они по очереди забирались друг к другу под одеяло. Темно, страшно, пахнет землей от босых ног и мазью на ссадине. Майя приближается на ощупь и целует что-то мягкое между его худых ног. Судорожно отпрянула, быстрее выползает обратно.

Жестами: твоя очередь. Ждет – долго и мучительно. Мальчик боится и медлит, выбирает момент. Майя оглядывается вокруг – они в центре, но под чужими простынями ни движения. Глыба в углу наклонилась над столом, еле двигает руками. Внезапно рывок, и Майя чувствует жар его губ между ног. Поцеловал. Она шепчет под простыню: «Еще! Давай!» Он касается повторно, неумело и робко.

Внезапно в углу зашевелилась надзирательница, Майя в панике сжимает голову ногами и сразу, поняв ошибку, отпускает. Хулиган рывком выползает из-под одеяла и замирает, отвернувшись, на боку. Майя не спускает испуганных глаз с воспитательницы. Та колышется, нависает, хватает одеяло за уголок и одним движением сбрасывает:

– Что у тебя? Почему не спишь! Спать быстро, что я сказала! – комкает и бросает одеяло на мгновенно замерзшие ноги, затем величественно удаляется.

– Хо-хорошо, – предчувствие повторения преодолевает страх.

По вечерам, до прихода родителей, толпе узников демонстрировали советские мультфильмы. Полукругом стояли деревянные, раскрашенные под хохлому стульчики. В центр залы выкатили черный айсберг – фонивший телевизор. Заставили ждать пятнадцать минут под сбивчивую игру воспитателя на фортепиано. Полагалось петь. Дети пели. Майя не сводила глаз с экрана, на котором расцветали картинки.

Вот замолчала последняя нота, Валя утомилась тянуть за нос Сашу, воспитательница Башмакова отвлеклась от сплетен об охраннике Рязанцове, погасли торопливо три лампочки старосоветского накаливания. Nachinalos'. Задергалась картинка. Зарябил звук, с усилием захватывая пространство от Бербанка до Москвы, и проявился африканский король. Симба родился, Муфаса умер, Скар узурпировал, Тимон и Пумба танцуют и едят жуков, Симба король, и замыкается круг жизни. Неизведанные звуки, поэтичные герои! Майя застыла на месте, наблюдая в который раз гальванически оживлявшие кадры. Не замечает, что надо выйти с воспитательницей в туалет. Не замечает, что пора, и через секунду тело победит сознание. Желая отсрочить хоть на миг потерю, ерзает на стуле, коленки трутся друг о друга, юбка съезжает набок. Симба-победитель огласил победным рыком долину прайда, и неудержимыми ручьями хлынула из Майи вода, заливая колготки девочки-соседки, старый линолеум, стулья и брошенный на пол конфетный фантик.

Под крик детей загорелся свет, комкая, свертывая излучение телеэкрана, разъяренный вопль воспитателя пронизал помещение. Кто-то продирается сквозь ряды и хватает Майю за запястье, стиснув кость до кровоподтеков, встряхивает и тащит прочь. Незнакомые слова на «х» и «б» скандируют, как образовательные слоганы. Взлохмаченная уборщица Лида вылетела с ведром и тряпкой из подсобного помещения, и отчаяние, стыд, возмущение, уксусное желание спрятаться и соленое как кровь – побить усмехнувшихся – погибают в извилинах памяти. На нее в упор смотрел, недоверчиво, странно – тот самый мальчик.

3. I'm ashamed that you came out of my body

Майя проживала на отданной советским труженикам площади с теткой и ее вторым мужем, не зная, даже после сотен вопросов и угроз, кто ее настоящие родители. Арина Владимировна, названная в честь няни Пушкина, родилась в Сибири, но никогда не рассказывала, что произошло в глухой деревне, из которой она вывезла Майю через 5 месяцев после рождения. Арина всегда ходила в платке, высокая, угловатая, похожая на деревянную статую. Воспитание пятиклассников в соседней школе, концерты классической музыки в консерватории и воскресные службы были главными ее развлечениями. Муж Арины Сергей, жизнерадостный пятидесятилетний коммунист, энтузиаст и фанат советских самолетов, владел внушительной технической библиотекой и душами двух аспирантов в МАИ.

Сергей и Арина муштровали Майю каждый по-своему, поднимая ночью с лекциями тайком друг от друга, стараясь вырастить из нее лучшего представителя старого мира в распадающейся по частям российской действительности. Контроль был невыносим и шизофреничен. В три года Майю отдали в кружок рисования, в четыре – на балет, в пять – играть на фортепиано и отрабатывать балетные па в доме культуры на другом конце Москвы, в шесть – в клуб подготовки одаренных детей к школе, а в семь она поступила без экзаменов в одну из лучших гимназий города, прочитав наизусть поэму Некрасова «Мороз, Красный нос». Ребенка не забывали хвалить, хвалили даже чересчур, когда череда исступленных занятий приносила первые плоды. Повезло, что Майе хватало способностей; говорили – редких способностей, но тетка с мужем никогда не верили и записывались на всякий случай к лучшим психотерапевтам города, отложив несколько тысяч с последней скудной зарплаты.

4. You musn't give your heart to a wild thing

Миша ходил на таэквондо и скромно, но гордо демонстрировал боевые приемы перед толпой одноклассников. Он лидировал на стороне силы. Майя возглавляла группировку умников, готовых ответить на любой вопрос учителя. Непримиримые противники.

Майя с Мишей даже не разговаривали. Терлись рядом, соревновались, кто быстрее сбежит с горки, кто сколько съел на завтрак жвачек Love is, кого выберут представителем класса. Майя побеждала neizmenno – и мстительно напоминала об этом Мише. Не переставая по ночам представлять, как он дерется на перемене с пацанами, а она проходит рядом, в красивом розовом платье, он оборачивается и понимает, что любит только ее, а потом прижимает к стене и делает что-то – Майя не знала, что делают мальчики, и мечта в финале прискорбно комкалась.

Незаметно наступила зима, рубленые углы школьного здания посерели от грязного снега. Арина на Новый год подарила белое платье ангела (с которого Майя тайком отодрала перья и блестящие камешки, из-за чего лишилась десертов на месяц вперед) и бусы цвета сангрии. Бусы нагревались от шеи и становились совсем ручными. Тянулся резиной очередной томительный вечер перед новым утром с Мишей (скорее в shkolu!), предки тихо ели рядом, позвякивая ножами о сервиз из массивного дубового буфета.

– Миша… – начал смело Сергей, – помнишь его?

– Конечно, да, – подняла взгляд Майя.

– Его родителей… убили вчера, – в черной, черной комнате повисла тишина. – На их даче был пожар, слышали выстрелы… Миша в порядке, его увезут завтра в Америку. Мы подумали, надо тебе сказать.

– Что? Что вы сказали? – информация не просачивалась сквозь нарядное платье, надетое для примерки.

– Миша завтра не придет в школу.

Майя не верила. В толпе одногруппников – следующий день наступил так быстро – она пыталась разглядеть его лицо, тренированную спину, взлетавшие вверх кулаки, но не было ничего – класс, многолюдный и шумный, полный жизни и интриг, снова опустел.

Майя с Ариной и Сергеем шагали по заснеженному тротуару, стараясь не наступать на ядовитые соляные проталины. Майя увлеченно рассказывала задачу – продиктовал репетитор по математике, а она разгадала за тридцать две секунды.

– Смотрите. Некто нанялся на фабрику за 312 руб. в год. Через 3 года 4 месяца он получил 900 руб. деньгами и 35 аршин сукна. Почем сукно?.. Ну что, как думаете, какой ответ?

На заднем плане грозный сосед на жигулях сигналил мусоровозу. Сергей потупил взгляд. Тетка быстро шла вперед. Никто не отвечал. Странненько.

– Ну так что, какой ответ? Скажите! – она чуть не подпрыгивала от нетерпения, вызывая на щеках быстрый румянец.

– Чертовщина это, а не задача, – раздраженно произнесла Арина. – В наше-то время уровень образования был выше, в десятки раз!

– Да, но ответ? – растерянно произнесла Майя, вглядываясь в лица спутников. И поняла вдруг, что не знают они ответа. Не знают. Точно? Значит, она умнее, намного умнее этих старых сутулых людей. За что же их любить, за что уважать?

Пораженная, сбитая с толку, охваченная смутно пробивающимся презрением, она споткнулась и упала навзничь. Быстро поднялась, не замечая боли в разбитых локтях и правой коленке, обогнала закутанные фигуры и зашла в смрадную темноту поезда. В лифте тускло мигает лампа. Спрятала лицо в шарфе.

– Быстро вставать, овсянка на столе, не забудь про зарядку и душ! – в шесть утра ноль минут тетка с бледным от недосыпа лицом влетела в комнату Майи, загроможденную горкой с посудой, старым платяным шкафом и массивным алтарем в углу.

Девочка вскочила с постели, пытаясь удержать на лице равнодушно-снисходительное выражение. Как устрице, зажатой между аскетичными пальцами, ей приходилось выворачиваться (с того утра), притворяться благопристойной, закрывать раковину. В то время, как Арина истово молилась за благополучие семьи, России и мира, Майя перебирала в голове имена и образы богов, которые стали бы интереснее и сексуальнее хотя бы на йоту.

– Кого сделать богом? Единорогов? Эльфов? Локи? Ноту Моцарта? Вечную мужественность? Не то, не то. Некрасиво, не нужно, не верю… Никола Тесла писал про энергетическое поле, из которого гении мира черпают новые мысли. Поверить легче, чем в идиотского картонного бога или мои художественные… К дьяволу.

– Прочитала Отче наш? Одевайся. После математики – сразу домой, никаких отговорок, слышали мы твои отговорки, гости приедут дорогие, из Ярославля. Сережа вернется раньше, а я отпрошусь. Не забудь!

Пробежавшись по списку от дома до класса фортепиано (check! голубой галочкой в блокноте), до школьных занятий (check!), до танцевального клуба (check!), потом к репетитору (check!), Майя вернулась обратно. За столом, густо уставленным салатами, мясом, рыбой и бутылками расселись трое незнакомцев и двое домашних питомцев, улыбаясь красными возбужденно-счастливыми лицами (prazdnik).

– А вот и деточка! – осклабился старый тип в очках и с усами мерзкой щеточкой. – Я твой двоюродный дядя Дима!

– Проходи скорее! – взвизгнула его соседка в крембрюлейном переливающемся костюме.

– Я и тетя Надя уже тебя заждались. Как ты выросла! Ах, как же летит время, – четким голосом выдавила жилистая женщина с красным носом и опрокинула стопку изящным алкоголическим движением кисти.

Изображая жертву, спокойно, размеренно, prilichno, Майя разделась, стараясь закрыть глаза и уши. Чтобы не заметить преступлений (о, бессчетных!) против ума, против вкуса. Против эстетики палевых, покрытых трещинками древних римских стен. Против гениальности гипотезы Римана. Против…

– Что же ты ничего не кушаешь, Маечка? – пробуравила внутреннюю тишину тетя Надя. – Возьми мясца, салатик положи, тебе еще расти надо!

– Благодарю, – с каменным лицом ответила Майя, не испытывая к находящимся в комнате ничего, кроме бесконечной брезгливости. Положила на тарелку несколько ложек салата и замерла, вызывая в памяти сонату Бетховена, разыгранную ею этим утром в просторном музыкальном классе.

– Кем ты, кстати, планируешь быть, как вырастешь, а? Скажи, скажи, как есть, не стесняйся! – Дядя Дима, плотоядно шевелил усами напротив. Он очевидно предвкушал ответ, способный зажечь его усталое, заслуженное воображение.

– Президентом, – ответила десятилетняя Майя. – Я планирую стать президентом и править миром.

Телевизор, смиренно моргавший и пошептывавший на фоне, внезапно распрямился. На экране показалось смущенное лицо свежекоронованного Путина.

5. I don't believe in God, but if I did, he would be a black, left-handed guitarist

Грустно – изучать покорные рядки неудачников, пытающихся ответить на вопрос учителя. Наслаждение – прислушавшись, уловить работу их изысканного мозга. Кто из них станет кассиром в метро? Кто похоронится между пухлыми бухгалтерскими папками в надежде сделать головокружительную карьеру? Кто заколется в подъезде и умрет через два года? Кто выгодно переспит с миллиардером, получит «мазератти» и домик в Лондоне? Кто откроет бизнес? Хочется сблевать на школьный журнал и сфотографировать препода рядом.

Ненавидя подчиняться игрокам класса С и делать домашние задания, Майя всегда была отличницей, с ходу понимая, чего на самом деле ждет напряженный, уставший, сломленный человек у доски, и как правильно ему ответить. Физика, литература, биология, история, рисование, физкультура – преподаватели удивленно признавались родственникам, что девочка, оказывается, талантлива. Смешно. Майя считала себя глупой как пень, но в школьном лесу пни вокруг нее едва дотягивали до уровня развития fucking папоротника. А у папоротника хотя бы постмодернистская схема размножения.

Гнев, презрение, тошноту, боль в натруженных венах – Майя не пускала их чувствовать, притворялась своей. Но изредка прорывались слова, в которых те смутно чувствовали угрозу и превосходство. Видели, что водка «Путинка», курение «Кента» на задворках, дискотеки под топорный бит в облезлых ДК и школьные кровавые intrigi не привлекут и взгляда в их сторону. Одноклассники бесились сквозь тоску и страх, заглушая остатки создания в предчувствии крушения мира. А она задыхалась в их отравленном воздухе и строила наноперепонку, тонкую звенящую грань, острую, как скулы, о которые можно порезать палец. Грань, похожую на рану, изнутри которой сияет свет, при подлете к которой срываются с цепи звуковые помехи, и полустон-полувизг проносится по уставшему мозгу, как клубки спутанных змей. Strannaya.

Майя любила районную библиотеку с высокими белыми стенами, где на стеллажах стояли потрепанные философские трактаты (заслуга никому не известного библиотекаря, тайком строчившего книги на основе ночных кошмаров). Разговаривала подолгу с людьми реальными и простыми, как бетонные стены – автозаправщики, продавцы, бомжи с районной помойки, несметные гости, приходившие к Арине и Сергею, родители школьных знакомых. Они видели четкие правила мира. Они были так уверены в собственной правоте! Они были mesmerizingly довольны и горды собой, собакой, детьми, работой, машиной, доходами, водочкой, фоточкой, компьютером, анекдотами. But she's a fucking walking paradox; no, she's not. Чаще всего Майя корпела над решением олимпиадных математических задач и излучала пот на татами на тренировках по таэквондо.

Математика. Страницы шепчут: «Узнаешь, зачем и как вращается вселенная, если сможешь выпытать в казематах». Музыка маленьких прирученных сфер, тихо звенящих от радости. Никто не существует наяву, когда новый задачник появляется в жадных пальцах. Ни двадцатый призыв пойти ужинать, ни ночь, раскрасившая окно татуировками быстрее мастера, ни усталость позвоночника, изнывающего от сидения на жестком деревянном стуле. Ручки и формулы. «Подонок, я покажу тебе!» – ярость терла одержимость и доводила до оргазма радостным смехом. В четыре часа ночи тот звучал особенно тонко.

При этом Майя не любила общаться с другими – похожими. Они тоже. Как корабли, обросшие ракушками и водорослями, не могли соприкоснуться бортами. Собирались в незнакомых школах на пару часов. Закидывали сети в новое море, ловили клешнями розовых окуней, белесых кальмаров, желтых резиновых уточек. Набрасывались на свежее – и расходились. Кого волновала чужая оценка? Ха. Кому был нужен незрелый ум при наличии гениальных? Ха. Одиночество в человеческом смысле – и наслаждение в гареме бесчисленных загадок, танцующих строго математические, но никем не просчитанные танцы.

Таэквондо – иное, как кетамин, введенный внутримышечно. Васил Араратович, тридцатилетний смуглый азербайджанец, изысканно вежливый, сдержанный и механически сильный, захватил на три года занятий фантазии подростка в затемненной ванной комнате. Смуглая, опаленная нерусским солнцем кожа, эффектно оттененная хлопковым белым и шелковым черным. Мощь прокачанных мускулов, боевая машина окраинных улиц. Отжался демонстративно семьдесят раз, подпрыгивая на кулаках и хлопая в промежутках в ладони, потом вскочил и на высокой настенной лестнице под давлением сорока пар завидующих глаз (давление выше атмосферного) сто раз качал пресс, поднимая четко сжатые ноги до спокойного сухого лба. Он казался искушенным, он блокировал сознание ударом в солнечное сплетение, отключал нейронные связи разрядом электричества из черных зрачков. А Майя исстрадалась в одиночестве интеллектуального бешенства по четким инструкциям альфа-самца, по армейскому наслаждению болью, по пацанской крови на кулаках и прямому взгляду мужчины, который дирижировал представлением.

Мартовским вечером, когда дымное солнце спускалось над спаржевыми колосками в тающем снегу, они шли с запланированной тренировки – Васил провожал Майю домой. Шутили (а как же). Закутанная в тонкое черное пальто, в длинных гольфах и развязанных кедах, она останавливалась и бросала на него восхищенно-просящие взгляды, иногда внезапно ударяя учителя по корпусу – тот немедленно замечал и отводил легким движением смуглой кисти, покрытой черной шерстью до кромки белоснежной отглаженной рубашки. Майя настырно расспрашивала про жену и детей, оскорблявших его образ кинозвезды. Уточняла информацию про спортивные клубы и комбинации шагов для защиты зеленого пояса. В руках болтались сменная обувь и форма. Так она шла спиной, закрывая собой обзор, раскидывая тонкие руки в стороны, открывая грудь под удары и взгляды, и вдруг врезалась спиной в прохожего мимо мужчину. Тот вспыхнул и бросил на разгоряченную Майю неоднозначный взгляд – Васил заметил и понимающе усмехнулся. Разошлись неловко-привычно у железной калитки. До новой тренировки.

Змеи с латунными глазами смотрели из шкатулки, разрушаясь под нажимом пальцев, поддаваясь их теплу, принимая новую форму. Сонная, в тумане эротических видений, Майя перебирала маленькие сокровища, которые прячут под розовое стеклышко и зарывают в землю – залитый потом и кровью секрет. Стоит проснуться по-настоящему – взорвешь аналитикой тайное счастье быть влюбленной в четырнадцать лет, целовать оконное стекло, говоря ему «спокойной ночи!» и видеть, как звезды и фонари скрываются за пеленой горячего дыхания. Запиши его и свои ходы в маленький блокнот с принцессами на обложке, Майя, и сочини нелепые стихи. Под холодным светом волчьей луны мерцают пустынные прямоугольники, лишенные жизни, чужие совести. Просидишь несколько часов, уставясь наружу с ухватками киллера, и ловишь руками рассвет с быстрыми розовыми облаками. Представь, что раскинулось на месте восемнадцатиэтажной блочной высотки, школы, асфальтовой стрелы дорожки и мокрых ржавых гаражей тысячу лет назад – в ускоренной съемке, отматывая назад. Мелькали российские, советские, русские фигуры, а потом – степи-степи-степи. Как мало меняется на земле, и как стремительно исчезают люди.

Взгляд тренера, триггер возбуждения, вытащил крючок из кошачьей лапы и вырвал Майю из невнятных мыслей. Что сделать с Василом? Что сделать с жизнью, если жизнь – боль, если люди – уроды, и она сама – урод? Растекшийся макияж на заплаканном лице Москвы – вот что такое Майя Вожделеющая. Но как же прекрасен единый момент больной, искаженной красоты!