Текст книги "Воскресни за 40 дней"

Медина Мирай
Воскресни за 40 дней

Когда летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной. Ты уже летишь с моста.

Выживший самоубийца

© Медина Мирай, текст, 2017

© Медина Мирай, иллюстрации, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

1

– Ты думал удивить меня этим? – презрительно спрашивал он, сжимая в руках мою открытку.

Я делал ее со всей любовью, вложил в нее частичку себя, а теперь эту частичку растоптали, просто уничтожили. Вместе со мной.

Парни вокруг злорадно захохотали. Они показывали на меня пальцами, словно я был с ног до головы облит грязью.

Мне было больно смотреть на него. На его светлом лице растянулась ухмылка, от которой в горле встал ком, а его ни с чем не сравнимые голубые глаза были полны презрения.

И на что я надеялся? Будь на моем месте милая симпатичная девушка, на его лице была бы благодарная улыбка, а не злобная усмешка. Но перед ним сидел на земле низкорослый парень с растрепанными каштановыми волосами. Этот неудачник был больше похож на дошкольника. Он уродлив для себя, одноклассников и всех окружающих. Несмотря на все старания, он всегда выделялся на фоне других туповатостью, непониманием школьных предметов и неуклюжестью. Сверстников раздражало в нем все, начиная от школьной формы, которую в классе больше никто не носил, и заканчивая поступками.

И этим неудачником был именно я, четырнадцатилетний паренек по имени Даан.

– А давайте выльем на него голубую краску? – предложил один из недалеких громил. Один его неряшливый вид вызывал тошноту. У него были ужасная внешность и скверный характер. Казалось, запах перегара и чипсов достался ему с рождения – это зловоние следовало за ним повсюду.

– Нет, для него это будет слишком просто, – отозвался пацан в зеленой кепке, известный в школе как «красавчик». Он действительно был привлекательным. Мне нравились его волосы, зачесанные назад, одежда от известных нидерландских модельеров. Но характером он напоминал типичного бабника из дешевого сериала. Его звали Джесси.

– Предлагаю рассказать об этом всему классу… Да что уж там – школе.

Я стоял, не поднимая глаз. Лишь изредка посматривал на выпирающие костяшки кулаков.

Я не смел взглянуть на него, не смел больше думать о любви к нему, пусть и чувствовал, что она все еще жива во мне. Будучи униженным другими, я унижал себя еще сильнее.

Как же глупо было решиться на этот поступок! На что я надеялся, если даже ни разу не говорил с ним? Как вообще мог подумать, что люблю его?

Каждый раз, когда я видел его в окружении кокетливых девушек, меня сжирала ревность. В моменты, когда очередная подружка протягивала ему новую сигарету, мне хотелось вырвать ее из рук и растоптать.

Я осознавал, что болен им. Болен настолько, что даже имя старался не произносить, потому что в такие моменты все мое тело деревенело. Алексис…

В груди защемило от обиды. Стыд, казалось, материализовался, придавил к земле, повис грузом на шее. Я не мог поднять полные слез глаза. Хотелось зарыдать, но каждый раз приходилось останавливать себя огромным усилием воли. Несколько слезинок дали себе волю и разбились о сжатые кулаки. Я захныкал. Прикрыл лицо руками, скрывая свое и без того уродливое лицо, которое теперь казалось в разы уродливее из-за прилившей к мокрым щекам крови.

– Смотрите, он плачет! – закричал кто-то, и вслед за ним все начали громко смеяться.

Это добило меня окончательно. В оглушительном хохоте я не различил лишь его голоса. Меня распирало желание взглянуть на него, но страх увидеть исказившиеся в смехе лица кучки балбесов не давал этого сделать.

Что-то упало прямо передо мной. Я разжал пальцы. Возле меня лежал смятый комок из плотной бумаги цвета хаки.

– Мне это не нужно, – холодно произнес Алексис.

Слова подействовали как электрошок. Я позабыл о том, как уродливо выгляжу, и убрал руки от лица.

В его глазах невозможно было что-то прочесть. Они были безжизненно пустыми, ничего не выражающими, будто перед ним не человек, а какой-то бесполезный предмет. Или вещь. Никогда не замечал, чтобы он проявлял ко мне хоть какие-то человеческие чувства.

Я убежал. Бегство казалось единственным решением всех проблем, но осознание того, что от такой грязи мне никогда не отмыться, не проходило.

2

С тех пор прошло ровно четыре года. Я почти забыл о жизни в Амстердаме.

Моя депрессия после того позора стала плодородной почвой для новых родительских ссор. Они и без этого кричали друг на друга почти каждый вечер. Порой у меня складывалось впечатление, что мама с папой делают это специально, пытаясь найти какой-нибудь предлог для развода.

И этим живым предлогом стал именно я: мое поведение, мужское воспитание, которое в меня не заложил постоянно работающий отец Джимбо, отсутствие характера и прочие минусы.

Папа приходил после работы уставшим, а на кухне, помимо холодного ужина, ждала раздраженная мама, готовая обложить его матом с ног до головы из-за того, что тот заявился слишком поздно. Я видел в его потухших глазах проблески сожаления о том, что он позволил надеть на себя это ярмо. Он был заложником семейных уз, и однажды я дал себе обещание, что никогда не подпишусь на такие страдания.

Инициатором большинства склок становилась моя мама, Христа. «Женщина на иголках». Порой она и на мне срывалась. Раздувала из мелочи проблему галактического масштаба. Должен признаться, иногда я специально не поднимал трубку, когда она звонила. Делал все, лишь бы не слышать ее истеричный голос.

Родители все же добились развода. Счастливый отец остался в Амстердаме в просторном доме. Без хлопот, каких-то сосунков вроде меня и истеричек типа мамы. Мы же с ней переехали в Фризенвейн – маленький уютный городок в Нидерландах.

Люди тут, стоит отметить, очень приветливые и добрые. Атмосфера в городке помогла мне раскрыться: я взялся за учебу, читал книги запоем, засыпал с ними, подолгу не ел, в очередной раз выучивая формулы. Делал все, лишь бы оправдать надежды мамы. Но она не обращала внимания. В старой школе меня считали умственно отсталым, но за четыре года усердных занятий я вышел на уровень, превосходивший все ожидания моих нынешних учителей. Они пророчили мне большое будущее, а я все не видел маминой улыбки. Она была единственным человеком, в чьей поддержке я нуждался.

В новой школе я впервые заметил обращенные ко мне лица сверстников, полные дружелюбия. Общение с одноклассниками не пробуждало во мне букета комплексов. Впервые внимание на меня обратили девушки. Особо востребованным я стал ближе к семнадцати годам. Бывшие одноклассники уже никогда не смогли бы узнать во мне того забитого трусливого простачка. Перед ними возник бы образ по-прежнему стеснительного, высокого стройного парня с густыми взъерошенными каштановыми волосами и все теми же синими глазами.

Все чаще и чаще я слышал, как девушки шепотом обсуждали меня за спиной. Такое внимание с их стороны вводило в ступор.

Безусловно, очень приятно нравиться кому-то, чувствовать, что ты нужен, знать, что кто-то думает о тебе днями и ночами, но… я гей. И об этом не знал никто. Тяжело видеть расстроенные взгляды девчонок, которым ты только что беспричинно отказал. Они уходили, оставляя меня гадать: о чем они думают, сильно ли страдают и что будут делать теперь.

Однажды я увидел записку у себя на парте.

«Жду тебя сегодня на крыше после занятий».

Мне впервые приходилось получать подобное послание, но горький привкус предстоящего разговора был хорошо знаком. Складывая записку пополам и быстро пряча ее в карман джинсов подальше от любопытных одноклассников, я уже знал, что меня ждет.

Возле перил, ограждающих крышу, стояла невысокая стройная девушка. На ветру развевались ее каштановые волосы, трепетала юбка до колен, а черные колготки обтягивали тонкие ноги. Пусть я и не разглядел черт ее лица из-за плохого зрения, но откуда-то точно знал – она улыбается.

– Ты догадываешься, зачем я позвала тебя сюда? – спросила она нежным голосом.

– Да.

– Я красивая?

В ее вопросе явно слышалось желание услышать «да».

И оно исполнилось.

– Да.

Она подбежала к перилам и повернулась к ним спиной.

– Скажи, Даан, что ты обо мне думаешь? Ты ведь наверняка никогда не видел меня в школе, поэтому я хочу услышать твое первое впечатление.

– Ты кажешься очень милой… – И это было правдой, пусть я и не мог рассмотреть ее в лучах закатного солнца. – Скромной, воспитанной…

– Тебе нравятся такие, как я?

Повисла пауза ровно в три секунды, за которые родилась короткая ложь:

– Да.

Она впилась в перила пальцами. Мною завладело острое желание развернуться и уйти, лишь бы не чувствовать на себе ее пристальный взгляд. Девушка будто сканировала меня глазами с ног до головы. Они все так делали. Как же я ненавидел такие моменты! Складывалось впечатление, что сам себе не принадлежишь и все твои мысли, сущность и желания выставляются напоказ.

– А ты бы стал встречаться с такой, как я?

Мне стоило усилий сохранить выражение приветливости на лице. Но это было ошибкой. Я привык к тому, что хотя бы четко вижу тех, кто мне признается и выражает желание встречаться. Отказывать им было куда легче. Нужно просто показать свою задумчивость, опустить печальный взгляд и помолчать секунд десять, а потом ответить отрицательно. Но в этот раз все было не как обычно. Все же я смог разомкнуть губы и ответить.

– Нет, – слетело с моих уст.

Она повернулась лицом к перилам и, как умелая воровка, пролезла между прутьями.

– Стой! – Слова летели впустую.

Я никогда не мог точно передать голосом эмоции. В сердце втыкались иглы, а слова звучали равнодушно.

Девушка запустила руку в карман. Вытащила оттуда, кажется, телефон. Несколько секунд он был в ее руках, а потом она медленно вернула его обратно.

Ее руки обхватили перила. Пятками она уперлась в край крыши и запрокинула голову назад.

Она молчала. Глотала воздух, а я стоял, не смея шевельнуться, боясь даже лишний раз громко вздохнуть.

Она резко наклонила голову вперед. Волосы упали на лицо, ломая образ прилежной ученицы.

– Ты был моей последней надеждой…

И скрылась за перилами. Слова растворились в шуме листьев.

Я бросился вперед.

Она выглядела как сломанная кукла. У нее были прикрыты глаза, точно у спящей; вокруг головы растекалась лужа крови, а на лице виднелась едва заметная улыбка.

Меня душили слезы. Я хотел прыгнуть вслед за ней, лишь бы избавиться от чувства вины.

Еще никогда за восемнадцать лет я не думал, что могу поломать чью-то жизнь. Вот так легко, просто сказав слово «нет».

Казалось, что вся эта история с крышей, запиской и разговором на расстоянии – ее план по завладению моим сердцем, ведь еще никто до нее не делал мне таких признаний. А люди обычно запоминают тех, кто сделал что-то не как все.

Быть может, даже ее смерть в случае отказа была частью плана, и прямо тогда, когда я смотрел на ее сломанное тело, она все еще ждала, что я отвечу ей «да».

«Если я скажу тебе эту ложь, вернешься ли ты назад?»

Элана. Элана. Элана. Имя несчастной доносилось из-за каждого угла школьного коридора.

С тех пор я просыпался и засыпал с мыслью, что погубил человека. Ее последние слова эхом проносились в ушах. Она являлась мне в кошмарах в крови и пыталась сбросить меня с крыши. Однажды, увидев подобный сон, я не мог заснуть до самого утра.

Ближе к пяти, когда солнце начало осыпать город розовыми лучами, мне захотелось выйти на улицу. Округа спала. Лишь изредка можно было услышать вдалеке шорох автомобильных шин.

Ноги сами привели меня на невысокий пригорок за городом, откуда я мог наблюдать за рассветом. Здесь царила тишина.

Я лег на холодную землю. Тело расслабилось, глаза закрывались сами собой. Где-то неподалеку пели птицы, встречая прохладное утро. Шелестела трава, щекотавшая мне уши и лицо. Все это постепенно заставило позабыть о проблемах и подумать о жизни. Я оглянулся вокруг. Заметил, насколько необъятен мир вокруг. Насколько прекрасен пейзаж, который в это утро видел лишь я. Мой восхищенный взгляд упал на ветхий домик у подножья пригорка. Любопытство взяло верх. Я направился туда.

Внутри меня ждал уют в стиле прошлого века. Но место было явно заброшено. Доски пронзительно скрипели, навевая страх. Ветхие двери могли слететь с петель от каждого движения. Света не было. На столе в коридорчике стояла ржавая лампа. Окна, прикрытые дырявыми занавесками, были в желтых пятнах. Но я нигде не заметил пыли.

Узкий проход привел меня в небольшую спальню. Кровать стояла напротив окна, и лучи пробудившегося солнца не смогли бы потревожить меня. Я улегся в прохладную постель и, не успев натянуть на себя одеяло, провалился в сон. Его сюжет стерся из памяти, но впервые за долгое время сон оставил в душе приятный осадок.

Но не это удивило меня, когда я проснулся, а то, что кто-то укрыл меня теплым одеялом.

3

– Ну и где ты был?! – именно этой фразой встретила меня раздраженная мама.

Ее волосы еще не успели высохнуть, и плечи салатового халата пропитывались влагой. Она уперла руки в бока и слегка сгорбилась, как важная старушенция. Мама преследовала меня до самой комнаты, одновременно ругая за все существующие на свете грехи, вспоминая мои давние промахи и не забывая изрядно их преувеличивать.

– Я был на пригорке и уснул там…

– Что за бред ты несешь?

Конечно, можно было рассказать ей правду, но разве могут еще современные взрослые, потерявшие всякую человечность из-за кучи проблем и вечной нехватки времени, понять то, что испытывал я в тот момент на природе?

Порой мне кажется, что взрослые – бесчувственные существа. Они не живут, а просто существуют. Я презираю их. Жизнь этих людей такая однообразная и скучная. Меня тянет расплакаться и пожалеть их, как бездомных котят. Маленьких, грязных, жестоких зверьков, которые потеряли радость жизни и думают только о том, как выжить. Они – рабы системы. Я рад, что, кроме них, есть еще те, кто действительно живет. Для кого каждый день – это новая жизнь.

Где-то еще полчаса мама читала лекцию о том, что я ее сын и она обязана знать чуть ли не о каждом моем вздохе. Как же это эгоистично и цинично!

– Нужно говорить, когда ты уходишь из дома.

Да-да, причитает так, будто она пустила бы меня куда-нибудь в пять утра. Взрослые часто говорят нам не делать то, чем сами тайно промышляют. Несправедливо, не правда ли?

– Вчера нам поступил заказ: нужно отнести большую корзину цветов по этому адресу. – Она протянула мне мятый листочек.

Я едва смог разобрать написанное. Почерк как у пьяного врача. Хотя доктора и без спиртного пишут как алкоголики. Пора им уже придумать азбуку или ввести их язык в гугл-переводчик, чтобы можно было сфотографировать через программу и рядом увидеть расшифровку.

– Я немного знаю этих людей. Очень хорошие и вежливые. Недавно у них произошло несчастье, и они заказали цветы.

Мама работала флористом. Очень приятная профессия. В доме всегда пахло свежестью, но порой смесь цветочных запахов доводила до тошноты. Магазинчик находился здесь же.

Плотно позавтракав бутербродами со стаканом молока, я начал одеваться. Погода могла поменяться за считаные секунды, что типично для Нидерландов. Я выбрал не слишком теплую толстовку, джинсы и кеды.

– Только не потрать полученные деньги! – крикнула мне вслед мама.

Она говорила это каждый раз, когда я доставлял заказ. Для меня это было оскорбительно. Неужели она считала, что ее восемнадцатилетний сын способен растратить деньги, которых в семье и так немного, на какую-нибудь ерунду? Тем более я не пил и не курил. Скверно, если так.

Корзина была завернута в несколько слоев целлофановой пленки. Под ней я едва мог разглядеть детали букета.

Дом заказчика находился в четырех кварталах от моего. За то время, пока я проходил это небольшое расстояние, погода успела поменяться раз пять. Сначала полил грибной дождик, на смену пришел ветер, потом солнце выглянуло из-за облаков, вновь немного поморосило, и опять подуло.

Я добрался до места назначения. Через большие окна были видно, что дом полон людей.

Постучал. Услышал за дверями несколько не самых приятных выражений в адрес «незваного гостя». Вслед за этим послышался топот ног. Я сделал шаг назад – вдруг мне врежут по носу. В дверной проем протиснулась красная мужская рожа.

– Что надо? – глухо спросил хозяин, распространяя вокруг вонь спиртного.

Похоже, у бедолаги в доме шумно похмеляются после ночной вечеринки. Не сказать, что у него панихида.

Мужчина вызывал неприязнь: на этой розовой, как у свиньи, морде росла жесткая щетина, кожа поблескивала от пота, губы в жире, узкий лоб зарос волосами, густые брови и волосы на голове сально блестели.

Господи, это ужасно.

– В-вы Дональд Грех? – Уверенность в моем голосе всегда угасала при виде незнакомых неопрятных людей.

– Я, а че надо-то?

– Вы заказывали корзину цветов…

– Точно! – вдруг вскрикнул мужчина и отклонил голову в сторону. – Эй, Лина! Я же говорил, мне должны принести цветы памяти Абигейл! А я все думал, о чем забыл! А ты мне… Лина, блин, для кого я горло деру?!

– Она в туалете, – послышался чей-то ленивый женский голос.

– Вот сука, – улыбнулся мужчина и обратил на меня грозный взор: – Заходи, пацан.

Приглашение вызвало рвотный позыв. Мне хотелось поскорее получить деньги и уйти подальше от этого дома, и это желание возросло в разы, когда я очутился внутри. Дом насквозь пропитался зловонием алкоголя, сигарет и пота. Стоило сделать даже маленький вдох, как сразу же накатывала тошнота.

Я боялся испачкаться воздухом. Едва-едва дышал ртом, наблюдая за тем, как мужчина не в лучшей физической форме и в одних поношенных трусах копошился в карманах потрепанных джинсов, что висели на стуле. За его спиной на стене расплывалось что-то зеленое и блестящее, больше похожее на… От этой мысли я сглотнул, подавляя желание блевануть.

Для меня вид подобной жизни в Фризенвейне стал настоящим шоком. Мне казалось, люди в этом городке, все до единого, опрятны и плохо относятся к вредным привычкам. Интересно, какие еще темные уголки здесь таятся?

– Держи. – Мужчина сжал мою руку.

Он явно не хотел расставаться с деньгами. Скомканная купюра лежала на моей ладони. Даже в полутемной комнате я разглядел что-то мокрое, что после себя оставила рука заказчика. Без капельки стеснения я вытер ладонь о штанину, уже планируя дома закинуть джинсы в стиральную машину.

Я вышел на улицу и будто очутился в другой реальности после ужасного жилища мистера Греха. С чувством выполненного долга аккуратно положил деньги в карман толстовки и направился в сторону дома.

Пройдя квартал, я приблизился к темному переулку, как вдруг сзади послышались шаги. Сначала я не обращал на них внимания, но с каждой секундой они становились все громче и громче. Так продолжалось до тех пор, пока некто в капюшоне не прошел мимо меня. Я случайно заметил его лицо. Вернее, часть черной маски.

Он ускорил шаг. Завернул за угол и спустя пару секунд бесследно исчез.

На душе у меня стало тревожно. В поисках успокоения я засунул руку в карман, где лежали деньги. Сердце мое пропустило удар от страха – деньги пропали.

4

Я медленно вошел в дом. Темно. Все лампы выключены. Не работал даже телевизор. Сгущающиеся тучи заволокли небо, и от этого внутри было сумрачно.

– Даан, это ты? – донесся голос мамы из гостиной.

Я не мог выдавить из себя ответ. Руки дрожали от страха и ожидания предстоящего разговора.

Радостная мама выбежала из гостиной и включила свет в коридоре. При виде моего подавленного состояния с ее лица исчезла улыбка.

– Ну что? – сказала она. – Давай.

И протянула руку.

Я отвел взгляд в сторону. Она скрестила руки на груди и оперлась о косяк двери головой. Пронизывающий взгляд серых глаз испепелил меня прежде, чем в ход вступили резкие слова:

– Где деньги?

– Мама, клянусь, я правда отнес цветы, получил деньги, но по дороге домой у меня их украли! Какой-то парень прошел мимо и…

– Что? – загробным голосом спросила она. Казалось, ее глаза вот-вот выскочат из орбит. Тонкие губы сложились в бледный бантик. – Что ты сейчас сказал? – Вопрос прозвучал очень грозно. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладонь.

– У меня украли деньги.

Я сделал шаг назад. Все тело окоченело от шока и пылало огнем одновременно. От волнения закружилась голова, я оперся о стену.

– Даан, да ты врунишка!

Мама разжала руки, резкими шагами подошла ко мне и застыла, принюхиваясь, как собака-ищейка. Глаза ее загорелись безумным пламенем.

– От тебя несет…

– В доме у заказчика пахло сигаретным дымом, и, пока я стоял там, одежда пропиталась им!

– Что ты врешь?! Просто скажи, что потратил деньги! Наверняка ошивался в какой-то компашке!

– Но это неправда! Ты ведь знаешь. Это все…

– Да ни за что в жизни не поверю, что семья Грехов устроила такое!

– Но это именно так.

– Не ври мне!

Я зажмурился от крика.

Вены на шее мамы вздулись до предела. Руки дрожали, готовые влепить мне пощечину. И готов поклясться, что я хотел получить ее в тот момент.

– Боже, ну что за наказание, – провыла мама, – что за урода себе на беду я родила?

Эти слова резали как острый нож. Я почувствовал, как сердце обливается кровью от горя, а в душе образуется пустота. Она продолжала разливаться внутри, когда в голове всплывали все наши ссоры и скандалы по пустякам. И в гуще этих событий я не мог найти ни одного момента, когда мама искренне мне улыбалась и говорила добрые слова.

Сейчас она ходила из стороны в сторону, прикрыв глаза. Дрожащей рукой обхватила лоб и направилась в гостиную. По дороге она случайно зацепила салфетку на тумбе, и стеклянная статуэтка ангела разбилась вдребезги. От испуга мы оба подпрыгнули. Эту фигурку подарила покойная бабушка в день моего рождения. Это была последняя сохранившаяся память о ней.

– Это все ты виноват! – закричала она.

Мама опустилась на колени и начала нервно собирать осколки. Один из них ранил ее ладонь. Стекло окрасилось кровью. Она тихо заплакала, нагнувшись над разбитым ангелом.

– Ненавижу тебя… – прошептала мама. – Это из-за тебя моя жизнь пошла наперекосяк.

Она забивала в меня эти обидные слова, как гвозди. В груди защемило, глаза застила пелена слез.

«Почему мама меня ненавидит? Что я сделал? Почему слышу подобное от самого близкого человека?»

– Ты как камень на пути, который мешает проехать! Зачем мне такой сын?! Из-за тебя я тут! Из-за тебя я потеряла любимую работу! Из-за тебя выгляжу старше своих лет. Мною не интересуются мужчины! У меня нет подруг! Взгляни, как я себя извела из-за тебя! Ты не должен был рождаться! Твое появление на свет – ошибка. Ошибка, которую легко можно исправить, и мне уже все равно, каким образом. Если ты не исчезнешь из моей жизни, я убью тебя!

После каждой выкрикнутой фразы она всхлипывала. Глотала слезы и продолжала собирать острые осколки. Потом закрыла лицо окровавленными руками.

Я хотел умереть. Еще ни разу в жизни это желание не было настолько сильным. Нет, это даже не желание. Это необходимость.

Не было другого выхода. Лишь сейчас до меня дошло: с самого рождения я был одинок. Меня воспитывали только по необходимости, меня не окружала настоящая родительская ласка, в моей жизни не было ни дня без семейных сор. У сверстников была совсем другая, нормальная жизнь, и это единственное, в чем я им завидовал.

Я всего лишь обуза.

Все улыбки фальшивы, слова – обман, поступки наиграны, существование после осознания этого… бессмысленно.

Я выбежал из дома. Не оглядываясь назад. Думая только о смерти. Лишь она могла заглушить горечь от утраты веры в жизнь.

Я не чувствовал ног. Бежал так, как никогда в жизни. Меня едва не сбила машина – ну и пусть! Все равно не успел бы пожалеть о содеянном. Мне было все равно, что меня ждет там, откуда никто никогда не возвращался. Точно одно – там не будет лжи.

Я добежал до кладбища на обрыве. Дождь омывал надгробия, поил траву и усугублял чувство одиночества. Одежда пропиталась холодной водой, ледяной ветер бил прямо в лицо. Покалывало в спине, жжение в мышцах ног от бега дало о себе знать лишь сейчас. Острые камни внизу будто целились в меня своими колючими вершинами. Капли дождя, казалось, точили их, делая еще более смертоносными. Перед глазами пролетала жизнь, и не было момента, ради которого можно было бы остановиться и сказать: «Хочу жить дальше».

Я не был любим, но любил сам. Любил того, кто отверг меня. Он никогда не узнает о моей смерти, никогда не задумается, почему я так поступил. Он уже давно забыл обо мне. Все обо мне забыли.

Я сделал шаг вперед. Темно-серые краски сменялись густо-синими. Поток ветра дарил мне последнюю ласку, будто провожая в неизведанную реальность: лишь он был нежен со мной в тот момент.

Самоубийцы считают жизнь бесполезной вещью лишь тогда, когда контроль над ней теряется. И выбрасывают. Гораздо легче выбросить ненужное. Но потом, когда оно понадобится, ты его уже не вернешь. Никогда.