Текст книги "Капитан Френч, или Поиски рая"

С постелью тоже намечались проблемы. Если не считать моего первого брака (минувшего так давно!), мне не доводилось встречаться с невинными девушками. Сами понимаете, какой это редкий товар во Вселенной, когда рождаемость низка, а женщины столетиями сохраняют красоту и юность (но отнюдь не девственность!). Так что мой опыт по этой части был ограничен, и, напрягая память, я смог извлечь из ее кладовых лишь три практических момента:

Первое: дефлорацию сопровождает легкое кровопускание.

Второе: этот акт не приносит счастья невинной жертве, так что его исполнителям стоит ждать скорее духовных радостей, чем физических.

Третий: дар девственности, отданный мужчине – величайшая честь для него.

К этому перечню из трех пунктов я мог бы еще добавить, что Шандра взирала на меня с надеждой и нетерпением. Кажется, ей было уже ясно, что я не киборг, не Сатана и не проклятый работорговец; кем же в таком случае я был?.. Ее наградой, ее долгожданным супругом, мужчиной из плоти и крови, который обучит ее великому множеству чудных вещей… Она ждала его сорок лет, она надеялась и мечтала, она стремилась принести ему драгоценный дар любви…

Я в полной мере ощущал свою ответственность.

Это могло бы плохо кончиться, но, когда мы очутились в спальне, инстинкты возобладали.

Должен отметить, что наш совместный опыт подтвердил первое и третье правила и опроверг второе. Вероятно, разгадка заключалась в том, что женское начало Шандры попирали, унижали и игнорировали столько лет, что теперь она получала наслаждение не от самих моих действий, а просто от моей близости. Поцелуи и объятия, ласки и нежные слова, не говоря уж об апофеозе страсти – все это явилось таким новым, таким волнующим для нее… И таким чудесным!

А для меня? Надо ли спрашивать… Она была щедра, она верила мне, и она стала моей женой… Мог ли я не полюбить ее, зная, какой терпеливый и отважный дух таится в этом прекрасном теле?..

Прошло полчаса, и мы поднялись, чтобы отправиться в душ. Тем временем спальня все привела в порядок: простыни были сменены, подушки взбиты, а на тумбочке у кровати появились фужеры с розовым эскалибурским вином. Покосившись на них, я подумал, что Шандра, быть может, голодна, но ей не хотелось есть. Мы нырнули в постель и снова занялись любовью – уже с меньшей торопливостью, но с прежним энтузиазмом. «Цирцея», добрая душа, включила музыку – разумеется, не «Поражение ереси», а что-то плавное, нежное, убаюкивающее.

Затем мы уснули – под тихий посвист флейт и протяжную мелодию скрипки.

Часть II
Барсум

Глава 5

Позже я не раз вспоминал нашу первую ночь и удивлялся смелости, с какой Шандра пошла навстречу моим желаниям. На самом деле тут не было никаких загадок, никаких тайн. Все объяснялось двумя обстоятельствами: странным и, я бы сказал, нетипичным началом ее жизни, а также революцией, которую свершило в нашем обществе открытие КР. Несмотря на долгожительство, физиологически люди созревают по-прежнему в восемнадцать-двадцать лет, а сексуальные потребности начинают обуревать их еще раньше. Ergo,[2]2
  Ergo – следовательно (лат.).


[Закрыть] они стремятся к их удовлетворению, в чем обычно не встречают ни отказа, ни преград – даже в рабовладельческих мирах или в транайском раю гуманного коммунизма. Ситуация, когда подросток на пороге зрелости попадает в тиски целибата, исключительна – но именно это и прозошло с Шандрой.

Что же дальше? В древности потребность в сексе снижалась с возрастом, пока не наступала менопауза и желания такого рода окончательно не отмирали. Если бы Шандра жила в двадцатом веке, ей давно пришлось бы перейти в категорию «старых дев», как их тогда называли; гормональная перестройка организма началась бы у нее раньше, чем у замужних сверстниц, и годам к пятидесяти пяти она сделалась бы идеальной Христовой невестой, без всяких грешных мыслей под седыми и поредевшими локонами. Но в современном мире женщины незнакомы ни с менструальным циклом, ни с климаксом; они вечно молоды – и, следовательно, вечно жаждут. Попробуйте выдержать сорок лет в безводной пустыне вроде обители непорочных сестер!

Но сейчас жажда была наконец утолена. Губы моей Шандры запеклись, но виной тому было не отсутствие живительной влаги, а поцелуи.

Проснувшись, я услышал рядом ее тихое дыхание. Это был волшебный момент: повернуться и увидеть ее лицо, немного утомленное, но такое прекрасное и юное!.. Было ли мне с ней лучше, чем с другими? Частый перестук сердца отбивал «да», но вторая моя половина, холодная и прагматическая, говорившая со мной мерным голосом «Цирцеи», напоминала, что я и раньше испытывал нежность, сострадание и любовь. С другими женщинами, не с Шандрой…

Но сейчас она была рядом, она улыбалась, и я потянулся к ней и прижался губами к розово-смуглой щеке.

Она проснулась мгновенно.

– Грэм! – Ее руки обвили мою шею. – Грэм, я видела тебя во сне!

И мы снова занялись друг другом. Отличный завтрак, клянусь Черной Дырой!

Потом я спросил, не хочет ли она чего-нибудь перекусить.

– Конечно! – воскликнула Шандра с таким восхищением, будто я изрек самую гениальную мысль со времен Демокрита. – Конечно, милый! Мы пойдем в трапезную? И я могу надеть тот красивый розовый костюм, который ты мне вчера подарил?

Я призадумался, что она имеет в виду, но тут же сообразил, что речь идет о комбинезоне из кладовой моего челнока. В спальне его не замечалось – должно быть, его прибрали вместе с простынями. Но мы могли придумать что-нибудь получше для первой совместной трапезы.

– Сегодня, – сказал я Шандре, – мы будем завтракать в постели. Это еще одна земная традиция, такая же приятная, как все остальные. – Тут я поцеловал ей руку и бросил взгляд на потолочный экран. Он был голубым, как небеса над штатом Огайо, моей полузабытой родиной, и в самой его середине медленно плыла тучка, похожая на древний испанский галеон. Окликнув «Цирцею», я распорядился насчет завтрака и велел приготовить одежду для моей прекрасной леди – какой-нибудь легкомысленный и экзотический секундианский наряд.

Через несколько минут прибыли роботы с завтраком – точно таким, к какому я привык со времен детства. Яичница с ветчиной, оладьи с кленовым сиропом, кофейник с ароматным кофе и капелькой бренди, сливки и охлажденный апельсиновый сок… Пока мы ели, я объяснял Шандре, откуда все это взялось. Ветчиной я запасся на Логресе, яйца были с Секунды, а кофе, бренди, сахар и апельсины – с Панджеба. Что касается сливок, то их приготовляли из молока моей корабельной коровы. Она была одной из тех удивительных тварей, подвергнутых генетической перестройке и процедуре КР, которых я приобрел во время второго визита на Землю. Выходит, лет ей насчитывалось немногим меньше, чем мне, и все эти тысячелетия она провела в огромном баке, поглощая питательный раствор и снабжая меня молоком и парной говядиной. Я обещал показать это чудо Шандре.

К тому времени, когда мы покончили с завтраком, появились белье и одежда – нечто воздушное, невесомое, оттенка свежих весенних трав, так подходившего к глазам Шандры.

– Такой туалет надевают дамы с Секунды, когда им хочется выпить чашечку кофе и посплетничать с подругами, – заметил я. – Весьма элегантно! Если не ошибаюсь, эта мода держится у них пять столетий, как и обычай перемывать косточки ближним.

Мне пришлось проконсультироваться у «Цирцеи», как положено надевать и носить утренние секундианские наряды – уверяю вас, это не так-то просто! С нижним бельем было меньше хлопот – Шандра знала о назначении трусиков, но вот бюстгальтер оказался для нее новостью. Я объяснил ей, что этот предмет туалета защищает грудь от ударов и столкновений, почти неизбежных для новичка в условиях низкой гравитации. Затем я помог ей облачиться – приятнейшее из занятий, которое я не собирался доверять роботам-камердинерам.

На какой-то миг у меня промелькнула мысль, что все это похоже на детские игры с куклами. Не знаю, не знаю… Шандра была наивна, неопытна, покорна, но даже ее покорность не походила на безжизненное безразличие манекена. Ей хотелось обучиться всему, выслушать и запомнить все, о чем я мог ей рассказать, – о «Цирцее» и роботах, исполняющих каждое мое желание, о чудесном экране на потолке, об удивительной корове из гидропонных отсеков и об этом воздушном платье, в котором положено сплетничать с подружками… Она была чудесной, восхитительной, неповторимой!

Разумеется, я необъективен – ведь я люблю ее и, вероятно, полюбил раньше, чем встретил воочию. Не праведный ли гнев аркона Жоффрея явился тому причиной?.. Не его ли негодование, когда он перечислял весь список грехов и богохульств моей Шандры?.. Сейчас она стояла передо мной, и по ее щекам текли слезы – не горя, а благодарности. Благодарности, подумать только! Я дал ей всего лишь одежду, в какой нуждается всякая женщина, красивая или не очень, а она даровала мне честь – величайшую честь, которой может гордиться мужчина! Возможно, наша первая ночь не была моим неведомым Раем, но уж наверняка преддверием к нему…

Итак, Шандра плакала, да и я с трудом сдерживал слезы. Полагаю, они не к лицу мужчине такого солидного возраста, даже перед собственным обручением; как ни крути, а этот земной предрассудок сидел во мне столь же крепко, как вбитый в стену гвоздь. Я постарался справиться с чувствами и надел Шандре на шею платиновую цепочку, а потом, для завершения картины, браслет на левое запястье и диадему, пристроив ее среди золотистых кудрей. Ее изготовили из мерфийских изумрудов еще вчера, и она в точности копировала свадебное украшение одной из британских принцесс – то ли в двадцатом, то ли в двадцать первом веке.

– Теперь, моя дорогая, – сказал я Шандре, – мы должны вступить в брак.

Она шмыгнула носом, вытерла мокрые щеки и с изумлением уставилась на меня.

– Грэм, а разве мы не?..

– Лишь частным порядком, милая, однако не с точки зрения закона.

– Но ведь тут, на корабле, ты и есть закон?

Отметив про себя, что Шандра обладает не только красотой, но и здравомыслием, я улыбнулся.

– Это верно. Но закон – дитя власти, а власть разделяется на исполнительную и законодательную. Иными словами, я устанавливаю законы, а компьютер «Цирцеи» следит за их выполнением.

Я обнял свою невесту, а затем мы вышли в кольцевой коридор. Он обегает весь жилой модуль; в нем, будто камень в оправе, находится рубка «Цирцеи» – или капитанский мостик, как я ее называю. Этот коридор делится массивными переборками на две секции, помеченные как запад и восток. На западе живет капитан Френч (теперь – с супругой); здесь расположены кают-компания, медицинский отсек, склады с предметами первой необходимости, кухня, столовая, карцер и, разумеется, спальня. Только отсюда можно проникнуть в рубку, а из нее – в гимнастический зал и большой салон, где я устраиваю презентации, и к шахте осевого лифта, которая пронизывает корабль от носа до кормы. На востоке находятся помещения для пассажиров, и сейчас эта секция была перекрыта – за временной ненадобностью.

Прежде жилая зона не делилась на две части, но горький опыт, лучший из наставников, подсказал мне такое решение. Случается, я перевожу колонистов, небольшие группы, которым не нужен огромный корабль, а среди этих людей попадаются всякие. Пару раз я обжегся, и потому в коридоре появились две переборки, а вместе с ними и правило: не разобравшись, кто есть кто, не допускай миграции с востока на запад. Разумеется, я всегда был готов сделать исключение для хорошеньких женщин.

Но это – прошлые грехи, а сейчас я привел Шандру на капитанский мостик и велел «Цирцее» отпечатать бланки брачного контракта. Принтер зашелестел и выплюнул несколько плотных листов бумаги; вручив их Шандре, я сказал, чтобы она внимательно прочитала документ. Моя невеста приступила к делу с самым серьезным видом.

С каким восторгом я смотрел на нее! В своем воздушном зеленоватом одеянии, с диадемой в рыжих кудрях, она была неотразима!

Губы Шандры дрогнули:

– Дорогой, тут гораздо больше обязательств для тебя, чем для меня.

Я улыбнулся:

– Так что же, малышка? Мы должны произнести эту клятву вслух, а я люблю послушать собственный голос.

Кажется, это ее не убедило, но она продолжала читать, едва заметно шевеля губами. Через минуту последовал новый вопрос:

– Что такое «законы космоса»? И еще вот здесь – «согласно традиции чести»?

Мне пришлось объяснять, что такова стандартная формулировка во всех клятвах и обязательствах спейстрейдеров. Законы космоса были приняты на заре времен, когда человечество начало осваивать Солнечную систему; основой для них послужил древний Морской Кодекс. Тогда считали, что по мере освоения галактических бездн между населенными мирами будет поддерживаться регулярная связь: лайнеры будут перевозить туристов, колонистов и деловых людей, торговые суда – всяческий груз, а боевые корабли станут болтаться в космосе, отлавливая мошенников и пиратов. Словом, этот закон был рассчитан на случай, когда множество звездных систем объединятся в некую федерацию или империю – само собой, под властью Земли. Нелепый проект, должен заметить! Полеты от звезды к звезде занимают пять, десять или двадцать лет стандартного времени, и хоть для астронавтов этот срок уменьшается раз в пятьдесят, о каком центральном правительстве и регулярном товарообмене можно тут говорить?

Предположим, любопытный турист отправится с Пенелопы на Малакандру; такой вояж потребует минимум полутора столетий, а за это время супруга может бросить нашего туриста, а поверенные разбазарить его имущество. Не слишком ли дорогая цена любопытства?.. Если же наш путешественник не имеет ни имущества, ни жены, то он наверняка не сможет оплатить проезд, ибо странствия в галактических просторах весьма недешевы… Вот почему Галактику бороздят лишь редкие корабли переселенцев и спейстрейдеров, а закон космоса стал всего лишь древним анахронизмом. Но я тоже анахронизм, и потому признаю его.

Я объяснил все это Шандре, и она повторила вопрос насчет традиции чести.

– Это означает, что мы не должны нарушать своих обетов, – сказал я. – А если уж придется их нарушить, то в самой безвыходной ситуации, с душевной болью и горьким сожалением.

Мой голос дрогнул, и Шандра внимательно посмотрела на меня:

– Грэм, ты… ты когда-нибудь это делал?

– Однажды, – признался я, – еще до всех моих звездных эскапад. Мы разошлись с женой – давно, на Старой Земле, но у нас была дочь, девятилетняя малышка Пенни… И я обещал, что никогда не брошу ее, что буду ей помогать и видеться с ней, а если случится беда, я приду и спасу ее… А потом я отправился в космос и не вспоминал о Пенни… Правда, первая планета, найденная мной, была названа ее именем, но это не искупает моей вины. Я вернулся на Землю через сто восемьдесят лет и не застал в живых даже внуков Пенни.

– О, Грэм!.. Прости! – Глаза Шандры вновь подозрительно заблестели. – Что же случилось? Ведь сто восемьдесят лет не такой уж большой срок…

– Видишь ли, милая, в ту эпоху люди в своем большинстве умирали, не дожив до восьмидесяти. Клеточная регенерация еще была неизвестна, клонирование органов стоило бешеных денег, и человек в твоем возрасте выглядел много хуже, чем я. Это называлось старостью… И вот ее первый признак. – Я коснулся своих волос и объяснил, что означает седина. – Разумеется, если бы я захотел, то опять сделался бы темноволосым или обзавелся зелеными кудрями… Но это означает клонирование и пересадку нового скальпа, а я слишком ленив и никогда не беспокоился из-за таких мелочей. Но если тебе неприятно…

Она обхватила меня за шею:

– Нет, Грэм, нет! Я хочу, чтоб ты был таким, каким я увидела тебя впервые… Всегда таким! Ты самый лучший мужчина на свете!

В благодарность я нежно поцеловал ее. Затем мы предстали перед компьютером «Цирцеи», и я приказал записать нашу клятву в защищенный от уничтожения сектор памяти. Должен заметить, что в кое-каких вопросах «Цирцея» сохраняет автономность: даже я не могу стереть вечные файлы, где хранятся мои обязательства, не могу подделать судовые документы или, скажем, взорвать корабль. Все остальное – пожалуйста! «Цирцея» готова кормить, поить, лечить и лелеять меня и отвезти хоть в Рай, хоть в ад. К сожалению, я знаю множество адресов преисподней и ни одного райского.

Но сейчас, произнося свою брачную клятву, я не думал об этом.

– Я, Грэм Френч, капитан и владелец космического корабля «Цирцея», спейстрейдер, беру тебя, Киллашандра Лонг, в супруги, и союз наш будет столь длительным, насколько захотим мы оба.

Я обещаю любить, почитать и защищать тебя – во все дни, пока действителен наш брак.

Я обещаю, что не стану искать объятий другой женщины и не приму их, какой бы ни представился случай; во все дни я буду верен лишь тебе одной.

Я обещаю, что ты никогда не покинешь борт нашего корабля против своей воли – до тех пор, пока я являюсь его капитаном и владельцем.

Я обещаю, что не оставлю тебя ни в одном из обитаемых миров и ни в одном из космических поселений, если на то не будет твоего ясного и недвусмысленного желания. Если ты выскажешь такое желание или же мы решим расторгнуть брак по обоюдному согласию, я обязуюсь обеспечить тебе достойную жизнь в том мире, который ты изберешь.

Я обещаю, что любые доходы от торговых сделок, которые я могу получить в период нашего брака, и любое приобретенное мной имущество будут считаться нашей совместной собственностью, и в том случае, если мы расстанемся, половина этих средств будет принадлежать тебе.

Я подтверждаю, что все эти обеты даны мной по доброй воле и собственному желанию, согласно традиции чести и законам космоса.

Теперь наступила очередь Шандры.

– Я, Киллашандра Лонг, рожденная на Мерфи, беру тебя, Грэма Френча, капитана и владельца космического корабля «Цирцея», в супруги, и союз наш будет столь длительным, насколько захотим мы оба.

Я обещаю любить и почитать тебя, носить твое имя и подчиняться тем приказам, которые ты, как капитан корабля, можешь отдать мне – во все дни, пока действителен наш брак.

Я обещаю, что не стану искать объятий другого мужчины и не приму их, какой бы ни представился случай; во все дни я буду верна лишь тебе одному.

Я обещаю не предпринимать никаких действий, которые могли бы нанести вред тебе лично или твоим делам – как в обитаемых мирах, так и в космическом пространстве.

Я подтверждаю, что все эти обеты даны мной по доброй воле и собственному желанию, согласно традиции чести и законам космоса.

Затем мы по очереди обратились к «Цирцее» с ритуальным приказом:

– Я, Грэм Френч, даю команду корабельному компьютеру, который является душой «Цирцеи», занести мой обет в неуничтожимую секцию памяти.

– Я, Киллашандра Френч, даю команду корабельному компьютеру, который является душой «Цирцеи», занести мой обет в неуничтожимую секцию памяти.

Мы поцеловались, и «Цирцея» сыграла нам свадебный марш.

Finis coronat opus![3]3
  Finis coronat opus – конец венчает дело (лат.).


[Закрыть]

* * *

После обеда она спросила:

– Почему ты иногда называешь меня Шандрой, а иногда – Киллашандрой?

Этот вопрос показался мне забавным; кажется, она не понимала, что человека могут звать по-разному – в разных ситуациях и в зависимости от чувств, которые испытывают к нему.

– Киллашандра – твое единственное и настоящее имя, – сказал я, – и его полагается использовать в официальных случаях – например, когда мы вступаем в брак. Но жизнь не состоит из одних официальных событий, и чаще я буду звать тебя Шандрой. Это имя является знаком моей любви к тебе, понимаешь?

Она кивнула и улыбнулась.

– Еще одна древняя земная традиция, да, Грэм?

– Не только земная. Во многих мирах любящие называют друг друга ласковыми уменьшительными именами, и так же родители зовут детей. Ты помнишь, милая, как звал тебя отец?

На ее лице отразилось такое страдание, что я едва не откусил свой грешный язык. Стоило ли напоминать ей об отце? Об ужасных годах разрухи и хаоса и о том, как самый близкий человек предал и бросил ее?

Но Шандра была крепким орешком; глаза ее сверкнули, подбородок выпятился вперед, и почти без паузы она ответила:

– Я не помню и не хочу вспоминать. Сорок четыре года среди непорочных сестер многое стерли в моей памяти.

– Ты бы хотела это восстановить? – спросил я. – Видишь ли, воспоминания детства очень устойчивы, их почти невозможно потерять безвозвратно. Я думаю, мы с «Цирцеей» могли бы тебе помочь… а если не выйдет у нас, то хороший психотерапевт на Барсуме…

Она покачала головой:

– Нет, Грэм, нет. Спасибо тебе, но я не хочу вспоминать о тех годах. Ты назвал меня Шандрой, и мне не нужно другого имени… И лишних воспоминаний тоже не нужно. Будем считать, что моя жизнь началась сначала.

Я не возражал, но тем не менее отправился с ней в медицинский отсек, чтобы сделать кое-какие анализы. Вряд ли аркон Жоффрей или непорочные сестрицы отравили ее каким-нибудь долгодействующим ядом, но, когда контактируешь с фанатиками и религиозными ортодоксами, предосторожность не помешает. Тут я вспомнил о Детях Света и их Пророке (как раз после истории с ним мне пришлось разгородить жилую зону), и моя решимость разобраться с этим делом окончательно окрепла.

Я объяснил Шандре, что медицинские процедуры – первый шаг в исполнении моих обетов любить и защищать ее, так что она стоически претерпела все, хотя и без особой радости. Ей пришлось раздеться; кажется, она рассматривала этот акт (если затем мы не отправлялись в спальню) как пустую трату времени. Пока она любовалась мерцанием лампочек автоматического диагноста, я велел роботам унести ее шикарный секундианский туалет и доставить что-нибудь попроще, подходящее для гимнастического зала.

Наконец аппарат звякнул и выдал медицинское заключение – всего пять-шесть строчек. Зубы у Шандры были отличные, хоть не менялись ни разу, и я решил, что с имплантацией новых торопиться не следует. Ссадины на ее руках начали подживать – регенерация кожных покровов, подстегнутая целительным излучением, шла нормально. Однако выяснилось, что у нее имеется аппендикс – вероятно, в результате слишком небрежной генетической коррекции, произведенной с кем-нибудь из ее предков. Я впервые столкнулся с подобной проблемой, но в полной мере сознавал ее опасность. В прошлом этот червеобразный отросток слепой кишки прикончил немало людей, не успевших получить медицинскую помощь. Обычно такое случалось в экспедициях и в местах, далеких от госпиталей и больниц. Мне самому вырезали аппендикс еще в те времена, когда я был внутрисистемным пилотом.

Я еще раз перечитал заключение. Кажется, Святой Арконат слишком увлекся совершенствованием духа Шандры и не уделил должного внимания ее телу… Ну, ничего, «Цирцея» могла справиться с этой проблемой! Но не сейчас; мне не хотелось оперировать Шандру во время нашего медового месяца.

Гимнастический зал и бассейн имели явное преимущество перед хирургическим столом, и, выйдя из медотсека, мы направились в это приятное место. По пути я объяснял Шандре, что зал и главный салон снабжены автономными двигателями, которые позволяют раскрутить их и создать полную иллюзию земного тяготения. На орбите и в свободном полете я поддерживаю гравитацию на уровне двух сотых «же» – это весьма удобно, но не дает нужной нагрузки мышцам. Поэтому каждый день я трачу два-три часа в гимнастическом зале и до сих пор похож на нормального человека, а не на сакабона. Хотя сакабон, если разобраться, весьма функционален, и при моем образе жизни такая метаморфоза могла оказаться нелишней.

Тут Шандра прервала мои рассуждения, спросив, кто такие сакабоны. Я объяснил, что с давних времен люди обитают не только на планетарных телах, но и в искусственных космических поселениях, где гравитация практически равна нулю. Это тоже часть человечества, хотя сходство сакабонов с обычными людьми весьма и весьма проблематичное.

– Ты можешь мне их показать? – спросила Шандра, поворачиваясь к экрану. Экран в гимнастическом зале огромный – метров пятнадцать, над дальним бортиком бассейна. Когда я купаюсь, на нем проецируется какой-нибудь тихоокеанский пейзаж и создается полное впечатление, что плывешь к далекому коралловому атоллу с растрепанными пальмами и живописной скалой на заднем плане. Сейчас экран затопила безбрежная ласковая морская синева – полный штиль где-нибудь в районе островов Фиджи.

Я с сомнением покосился на эту картину.

– Хочешь увидеть сакабона, милая? Не слишком приятное зрелище, поверь мне.

– Я буду держать тебя за руку, – сказала Шандра с полной серьезностью. – Тогда я не испугаюсь.

И все же она вздрогнула, когда экран показал нам трехметровое существо с огромными конечностями, тонкими и длинными, как паучьи лапы. Женщина-сакабон уставилась прямо на нас круглыми карими глазами; ее глазные яблоки будто вылезали из орбит, выпирающие кости грозились проткнуть бледную кожу, вид суставов и сочленений наводил на мысли об анатомическом атласе. Ее груди были малы по любым общепринятым стандартам, но, несмотря на почти полное отсутствие плоти, обвисали застывшими каплями. Фактически у нее не имелось жировых тканей и мышц, а лишь все те же кости, суставы, кровеносные сосуды и сухожилия. Она была отлично приспособлена к жизни в невесомости; тяжесть в одну десятую земной сломала бы ей позвоночник.

– На руках и ногах – по два сочленения, а пальцы очень длинные, гибкие и цепкие, – сказал я Шандре. – Мечта, а не пальцы! Это недавняя генетическая модификация, и я знаю кое-кого из моих коллег, заполучивших такие. Например, Шард с «Шаловливой красотки»… Он считает, что с такими загребущими лапами легче обделывать торговые дела и пилотировать челнок… Но вернемся к этой леди. – Я покосился на экран. – Видишь ли, милая, в глазах сакабонцев она невероятно красива, но у нас с тобой другое мнение, не так ли? И раз мы не хотим сделаться похожими на нее, нам нужно заниматься гимнастикой.

Вцепившись в мою руку, Шандра очарованно взирала на экран. Похоже, сакабонская леди вовсе не казалась ей отвратительной; наверное, потому, что она не видела нагих человеческих тел – не считая моего и своего собственного. Интересно, каким представлялся ей сказочный принц, о котором она мечтала?.. Вряд ли в облике сакабона…

Я махнул рукой, и изображение растворилось в аметистовых морских волнах. Шандра взволнованно вздохнула.

– Грэм… скажи мне, Грэм… мы много встретим таких… таких странных людей в чужих мирах?

– Нет, моя дорогая. Сакабоны стали такими почти естественным путем, в результате направленной эволюции, но искусственное моделирование разумных существ нигде не поощряется. По большей части слишком радикальные трансформации запрещены законом и считаются безнравственными. Да и кто из родителей позволит, чтобы их ребенок превратился в монстра? Наоборот, они прибегают к генетической корреляции, чтобы дитя походило на них, но обладало большими талантами, здоровьем и красотой. Хотя, конечно, бывают и исключения… Например, Тритон и Бесценная Жемчужина…

Я опустился на бортик бассейна. Шандра устроилась рядом и принялась болтать ногами в воде. В ее зеленоватых глазах плясали чертики любопытства.

– Бесценная Жемчужина? А что там случилось, Грэм?

– Это гедонистический мир, малышка. Они решили, что человек – продукт жестокой земной эволюции и плохо приспособлен для чувственных наслаждений. А Жемчужина – прекраснейшая из планет, и жизнь на ней сплошное удовольствие, почти как в Раю…

Это недалеко от истины; даже я был поражен, отыскав эту чудную мирную планетку. Не стану описывать ее, скажу лишь, что она была прекраснее Пенелопы и Эдема, вместе взятых, и будто самим Творцом предназначалась для райского бытия. Я питал на этот счет большие надежды, предложив заселить ее некой секте эпикурейцев с Логреса. Они-то все и испортили! У них были генетические программаторы, и с их помощью эти жизнелюбы превратились за сотню лет в настоящих боровов, а их потомство – вообще в нечто неописуемое. Странные существа, гермафродиты, способные лишь к чувственным наслаждениям… Вдобавок все их тело являлось эрогенной зоной, так что они предавались любви, почесывая себе коленку или за ушами… А вот между ушей был полный вакуум!

Конечно, эти ребята хотели сделать как лучше, а получилось как хуже. Человеческая психика не приспособлена к постоянному оргазму – как и к тому, что его может вызвать простое рукопожатие. В результате среди несчастных прокатилась волна самоубийств, а те, кто не желал наложить на себя руки, требовали, чтоб их переделали обратно. Такая операция не очень сложна в физиологическом плане, но как исцелить дефекты психики? Большинство трансформированных так и не смогли приспособиться; они страдали нимфоманией и необоримой тягой к эксгибиционизму и самым извращенным формам проституции. Не думаю, что их осталось много. Не думаю, что они были счастливы. Не думаю, что их мир был Раем!

Выслушав меня, Шандра кивнула:

– Эти переселенцы с Логреса… они ведь желали счастья своим детям и все решили за них… совсем как мой отец…

– Очень похоже, – согласился я. – Продлить свою жизнь через детей – один из главных человеческих инстинктов еще с той эпохи, когда жизнь измерялась шестью или семью десятилетиями. В нем нет ничего дурного, если предки не уродуют потомков, не подгоняют их физически и нравственно к своей системе ценностей… – Я криво усмехнулся. – Мой грех – противоположного свойства. Я породил тысячи потомков, но не воспитал ни одного из них.

Точеные брови Шандры приподнялись, придав ее лицу тревожное выражение.

– Тысячи… Ты так часто женился? И твои браки были короткими?

– Браки тут ни при чем, девочка; мое потомство – продукт искусственного осеменения. Когда-то я считался знаменитостью, а женщины так тщеславны… Мой генотип был модным, и они желали растиражировать и увековечить его.

Кажется, она почувствовала облегчение.

– Это совсем не похоже на естественный процесс… Я думаю, такие потомки не могут требовать твоего внимания и помощи. Но ты сказал, что считался знаменитостью… Разве ты уже не знаменитость, Грэм?

– Увы, слава преходяща! Двадцать тысяч лет слишком большой срок, и теперь я сделался скорее историческим персонажем вроде Александра Великого, Нерона и Альберта Эйнштейна. Знаешь, меня вполне серьезно спрашивали, не доводилось ли мне встречаться с этой троицей, – и спрашивали не детишки! Ну, и кое-что еще… У меня масса клонированных органов, подвергнутых генетической коррекции, и хоть я не киборг, но, если разобраться, я уже не прежний Грэм Френч… Тебя это не смущает?

Искоса взглянув на меня, Шандра взболтала воду ногами.

– Вовсе нет, Грэм! Ведь твои клонированные органы лучше старых! Только одно хорошее и ничего плохого.

– Ну, если так… Но ты не беспокойся, детка, в настоящий момент я бесплоден.

Ее глаза расширились.