Текст книги "Океаны Айдена"

Но судьба хранила его. Когда не помогут ни опыт, ни умение, ни мужество, можно рассчитывать лишь на удачу, на благосклонность Ирассы, богини счастливого случая. И она не подвела – флаер плавно, без резкой встряски коснулся воды. Второй удачей была высадка на Ай-Рит.

Когда течение подхватило машину и понесло ее со скоростью глиссера, Одинцов прежде всего убедился, что корпус не дал течи. Нигде не было ни капли – безусловно, флаер оставался герметичным. Тогда он положил руки на штурвал и через пять минут выяснил всю тщету своих стараний по управлению суденышком. Небольшие стреловидные крылья торчали над водой, так что он не мог менять направление, опуская левые или правые закрылки. Хвост, похоже, сидел в воде, и при первой попытке сманеврировать горизонтальным рулем машина как будто стала поворачивать; затем раздался сухой треск, и хвостовые рули обломились. Одинцов уже не сомневался, что такая судьба постигла бы и закрылки, окажись они пониже; в этом стремительном мощном потоке надо было тормозить весьма осмотрительно.

Мимо начали проноситься острова – один, другой, третий.

Скалы, то сглаженные и источенные водой, то острые, угрожающе-черные в своей первозданной наготе, смутно маячили сквозь белесое марево, неожиданно выплывая то слева, то справа. Одинцов чувствовал себя так, словно мчался со скоростью пятидесяти километров в час на неуправляемом автомобиле среди хаоса палаток и лотков восточного базара; впрочем, там он рисковал врезаться в посудную лавку или раздавить десяток дынь, а здесь дыней был он сам. Конечно, пятьдесят километров – небольшая скорость для привычного человека, но врезаться на ней в гранитный утес было бы весьма неприятно.

Он открыл дверцу, высунулся наружу и сразу же поспешно захлопнул ее. Там был ад, влажный душный полуденный ад! Он почувствовал жалящее прикосновение солнца, почти невидимого за клубами пара, и понял, что в этой раскаленной атмосфере не продержаться и часа. Огоньки на пульте тревожно замигали, и струйки прохладного воздуха коснулись его затылка – видимо, климатизатор включился на полную мощность. Температура в кабине все же начала расти, и какое-то время Одинцов со страхом думал, что сварится, будто яйцо. К счастью, где-то на тридцати градусах было достигнуто равновесие между притоком тепла снаружи и титаническими усилиями кондиционера – вполне приемлемо для человека, попавшего в консервной банке в котел с кипящим супом. Оставалось надеяться, что энергии в аккумуляторах хватит еще на несколько часов – или суток, смотря по обстановке.

Однако уже через час флаер выбросило на галечный пляж Ай-Рита. Одинцов просидел в машине до ночи, потом, захватив весь свой арсенал – чель, клинок, кинжал и арбалет – отправился исследовать остров. Тут-то он и напоролся на аборигенов, занимавшихся рыбной ловлей. К счастью, троги были вооружены только копьями и грубым подобием сетей, так что их первая попытка завладеть большим соблазнительным куском мяса, каким представлялся им пришелец, кончилась неудачей.

Когда на сцене появился Бур в сопровождении лучников, Одинцов уже добивал шустрых рыболовов. Вождь быстро проникся уважением к его искусству и стальным клинкам и поступил согласно традиции: пришелец был рекрутирован в племя, а двадцать свежезабитых туш отправились в котел. Затем странный предмет, на котором чужак спустился с небес, вытащили на берег и спрятали в глубокую нишу под выступом скалы; на этом эпизод первого знакомства, несколько бурного и нервозного, завершился.

Через три-четыре дня Ай-Рит был атакован очередной бандой переселенцев, и Одинцову пришлось отработать свой долг в двадцать покойников, после чего он был окружен знаками почтения и восторга. К тому времени он уже выучил местный язык, все триста слов от первого до последнего, и мог оценить сокровища, которые ему предлагались: лучший кусок мяса, трех самых толстых самок, почетное место у костра рядом с вождем и предводительство над третью воинов племени. Одинцов потребовал только отдельную пещеру с запасом циновок и печеную рыбу на чистом каменном блюде (понятие чистоты у трогов было весьма растяжимым; заметив, как женщины вылизывают его «тарелку», он в дальнейшем мыл ее сам). Кроме того, он наложил строжайшее табу на свой аппарат и прочие вещи, а затем, с маха перерубив мечом пару бревен, наглядно показал, какой будет мера пресечения. Бур грозно рявкнул, подтвердив слова пришельца, и повел глазами в сторону котла; итак, союз был заключен.

Теперь, валяясь на пропотевших циновках – в пещерах тоже было жарковато, – Одинцов предавался мрачным раздумьям. Виролайнен, научный руководитель Проекта, вроде бы оставил его в покое и не пытался больше гипнотизировать во сне – может, отчаялся включить механизм возвращения или готовил другую каверзу. Но и без этих ментальных атак Одинцов ощущал, что слабеет духом. Сны его тревожили, то соблазняя, то устрашая; снились ему прекрасная Лидор, его нареченная, и генерал Сергей Борисович Шахов, и оба умоляли его вернуться – только куда? В Айден, в родовой замок бар Ригонов, где обитала Лидор, или на Землю, в Баргузин? Еще снились пытки, каким он был подвергнут в Могадишо, джунгли, подожженные напалмом, бесплодные афганские ущелья, свист пуль и треск пулеметных очередей, минное поле, где он подорвался и получил осколок, едва не дошедший до сердца. К телу Рахи, молодого нобиля, все это не относилось, но память Одинцова не умолкала, воскрешая одну картину за другой: лица его покойных сослуживцев и бойцов, дебри Никарагуа, степи Анголы, лагерь партизан, атаки и ретирады, раны и кровь. Иногда снилось приятное: опочивальня милой Лидор или кабачок в Оконто, где он умял с приятелями-гвардейцами тушеного удава.

Страхи и соблазны! Еще неделя-другая, думал Одинцов, и он, пожалуй, без помощи Виролайнена распечатает ту потаенную дверцу, где начинается обратный путь… Мысль об этом была нестерпимой, так как имелась масса обстоятельств, по которым он не хотел возвращаться. Скажем, нераскрытый секрет; он так и не добрался до Юга, не выяснил, кто таится за двойной линией Великого Болота, люди или иные существа, пришельцы со звезд или аборигены этого мира. Еще была Лидор… если куда и вернуться, так в древний замок бар Ригонов, к прекрасной златовласке… Да и старый целитель Арток бар Занкор, и верный Чос, и славный хайритский вождь Ильтар Тяжелая Рука тоже кое-что значили! Не хотелось отбыть восвояси, не повидавшись с ними… Наконец, был еще он сам – вернее, ладное, крепкое, молодое тело и лицо, в котором от Арраха Эльса бар Ригона оставалось уже совсем немногое. Если бы он мог забрать все это с собой! Если бы мог!

Одинцов шумно вздохнул, чувствуя влажную липкую испарину на коже. Под многометровым щитом скалы было не так жарко, как на Поверхности, но все-таки камень даже ночью оставался нагретым до двадцати семи-тридцати градусов. Днем температура еще повышалась, и от зловония и вечной духоты, царивших в пещере, было совсем невтерпеж. Гнусная клоака! Хуже, чем пустыни и тропические джунгли на любом из земных континентов!

За циновкой, загораживающей вход, послышалось осторожное сопенье, потом в каморку просунулась голова. Кто-то из молодых… подросток, которого Бур использует на посылках… как его – Квик, Квок, Квак? Одинцов не мог вспомнить его имя.

Квик-Квок-Квак, от великого почтения втянув носом воздух, хрипло произнес:

– Бур послал… Ты идти, смотреть мясо!

Придется идти, смотреть мясо, то есть пленников. Как ни крути, он был третьим человеком среди айритского клана, занимая почетное место после Бура, вождя, и Касса, дряхлого колдуна. Но Касс по большей части только заговаривал раны; его уже не интересовали ни женщины, ни даже мясо, которое он не мог разжевать из-за отсутствия зубов.

Одинцов поднялся, застегнул на талии пояс с кинжалом, влез в плетенные из коры сандалии и направился к выходу. Квик-Квок-Квак, подобострастно изогнувшись, отвел циновку в сторону, затем потрусил следом – в качестве почетного сопровождения.

Пленники, десятков шесть, были уже построены на берегу у озера, между котлом и дровяным складом. Неведомо по какой причине, лишайник над этим местом люминесцировал сильнее всего, и хитрый Бур всегда разглядывал здесь новое пополнение, решая: кого в котел, кого в соплеменники. На этот раз немедленная смерть чужакам не грозила, ибо трупов после ночной битвы было предостаточно. Их уже разделывали в отдаленном углу огромной пещеры, и Одинцов старался не смотреть в ту сторону.

Почесывая волосатый живот, под которым свисал огромный пенис – не меньше, чем у носорога, как всегда казалось Одинцову при взгляде на этот чудовищный инструмент, – вождь неторопливо прохаживался вдоль шеренги пленных в сопровождении десятка воинов с дубинками. Ему надо было выбрать двенадцать самцов и пять самок, чтобы возместить потери в недавнем бою. Одинцов во время этой важной операции выполнял роль советника и ассистента.

Он подошел и встал рядом с вождем, возвышаясь над ним на целую голову. Бур повернулся к нему всем корпусом; мощные мышцы перекатились под клочковатой рыжей шкурой, когда вождь вытянул лапу в сторону шеренги.

– Ты смотреть, Од, смотреть хорошо! Вот это… это – не мясо! Это – хорошо! Это – сильный, толстый… Од хочет?

Отсутствие родов, спряжений и склонений в языке айритов делало речь вождя несколько путаной, что искупалось жестами. Одинцов проследил направление вытянутой руки Бура и мысленно охнул. Ему опять предлагали самку! Все правильно: крепкую толстую самку с грудями, свисавшими до пупа.

– Толстый, очень-очень толстый, – продолжал нахваливать свой товар Бур, и кончик его пениса дрогнул от вожделения. – Од и этот толстый – хорошо! – Он облизал пересохшие губы.

Одинцов отрицательно покачал головой:

– Нет. Бур и этот толстый – хорошо, очень хорошо! Бур – вождь, Бур – первый, Бур брать самый-самый толстый!

Бур огорченно вздохнул, подарив тем не менее толстой самке многообещающий взгляд.

– Другой? – вежливо поинтересовался он, поведя лапой вдоль шеренги, в которой было не меньше половины женщин. – Од хочет другой?

– Нет. Все самый толстый – Бур. Остальные – мясо.

Ему нелегко дались эти слова, хотя он ничего не мог изменить. Конечно, все остальные – в котел. Иного исхода не существовало.

– Од – хорошо? – сказал вождь с явно вопросительной интонацией. Нахмурив лоб, он построил более сложную фразу: – Од – здоров?

– Здоров, как окопная вошь! – подтвердил предмет его отеческих забот и, вырвав у ближайшего стража дубинку, переломил ее о колено. – Од здоровее орангутанга! Но это не значит, что он будет жрать обезьянье мясо и заваливать этих вонючих самок!

Бур, смущенный потоком незнакомых слов, произнесенных вдобавок на русском, почесал темя. Все-таки этот Од ненормальный! Не хочет самку! Правда, к нему, к вождю, проявляет полное почтение… Конечно, Бур выберет самок, половину руки… или даже больше… Мяса вдоволь, и можно прокормить еще пару-другую женщин…

Он мотнул головой, приглашая Одинцова проследовать вдоль строя.

– Бур, Од идти, смотреть дальше. Смотреть хорошо! Выбирать!

Два предводителя сделали несколько шагов, потом Бур остановился и ткнул кулаком в челюсть крепкого кривоногого парня.

– Это! – Затем он критически осмотрел соседа избранника, покачал головой и вдруг оживился – следующей стояла упитанная молодая самка. Вождь ткнул ее тоже. – Это? – Он вопросительно посмотрел на Одинцова.

– Это, это! – подтвердил его ассистент. Что ж, выглядели эти троги не хуже остальных.

Еще несколько шагов.

– Это, это, это, это! – Кулак вождя работал без перерыва. Одинцов вел подсчет.

Они подошли к концу шеренги.

– Это, это, эт…

– Хватит! – Одинцов положил ладонь на волосатое плечо.

– Рука… половина руки… и два! – Свои вычисления он сопроводил наглядной демонстрацией: растопырил перед физиономией Бура пальцы обеих рук, потом – одной, потом показал еще два пальца.

Вождь в раздумье поскреб отвислую нижнюю губу.

– Два? – спросил он, в свою очередь показывая два пальца.

– Два – толстый? Хорошо?

– Хорошо, – согласился Одинцов. Кто он такой, чтобы возражать вождю, если тому угодно увеличить свой гарем еще на пару самок? В конце концов, они хотя бы будут избавлены от котла!

Он сделал шаг вперед и увидел темные молящие глаза, странно живые и блестящие на неподвижном обезьяноподобном лице. Юноша, почти подросток… Коренастый, но крепкий и сильный; длинные руки с цепкими пальцами свешиваются едва ли не до колен, сквозь курчавый, еще редкий мех проглядывает коричневая кожа, губы довольно тонкие – для трогов, конечно. Но главное – взгляд! Этот парень хотел жить, в отличие от остальной толпы живого мяса, примирившегося со своей участью. Такое желание подразумевало и более тонкие чувства… во всяком случае, можно было надеяться, что они существуют.

Одинцов резко остановился и ткнул юношу кулаком в челюсть – точно так же, как Бур.

– Это!

Вождь, презрительно скривившись, оценил его выбор.

– Нет толстый! – вынес он вердикт. – Нет хорошо! Мясо!

– Это! – настойчиво повторил Одинцов, снова ткнув парня, на сей раз в ребра. – Это! Это – Од – хорошо!

– Од – хорошо? – Губа у Бура недоуменно отвисла. При слове «хорошо» мысли вождя работали в определенном направлении, а эротических изысков более цивилизованных обществ троги пока не ведали.

– Од – хочет – себе – второй! – пустился в объяснения Одинцов. Числительные играли важную роль в иерархии клана трогов.

Первый означало главный, старший. Второй, в определенных ситуациях, указывало на помощника, заместителя и вообще близкое к первому лицо.

– Это – второй – Од! Второй – Од – хорошо!

Бур как будто понял. Что ж, у него, вождя, был свой помощник-посыльный, этот самый Квик-Квок-Квак. Значит, Оду тоже необходим парень… скажем, носить его оружие, мыть каменное блюдо и чесать пятки. Вот только…

Вождь снова оглядел юношу и с сомнением пробормотал:

– Нет толстый… Плохо… – Он поискал глазами в группе усыновленных счастливчиков и кивнул на самого рослого. – Вот этот – хорошо! Толстый! Руки – толстый, ноги – толстый, голова – толстый! Это – второй – Од! Хорошо?

– Нет! – Одинцов яростно сверкнул глазами; этот спор уже начинал ему надоедать. – Руки толстый – хорошо! Ноги толстый – хорошо! Голова толстый – плохо! Это, – он хлопнул своего избранника по макушке, – голова хорошо! Од хочет это!

Бур, собственно, не собирался пререкаться – тем более что в самом конце шеренги имелась парочка на удивление толстых и аппетитных самок. Вождь устремился к ним, небрежно махнув лапой в сторону темноглазого юноши:

– Хорошо! Это – Од – хорошо!

Одинцов ухватил парня за руку и выдернул из шеренги смертников. Тот широко раскрытыми глазами уставился на своего спасителя и господина. Приложив ладонь к груди, Одинцов назвал свое имя, стараясь говорить медленно и отчетливо:

– Я – Од. Од! Хо-зя-ин! Ты?..

– Мой звать Грид. Грид помогать тебе. Грид – твой второй! Грид – рядом, всегда! Грид – не мясо! Грид помогать Од!

Стараясь понять эту небывало длинную для трога речь, Одинцов не сразу сообразил, что слышит знакомые слова. То был невнятный, почти неразборчивый и исковерканный до невозможности, но несомненно айденский язык!

Глава 2
Баргузин

Генерал Шахов стоял у окна своего кабинета, хмурясь и глядя в парк. Ели и сосны были зелеными, но клены, березы и тополя уже оделись осенним золотом, точно напоминая, что время летит, а дело не двигается с места. Восемь месяцев прошло, как Одинцов погрузился в Зазеркалье, исчез, оставив в криотронном бункере свою изношенную плоть. Он был, без сомнения, живым; тело, хранившееся в гипотермии, не погибло, и, значит, на Той Стороне его не сожгли, не зарезали, не съели. Почему же он не возвращается?.. Это было загадкой, которую Сергей Борисович Шахов, руководитель баргузинского Проекта, разгадал уже давно. Не возвращается потому, что не хочет… Должно быть, в рай попал!

Мысль о рае преследовала его не первый день, перекликаясь с другими, не столь приятными соображениями. Что писать в отчете? Больше полугода он кормил обещаниями руководство в Москве и финансировавший исследования Фонд МТИ[1]1
  Фонд перспективных исследований Массачусетского технологического института.


[Закрыть], нанизывая расплывчатые фразы о большом успехе, кардинальном прорыве, о первом погружении в иную реальность, которое длится не секунды, но дни. Между тем дни складывались в недели, недели – в месяцы, а испытатель не возвращался, словно на Той Стороне попал к молочным рекам и кисельным берегам. Возможно, так оно и было.

Академик Виролайнен, сидевший вместе с Еленой Гурзо на диване, кашлянул, и Шахов обернулся. Научный глава Проекта и психолог выглядели торжественно: он – в темном костюме-тройке и при галстуке, подпиравшем морщинистую шею, она – в строгом платье и туфлях на высоком каблуке. Как-никак знаменательный день! – подумалось Шахову. Все же Виролайнен выполнил обещанное: монтаж дополнительных блоков к главной установке завершен, система проверена и готова к работе. Вспомнив, во что это обошлось, он ощутил легкое головокружение. В случае неудачи за эти средства не отчитаешься, а виноватым будет кто?.. Само собой, генерал Шахов! Тут же последуют оргвыводы: передать Проект в другие руки, а Шахова на пенсию. Скорее всего, Иваницкого пришлют, с тоской решил он; Иваницкий давно метит на его место.

– Не волнуйтесь, Сергей Борисович, – сказал Виролайнен, – все пройдет нормально. Вашу военную поговорку помните? Или голова в кустах, или грудь в крестах… На этот раз будут вам кресты!

– Хорошо бы не на кладбище, – буркнул Шахов и покосился на пустое кресло за своим столом. Казалось, призрак генерала Иваницкого уже примеряет к нему задницу, сверкая лампасами на форменных штанах.

– Установка в том режиме, в котором отправляли Одинцова, все параметры проверены, – заметил академик. – Где бы ни находился якорь, наш «ходок» окажется поблизости. Собственно, он оккупирует разум и тело того существа, что ближе всего к Одинцову. В расчетах я уверен, а протокол испытаний вы сами читали и подписали. Так что не вижу повода для волнений.

«Ходоками» в Проекте назывались испытатели, которых Виролайнен, открывший эффект ДС[2]2
  ДС – феномен девиации сознания или переноса психоматрицы (разума, памяти и т. д.) в мозг другого существа, в другой галактике или в ином измерении Вселенной.


[Закрыть], посылал в Зазеркалье или на Ту Сторону. Ни один «ходок» не продержался и минуты в новых мирах, и поступившие от них сведения были отрывочными, неясными, не позволявшими произвести даже предварительный анализ. Никто не продержался, кроме Георгия Одинцова, и счет здесь шел не на минуты, часы или дни – на месяца. Это позволяло рассматривать Одинцова как якорь, заброшенный в иную реальность, и отправлять к нему гостей. Во всяком случае, так утверждал Виролайнен, включивший в свою установку модуль наведения на цель.

Шахов, заставляя себя успокоиться, вызвал секретаршу, велел подать чаю с лимоном, затем подошел к столу и сел, выпихнув из кресла призрак Иваницкого. Запуск намечался вечером, шесть испытателей ждали приказа, и оставалось только выбрать самого крутого и надежного. Двое из спецподразделений ГРУ, десантник, морской пехотинец и два бойца из «Альфы»… Все великолепно подготовлены, и Шахов послал бы любого, но у Гурзо имелись свои соображения.

Глотнув чая, генерал покосился на список. Первой шла фамилия Манжулы.

– Лейтенант Манжула, десантник, – произнес он. – Что скажете, Хейно Эмильевич? И вы, Елена Павловна?

Виролайнен пожал плечами и сделал красноречивый жест: мол, транспорт за мной, а остальное мне до лампочки. «Ходоки» не входили в сферу его интересов; он был человеком суровой советской закалки и рассматривал испытателей как расходный материал. Не один, так другой… Людей было много, а агрегат, переносивший их на Ту Сторону, являлся вещью уникальной и более ценной для Виролайнена, чем вся команда «ходоков».

– Манжула… – повторила психолог, затем вскинула взгляд к потолку и погрузилась в раздумья. – Рекомендация отрицательная. Не то чтобы глуповат, однако… Пожалуйста, следующего, Сергей Борисович.

– Капитан Реваз Бараташвили, ГРУ.

– Слишком горяч и неуравновешен. Не советую.

– Так вы всех похерите, милейшая Елена Павловна, – проворчал Шахов. – Бараташвили дважды погружался, причем с неплохими результатами. – Он включил компьютер и выбрал нужный файл. – Вот… Смел, решителен, упорен…

– Опрометчив и упрям, – возразила психолог. – Чего вы от меня хотите, Сергей Борисович? Толкового совета или…

– Ладно, ладно! – Генерал махнул рукой. – Не будем спорить! Третьим идет Василий Шостак, лейтенант, тоже из ГРУ. Ваша оценка?

– Этот подходит, – коротко заметила Гурзо. – И Ртищев из «Альфы» тоже. Он четвертый в вашем списке.

– Да. Еще один из «Альфы», капитан Смирницкий. Последний – морпех Бабанин, старший лейтенант. Что скажете о них?

– Кандидатуры, равноценные Шостаку и Ртищеву, но все же рекомендую их отставить.

– То есть либо Шостак, либо Ртищев… – с задумчивым видом произнес генерал. – Но почему, Елена Павловна?

– Тот и другой – любимые ученики Одинцова. Может быть, «любимые» слишком сильно сказано, но он их отличал. Определенно отличал! Я полагаю, что с ними он будет говорить охотнее. Ведь он не… – Женщина смолкла.

– Да? – поторопил ее Шахов.

– Будем откровенны, Сергей Борисович: Одинцов не хочет возвращаться. О причинах и мотивациях мы можем лишь гадать. Вдруг он попал в очень приятное место, случайно занял высокую позицию или оказался в обстоятельствах, что превалируют над памятью о нашем мире, над прежней его жизнью, над всем, что он оставил здесь. В такой ситуации он может отказаться от любых контактов… Во всяком случае, я этого не исключаю и потому советую послать людей, которым он благоволил.

– Разумно, – согласился Шахов. – Ваше мнение, Хейно Эмильевич?

– Посылайте любого, – проскрипел академик. – Я гарантирую доставку, а психология мне не интересна. Захочет он говорить с «ходоком» или нет – его дело, но наш гонец, попавший на Ту Сторону, что-то увидит и вернется с данными.

Лишь бы их хватило для отчета, подумал Шахов и, вытащив ручку, подчеркнул две фамилии. Ртищев или Шостак… Решено! Один из них уйдет сегодня вечером в Зазеркалье.

В рай?..