Текст книги "Флибустьер. Магриб"

Но при всем сходстве в пиратских обычаях и целях между Карибами и Средиземьем была, конечно, и разница. Другие корабли и города, другие ветры, течения и гавани, другие народы, другая вера… Поворот того же калейдоскопа с зеркалами гордыни, нетерпимости, стремления к наживе, но картинка другая – ромбы вместо треугольников и зеленого цвета побольше, чем красного… В сущности, нюансы! Но Серов хотел в них разобраться.

В ночь, когда до Гибралтара оставалось сорок с лишним миль, он велел Деласкесу зайти в свою каюту. Деласкес и де Пернель являлись для него двумя полюсами, не совпадающими ни в чем, кроме того, что оба были с Мальты. Но де Пернель родился во Франции и происходил из дворянского сословия; движимый верой и рыцарской честью, он стал одним из высших членов Ордена, дабы спасать и защищать обиженных – но исключительно христиан. Магометане, что турки, что арабы, были для него врагами, и, несмотря на свое благородство, он глядел на них поверх клинка или мушкетного ствола. Мартин Деласкес, уроженец Мальты, простой солдат и мореход, мог иметь о магрибинцах иное мнение, отличая их от турок и тех арабов, что жили на востоке, за Красным морем, Палестиной и Ливаном.

– Садись, – сказал Серов, кивая на табурет. Потом покосился на окно, где в темном небе сияли звезды, и добавил: – Погода нам благоприятствует. Шкипер говорит, что утром пройдем Танжер.

– Да, дон капитан. В Танжере можно было бы взять на борт воду и провизию. Но вы, похоже, с португальцами ладите не лучше, чем с испанцами.

– Не лучше, – подтвердил Серов. – Впрочем, запасов у нас хватает, есть вода и провиант, порох, пули и ядра. В Вест-Индии мы снарядились для трансатлантического плавания. – Он расстегнул камзол, вытащил из-за пазухи испанскую карту и расстелил на столе. – Мы идем на Мальту, Деласкес, но я хотел бы знать, где на этих берегах города и крепости с европейским населением и гарнизоном. Не испанские и не португальские… Есть такие?

– Их немного, синьор. Вот… – Палец Деласкеса двинулся вдоль побережья от Алжира к Тунису. – Вот Ла-Каль, французское поселение. Здесь крепость, пушки и солдаты. Охраняют торговцев.

– Кто живет окрест? Арабы?

– Не только, господин. На запад от Ла-Каля, в горах, – кабилы, на юге – шауйя, а за ними – уаргла, но это уже в пустыне.

– Разве это не арабские племена?

– Нет, берберские.[57]57
  Берберы – древнее домусульманское население Атласских гор и Сахары. Делятся на несколько крупных племен: рифы (на границе Марокко и Алжира), кабилы (в окрестностях города Алжира), шауйя (в юго-восточной части Атласа), уаргла (южнее шауйя), туареги (центральная часть Сахары) и другие более мелкие племена. В результате арабской экспансии в Северную Африку приняли ислам, но сохранили многие древние обычаи.


[Закрыть] Совсем другие люди, мой господин. Когда пришли арабы – а случилось это тысячу лет назад, – они были дикими и поклонялись солнцу, луне, скалам и камням в пустыне. Очень воинственный народ, долго сражались с пришельцами, но теперь они тоже заключили договор с Аллахом. Но магрибских арабов не любят, а турок просто ненавидят.

– Де Пернель сказал мне, что арабы османов тоже не жалуют.

– Это правда, мессир капитан. Много, много лет турки владели почти всем Магрибом, правили по воле Стамбула и творили, что им хотелось. Да и сейчас, что ни реис или ага, что ни богатый купец, так турок… Повсюду, кроме Марокко, которым владели великие династии альморавидов, альмохадов, а сейчас властвует Мулай Измаил, грозный султан из рода алауитов… – Деласкес помолчал, затем добавил: – Арабы, мой господин, гордый народ и преданный Аллаху – сам пророк Мухаммед был арабом, и через него Бог даровал им Коран… Легко ли им смириться с турками?

– Однако разбойничают они вместе, – заметил Серов.

– А что еще им остается, мой господин? Кругом пустыни и горы, хорошей земли мало, а людей много… Вот и ищут пропитания в морском грабеже. Голодный всегда готов бить и резать, а есть хотят все: и мавры, и арабы, и берберы. Бьют и режут христиан, но и друг друга не забывают. Даже арабы – мавров, а мавры – арабов.

– Погоди-ка, что-то я не пойму… – Серов наморщил лоб. – Разве мавры – не арабы, только переселившиеся из Испании?

Деласкес тяжело вздохнул.

– Не переселившиеся, дон капитан, а изгнанные, и случилось это двести лет назад, когда испанцы захватили Андалусию и одних ее жителей перебили, а других изгнали в Магриб.[58]58
  Арабские государства занимали южную часть Пиренейского полуострова (в частности, Андалусию) с 713 по 1492 г., пока испанская королевская чета, Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская, не захватила последнюю арабскую территорию – Гранадский эмират. Вскоре после этого король Фердинанд изгнал около миллиона испанских арабов в Магриб. Они осели в Тунисе, Алжире и большей частью в Марокко.


[Закрыть] Многие, многие тысячи! Христом клянусь и Девой Марией: не было б того изгнания, не пошли бы магрибцы в море и не сделались разбойниками!

– Я слышал о том несчастье испанских мавров. Но при чем тут магрибцы и морской разбой?

– При том, мой господин, что мавров было очень много, и города Магриба переполнились. Много голодных ртов, мало еды и питья… К тому же мавры были богаче и искуснее во всех ремеслах, чем магрибцы; кто-то из мавров спас свое достояние и смог завести какое-то дело, ткацкое, кузнечное, ювелирное или иное, и брали они к себе в мастерские умелых сородичей, а вовсе не тех, кто жил в Марокко, Тунисе и Алжире. Но все же мавры научили магрибцев делать хорошую посуду и дорогие ткани, вещи из кожи, дерева, меди, железа и серебра, и возвели мечети и медресе, ставшие очагами учености. Но научили и другому – строить быстроходные суда, искать добычи в море… Ибо ненависть к испанцам и жажда мести пылали в их сердцах, и ненависть эта да сих пор не угасла.

Серов всмотрелся в смуглое лицо Деласкеса. Мальтиец был гораздо больше похож на араба, чем на испанца или итальянца, не говоря уж о жителях северных стран; щеки его раскраснелись, глаза пылали, и чудилось, что сам он перенес страдания изгнанников, покинувших родину два столетия назад. Возможно, кто-то из них добрался до Мальты, осел на острове, крестился и стал из Динмухаммада Деласкесом?

– А ведь ты сочувствуешь арабам, – произнес Серов. – Ты их жалеешь. Почему? Ты мальтиец, христианин… Что тебе до них?

Деласкес провел ладонями от висков к бороде, соединив затем пальцы перед грудью. Жест был Серову знаком – так мусульмане в Чечне благодарили бога, шепча «Аллах акбар». Но Деласкес произнес совсем другие слова:

– Да будет с нами милосердный Иисус! Он учил, что всякий попавший в беду достоин жалости… Тем более что мы, мальтийцы, родичи арабов. Вера у нас иная, но облик тот же, и язык похож, и едим мы ту же пищу – хлеб с оливковым маслом и овечий сыр, а по праздникам – ягненка. Правда, пьем вино и нет у нас запретов на свинину… Это уже от испанцев пришло, от итальянцев и французов. Их кровь тоже в наших жилах, но ее меньше, чем арабской. Вам это неприятно, дон капитан?

– Отнюдь, – сказал Серов. – Кровь твоя меня не волнует. Будь ты хоть пингвином из Антарктиды, мне все едино! Мне твои познания нужны, а еще храбрость, честность и преданность. Вот если с этим будет непорядок, я тебя на мачте вздерну.

– На верность мою мессир может положиться. – Деласкес церемонно поклонился.

– Хорошо. Когда пойдем проливом, встанешь к штурвалу. Помнится, ты говорил, что знаешь испанский берег как свою ладонь? Надеюсь, то была не похвальба?

– Не похвальба, мой господин. Вы можете на меня положиться, на меня и на Абдаллу. Наша арабская кровь не означает, что мы благоволим морским разбойникам. Между нами и ими мира нет.

– Хорошо, – повторил Серов. – Ты рассказал мне много интересного, Мартин. Теперь иди, отдыхай.

Деласкес встал, с поклоном сделал шаг к двери, потом остановился.

– Простите мое любопытство, синьор капитан… Пинвин и Атартида – это что такое?

– Антарктида – земля к югу от заморских Индий, а пингвин – тварь, которая там водится, – без тени улыбки пояснил Серов. – Очень далекие края от этих мест. И очень дикие.

– Вы там бывали, господин?

– Не довелось. Слышал от моряков, которые там плавали.

Будут плавать через сотню с лишним лет, добавил он про себя. И будут те мореходы, Лазарев и Беллинсгаузен, из России. Из далекой северной страны, у которой нынче ни флота приличного нет, ни даже морского флага.

Ранним утром, когда показались с правого борта стены, башни и крыши Танжера, Серов стоял на шканцах, изучал берег в подзорную трубу и поглядывал на суетившихся вахтенных. «Ворон» готовился повернуть к восходу солнца; поскрипывал рангоут, хлопали паруса, и Хрипатый Боб, повторяя команды ван Мандера, орал на марсовых. Пролив, как помнилось Серову, был нешироким – в хорошую погоду с горных склонов над Альхесирасом и Тарифой удавалось разглядеть африканский берег. Когда-то он здесь отдыхал, и запомнилась ему бесконечная набережная, что протянулась от Альмерии до Малаги и дальше, через Фуэнхиролу, Марбелью, Эстепону до самого Кадиса. Вдоль нее теснились отели, и при каждом – рестораны и бассейны, бары и танцевальные площадки, сувенирные лавочки, автостоянки, пальмы, пинии, кактусы и всякая прочая экзотика. Жизнь била ключом, тысячи туристов бродили по улицам, ели, пили, болтали, глядели на рыб в океанариуме или валялись на пляжах. Ночью, особенно если смотреть с моря, берег озаряли огни и неоновое пламя реклам, и до прогулочного суденышка доносились музыка, шелест шин по асфальту, смех и вопли подвыпивших компаний. Но сейчас ни отелей, ни музыки, ни реклам и в помине не было; одни лишь нищие рыбачьи деревушки, лодки у причалов да перезвон далекого колокола – должно быть, звонили к заутрене.

А ведь я тут бывал, подумалось Серову, бывал, только поближе к берегу, когда катался на пароходике с девицей из Пскова. Как ее звали? Ксюша, Маша, Люда?.. Не помню, дьявол! Даже как познакомились не помню… Ну не в этом соль. Главное, бывал!

Эта мысль его поразила. В прежней своей жизни он до Америки не добирался, равно как и до Африки, и причин для сравнения не имел. Но теперь перед ним оказалось нечто знакомое, и это выглядело чудом, каким-то неприятным волшебством. Знакомая земля, однако незнакомая… Сбросившая все, что возведут в три будущих столетия, от отелей и асфальта до мишуры цветных огней… Внезапно он с пугающей остротой ощутил, что нет еще ни привычной Москвы, ни железных дорог от Мурманска до Крыма, ни строгой прелести петербургских улиц – болото на том месте, где встанут Зимний, Исаакий, Медный всадник, ростральные колонны и Александрийский столп! Болото да жалкие хибарки! А здесь, на испанском берегу, тропинка в диких скалах да ослик с погонщиком – то ли рыбу везут на базар, то ли какую-то овощь…

За спиной Серова раздалось покашливание, и он, опустив трубу, обернулся. Это был Сэмсон Тегг – глядел на него прищурившись и словно бы в сомнении.

– Что с тобой, Эндрю? Акула меня сожри… Ты вроде бы не в себе?

– Капитан всегда в себе, – молвил Серов, каменея лицом. – Я размышлял, Сэмсон. Иногда, знаешь ли, полезно думать.

– О чем?

– О разном. О том, куда стремится бег планет, о прошлом и будущем, о провидении, судьбе и человецах – твари ли мы дрожащие или возлюбленные Господни чада.

– Ну и что надумал? – поинтересовался Тегг, чуждый всякой лирики.

– Надумал, что с Деласкесом и Абдаллой ты не ошибся – парни подозрительные. Может, верные, может, честные, но подозрительные. Не за тех себя выдают. Не еретики они, не контрабандисты… – Серов метнул взгляд на кормовую надстройку, где у штурвала стояли мавр и мальтиец. – Хотя не буду отрицать, мореходы отменные.

Бомбардир кивнул:

– Значит, бродят и в тебе сомнения… В моих родных краях говорят: у каждого свой скелет в шкафу. И у них есть скелет, я это задницей чую! А ты как допер?

– Я прошлой ночью говорил с Деласкесом.

– И что?

– Многое знает. Слишком образован для контрабандиста, – пробурчал Серов и отвернулся.

Было раннее утро 7 декабря 1701 года. К полудню «Ворон» миновал узкую часть пролива, что тянулся, огибая самые южные земли Испании, миль на тридцать пять. Древнее море, колыбель цивилизации, встретило фрегат неласково: небо затянули тучи, солнце скрылось, заморосил дождь, волна была крутой и злой, морские воды – не сине-зелеными, а почти что черными. В Средиземноморье наступала зима.

Глава 6
Сардиния

Флибустьеры не знали, как бы наискорейшим образом прогулять свою добычу и потому, возвратясь из похода, предавались всяким излишествам: надевали роскошные платья, дорогие материи и быстро опорожняли магазины на островах Тортуге и Ямайке. На пиршествах своих они разбивали вдребезги все попадавшееся под руки: бутылки, стаканы, сосуды и мебель всех родов. Если их упрекали в том, что так безумно тратят добытое кровью и трудами богатство, они отвечали: «Судьба наша, при беспрерывных опасностях, не походит на судьбу других людей. Сегодня мы живы – завтра убиты; так к чему же скряжничать? Мы считаем жизнь свою часами, проведенными весело, и никогда не помышляем о будущих неверных днях. Вся наша забота о том, чтобы поскорее прожить жизнь, доставшуюся нам без нашей воли, а не думать о продолжении ее».

Ф. Архенгольц, «История морских разбойников Средиземного моря и Океана»,

Тюбинген, 1803 г.

Слава – капризная госпожа. Иной трудится годами и десятилетиями, рвет жилы, поет, танцует или лицедействует, пишет картины или книги, водит войска и корабли, а славы нет как нет, к другому же она приходит в считаные дни или часы. Взять, к примеру, Александра Македонского: разгромил персов при Гранике, и понеслось его имя по азиатским землям, вызывая изумление и страх. Случается, ласкает слава людей недостойных, корыстных и жестокосердных, таких, как Генри Морган и братья Барбаросса. Но об этих хотя бы известно, что были они мерзавцами, но есть и другие персонажи, столь овеянные славой, что людская молва считает их образцом доблести и рыцарства. Вот Ричард Львиное Сердце… Сей великий государь, снаряжаясь в Святую Землю и нуждаясь в деньгах, содрал две шкуры с подданных: сначала устроил еврейский погром, а после него разорил самих погромщиков, йоркширских рыцарей и баронов. По дороге же к Гробу Господню хватал любое добро, что плохо лежит: грабил на Сицилии, грабил на Кипре, грабил в Акко, брал выкупы за пленных, а если не платили, резал их без жалости.[59]59
  Летом 1191 г., когда султан Саладин задержался с выплатой контрибуции, Ричард велел перебить захваченных в Акко пленников. Их было три тысячи, клинки и копья солдат застревали в их телах, и палачи справились со своей работой только за половину дня.


[Закрыть] Однако – благородный рыцарь!

Но бывает слава не только быстрая, но и вполне заслуженная, особенно если ходит она под руку со своей сестрицей-удачей. Те, кто удостоился их благосклонных взоров, поистине божьи избранники; что бы они ни начинали, что бы ни делали, всему сопутствует успех. Морковь на их пажитях гуще, вино слаще и крепче, всякий золотой приносит две, а то и три монеты, мушкет стреляет без осечек, ядра падают куда положено, и бури, как житейские, так и вполне реальные, не сносят крыши их жилищ и не туманят мозги. Хотя, конечно, есть всему предел, и рано или поздно наступает время, когда морковку обглодают кролики, вино прокиснет, а порох отсыреет. Но пока улыбаются слава с удачей, несет как несет!

«Ворон» ворвался в Средиземье подобно урагану. От Гибралтара до Мальты – тысяча миль, неделя плавания при сколь-нибудь попутном ветре, но заняла эта дорога больше месяца. Были бури, трепавшие фрегат у берегов Марокко, а после – у Балеарских островов и в море между Тунисом и Сардинией; были беззвездные ночи, когда корабль плыл словно в никуда и ошибка в счислении курса грозила катастрофой; налетали короткие злобные шквалы, рвали паруса, раскачивали судно, заливали палубу дождем. «Ворон», к счастью, не пострадал, если не считать потерянного кливера, пары лопнувших вантов и сломанной стеньги[60]60
  Ванты – тросы-оттяжки, которыми производится боковое крепление мачт и стеньг. Стеньга – верхняя часть наставной мачты, удлинняющая ее.


[Закрыть] на грот-мачте. Шебекам, которыми к тому времени обзавелся Серов, досталось крепче, но и они уверенно держались на плаву – эти магрибские суда были, на удивление, устойчивыми и прочными.

Отнимали время и другие события, из разряда военных операций и поиска добычи. Обдумав рассказы де Пернеля и Деласкеса, Серов решил, что зима – зимой, а торговля – торговлей, и никакие капризы погоды, войны в Европе и неурядицы с Турцией ей не помеха. Что бы ни творилось на суше, какие бы там ни вершились схватки и сражения, Средиземное море было тем, чем было – дорогой, что связывала континенты, огромным торговым трактом между Востоком и Западом. В ту и другую сторону шли корабли, везли товары из Малаги и Картахены, Марселя и Тулона, Мессины и Триеста, Измира, Стамбула и Александрии, но более всего – из Генуи и Венеции. Раз плавали в море купцы, было занятие и для пиратов; значит, не все они зимовали на Джербе и в иных местах, а выходили поохотиться. Серов взял за правило задерживать всякий корабль, похожий на пиратскую галеру, производить ревизию и допрашивать экипаж: видали ли в море либо в гавани карамановы суда, где конкретно и в каком состоянии? Море, однако, было широким и большим, так что до первых дней января и встречи с Эль-Хаджи толку от этих расспросов не имелось.

Зато нашлась добыча, и богатая! Полторы дюжины фелюк и тартан,[61]61
  Тартана – средиземноморское судно, обычно торговое и меньшее размером, чем фелюка; на фелюке были две мачты, на тартане – одна, и на ней поднимали прямой или латинский парус.


[Закрыть] принадлежавших контрабандистам с Корсики, Сардинии и Мальорки, Серов отпустил; они везли английское и голландское сукно, латунную посуду, опиум из Леванта, табак и испанские вина. Может, небесполезный товар, однако претензий к хозяевам и капитанам не возникло: все мореходы, включая гребцов, были людьми свободными. Иное дело, магрибские шебеки с сотней невольников на веслах и легкими пушками – те, кого удавалось догнать и взять на абордаж. Одни команды сражались яростно, лезли на борт с воплем «Аллах акбар!», и этих не щадили, налаживали по доске в пучину, другие сдавались, падали на колени, подметали бородами палубы, и их Серов отпускал на волю волн и ветра, высадив в шлюпки. Затем грузил товары в трюмы «Ворона», брал порох и охочих людей из гребцов, а остальным советовал ставить паруса, садиться на весла и плыть в ближайший европейский порт. Должно быть, доплывали – и магрибинцы с турками, и бывшие рабы – ибо стали гулять по берегам Средиземья рассказы о реисе из Вест-Индии и его боевом корабле, о грозном христианине-разбойнике. Одни называли его Сируллой, сыном шайтана, другие – доном, мессиром или синьором Серра, освободителем и мстителем; одни проклинали и ругали, другие ставили свечи за его здоровье. Но тем и другим было известно, что ищет Сирулла свою возлюбленную Сайли и своих товарищей, схваченных Караманом, а когда найдет, даже вошь под ногтем Караману не позавидует.

Были победы, была добыча, была удача, и вместе с ней летела слава…

* * *

Первый приз Серов взял у побережья Эль-Хосеймы,[62]62
  Эль-Хосейма – портовый городок на средиземноморском побережье Марокко.


[Закрыть] сразу после того, как закончился шторм. Должно быть, в этом городишке, как в Эс-Сувейре, стояли у пирсов полдюжины пиратских шебек, и все они ринулись в море, завидев будто бы беспомощный корабль. Для большего маскарада Серов велел не трогать стеньгу с обломанным концом, спустить паруса, поднять испанский флаг, а фок и фор-марсель[63]63
  Фок и фор-марсель – два нижних прямых паруса на фок-мачте.


[Закрыть] сбросить вниз, словно их сорвало ветром. Время шло к вечеру, море все еще штормило, и разглядеть в сумерках, сколько у добычи пушечных портов, было трудновато. Серов, стоя на квартердеке, смотрел на приближавшиеся галеры, скалил зубы в невеселой ухмылке и шептал: «Жадность фраера сгубила».

С расстояния полукабельтова Тегг ударил тяжелыми ядрами, скованными цепью, переломал рангоут на трех шебеках, порвал такелаж. Фрегат, вмиг одевшись парусами, двинулся навстречу уцелевшим кораблям. Самый благоразумный повернул к берегу, остальные не успели; грохнула носовая пушка «Ворона», приказывая лечь в дрейф, белые полотнища упали с мачт шебек, весла замерли, команды, бросив оружие, сгрудились у бортов. На трех галерах, которым достались подарки от Тегга, шла резня – видно, рабы сообразили, что у хозяев неприятности и самое время намотать их кишки на весло.

Серов отправил в помощь невольникам своих людей на шлюпках, встал борт о борт с пиратскими шебеками и обратился через Деласкеса к экипажам: сотня талеров тому, кто что-то знает о Карамане. Знающих не нашлось, и он, помрачнев, велел магрибцам и туркам садиться в лодки и убираться вон. Ценного груза на этой флотилии не нашлось, зато ему достались сотня пылающих местью бойцов и две шебеки. Три других корабля, с разбитыми мачтами и реями, вполне могли идти на веслах, и, пересадив на них персон нон грата, Серов отправил их в Малагу, до которой было восемьдесят миль. Но перед этим канониры Тегга осмотрели корабли, забрали порох, ядра и восьмифунтовые орудия, а четырех– и шестифунтовые[64]64
  Калибр орудий в те времена определялся весом ядер. Пушки, стрелявшие четырех-, шести– и восьмифунтовыми ядрами, относились к легким. Чугунное восьмифунтовое ядро (вес немногим более трех килограммов) было размером примерно с мужской кулак.


[Закрыть] сбросили в воду.

Два новых своих корабля Серов назвал «Дроздом» и «Дятлом». Бродила у него мысль увековечить кого-нибудь из русских флотоводцев, но времена Нахимова, Корнилова и Ушакова были еще впереди, а их фамилии звучали слишком непривычно для англичан, голландцев и французов. Вот «Дрозд» и «Дятел» – то, что надо! Боевые птицы, с крепкими клювами, но все же не сильнее ворона, и если флагман – «Ворон», то для ведомых кораблей дрозд и дятел в самый раз. Посовещавшись с Теггом, Бобом и ван Мандером, Серов назначил на «Дрозда» де Пернеля, дав ему в шкиперы Броснана, а на «Дятла» – Чака Бонса.

С легкими быстрыми шебеками дело пошло веселей. В сухопутных битвах есть масса вариантов: можно атаковать и отступать, скрытно обойти противника, разделить свое войско или собрать дивизии в кулак, передвинуть туда или сюда артиллерию, конницу и пехотные полки, сесть в осаду, взять измором крепость, закопаться в землю и начать позиционную войну. Но в море не выроешь окоп, а корабль не разделишь пополам, и от того все здесь проще и очевиднее: в море есть только две возможности – либо сражаться, либо бежать. Случаи взаимоисключающие; если корабль связан боем, он маневрирует и стреляет, а экипаж трудится у пушек и на реях, борется с огнем и водой, спасает раненых. Не та ситуация, чтобы бежать на всей возможной скорости, на парусах и веслах!

«Дрозд» и «Дятел» были у Серова как две гончие: настигали врага и, не вызывая подозрений, вступали в схватку; затем приближался «Ворон», бил по палубам картечью, и корсарские ватаги шли на абордаж. Продырявить шебеки, сжечь и утопить было бы самым простым решением, но с затонувшего судна не снимешь груз и гребцов-невольников, а от команды не узнаешь про Одноухого Карамана. Жгут и топят на войне, а у пиратов, что карибских, что магрибских, цель была другой: они не воевали, а занимались промыслом.

Миновало Рождество, отмеченное краткой молитвой, звоном судового колокола, бараньим жарким и попойкой на всю ночь; протрезвели и взяли в рождественские дни восемь шебек – может, алжирских, а может, тунисских; встретили в море большой генуэзский галеас и две боевые галеры, подняли британский флаг, отсалютовали из носового орудия; потом попался испанский военный корабль – решили с ним не связываться, проплыли мимо под кастильским флагом. Наступил новый, 1702 год. В ночь на первое января Серов пил в своей каюте, перебрал рома и заснул в койке, еще хранившей запах Шейлы. И снилось ему, будто вернулись застойные брежневские времена, будто они с сестрой Леночкой все еще малыши и прыгают у елки в их родной московской квартире. А отец с мамой и взрослые гости смотрят «Голубой огонек», пьют шампанское и закусывают редкой снедью – твердокопченой колбасой да мандаринами, что выдали в цирке в праздничных наборах. Эта картина была такой мирной и такой невозвратно далекой, что Серов проснулся с влажными глазами.

* * *

– Сидим на фут глубже, чем положено, – сказал ван Мандер, перегнувшись через планшир. – Даже на фут и четыре дюйма.

– Тррюмы забиты доверрху, – сообщил Хрипатый Боб. – Палец не прросунешь, даже если мочой его облить.

– А крюйт-камера пуста наполовину, – добавил Тегг. – Ядер мало. Порох, правда, есть – тот, что притащен с магрибских лоханок. Дерьмо, а не порох! Совсем никудышный! Надо хорошего достать, испанского или английского.

Мастер Бонс и де Пернель, вызванные со своих галер на совещание, промолчали. Серов, однако, знал, что их судам нужен ремонт после бурь и многочисленных схваток. На «Дятле» обнаружилась течь, а «Дрозд» нуждался в замене сломанных весел и части фальшборта – то и другое пострадало при столкновении с вражеским кораблем.

Его флотилия дрейфовала между Тунисом и Сардинией, где от берега до берега было сто морских миль. Дул слабый юго-западный ветер, разогнавший тучи, и поверхность моря отсвечивала густым сапфировым блеском. Команда, используя погожее утро, трудилась: мыли палубу, заменяли лопнувшие канаты такелажа, чистили пушки.

– Перегруз. Много добра взяли, – сказал Сэмсон Тегг. – И куда его девать?

Добра и правда взяли много. Те магрибские шебеки, что не успели отовариться до встречи с «Вороном», были пустыми, но попадались и груженые, и самая ценная часть награбленного лежала сейчас в трюмах фрегата. Были тут кошениль и вермильон[65]65
  Кошениль, вермильон (киноварь) – ценные красители.


[Закрыть] с испанских судов, английские и голландские сукна, тонкий полупрозрачный муслин и шелк, стальные клинки и драгоценные хрупкие изделия – венецианские зеркала и цветная стеклянная посуда; было французское оружие из Марселя либо Тулона – мушкеты, пистолеты мушкетоны и странные штуковины с пятью стволами, что расходились веером – «рука смерти», как назвал этот пистолет де Пернель; были пряности и дорогие товары с Востока, из Турции, Сирии и Египта, которые, очевидно, везли на генуэзских либо венецианских кораблях. Так что перед главарями флибустьеров стояли две задачи: обратить груз в звонкую монету и раздать ее командам.

– Хрр… – прочистил горло боцман. – Паррни скучают. Наши так вообще два месяца земли не видели.

– Разве в Эс-Сувейре не повеселились? – возразил Серов.

– Грроб и могила! Какое там веселье, капитан! Чужая земля! В кабаках дррянь какую-то куррят из своих вонючих кальянов, ррома нет, бабы рразбежались… Да и были там от силы полдня.

– Боб прав, – подтвердил Тегг.

Прав, молча согласился Серов. Вот тебе и третья задача: найти такую гавань, где можно не только товар продать, но и денежки спустить. Чтобы были кабаки, ром, жратва и, разумеется, бабы.

Он повернулся к де Пернелю:

– Мы можем высадиться в каком-нибудь порту на магрибском побережье? Не испанском, а французском? Например, в Ла-Кале?

– Можем, мессир капитан. Но это не Европа, и груз там с выгодой не продать. Кому в Ла-Кале нужно веницейское стекло? Перекупщик его повезет в Марсель или Геную, а туда через море плыть, с риском, что ограбят… Потому и цена будет невысокой.

– Марсель или Генуя… – задумчиво повторил Серов. – Далековато! Дальше, чем до Мальты!

Собственно, на Мальту он стремился только ради Шейлы. Раз не удалось найти Карамана на водах, придется искать на земле, снаряжать экспедицию и брать поганца на Джербе. Раймонд де Рокафуль, магистр Ордена, может, в этом посодействует, а может, нет, так что деньги за товар пригодятся, чтобы пополнить флотилию наемниками и судами. О Джербе Серов тоже расспрашивал невольников-гребцов и магрибинцев с пиратских шебек, и создалось у него впечатление, что идти туда с тремя-четырьмя сотнями – пустое дело. Две тысячи бойцов нужны! В крайнем случае, полторы! А воевать задаром никто не будет.

Однако плыть в Марсель, Геную или другой крупный торговый порт ему не хотелось. Во-первых, потеря времени, а во-вторых, в большом городе – большие бастионы, а на них – большие пушки. Стоять в гавани под их прицелом было бы неуютно.

Де Пернель как будто заметил его колебания.

– Там – Кальяри. – Рыцарь вытянул руку на север. – Сардинский порт, до которого миль двадцать пять. Ветер попутный, и, если Господь позволит, мы будем там еще до полудня.

– Сардиния годится, – сказал Серов. – Это ведь итальянская территория?

– Итальянская? – Глаза де Пернеля удивленно расширились. – Нет, мессир капитан. Уже четыреста лет, как Сардинией владеет король Арагона.

– Не лучше ли тогда пойти на Корсику? Это ведь французский остров?

Глаза де Пернеля округлились еще больше.

– Простите, мессир, но вы ошибаетесь. Корсика принадлежит лигурийцам… то есть Генуе.[66]66
  В древности Сардиния и Корсика заселялись греками, финикийцами и карфагенянами, потом стали римскими провинциями. Сардиния в 1296 г. перешла под власть Арагона, принадлежала Испании до 1713 г., затем Австрии и савойским герцогам. В составе объединенной Италии остров оказался только во второй половине XIX века. Корсика принадлежала генуэзцам (Лигурии) с 1284 г. и перешла к Франции только в 1768 г.


[Закрыть]

Черт! Ну и лопухнулся! – подумал Серов. Нет еще никакой Италии! Есть Генуя и Венеция, а еще Флоренция, Милан, Неаполь… В Венеции и Генуе правят дожи, Флоренция – это Тоскана, и там, должно быть, герцог Медичи сидит, Милан – Ломбардия, и там банкиры, самые богатые в Европе, а Неаполь – столица королевства Обеих Сицилий… Гарибальди, объединитель Италии, еще не родился, и бог его знает, когда появится на свет – вроде бы даже не в этом столетии.[67]67
  Даты жизни Джузеппе Гарибальди 1807–1882 гг. Войны за объединение Италии начались в середине XIX века.


[Закрыть]

Затем он подумал, что Германии тоже, в сущности, нет, а есть Саксония, Пруссия, Бавария и другие независимые королевства. Эта мысль его поразила – так же, как поразил вид испанского побережья за Гибралтаром. Тут, в Европе, он бывал, и память невольно подсказывала знакомое еще со школы: вот Италия, вот Германия, а это – Австрия, Швейцария и прочие страны, вполне благополучные, если не считать студенческих смут и атак исламских террористов. Но сейчас он был у рубежей совсем другой Европы, расчлененной на княжества и королевства, то воевавшие друг с другом, то дружившие – но исключительно против общего врага.

Де Пернель принял его замешательство за глубокие раздумья.

– Конечно, на Сардинии испанцы, но их там немного, и времена для них тяжелые. Король Карл Габсбург умер, спаси Господи его душу, – рыцарь перекрестился, – в стране смута, и рано или поздно явится новый государь, скорее всего, из Франции. Так что если вы поднимете французский флаг и представитесь капером, хлопот, думаю, не будет.

Это казалось разумным, и Серов кивнул.

– У вас найдутся знакомые в Кальяри? Которым можно сбыть товар? Пусть дешевле, но побыстрее и без лишних расспросов?

– Я поищу, мессир капитан. В Кальяри должны быть мальтийцы, и все они люди не бедные.

На том и порешили. Ван Мандер велел ставить паруса и развернул фрегат на север, «Дрозд» и «Дятел» потянулись следом. На мачте «Ворона» плескался флаг с королевскими французскими лилиями, люди приоделись, натянули сапоги, и хоть не походили на мушкетеров короля, однако уже не выглядели толпой оборванцев, прохиндеев и висельников. У всех бренчало в карманах золото и серебро, рожи расплывались в ухмылках в предчувствии береговых утех, шпаги были начищены до блеска, к поясам подвешены пистолеты. Серов полагал, что Кальяри у него в долгу: за сутки его команда спустит минимум двадцать тысяч талеров. Великий будет день для лавочников, кабатчиков и потаскух! Может быть, никому даже кровь не пустят… Андрей вышагивал по квартердеку, улыбался, посматривал на приободрившихся корсаров и вполголоса мурлыкал:

 
Пора-пора-порадуемся на своем веку
Красавице и кубку, счастливому клинку.
Пока-пока-покачивая перьями на шляпах,
Судьбе не раз шепнем: мерси боку!
 

Как и предсказывал де Пернель, в Кальяри добрались к полудню. Разглядев в трубу береговые укрепления, Серов успокоился: пушек оказалось мало, и их калибр опасений не внушал. Однако якорь бросили на рейде, в двух кабельтовых от берега, застроенного неказистыми домишками, лавками и мастерскими, среди которых торчали две-три церковные колокольни. Галеры, нуждавшиеся в ремонте, направились к пристани, и Серов, не опускавший трубы, увидел, как де Пернель сходит на сушу в сопровождении четырех прилично одетых молодцов, вооруженных мушкетами. Сам рыцарь был в богатом испанском камзоле, морских сапогах выше колен и с рапирой на кожаной перевязи. Перевязь заметно оттопыривалась, и Серов в точности знал, что там покоится мешочек с сотней дукатов. Шляпа у рыцаря тоже была – большая, с роскошными перьями, точь-в-точь как у Боярского-Д’Артаньяна.