Текст книги "Жорж Кювье. Его жизнь и научная деятельность"
Автор книги: Михаил Энгельгардт
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Глава VI. Ошибки Кювье. Исторические труды. Общий характер его гения
Геологические исследования Кювье. – Описание Парижского бассейна. – «Рассуждение о переворотах, происходящих на земном шаре»: теория катастроф. – Кювье как историк науки. – Несколько слов о характере гения Кювье и о его ошибках.
Занимаясь изучением ископаемых, Кювье, естественно, обратил внимание и на геологию. Вместе с Броньяром он изучил строение Парижского бассейна. Результатом этих совместных исследований явилось геологическое описание этого бассейна, напечатанное в 1810 году и установившее так называемую третичную систему.
Кювье принадлежит честь различения морских и пресноводных осадков, – открытие весьма важное и новое для науки. Оба исследователя долго не могли понять, от чего зависят различия между некоторыми пластами, пока, наконец, на одной экскурсии Кювье удалось разрешить загадку. «Броньяр, – воскликнул он, – я понял, в чем дело». – «А именно?» – спросил Броньяр. – «В том, что одни осадки – морского происхождения, другие – пресноводного».
Свои воззрения на историю Земли и ее обитателей Кювье изложил в знаменитом «Discours sur les revolutions de la surface du globe»[17]17
«Рассуждение о вращениях поверхности Земли» (фр.)
[Закрыть], напечатанном в виде предисловия к «Recherches sur les ossements fossiles» и потом много раз издававшемся отдельно.
Сущность его воззрений может быть вкратце изложена следующим образом. Силы, ныне действующие на земной поверхности, не могут объяснить нам ее историю: «Нить действий прервана, изменился ход природы и ни один из ее современных деятелей не был бы достаточен для произведения ее древних действий». Земная оболочка пережила ряд переворотов, внезапных, страшных, разом затоплявших или выдвигавших из вод морских целые материки. При этом гибли целые фауны, а когда все приходило в порядок, нарождались новые; преемственной связи между ними нет, каждый вид – продукт особого акта творчества. Последняя катастрофа случилась сравнительно недавно: 5-6 тысяч лет тому назад; она уничтожила тогдашние материки, людей и животных; по ее прекращении воздвиглись новые земли, на которых немногие спасшиеся люди рассеялись и размножились.
Эта чудовищная, с точки зрения современной науки, теория кажется еще более странной, когда излагаешь ее в нескольких словах, без того аппарата фактов, на котором она строилась у Кювье. Не забудем, однако, что в его время не было замечено постепенных переходов между формациями; не было доказано, что те или другие формы лишь постепенно сходят на нет при переходе от одного пласта к другому, а не исчезают внезапно; не было найдено переходных форм, которые впоследствии заставили Гексли сказать, что, если бы эволюционной теории не существовало, палеонтология должна бы была ее выдумать.
Правда, наука не стояла на одном месте с 1812 года (когда вышло в свет первое издание «Discours») и еще при жизни Кювье подвинулась настолько, что в 1830 году Лайель мог издать 1-й том «Основных начал геологии», уничтоживших старое учение о катастрофах. Но в это время Кювье уже не занимался собственно геологией и не обратил внимания на книгу Лайеля.
Мы изложили в бледном и кратком очерке важнейшие научные заслуги Кювье.
Скажем заодно о его работах по истории науки. Они отступают на задний план в сравнении с великими трудами в области зоологии, палеонтологии и сравнительной анатомии; но сами по себе вполне достаточны для того, чтобы доставить почетную известность ученому.
Назначенный в 1802 году несменяемым секретарем Академии наук, Кювье в течение почти 30 лет (1803—1830) представлял академии ежегодные отчеты о трудах ее членов, равно как и иностранных ученых, сообщавших ей свои работы, – в области физики, химии, метеорологии, минералогии, геологии, ботаники, сравнительной анатомии, физиологии, медицины, агрономии и путешествий с естественноисторическою целью. Собранные в одно целое, они составили обширный труд по истории науки, не оставляющий желать ничего лучшего в отношении сжатости и ясности изложения.
Наполеон I поручил Академии наук составить отчет об успехах естествознания с 1789 года. Обязанность эта была возложена на Кювье, и в 1810 году им был представлен «Rapport sur les progrès des sciences physiques depuis 1789».[18]18
«Доклад о развитии физических наук после 1789 года» (фр.)
[Закрыть]
В последние годы своей жизни Кювье читал в Collège de France общий курс истории наук с древнейших времен, изданный после смерти Кювье Маделеном де Сент-Ажи под заглавием «Histoire des sciences naturelles».[19]19
«История естественных наук» (фр.)
[Закрыть]
Наконец следует упомянуть о целом ряде Eloges historiques, посвященных умершим членам академии. Здесь мы находим биографии и оценку трудов Палласа, Добантона, Пристли, Адансона, Вернера, Гаюи, Кавендиша и других (всего около 40 биографий). Сжатое изложение, ясный, простой, безыскусственный, но доходящий местами до истинного красноречия язык; беспристрастие в оценке; широта воззрений и глубокая вера в силу и значение науки, невольно увлекающая читателя, – вот отличительные черты этих превосходных биографий.
Прежде чем перейти к рассказу о государственной деятельности и частной жизни Кювье, не можем не сказать несколько слов об общем характере его гения. Крупные ошибки его в некоторых капитальных вопросах дали повод к совершенно ложному мнению о нем. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что у многих при имени Кювье возникает представление о сухом фактическом исследователе, не способном возвыситься до широких обобщений.
Нет ничего ошибочнее этого взгляда.
В своей деятельности Кювье проявил истинные черты гения: способность замечать и схватывать мельчайшие факты и возвышаться до самых широких и общих выводов. Как бы ни показалось странным это сравнение, но, по нашему мнению, он гораздо ближе к Дарвину, чем, например, Жоффруа Сент-Илер. Это – та же способность замечать и оценивать значение явлений, которые дюжинному уму кажутся мизерными и не стоящими внимания; та же способность кропотливой, чисто египетской, работы, в результате которой являются выводы, полные глубокого интереса; та же способность приложить добытые таким путем выводы ко всей совокупности фактов и внести порядок, систему и стройность туда, где видели только хаос, туман и путаницу. Ни Дарвин, ни Кювье не выносят «предчувствий» в науке, оба доходят до своих выводов чисто логическим сознательным путем, оба строят здания своих систем кирпич за кирпичом, балка за балкой…
Но при чем тут «сухой исследователь фактов»?
Разве «Leçons d'Anatomie comparée», «Règne animal», «Recherches sur les ossements fossiles» – сухой перечень фактов, дело памяти и старания, определения и записывания? Разве создать естественную систему – не значит видеть общее в хаосе бесконечно разнообразных явлений? Разве не нужно гигантской силы воображения, чтобы восстановить скелет неведомого зверя по одной кости?
Противополагать Кювье Дарвину, как «сухого классификатора» – «творческому обобщающему уму», нам кажется совершенной нелепостью.
Различие между ними не столько в характере и складе ума, сколько в самих предметах исследования. Ум Кювье устремился, если можно так выразиться, на исследование статической стороны явлений, их связи и отношений в пространстве, тогда как Дарвин обратился к изучению динамической стороны, отношений и связи явлений во времени… Но в этих различных областях оба проявили одинаково сильную способность к анализу и синтезу, одинаковую ясность и проницательность, одинаковую силу воображения.
Есть ученые, которые не способны доходить до открытий «чутьем», а достигают всего «умом». Таковы Дарвин, Кювье, Лавуазье, Ньютон и другие, – величайшие гении человечества. И есть мыслители менее крупного калибра, такие как Окен, Сент-Илер и им подобные, которые предчувствуют открытие, но могут изложить его только в туманной форме, причем капли истины у них утопают в море ошибок. Может случиться, однако, что эти менее крупные умы в том или другом вопросе окажутся на более верном пути, чем мыслители первого разряда, потому что великий мыслитель, естественно, отворачивается от той области, где нет еще данных для строго научных выводов, и устремляет все свое внимание туда, где его гений может свободно творить из массы накопившихся материалов. Так было и с Кювье. Поглощенный своей колоссальной работой в одной области, он впал в крупные ошибки в другой.
Теперь, когда здание эволюционизма воздвигнуто на незыблемом основании фактов, мы готовы удивляться, как можно было отвергать эту теорию. Перечитывая Дарвина, удивляясь геометрической ясности и простоте выводов, математически вытекающих из несомненных фактов, мы недоумеваем, как мог человек великого ума и необъятных знаний не понимать таких простых вещей. Мы забываем при этом, что Кювье опровергал вовсе не Дарвина. Что представляли из себя тогдашние эволюционные теории – эволюционные фантазии, как их вернее было бы назвать? Галлюцинации де Малье, доказывавшего, что люди происходят от рыб и что в морях до сих пор попадаются рыбы, наполовину превратившиеся в людей; высокопарное красноречие Бюффона; бредни немецких натурфилософов; наконец, учения Сент-Илера, гораздо более строгие, но все еще сбивчивые и противоречивые…
Между бредом Окена и знанием Дарвина – огромное расстояние, хотя, конечно, и в бреду можно высказать глубокие мысли рядом с отменными нелепостями.
Ясность ума составляет отличительную черту гения. Ясный ум Кювье не мог выносить туманных теорий и отбрасывал их, отбрасывал целиком, не отвевая зерен истины от метафизической мякины…
Принесли ли вред ошибки Кювье? Задержали ли они развитие науки, как думали и говорили некоторые?
Посмотрим, что скажут факты. Со времени Кювье наука развивается не по дням, а по часам. Незадолго до его смерти появляется и быстро воспринимается ученым миром система Лайеля. Микроскоп выясняет строение простейших животных, открывая, таким образом, связующее звено между двумя царствами природы; клеточная теория указывает элементарный орган, общий всему миру живых существ; палеонтология, бросившись по пути, указанному Кювье, открывает вереницу переходных форм; успехи эмбриологии, сравнительной анатомии реформируют систему животных, перебрасывают мостики между различными «типами», – и вся эта масса открытий, исследований, реформ увенчивается теорией Дарвина, почти мгновенно принятой всем ученым миром.
Словом, по мере изучения фактов появляются и вытекающие из них выводы.
Задержек, остановок, колебаний не заметно.
Поэтому мнение о вредном действии ошибок Кювье мы считаем неверным.
Ошибки великого ученого вредны только в том случае, когда наука останавливается, методы исследований забываются и водворяется мрак, как это было, например, в эпоху средних веков. Тогда люди теряют способность воспользоваться лекарством, которое сам же гений дает против своих ошибок в виде установленного им метода исследования. Так было, например, с Аристотелем: за его ошибки в средние века цеплялись с величайшим усердием, тогда как то, что было в нем плодотворного и истинного, оставлялось в стороне.
Но если наука стоит на верном пути, развивается при помощи надежных методов, какое значение могут иметь эти ошибки? Не было данных для эволюционной теории – не было и теории; накопились данные – и она появилась, и разом заставила отойти в область мифологии представления о катастрофах, отдельных актах творчества и прочее.
Глава VII. Государственная деятельность Кювье
Первые годы общественной деятельности Кювье. – Знакомство с Наполеоном. – Начало государственной деятельности. – Ее общий характер. – Деятельность по народному образованию при Наполеоне. – Реставрация: «белый террор». – Борьба Кювье с крайностями реакционной политики. – Защита правительственных законов. – Столкновение с Карлом Xпо поводу закона о цензуре. – Июльская революция. – Кювье – пэр Франции. – Заключение.
Выступив с 1795 года на арену общественной деятельности, Кювье в течение нескольких лет занимался исключительно наукой. Ряд блестящих монографий быстро доставил ему почетное положение в ученом мире. В 1796 году он был избран членом Академии наук; в 1800-м, по смерти Добантона, занял его место (на кафедре сравнительной анатомии) в Collège de France и в том же году был назначен секретарем академии.
Отсюда ведет начало его знакомство с Бонапартом, который незадолго перед тем был избран – или, если хотите, избрал себя – президентом академии.
В его присутствии Кювье читал Eloge Добантона; ясность, сжатость и простой язык этой речи произвели хорошее впечатление на первого консула. В то время напыщенность, аффектация, риторика – словом, высокий стиль – считались необходимою принадлежностью речей, тем более торжественных, и человеческий язык Кювье так резко отличался от обычной манеры его коллег, что вызвал у известного остряка того времени, Дюпона Немура, замечание: «Наконец-то у нас есть секретарь, который умеет читать и писать».
Через два года после этого Кювье был назначен одним из шести инспекторов, которым было поручено устройство лицеев в провинциальных городах Франции. Ему выпало организовать лицеи в Марселе и Бордо.
С этого начинается его административная карьера. Но прежде чем излагать ее историю, скажем несколько слов о ее общем характере.
Как мы уже видели, Кювье еще в письмах к Пфаффу является убежденным консерватором. Нет основания подозревать его в неискренности. В то время Кювье был беден и унижен, уши его еще не были заткнуты богатыми окладами, глаза не были завешаны орденами и дипломами, – словом, его положение скорее могло бы развить в нем недоброжелательство к сильным мира и установившемуся порядку. Но ужасы революции навсегда оттолкнули его от. насильственных переворотов. «Страшное время, когда убийство приняло имя правосудия» (Eloge de Cels, 1806), «Ужасный меч, занесенный над всем, что только выдавалось из общего уровня» (Eloge de M. Adanson, 1807), «Бедствия, которым история не знает равного примера» (Eloge de Cels), «Гибельная эпоха, когда всякая личная заслуга, всякая независимость были ненавистны правительству, когда можно было хвалить только угнетателей родины и их презренных сателлитов» (Eloge de Bonnet) – вот отзывы о революции, которые мы то и дело встречаем в его Eloges (1800—1832).
Естественное отвращение к убийству и беспорядку, разумеется, могло только усилиться при виде преследований, которым подвергались в эпоху террора славнейшие представители науки и литературы. Гибель Лавуазье и Кондорсе, гонение на академиков и подобные факты должны были возмущать Кювье, видевшего в науке главный и единственный фактор прогресса.
Конечно, он не мог не видеть другую, освободительную сторону революции – в тех же Eloges мы находим такие, например, выражения: «Когда революция разрушила оковы феодализма, связывавшие прогресс…», – но хорошая сторона в его глазах перевешивалась дурною.
Дурное правительство, суровые законы – это еще полбеды. Но дикие, зверские инстинкты людей, сдавленные железной лапой государства, – вот источник зол и опасностей, в сравнении с которыми все несправедливости существующего порядка – ничто. Беда, если эти инстинкты прорвутся наружу и разбушуются!
И потому следует поддерживать всякое правительство, смягчая по возможности его крайности, но помня, что какой угодно порядок все же лучше революции.
Вот сущность воззрений Кювье, определявшая его отношения к Наполеону, реставрации и, наконец, июльской монархии.
Но где же лекарство против зол, отягчающих человечество? Где сила, которая выведет людей в обетованную землю?
Эту силу он видел в науке.
«Давайте школы прежде, чем давать политические права; объясняйте гражданам, какие обязанности налагает на них общество; растолкуйте им, что такое политические права, прежде чем дать их. Тогда все улучшения будут достигаться без потрясений; каждая новая идея, брошенная в плодоносную почву, успеет дать росток, развиться и созреть, не причиняя судорог общественному организму».
«Нужны целые века, чтобы учреждения принесли свои плоды; пример – христианство, действие которого еще далеко не закончилось, несмотря на 18 веков его существования».
Прогресс человечества пропорционален успехам знания – вот основная мысль «Réflexions sur la marche actuelle des sciences»[21]21
«Размышления о современном развитии наук» (фр.)
[Закрыть], напечатанных в виде предисловия к «Recueil des éloges»[22]22
«Сборник похвал» (фр.)
[Закрыть]. Наука для общества – то же, что душа для тела: если она отлетает, общество разлагается и гибнет.
«Брошенный слабым и нагим на поверхность земного шара, человек, казалось, был создан для неизбежной гибели; беды осаждали его со всех сторон; средства против них были от него скрыты, но ему был дарован гений для того, чтобы открыть их. Таким образом создалась наука, и это драгоценное наследие, постоянно возраставшее, передавалось из Халдеи в Египет, из Египта – в Грецию, скрывалось в эпохи мрака и бедствий, появлялось на свет Божий в более счастливые времена и всюду вело к благоденствию и могуществу; нации, сохранившие его, стали владычицами мира; пренебрегшие им – впали в ничтожество и тьму».
Итак, порядок, какой бы он ни был, и медленное действие науки – вот основные принципы воззрений Кювье.
Но если мы не можем сомневаться в искренности противника переворотов и сторонника мирного развития, то все же должны признать, что в личных отношениях к правительству он мог бы сохранить более независимости.
Но предоставим слово самому Кювье.
Вот как он характеризует владычество Наполеона в 1806 году:
«Когда вереница событий, почти чудесных, вывела Францию из пучины бедствий, которым нет равного примера в истории, на неожиданную степень величия и могущества, быть может еще более беспримерных…» etc.
А вот его отзыв о том же Наполеоне вскоре после заточения последнего на Св. Елену, в 1816 году: «Наши плательщики податей были бы и богаче, и счастливее, если бы на подобные завоевания (то есть научные и промышленные) употреблялась хоть одна тысячная доля того, что у них было вырвано, дабы опустошить пол-Европы и поселить в ней ненависть к нам».
Этот напутственный молебен человеку, которого Кювье прославлял в эпоху его могущества, производит тем более неприятное впечатление, что в то время с особенным остервенением топтали в грязь память Наполеона.
При Наполеоне I государственная деятельность Кювье вращалась исключительно в сфере народного образования. Мы уже упомянули, что в 1802 году он организовал лицеи в Марселе и Бордо.
В 1808 году Наполеон учредил новое учебное заведение – Université Impériale. При этом была разыграна маленькая комедия в Государственном совете, а именно: произносились речи за и против императорского проекта. Нападал Реньо де Сен-Жан д'Анжели, защищал Кювье. Речь последнего очень понравилась императору, и с этих пор он оказывает Кювье особенное внимание. В новом учебном заведении Кювье был назначен членом верховного совета. Обязанности, соединявшиеся с этим званием, были довольно хлопотливы, так как, кроме ежедневной работы по ведению университетских дел, Кювье приходилось составлять объяснительные записки и доклады министрам, а иногда и защищать университет от разных нападений. Так, уже много позднее – в эпоху реставрации – хотели ввести в университет иезуитов, и только благодаря упорному сопротивлению Кювье эта мера не была приведена в исполнение.
В качестве члена совета Кювье принимал участие в организации высших образовательных учреждений, между прочим, Faculté des sciences de Paris. Благодаря его хлопотам были добыты средства для учреждения при этом факультете естественноисторического кабинета.
Весьма важное значение для науки имела поданная Кювье мысль отправлять на судах, предназначенных к дальнему плаванию, медиков, специально ознакомленных с естествознанием, для составления естественноисторических коллекций. Это повело к собранию богатого материала с разных концов света.
В 1809—1810 годах Кювье был отправлен для организации университетов в Генуе, Пизе, Парме, Флоренции, Сиенне и Турине, завоеванных Наполеоном; в 1811 году он отправился с тою же целью в Голландию и ганзейские города. В Голландии Кювье обратил особое внимание на прекрасную постановку элементарного народного образования, – предмет, всегда его занимавший. В 1813 году Кювье находился в Риме тоже для организации университета. В том же году Наполеон назначил его рекетмейстером в Государственном совете, а в конце года дал ему довольно странное поручение, а именно: отправил его в качестве чрезвычайного комиссара в Майнц для устройства защиты от неприятельского вторжения. Видеть ли в этом знак особого внимания или просто бесцеремонность, с какою Наполеон относился к людям, – мы не беремся решить.
Как бы то ни было, Кювье не пришлось выступить в роли защитника отечества. Прежде чем он успел доехать до места назначения, союзники вторглись во Францию, и комиссар должен был вернуться.
Незадолго до своего падения Наполеон хотел назначить Кювье членом Государственного совета. Падение его отсрочило это назначение лишь на несколько месяцев, так как Людовик XVIII вскоре по восшествии на престол дал Кювье эту должность. С возвращением Наполеона Кювье потерял было ее, но после окончательного водворения Бурбонов получил обратно.
С восстановлением древней монархии началась жестокая реакция против либеральных идей. Лично Людовик XVIII был человек умеренный и вовсе не жестокий; но он не мог долго сдерживать сдавленные, гонимые и потому страшно озлобленные силы роялистов. Началась расправа, напомнившая времена террора. Целый ряд наполеоновских генералов и офицеров был осужден на смерть; некоторым удалось спастись бегством, другие – Ней, Лабедойер, Мутон Дювернэ – были казнены. Многие – Брюн, Рамель, братья Фоше – были без суда убиты роялистами, причем убийства остались безнаказанными. В Марселе была истреблена целая колония магометан, с женами и детьми, за то только, что этих несчастных привез из Египта Бонапарт. В Ниме в течение нескольких месяцев убивали протестантов, жгли их дома и грабили имущество. Доносы, отставки, тюремные заключения, изгнания, ссылки сыпались градом: в течение 10 месяцев около 70 тысяч человек подверглись тюремному заключению за политические убеждения. В Гренобле между прочими расстреляли десятилетнего мальчика-инсургента (!); в Париже троих несчастных казнили смертью отцеубийц, то есть им сначала отрубили правую руку, а потом голову за то, что они слушали шпиона, предлагавшего взорвать Тюильри. Доходило до курьезов: в учебниках истории упоминали не об императоре Наполеоне, а о генерале Бонапарте, главнокомандующем войск его величества короля Людовика XVIII; в Орлеане торжественно сожгли на площади книги, рисунки, портреты, изображавшие лица или события императорской эпохи (при этом погиб знаменитый портрет Наполеона, писанный Жераром и стоивший городу 20 тыс. франков).
В эту мрачную эпоху Кювье вместе с Ройе-Колларом, Серром и другими либеральными членами Государственного совета старались смягчить крайности реакционной политики. Так, в 1815 году он оказал услугу Франции при учреждении превотальных судов, которые должны были в каждом департаменте судить безапелляционно все политические дела и немедленно приводить в исполнение свои приговоры. Приведем его собственный рассказ об этом.
«В то время я имел случай оказать Франции большие услуги, о которых не было напечатано; но мне было бы неприятно, если бы они остались неизвестными. Ройе-Коллар поддерживал меня во всех смягчениях, которые мы старались внести в свирепые законы, внушаемые духом времени; но изменения, которым подвергся закон о превотальных судах, обязаны своим существованием только мне одному. По первоначальному проекту, им хотели предоставить право юрисдикции не только над явными и вооруженными восстаниями, но и над тайными заговорами, и притом не только над теми, которые случатся после обнародования закона, но над всеми, без различия эпох… После одного из заседаний Государственного совета, под председательством герцога Ришелье, я просил его устроить обсуждение этого закона в своем присутствии в новом соединенном заседании комитетов. Мне кажется, что я никогда не говорил с такой силой, и, несмотря на горячность противников, мне удалось добиться устранения пункта о тайных заговорах. Оставалось обратное действие. Серр нападал на него в комиссии палаты; другие его защищали… Меня пригласили присоединиться к ним, что я должен бы был сделать в качестве королевского комиссара, но я отказался, и закон не мог пройти. Превотальные суды сделали достаточно зла и в той форме, в которой были учреждены; но я смею сказать, что их действия были бы еще гораздо вреднее, если бы не удалось устранить два вышеупомянутые пункта».
В 1818 году герцог Ришелье, запутавшись в собственных интригах, добился того, что его товарищи-министры, и в том числе Деказ, любимец короля, подали в отставку. Правда, король разрешил ему составить новый кабинет; но всем было ясно, что, потеряв доверие партий и уронив себя в глазах короля, он не мог долго держаться. Поэтому никто из новых членов кабинета не принял приглашения, и Ришелье пришлось подать в отставку. При этом и Кювье было предложено министерство внутренних дел, но он также отказался. В том же году его избрали в члены Французской академии («бессмертные»).
В следующем году он получил титул барона и был назначен президентом комитета внутренних дел в Государственном совете, – должность, которую сохранил до смерти. Количество дел, которые ему приходилось рассматривать и обсуждать в этой новой должности, просто чудовищно: оно достигало 10 тысяч в год.
В заседаниях комитета Кювье сидел обыкновенно молча, пока обсуждался вопрос. Высказывались самые разнообразные мнения, вопрос уклонялся в сторону, запутывался, усложнялся; наконец, по истощении всех аргументов и всего пустословия, вставал Кювье и «новый свет разливался перед всеми умами: факты становились на свои места, запутанные идеи выяснялись, следствия вытекали с силою неизбежности и обсуждение кончалось, как только он кончал говорить» (Pasquier, Eloge de Cuvier).
В это же время не прекращалась деятельность Кювье по народному образованию: благодаря его усилиям в состав элементарного образования были введены история, новые языки и естественные науки. С другой стороны, Кювье заботился о возможно большей централизации его и добился учреждения комитетов, обязанных наблюдать за элементарным образованием каждый в своем департаменте.
В 1819 году он выступил против закона о запрещении всяких нападок на религию. «Вы боитесь, – говорил он, – отдать в руки неверующих, нечестивых гибельное оружие против всяких религий. Но это оружие бессильно – оно притупилось. Бойтесь, напротив, снова вложить оружие, пролившее столько крови, в руки тех, кто еще умеет владеть им, бойтесь снабдить преследователей новыми средствами». Благодаря его настояниям закон был смягчен и ограничен запрещением нападок «на религиозную и общественную нравственность». Иезуиты назвали этот закон «атеистическим».
В качестве королевского комиссара Кювье приходилось защищать перед палатой правительственные проекты законов; так, например, он защищал проект избирательного закона 1820 года, – проект, составленный под впечатлением убийства герцога Беррийского и значительно ограничивавший права избирателей.
В 1824 году Кювье присутствовал при коронации Карла X и получил орден Почетного легиона.
В 1827 году он был назначен директором некатолических религий.
К царствованию Карла X относится самое резкое столкновение Кювье с правительством по поводу закона о цензуре, – закона, имевшего целью не то что ограничение, а просто уничтожение печати, и потому встретившего отпор даже в роялистской прессе. Кювье выступил решительным противником этого закона, как в государственном совете, так и в палате. Правда, когда Академия наук решилась со своей стороны отправить к королю депутацию с просьбою взять обратно проект, Кювье восстал против этого, доказывая, что академия как чисто ученое учреждение не должна путаться в политику. Но его не послушались. Король, однако, не принял депутации.
Вскоре после этого закон был принят правительством и Кювье назначен цензором. Все это производилось настолько бесцеремонно, что указ о назначении был уже послан для напечатания в «Moniteur», раньше чем Кювье узнал о нем. Однако он наотрез отказался от этой должности, чем возбудил сильное неудовольствие Карла. Правда, серьезных последствий оно не имело.
Революция 1830 года застала Кювье врасплох. В это время он стоял уже слишком высоко, чтобы видеть то, что кипело и бурлило внизу, и ум его оказался столь же слепым, как глупость Полиньяка. Накануне революции Кювье выехал из Парижа, отправляясь в Англию, и известие о перевороте дошло до него только в Булони.
Воцарение Луи-Филиппа ничего не изменило в положении Кювье. В 1831 году он был пожалован пэром Франции, а в следующем году смерть положила конец его блестящей карьере. Оглядываясь на эту неутомимую деятельность, мы видим, что Кювье оказал несомненные услуги родине заботами о народном образовании и борьбою с крайностями реакционной политики. Однако стремления его к крайней централизации образования имели свою негативную сторону, а борьба с реакцией не мешала выступать защитником законов, которым в душе он не сочувствовал.
Во всяком случае, деятельность эта не представляет ничего выдающегося. Кювье не играл особенно активной роли в политике, да и не мог играть, потому что не хотел выступать ни резким сторонником, ни резким противником правительства, не хотел играть ни роль Полиньяка, ни роль Манюэля. Он был простою «полезностью», делал массу дел, касавшихся, так сказать, административной техники, смягчал, сколько мог, суровые меры и подчинялся неизбежному.
Так что если бы он и вовсе не принимал участия в политике, то ореол славы, окружающей его, не потерял бы ни одного из своих лучей.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
