Текст книги "Люблю и понимаю"

– Мы не все монстры, как вы думаете, – тихо отвечает он. Ангел убирает со лба голубоватые пряди и беспокойно смотрит на порез на моей руке. – Выглядит не очень хорошо.

То, что только что произошло, теперь кажется мне абсолютно нереальным. Если бы Люцифер хотел меня убить, он бы сделал это двумя ударами меча или одним взмахом своих крыльев. Но вместо того чтобы лежать мертвой на песке, я получу пять тысяч лир за свой бой.

Люцифер пристально смотрит на Кассиэля, который все еще поддерживает меня. Его губы искривляются в ехидной усмешке.

– В одном Люцифер точно прав, – говорит Кассиэль. – Лучше не возвращайся сюда.

– Почему? – Он запутал меня еще больше. Мое дыхание сбилось, рука болит, и я так хочу пить, что могла бы опустошить целую бочку с водой. Кассиэль, будто прочитавший мои мысли, отстегивает от пояса бутылку и передает ее мне.

Я в ужасе мотаю головой. Не могу принять воду от ангела.

– Она не отравлена, – объясняет Кассиэль с хитрой улыбкой. – Пей, или ты сейчас в обморок упадешь. Я не понимаю, почему вы вообще идете сражаться в такую ужасную жару.

– Не я все это придумала. – Я неуверенно беру бутылку и глотаю воду. Она холодная и очень вкусная.

Кассиэль тихо смеется:

– Только медленно, иначе тебя сейчас стошнит.

Ну нет. В этой воде явно был сахар или мед. Точно что-то сладкое. Я уже не помню этого вкуса. Я отдаю ему бутылку только тогда, когда она уже опустошена, и даже не прошу прощения за жадность. Он сам виноват, что предложил мне воду, а там, где он ее набрал, ее наверняка еще более чем достаточно.

– Большое спасибо.

Мне сразу же становится лучше. Сахар что-то делает с моей головой. Я чувствую себя будто немного пьяной и с трудом сопротивляюсь навязчивому желанию захихикать.

– Без проблем. Тебе она гораздо нужнее, чем мне.

Он смеется надо мной? Во время битв речь идет о жизни и смерти. Для ангелов это будто какая-то простая тренировка. Он, наверное, прочел недовольство в моих глазах и поэтому успокаивающе поднял руки.

– Я вообще не о том, о чем ты, возможно, только что подумала. Ты просто выглядела как человек, который очень хочет пить, – добавляет он удивительно мягко.

– Все верно, – шепотом отвечаю я. Я не могу поверить, что разговариваю с ангелом. О воде.

– Извини, что я выпила все, что было.

На его лице появляется улыбка:

– Я могу полететь обратно и взять еще.

Теперь мне, правда, становится смешно. Это очень странный ангел. Разве ему неизвестно, что люди и ангелы обычно вообще не разговаривают друг с другом и определенно не делятся водой? Вдруг я понимаю, что мы все еще стоим посреди арены. Нас окружают другие бойцы, которые пытаются прийти в себя. Два ангела что-то обсуждают рядом с трупом, а люди выносят на носилках умерших и раненых.

– Мне пора, – резко говорит Кассиэль. – Ты справишься сама?

Мое лицо в этот момент, наверное, похоже на один большой вопросительный знак. Почему его вообще это беспокоит? Остальные ангелы толкнули бы меня в песок, чтобы освободить место для размаха крыльев.

Когда я киваю, он отталкивается от земли и взмывает вверх. Его крылья еле заметно движутся. Будто он просто стоит в воздухе. Когда Кассиэль оказывается в трех метрах надо мной, он машет мне рукой на прощание. Это просто абсурд. Я ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь ему в ответ. Оставшаяся в живых часть здравого смысла мешает мне помахать ему вслед. Его лицо приобретает еще более счастливое выражение, и он наконец улетает. Ангел элегантно приземляется на верхней трибуне. Семьяса встает с кресла и ударяет его по плечу. Наверняка сейчас Кассиэль будет выслушивать от него упреки в том, что он спас меня во второй раз. Я возьму свои деньги и исчезну отсюда. Только сейчас я слышу, что зрители на трибунах выкрикивают мое имя.

– Мун! Мун! Мун! – отзываются эхом их голоса.

Судя по всему, я превратила бой с Люцифером в отличный спектакль, и они еще не скоро его забудут. Иногда я задумываюсь о том, кто все-таки настоящий монстр сейчас. Неужели люди забыли обо всей боли, которую причинили нам ангелы? В Венеции не осталось ни одной семьи, которая не потеряла хотя бы одного родственника во время резни на улицах. Неудивительно, что ангелы презирают нас. Когда я направляюсь к выходу, другие бойцы держатся от меня подальше. Я всего лишь хочу забрать свои деньги и уйти домой. Я не буду возвращаться сюда как минимум три недели. Я опускаю взгляд в пол, обхожу пару колонн, руины собора и вдруг спотыкаюсь обо что-то. Это мать Кьяры. Я узнаю ее по рыжим локонам, несмотря на то что они в крови и грязи. Она выглядит очень плохо. Лицо изранено, а тело покрыто кровью. Глаза закрыты, а кожа стала неестественно желтой. Гробовщики заберут ее и похоронят где-нибудь в лагуне. Пока я смотрю на нее, размышляю, ждет ли ее семья снаружи в надежде встретить живой, и замечаю, как ее ресницы дрожат. Она должна была умереть. Я не могу сосчитать количество ран, которые ей нанес противник, но я не в силах оставить ее здесь просто так, поэтому я усаживаю ее в песок рядом с собой и беру ее за руку. Она хватает мои пальцы удивительно крепко и шевелит обветренными и сухими губами.

– Нельзя умирать, – бормочет она, когда я придвигаюсь к ней поближе. – Пожалуйста.

Я понимаю, что она имеет в виду. Только бойцы, покинувшие стены атриума живыми, получают свой гонорар. При этом они часто умирают, пройдя пару метров за воротами. Я осматриваюсь в поисках носильщиков, которые выносят мертвых из собора Сан-Марко. Когда замечаю двоих, я подпрыгиваю и врезаюсь в них. Возможно, моя потеря крови дает о себе знать. Не надо было запрещать Алессио приходить сюда: он смог хотя бы помочь мне с матерью Кьяры.

– Там лежит женщина, – объясняю я носильщикам. – Ее нужно вынести. Она еще жива, – говорю я настолько уверенно, насколько могу. – Нам нужно поторопиться.

– Сто лир, – говорит один из мужчин. – Каждому из нас.

Я делаю глубокий вдох и киваю. Если бы я не знала женщину, мне было бы плевать. Но я не могу прийти домой и сказать Тициану, что оставила мать его подруги умирать. Носильщики тоже пытаются прокормить свои семьи, поэтому я стараюсь не считать их бессердечными.

– Хорошо.

Мы возвращаемся, и я с облегчением вижу, что глаза женщины все еще открыты, а ее грудная клетка заметно опускается и поднимается.

Мужчины осторожно кладут ее на носилки, и она морщится от боли. Мне кажется, что они все же идут слишком быстро. Вероятно, у них куда больше опыта в вопросе транспортировки раненых, чем у меня, и они знают, как боец может получить свои деньги. Мы останавливаемся около Нерона, который бросает презрительный взгляд на женщину и на меня. Он дает мне ее гонорар, а вместе с ним и мой, без пререканий. Мне становится так тепло от счастья, что я даже улыбаюсь ему и кладу пачку банкнот в свой карман.

У входа нас ожидает толпа. Эти люди, судя по всему, уже слышали о моем поединке, потому что некоторые из них хлопают меня по спине и поздравляют. Я оглядываюсь в поисках Кьяры и ее отца, пока носильщики нетерпеливо переступают с ноги на ногу. Им нужно возвращаться на арену и работать, пока не объявили следующий раунд.

– Суна! – Голос заглушает все крики вокруг меня. – Суна!

Люди дают Кьяре с отцом пройти. Малышка плачет, и я смотрю на мужчину, который с трудом сдерживает слезы. Он опускается на корточки рядом со своей женой, которую носильщики положили на землю, и прижимается к ней лбом. Его тело вздрагивает, и все внутри меня сжимается от сочувствия. Я не знаю, откуда у нее на это остаются силы, но она кладет свою руку на его шею, будто пытаясь успокоить его. Я беру Кьяру на руки, и девочка благодарно прижимается ко мне. Горожане, стоящие вокруг, к счастью, теряют интерес к этой драме и расходятся. После боев таких сцен у арены всегда достаточно, но я еще никогда не была их частью. Меня не радуют чужие страдания. Я бы охотно ушла прочь отсюда, но сейчас я не могу оставить девочку, и мне хочется позволить ее матери и отцу спокойно попрощаться друг с другом. Любой, кто не слеп, видит, как эти двое любят друг друга. Такая вещь, как любовь, в моем мире встречается нечасто. Из моих глаз текут слезы, когда я понимаю, что Кьяре придется расти без матери. В день, когда моя мать исчезла, я стала взрослой. Она была не самой любящей матерью на земле, но тем не менее она оставалась рядом, пока не ушла.

– Я могу попытаться спасти ее, – раздается голос за моей спиной. Пьетро Андреаси стоит позади нас.

Я впервые так рада видеть мужчину и приветствую его объятием. Как обычно, на его шее болтается стетоскоп. Когда я была ребенком, мне казалось, что он уже врос в его кожу.

– Боюсь, даже ты не сможешь этого сделать, – говорю я с сожалением. – Каждый сантиметр ее тела изранен.

Он садится на корточки рядом с женщиной и касается ее лба. Когда он ощупывает ее тело, она вздрагивает.

– Не сомневайся в моих способностях. Многие раны поверхностные, но, я боюсь, у нее есть внутренние кровотечения. Холодный пот и боли в животе. Вероятно, повреждена селезенка. Мы должны прооперировать ее как можно скорее.

– Думаешь, у тебя получится?

Его слова звучали так убедительно, что я обретаю надежду.

– Стоит попробовать – так мы вырвем очередную жертву из лап ангелов. – Его худое лицо хорошо мне знакомо. Раньше он часто приходил в нашу библиотеку. Сегодня я время от времени встречаю его в городе. У него много дел, но он периодически спрашивает меня о здоровье Стар и успехах Тициана в школе.

Отец Кьяры неуверенно встает на ноги, его щеки еще мокрые от слез, но глаза сияют надеждой.

– Сколько это будет стоить? – спрашивает он, и я отдаю ему деньги, которые заработала его жена.

– Четыре тысячи, – говорит Петро, не задумываясь. – Самое дорогое – это наркоз, но ей он просто необходим, чтобы не чувствовать боли.

Проблеск надежды в глазах мужчины исчезает.

– У нас нет четырех тысяч. – Его голос ломается. – Наш младший сын остался дома с моей матерью. У него температура, поэтому Суна пошла сражаться сегодня.

– Я не могу принять ее бесплатно, – мягко отвечает Пьетро. Он наверняка покупает большинство медикаментов на черном рынке, а это дорого. Я вижу сожаление в его глазах. Его волосы стали еще белее, чем раньше, а щеки впали так, будто он голодает. – Мне очень жаль.

– Я могу отработать долг, – поспешно говорит мужчина. – Когда заживет моя рана.

Пьетро поджимает губы, и я вижу, как ему тяжело отказывать отцу двоих детей.

– А что, если ты умрешь во время следующего боя? Ты хочешь, чтобы твоя жена снова пошла на арену, чтобы вернуть долги? Один из вас должен оставаться с детьми. Она не воительница.

Как бы жестоко это ни звучало, Пьетро был прав. Он не мог допустить того, чтобы дети потеряли обоих родителей, даже если виноваты в этом будут только ангелы. Они заставили нас мириться с такой жизнью, поэтому я так их ненавижу. Никто не должен решать проблемы такими методами.

– Я заплачу́, – вмешиваюсь я и, прежде чем я успеваю хоть сколько-то поразмыслить об этом, достаю из кармана четыре тысячи лир. Мне хватит и оставшихся денег. У меня, за вычетом того, что я отдала носильщикам, остается еще восемьсот лир. Но я не смогу жить дальше, зная, что даже не попыталась спасти Суну. Я даю деньги врачу.

– Бери уже.

Он смотрит на меня с сомнением. Он явно на это не рассчитывал, и я знаю, что теперь ему совестно. Но уже поздно.

– Ты уверена? – спрашивает он.

– Да, уверена. Пожалуйста, прооперируй ее. Если от этих денег что-то останется, отдай Алессио.

Он кладет руку мне на плечо.

– Ты хорошая девочка, – говорит он. – Твой отец гордился бы тобой.

Я не могу ничего на это ответить. Возможно, он прав. Моя мать, правда, отругала бы меня за мою неразумность.

Пьетро машет мужчинам, слоняющимся неподалеку, и приказывает им принести носилки.

– Твоей матери скоро станет лучше, – обещаю я Кьяре. – Пьетро позаботится о ней, и я приду ее навестить.

Я молча наблюдаю за тем, как Суну снова кладут на носилки. Мужчина благодарно кивает мне, прощаясь, а Кьяра обнимает меня за талию. Надеюсь, это не было самой большой ошибкой в моей жизни. Я отдала почти незнакомой женщине четыре тысячи лир. Если бы я оставила эти деньги себе, я могла бы последовать за братом и сестрой намного быстрее.

Глава

Когда я прихожу домой, Феникс Бертони уже стоит у входа. Он регулярно заходит к нам, чтобы уговорить меня приютить его банду у нас. Я слишком устала, чувствую себя разбитой и переживаю о том, что только что совершила огромную ошибку. Только ссор мне еще сегодня не хватало.

– Что тебе надо? – говорю я.

Его глаза вызывающе блестят:

– Ты же все знаешь сама.

– Забудь об этом! – кричу я.

Обычно я веду себя с ним более осторожно, но сегодня мое терпение закончилось. Тупее, чем то, что я совершила, быть уже ничего не может. В наше время выживает только тот, кто в первую очередь думает о себе. Почему меня вообще так беспокоила судьба матери Кьяры? Мы с братом и сестрой тоже давно живем без родителей. Не знаю, стоит ли рассказывать об этом Алессио, Стар и Тициану.

– Я не люблю ставить ультиматумов… – прерывает Феникс мой полет мысли. – Но скоро у меня не останется другого выбора. Мне и моим парням нужно где-то жить. В Сан-Поло1616
  Сан-Поло (итал. San Polo) – один из шести исторических районов Венеции. Расположен в центре, между районами Сан-Марко и Санта-Кроче.


[Закрыть] уже небезопасно. У вас есть достаточно места для нас, и мы сможем вас защищать…

– Только через мой труп! – кричу я, не думая, и он сразу же поднимает брови. Парень последний, кому я позволю защищать моих брата и сестру. Наверняка городская стража уже давненько за ним приглядывает.

– Это не может длиться вечно. Люцифер чуть не убил тебя сегодня, если моя информация верна. – Его голос звучит холодно, почти как у ангела. – Возможно, я подожду еще пару недель, но потом заберу библиотеку себе. Я даже не знаю, почему пытаюсь тебя переубедить. Тебе нужна моя защита. Ты живешь там с немой девочкой, младшим братом и книжным червем.

Мы оба знаем, почему он пытается переубедить меня вместо того, чтобы просто взять то, что хочет. У Феникса Бертони, плохого парня из венецианской банды, есть одна слабость, и это моя сестра. Он никогда не сделает того, что может ее разозлить.

– Ради бога. Делай, что хочешь.

Феникс кивает и напрягает все свои мышцы. Он высокий и подтянутый. Он явно мог бы сражаться на арене, но я никогда его там не видела. Ему это не нужно. Парень получает вещи, которые хочет, другими способами. Я делаю шаг назад, но он сует мне в руку какой-то маленький пакетик.

– Это для Стар, – бормочет он. – Передавай ей от меня привет.

Он разворачивается и быстро уходит прочь с площади Сан-Марко.

Я качаю головой. Все время, что я знаю Феникса, он кажется мне какой-то загадкой. Поступки парней вроде него обычно прозрачны, как стекло. Я знаю, что находится в этом пакетике. Кроме чтения и письма у Стар есть еще один способ времяпрепровождения: она любит собирать красивые мозаики из осколков муранского стекла1717
  Муранское (венецианское) стекло – стекло, изготовленное по старинным технологиям, возникшим на острове Мурано близ Венеции.


[Закрыть]. В бывшем бальном зале библиотеки она хранит картины, которые из года в год становятся все больше. Наш отец был первым, кто стал приносить ей осколки, а Феникс – единственный, кому моя сестра разрешает трогать ее стекляшки и сидеть рядом с ней, когда она занимается мозаикой.

Нам было семь, когда Феникс впервые появился в нашей жизни. Тогда ему уже было одиннадцать, и я немного завидовала хорошим отношениям Стар и оборванца, которого избивал собственный отец. Феникс уже тогда стал человеком, которому стоило держаться подальше от моей сестры. С тех пор ничего не изменилось. Он все детство был злым и дрался со всеми. Только со Стар он был другим, рядом с ней он становился мягким.

Я думаю, что он готов умереть ради нее. Только поэтому я время от времени разрешаю ему приходить к нам в гости, надеясь, что он не будет злоупотреблять моим добрым расположением. Когда ангелы прибыли, он собрал банду бродяг, готовых пойти на все, чтобы выжить. Факт того, что он пытается убедить пустить его и ребят в дом, меня не устраивает. Ведь мы не хотим, чтобы слишком много людей узнали о существовании моей сестры. Все должны думать, что она исчезла вместе с матерью. Я вздыхаю. Конечно, я отдам Стар эти осколки, которые стали теперь не менее ценными, чем золото. Даже на соседних островах уже не осталось стеклодувов. Интересно, как Феникс вообще раздобыл такой подарок. Думаю, он вполне мог залезть в дом какого-нибудь богатого члена совета и украсть вазу или что-то вроде того, только чтобы принести Стар радость. Если он будет и дальше продолжать этим заниматься – не успеет оглянуться, как окажется в темнице.

* * *

Я устало поднимаюсь по ступенькам в дом, надеясь, что Алессио удалось удержать Тициана дома. Когда Феникс рядом, его парни обычно тоже где-то неподалеку, и я всегда боюсь, что Тициан попадет в их лапы. Он сейчас как раз в таком возрасте, когда восхищаются смелостью и жаждой риска. Ангелы, может, и установили власть над людьми, но это не значит, что законы больше не действуют. Консилио непрестанно следит за тем, чтобы они соблюдались. Даже незначительные преступления караются лишением свободы или даже смертной казнью. Говорят, на материке есть даже исправительные лагеря, в которых осужденные должны работать, пока не умрут. Это только слухи, потому что никто оттуда не возвращался, но мне они кажутся вполне реальными, и я никому не позволю забрать у меня Тициана.

Я несу за него ответственность. К сожалению, он думает иначе. К счастью, на прошлой неделе снова начались занятия в школе, и, хотя в ней вместо биологии и физики теперь преподаются всякие тупые предметы вроде истории творения, географии путешествия ковчега, Енохийского алфавита, магии слова и геометрического значения пентаграммы, я все равно рада, что он учится вместо того, чтобы шататься по улице в утренние часы.

Стар сидит на потертом диване в большой комнате, которая одновременно служит гостиной и коридором. Много столетий назад эта мебель, по легенде, принадлежала императрице Сиси1818
  Герцогиня Амалия Евгения Елизавета Баварская (1837–1898) – баварская принцесса, супруга императора Франца Иосифа I. Императрица Австрии с 1854 г., королева-консорт Венгрии с 1867 г. Известна под уменьшительно-ласкательным именем Сиси, которым ее называли родные и друзья.


[Закрыть], которая принимала гостей, сидя на этом диване. Сегодня на нем сидит Тициан, задрав наверх свои грязные ноги, и грызет ногти. Когда он видит меня, я замечаю, как на его детском лице вырисовывается выражение облегчения.

Алессио двигает свой стул, выбираясь из-за стола, встает на ноги и, сделав пару шагов, оказывается рядом со мной. Он обнимает меня и целует в лоб. Я устало прижимаюсь к нему. Я никогда не говорила ему о том, что мне нужны его объятия, особенно в такие тяжелые моменты. Но он и сам все знает. Некоторое время он просто держит меня.

– Я так рад, – тихо говорит он. Когда юноша отстраняется, то замечает кровь на моем лбу и брюках.

– Ты ранена?

Я качаю головой, хотя порез на руке все еще пульсирует. Рана оказалась не такой глубокой, как я думала.

– Большая часть крови не моя. Там была женщина, мне пришлось о ней позаботиться…

Словно хищная птица на свою жертву, на меня нападает чувство вины. Я оставила свою семью в беде, и я не осмелюсь сказать Тициану, что это была мать Кьяры. Может, чуть позже.

– Что случилось? – любопытно спрашивает Тициан. – С кем ты сражалась?

– С Люцифером, – тихо говорю я, и мой брат с Алессио с шипением втягивают воздух.

Стар сжимает платок в руке. Она замерла в неестественном положении и даже не смотрит на меня.

– Люцифер… – повторяет Тициан. – И ты все еще жива.

Алессио качает головой.

– Это было очень тяжело, – говорю я так тихо, что только мой друг меня слышит.

Он нежно гладит меня по волосам:

– Хочешь пойти помыться и съесть что-нибудь, прежде чем ты нам все расскажешь?

Я киваю и мысленно благодарю его за то, что могу провести несколько минут наедине с собой перед тем, как рассказать домашним обо всем, что произошло.

– Что-что ты сделала? – Голос Тициана слишком тонкий от негодования. Конечно, он этого не понимает. Я и сама этого не понимаю.

Алессио занимается моей раной, втирает мазь мне в руку, и она щиплет так, что я вздрагиваю, когда мой друг закрывает порез бинтом.

– Женщина бы умерла, если бы я не помогла ей, – пытаюсь я объяснить свои действия.

Тициан скрещивает руки на груди:

– Наш отец тоже мертв.

Я знаю, что он имеет в виду не совсем то, что говорит. Тем не менее меня пугает холодность его слов. Я ведь размышляла примерно о том же. Но Тициан не должен вырасти мужчиной, который будет думать только о себе. Я должна постараться не допустить этого.

«Если мы не будем помогать друг другу, – жестами изъясняется Стар, – от нашей человечности совсем ничего не останется. Мун сделала все правильно».

Я бесконечно благодарна ей за эти слова, потому что сама до сих пор сомневаюсь в правильности своего поступка. Сестра садится рядом со мной и гладит по влажным волосам. Отец объяснил мне, что поведение Стар похоже на поведение людей с синдромом Аспергера, но отсутствием эмпатии она не отличается, и ее слова – лучшее тому доказательство.

– Это была мать Кьяры, – говорю я, прежде чем Тициан продолжит спорить со мной дальше. Это словно выбивает почву у него из-под ног. Он очень скучает по матери и, я уверена, не желает такой же судьбы своей подруге.

Он открывает рот, но снова его закрывает.

– Почему ты сразу этого не сказала? – спрашивает он мгновением позже.

– Потому что не важно, знаешь ты человека или нет, если он нуждается в помощи. Мы и так со всем справимся, – продолжаю я. – Денег, которые у нас есть, хватит на побег. Ты не должен переживать на этот счет. Контрабандисты выходят в море только тогда, когда совсем темно, поэтому в следующее новолуние вы покинете город.

Глаза Тициана округляются, и он быстро качает головой.

– Нет! Я не уеду из Венеции без тебя! Или все вместе, или никто.

Алессио заканчивает обрабатывать рану, и я надеваю пуловер на футболку. Мне вдруг становится холодно.

– Мы уже обсуждали это тысячу раз, – устало говорю я. – Чтобы заработать еще двадцать тысяч лир, мне понадобится целая вечность. Ты должен доставить Стар в безопасное место. – Я пытаюсь обратиться к его чувству ответственности, хотя и не совсем справедливо навязывать его ему. Но у меня не остается другого выбора. Губы брата дрожат. Мы должны общаться с ним как со взрослым, но еще никогда мне не было так тяжело требовать от него взрослых решений.

– Ты справишься с этим, я знаю.

– Но где мы будем жить, когда окажемся там?

– Сильвио доставит вас в долину Аоста. Ему мы за это и платим, там вы будете в безопасности.

– А куда конкретно он нас доставит? – смотрит он на меня, прищурившись.

– Только контрабандисты знают, где именно находится пещерный город, – говорю я, хотя он сам прекрасно все знает. Это и есть слабое место моего плана, и Тициан каждый раз пытается надавить на него, когда я затрагиваю тему побега. Я расчесываю волосы. В поисках поддержки я смотрю на Алессио, но с его стороны ее сложно ожидать, потому что он относится к плану так же скептически, как и остальные члены моей семьи. Может, это я слишком упрямая, раз так цепляюсь за эту идею?

«Поговорим об этом в другой раз», – мягко говорит Стар. Она аккуратно распаковывает подарок Феникса, и сияние ее глаз заставляет меня чувствовать себя еще более виноватой. Феникс – еще одна причина, почему я хочу вывезти ее из города. Что бы он ни чувствовал к моей сестре, он все равно в первую очередь будет думать о себе. Я не хочу, чтобы он разбил ей сердце.

Остаток дня Тициан избегает меня. Когда я, поспав пару часов, выхожу из своей комнаты, его нигде нет, и к ужину он тоже не спускается.

«Он придет. – Стар пытается меня успокоить, разрезая свою еду на маленькие кусочки, сегодня это меня раздражает. – Дай ему немного времени».

Мне очень хочется выбежать на улицу и броситься его искать, но сестра права. Кроме того, когда они уедут, я больше не смогу постоянно его защищать. Брату нужно научиться нести ответственность за себя самого.

После ужина мы со Стар играем в карты. В отличие от меня сестра абсолютно спокойна. Когда Тициан возвращается домой, я открываю дверь, смотрю, не ранен ли он, а затем отправляюсь в свою комнату. Я бы с радостью наорала на него, чтобы он хоть иногда задумывался о моих чувствах, но мне уже ни на что не хватает сил.

Чуть позже я слышу, как в дверь кто-то стучится, и Тициан заходит в мою комнату.

– Я не хотел, чтобы ты переживала за меня, – говорит он, присаживаясь рядом со мной на кровать. – Я был в больнице с Кьярой.

Мое сердце тает, когда я слышу это. Почему я вообще думала о том, что он может стать эгоистичным ублюдком?

– Как дела у ее матери?

– Пьетро все еще оперирует ее.

– Уверена, Кьяра была очень рада, что ты к ней зашел.

Его лицо становится менее серьезным, и он кивает.

– Я держал ее за руку, – говорит он, раскрасневшись.

Я провожу рукой по его волосам:

– Ты все правильно сделал.

Я так хочу его зацеловать, но сдерживаю себя.

– Я с тобой, – говорит Алессио, когда на следующий день я сообщаю ему, что хочу пойти к Суне и выяснить, как у нее дела. – Пьетро будет только рад, если я приду чуть раньше.

После завтрака Стар погружается в свою мозаику, а Тициан собирается пригласить Кьяру поесть мороженого после школы. Он просит у меня денег сегодня утром, и, хотя мороженое в наше время – роскошь, я не могу ему отказать. Теперь я не знаю, что мне делать, как и всегда, когда меня покидает напряжение после дня на арене: в этот раз у меня было целых два.

Я отодвигаю наш диван в сторону, чтобы убраться под ним. Пыль щекочет нос, и я чихаю.

– Ты не должен этого делать, – отвечаю я Алессио. – Лучше отдохни еще немного. Ночные дежурства очень изматывают.

Судя по рассказам Тициана, операция прошла удачно. Тем не менее я хотела собственными глазами увидеть Суну и убедиться в том, что пожертвовала им деньги не зря.

Алессио помогает вернуть диван на место. Стар не терпит изменений в обстановке, даже самых маленьких.

– Мне надо обсудить кое-что с Пьетро. Ночью мы совсем не успеваем поговорить, – добавляет он, когда вся мебель стоит на своих местах.

– Что случилось? Ты заболел? – По моей спине пробегают мурашки.

– Со мной все хорошо, – объясняет он, улыбаясь. – Обо мне можешь не беспокоиться. Но вчера до меня дошли слухи о предстоящих терактах. – Улыбка исчезает с его лица, сменяясь непривычным гневом в обычно дружелюбном взгляде.

– Предстоящие теракты? – спрашиваю я.

– Говорят, Братство планирует что-то новое, – подтверждает Алессио.

Братство Света, или Орден Посвященных. Так они себя называют. Эти люди считают своей целью уничтожение ангелов. Конечно, им это не удается, поэтому с каждым разом те становятся все более жестокими. Во время прошлого теракта на рыбном рынке, который они устроили, чтобы убить одного из членов совета, погибло множество невинных горожан. Уже при упоминании названия их организации у меня на голове волосы дыбом встают.

– Почему ты думаешь, что Пьетро что-то знает об этом? – спрашиваю я, хватая свою поясную сумку, в которой лежит немного денег. В карман, закрепленный на ремне, я прячу нож.

– Он слышит и видит больше многих из нас. Он знает почти каждого в Венеции. Поэтому, если кто-то и знает что-либо об этом, так это он. Мне кажется, это очень серьезно.

– Ну, ладно, – сдаюсь я. – Если ты на этом настаиваешь…

Я не могу отрицать того, что чувствую себя куда лучше, когда хожу по городу не одна. Три года назад Братство впервые заявило о себе, и с тех пор горожане задаются вопросом: кто состоит в этой организации? Члены банды внезапно появляются где-то в ночи, нападают на сторонников ангелов или членов совета, похищают их родственников или грабят дома, а потом требуют выкуп. Большинство чиновников, подчинившихся ангелам, заставляют городскую стражу охранять их дома. Раньше мне казалось правильным, что кто-то встал на сторону сопротивления. Наконец-то кто-то решил выступить против несправедливой власти ангелов и против притеснения людей. Но чем больше невинных жертв погибало в этой войне, тем сильнее я сомневалась в правильности подобной позиции. Сколько человеческих жизней требует эта война? Можно ли вообще их считать? Братство, конечно, смотрит на это с прагматической точки зрения. Члены организации постоянно пытаются переманить жителей Венеции на свою сторону с помощью листовок. Большинство людей, правда, довольны уже и тем, что что-то вроде мира снова пришло в наш город. Никто больше не хочет сражаться. Против ангелов у нас так или иначе нет никаких шансов.

* * *

Многие люди торопятся, чтобы оказаться дома до сумерек. Они быстро забегают в магазины, покупают там необходимые товары. С тех пор как вапоретто, речные трамваи, перестали работать, горожанам стало сложнее добираться до дома. Лучше просто оставаться в своем районе. Этим летом у нас есть все, что только можно пожелать: овощи, фрукты, свежее молоко и рыба. Нужно только заработать на них. В зимние месяцы дела обстоят хуже. До недавнего времени мы были отрезаны от остального мира, и никаких товаров к нам не поступало. Надеюсь, этой зимой будет проще. Нам в любом случае будет легче, ведь мы с Алессио останемся одни. Мой живот урчит при мысли об этом. Я еще ни дня в жизни не прожила без брата и сестры.

Алессио покупает мне в маленьком кафе на углу стаканчик апельсинового сока, и мы опираемся на перила, пока вода узкого канала тихо плещется под нами. Дверь дома напротив открыта, и три ступеньки ведут в лениво текущую воду. Маленький мальчик играет с мячом в коридоре. Я почти представила себе, что все как раньше: я после школы оставалась на улице, и мы вместе с друзьями наблюдали за туристами. Очень приятно проводить время наедине с Алессио. Нам нечасто выдается такая возможность. Каждый из нас вынужден постоянно лавировать между своими обязанностями.

– Не злись на Тициана. – Алессио прерывает молчание. – Он так же беспокоится, как и ты.

– Ты говорил с ним? – спрашиваю я, чувствуя укол в груди. Мой брат доверяет Алессио больше, чем мне, потому что он терпеливее.

– Нет. Но он мальчик, и я знаю, что происходит в его голове. Прекрати его ругать. Ему двенадцать, и он слишком взрослый, чтобы постоянно его контролировать. Скоро ты отправишь его прочь из города, и ему придется разбираться с этим самому.

Я знаю, что Алессио прав, ведь я и правда веду себя как курица-наседка. Я просто хочу спрятать Тициана так же, как и сестру, но для этого мне пришлось бы заковать его в цепи.

– Я знаю, да. Иногда мне кажется, что он все еще не понимает, насколько опасна наша жизнь, и хочу навязать ему свою волю. Правда, вчера он догадался, что я переживала, когда поздно вернулся домой.

Алессио дружески толкает меня:

– В вашей семье все такие упрямые! Ты ведь знаешь это, правда?

Я пожимаю плечами, потому что не могу этого отрицать. Меня сложно назвать самой разумной гражданкой этого города.

– Я боюсь, что стражи однажды поймают его, если он что-то украдет или ввяжется в какую-нибудь историю.