Текст книги "Роковые императрицы России. От Екатерины I до Екатерины Великой"

Михаил Пазин
Роковые императрицы России. От Екатерины I до Екатерины Великой

© Пазин М., 2013

© ООО «Издательство «Яуза», 2013

© ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Вступление

В 1725 году в России к власти пришла Екатерина I. Так начался «бабий век», когда страной правили с небольшими перерывами одни женщины, и закончился он только в 1796 году со смертью Екатерины II. Перед читателем последовательно предстанут Екатерина I, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, Елизавета и Екатерина II.

Какими он были, эти женщины? Они были разными, со своими причудами и пристрастиями. Примечательно, что никто из них, кроме Анны Леопольдовны, не был замужем, а Екатерина I была вдовой. Поэтому, чтобы опереться на надежное мужское плечо, они заводили себе фаворитов. Некоторые из императриц вели войны, расширяя пределы Российской империи, а некоторые так и остались серыми мышками. Однако главное, что двигало ими – это была любовь. А любовь, как известно, великая движущая сила. Это было время фаворитизма, когда фаворит-любовник готов был на все, чтобы угодить своей любимой.

При Екатерине I это был светлейший князь Меншиков, при Анне Иоанновне – герцог Бирон. Елизавета и Екатерина II особенно отличились на поприще фаворитизма. Вообще-то фаворит – слово французское и обозначает любимчика, которому покровительствует высокая особа. Во Франции – родине фаворитизма в их качестве выступали любовницы королей. Иногда, в силу своих амбиций, они участвовали в управлении государством. В России же фаворитизм принял другую окраску – одинокие императрицы, нуждаясь в сильной мужской руке, специально подыскивали себе таких фаворитов-любовников, чтобы они могли тянуть воз государственных обязанностей. При Елизавете это были Разумовский и Шувалов, а при Екатерине II только официальных фаворитов насчитывалось 12 человек. При ней фаворитизм стал неким государственным учреждением, а фавориты, живя с императрицей, признавались людьми, служившими престолу и Отечеству. Некоторые из них, такие, как братья Орловы, Завадовский или Григорий Потемкин, стали выдающимися государственными деятелями. Фактически при Екатерине II явление фаворитизма достигло пика своего развития.

Однако эта книга не столько о плотских наслаждениях императриц с фаворитами, сколько о любви – любви яркой, необычной, порой драматичной, но вместе с тем и кристально чистой, светлой и, как всякая любовь, непростой. Вот об этих, интересных, насыщенных множеством событий и любовных происшествий, невероятных исторических кульбитах эпохи, мы поведем наш рассказ.

Марта Жаворонкова
Императрица Екатерина I

Царица долго стояла на коленях перед императором, испрашивая прощения всех своих поступков; разговор длился больше трех часов, после чего они поужинали вместе и разошлись. Отношения между Петром I и Екатериной оставались очень натянутыми до самой смерти первого. Они больше не говорили друг с другом, не обедали и не спали вместе. Меньше чем через месяц Петр I умер.

Эту даму мы знаем под именем императрицы Екатерины I (1725–1727). Происхождение ее темно и загадочно, да и вообще, откуда она взялась на русском троне? Попробуем разобраться в личности этой женщины и ее любовных похождениях.

Достоверно известно, что она родилась 5 апреля 1684 года и была прислугой у немца пастора Питера Глюка в городе Мариенбурге (Лифляндия), которым владели шведы. Она являлась лютеранкой, поэтому в России ее считали то ли немкой, то ли полячкой, то ли латышкой. Тогда писали просто – «лифляндец», по месту проживания, без указания национальности. Также была известна ее девичья фамилия – Скавронская. С польского ее фамилия переводится как Жаворонкова (скавронек – жаворонок).

Существуют, по крайней мере, четыре версии того, кто же были эти Скавронские. Первая версия состоит в том, что Марта была дочерью литовского крестьянина Самуила Скавронского. Сразу же возникает вопрос: так литовка она или латышка? Впрочем, эстонцы тоже считают ее своей, поскольку Петр I разбил в Таллине парк в ее честь, названный Кадриорг (сад Катрин). В лживом романе Алексея Толстого «Петр I» упоминается, что она говорила по-русски с акцентом. Но если она была литовкой, то фамилия выдает ее русское или, по крайней мере, белорусское происхождение. Следовательно, говорить по-русски с акцентом она не могла. Происходили Скавронские из-под Минска, входившего тогда в Великое княжество Литовское. Звали их изначально Скаврощуками. Самуил Скаврощук был крепостным крестьянином польского помещика и от притеснений последнего сбежал во владения шведов. Шведы хоть и не отменяли крепостного права в Лифляндии, но беглецов считали свободными людьми и обратно их не выдавали. Во время бегства от пана Самуил Скаврощук полонизировал свою фамилию, взяв имя своего хозяина, и стал теперь называться Скавронским. Впрочем, были хорошо известны и ополяченные белорусы графы Скавронские. Когда они появились в Петербурге в 1710-х годах, поплыл слух, что это племянники и братья Екатерины, но все это оказалось выдумкой: графы Скавронские никем ей не доводились.

У Самуила Скавронского водились деньги, на которые была арендована мыза под Мариенбургом, и на этой мызе у него родилось семеро детей – четверо мальчиков и трое девочек. Но потом была чума, и Бог прибрал к себе отца Марты и старшего брата. Тогда-то и взял себе в услужение Марту пастор Глюк. Мать Марты до своего замужества предположительно принадлежала ливонскому дворянину фон Альведалю, сделавшему ее своей любовницей, и Марта являлась плодом этой связи. Так, в грехе, и была зачата та, которая впоследствии стала русской императрицей под именем Екатерины I. Родовая развращенность матери передается как родовое проклятие – Марта рано познала мужчин, была неимоверной распутницей и не оставляла этих занятий до самого конца своей жизни.

Изначально имя будущей императрицы было Марфа, и она была православной, но пастор Глюк перекрестил ее в лютеранство. При этом он лишь слегка модернизировал ее имя; так Марфа стала Мартой. У пастора был большой дом, и, поскольку в крепости Мариенбург жилья было мало, у него всегда стояли квартиранты. Их-то по доброте душевной и ублажала «благочестивая Марта». От одного из них, литовского дворянина Тизенгаузена, Марта даже родила дочь, умершую через несколько месяцев. Поговаривали, что она была любовницей и самого пастора, но эти сведения находятся лишь на уровне слухов.

Она вместе с детьми пастора получила воспитание, сводившееся к умению вести хозяйство и рукодельничать, однако ни читать, ни писать пастор так Марту и не обучил. Он не очень заботился об ее образовании. Впоследствии стоило немалых трудов, чтобы научить ее подписывать хотя бы самые важные императорские указы.

Незадолго до осады крепости пастор Глюк решил положить конец распутству Марты, выдав ее замуж. «Добрый» пастор дал сироте приданое и подобрал ей жениха – королевского драгуна Иоганна Крузе. Свадьбу справили в Иванов день, 6 июля 1702 года. Ей в ту пору было 18 лет – вполне зрелая женщина по тем временам. Марта оставалась в доме пастора Глюка, а Иоганн служил в гарнизоне Мариенбурга. Свое хозяйство молодая чета так и не успела завести – через неделю после свадьбы Мариенбург осадили русские войска. Началась Северная война за возвращение Прибалтики в лоно России.

Крепость Мариенбург построили еще в рыцарские времена посреди озера Алуксне, на территории современной Латвии. С берегом озера крепость соединял мост на каменных сваях. 25 августа, когда русские уже входили в крепость, а гарнизон готовился к капитуляции, Иоганн Крузе зашел попрощаться с женой. Она сама предложила ему бежать – мол, смотри, на том берегу озера русских нет! Иоганн и еще двое шведских солдат уплыли через озеро, и с тех пор Марта больше никогда его не видела.

Иоганн Крузе служил в шведской армии еще много лет, под старость – в гарнизонах на Аландских островах. Выслужив пенсию, он никуда не уехал, поскольку близких и родственников у него не было. Новой семьи Иоганн тоже не завел, и пастору объяснил, что жена у него уже есть, быть двоеженцем и брать грех на душу он не желает. Иоганн ненадолго пережил свою законную жену Марту, скончавшись в 1733 году.

Дальнейшая история Марты, а вернее, фру Крузе, более-менее известна. При штурме крепости Мариенбург настил моста, соединявшего остров с берегом, был разбит из пушек, но каменные опоры, на которых он стоял, остались. К острову подошла целая флотилия русских судов и лодок. Когда начались переговоры о сдаче крепости, мирное население стало перебираться по кое-как наведенному настилу моста. В это время два шведских офицера взорвали пороховые склады в крепости. Взрыв был настолько сильным, что камни стали падать в озеро и перебили много людей, пытавшихся перебраться по импровизированному мосту.

Существует две версии, что произошло потом. По одной из них, русские солдаты стали хватать людей и делить их. Нравы тогда были грубые, и города брали «на штык», со всеми вытекающими отсюда последствиями. Марта досталась одному из них. По второй версии, Марта упала в озеро: ее столкнули туда люди, метавшиеся под градом камней. Она стала кричать по-русски: «Солдат, помоги!» Один русский солдат втащил ее в свою лодку. Дальнейшие версии расходятся лишь незначительными деталями. Например, была ли она кратковременной любовницей только одного солдата, который вытащил ее из озера, или нескольких, переходя от одного к другому. Сами ли солдаты продали ее фельдмаршалу Б. П. Шереметеву за серебряный рубль или он сам ее заметил и отнял у солдат по собственной инициативе. Главное, что она оказалась в доме пожилого, 50-летнего Шереметева, тем самым сделав головокружительную сексуальную карьеру – от разовой солдатской потаскухи до наложницы главнокомандующего.

Дальше опять начинаются версии – то ли сам фельдмаршал от великого ума похвастался своей наложницей перед Меншиковым, то ли Меншиков, будучи у Шереметева, заприметил Марту и выменял ее у Бориса Петровича за три рубля денег и «аглицкую саблю». Так она оказалась у всесильного фаворита Петра I Меншикова, продолжая невероятную сексуальную карьеру. Часто бывавший в доме Меншикова царь заприметил Марту, и фаворит, зная любвеобильность Петра, предложил ее «попробовать». «Проба» пришлась Петру по вкусу. Это случилось не позднее 1703 года, так как в следующем году Марта была уже беременна от царя. Впрочем, никакой перемены в жизни Марты от этого не намечалось. Три года она продолжала жить в доме Меншикова вместе с сестрами Варварой и Дарьей Арсентьевыми и Анисьей Толстой. Все четыре женщины были чем-то вроде личного гарема Петра I и его фаворита Меншикова. (На Дарье Арсентьевой, кстати, Меншиков позже женился, наверное, потому, что и Петр женился на своей бывшей любовнице Марте. Он во всем брал пример со своего благодетеля.)

У Петра в это время были и другие любовницы, но Марта не осмеливалась даже упрекать его за это. Так будет продолжаться и в дальнейшем – она не только не упрекала царя за внебрачные связи, но даже сама подыскивала ему любовниц.

Именно в доме Меншикова ее стали звать Екатериной – то Екатериной Трубачевой (говорили, будто ее муж был трубачом), то Катериной Василевской (по названию Васильевского острова, на котором стоял дворец Меншикова). Она провела у него целых три года, пока Петр I не забрал Марту у Меншикова к себе, и с тех пор они уже не расставались. Когда в 1708 году она опять перешла в православие, ее окрестили Екатериной Алексеевной, потому что в роли ее крестного отца выступил сын Петра, царевич Алексей.

Екатерина, судя по ее портретам, не была красавицей. Однако в ее полных щеках, вздернутом носе, в бархатных томных глазах, в ее алых губах и круглом подбородке было столько страсти, в ее не лишенной изящества фигурке было что-то такое, что понравилось Петру, и он всецело отдался этой женщине. Начиная с 1709 года она уже не покидала царя, повсюду сопровождала его во всех походах и поездках. Перед отправлением в Прутский поход 1711 года Петр объявил о своем намерении жениться на Екатерине.

Любил ли Петр Екатерину? Мы не имеем в виду секс, с этим-то как раз понятно. Сложно сказать. Наверное, они были близки по духу. В письмах 1711 года он обращается к ней: «Катеринушка, друг мой, здравствуй!» А вот другое письмо, датированное 1707 годом: «Для Бога, приезжайте скорей, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас». Так выражают свои чувства только близкому человеку. Одним словом, Екатерина пользовалась уважением и любовью Петра. Сочетаться браком с безродной пленницей, да еще и имевшей репутацию «ночной бабочки», и пренебречь заморскими принцессами или боярскими дочерьми было неслыханным вызовом всему обществу, нарушением вековых традиций. Однако царю Петру на все это было наплевать – он еще и не такие традиции нарушал.

Церковный брак Петра I с Екатериной состоялся 19 февраля 1712 года, а в 1721 году она была объявлена императрицей и в мае 1724 коронована этим титулом. Считалось, что после миропомазания за все свои поступки она отвечала лишь перед Богом.

У них было одиннадцать детей, и почти все они умерли в младенчестве. В живых остались только две дочери – Анна и Елизавета (будущая императрица). Екатерина, осознав, как ей подфартило, во всем слушалась Петра, до тонкости изучила его характер, умела угодить ему, могла, когда нужно, обрадовать его и успокоить. Готова была разделить с ним и веселую трапезу и походные будни. В общем, для Петра I она стала идеальной супругой.

Первая жена Петра, Евдокия Лопухина, которую он заточил в монастырь, не подходила ему ни по каким параметрам. Зато Екатерина была зеркальным отображением «Отца отечества». Казалось бы, быть такого не может, чтобы какая-то безродная шлюха стала достойна супружества с представителем столетней династии Романовых, но, вспомнив, как Петр I вел себя в быту, то сразу становится ясно – эти сапоги были парой. Еще до своего бракосочетания с Петром Екатерина была настоящей офицерской женой: сопровождала его во всех военных походах, пила наравне с мужчинами водку и веселилась на развалинах крепостей. Царь не мог на нее налюбоваться: вот это женщина! Настоящая амазонка! Став царицей, она не изменила своим привычкам, любила выпивку, мужчин и веселый разгул. Напомним, что она была на 12 лет моложе Петра и нуждалась по своей давней привычке во внимании мужчин. И не только Петра…

Любила ли она Петра? Сомневаюсь – ее вполне устраивало такое положение; она просто позволяла Петру любить себя и не более. Некоторые мужчины наверняка знают тип женщин, которые позволяют любить себя, пользуются всеми преимуществами любимой женщины, принимают подарки и прочее, но при этом ничего не отдают взамен. Иногда даже в интиме отказывают или «дают» раз в год и то по великому обещанию. При этом обставляя все так, чтобы любовник от интимной близости с ней был на седьмом небе от счастья! Они просто пользуются мужчинами. Мужики! От таких женщин нужно сразу же бежать без оглядки! Екатерина была несколько иной – она охотно спала с Петром (попробовала бы отказать ему!), но и себя при этом не забывала. Даже в наше «прогрессивное» и либеральное время, время свободы нравов, мало кто сомневается – любящие женщины не спят с кем попало, едва только «любимый» муж зазевается. А Екатерина спала…

Первое время после замужества Екатерина вела себя в этом отношении тише воды, ниже травы. Правда, совсем не из-за своей добродетели, а потому что непрерывно рожала детей Петру, которые так же непрерывно и умирали. И только тогда, когда ее детородные функции угасли, она опять вспомнила свою профессию полковой шлюхи. Все-таки она была еще молода, хотя и бесплодна от частых деторождений. Это было и к лучшему – не нужно было заботиться о контрацепции: все равно не забеременеет. К этому следует добавить еще и то, что Петр стал к 1724 году импотентом. То ли из-за мочекаменной болезни, которая его мучила, то ли из-за неумеренного потребления спиртного. Так что Катерине были все карты в руки.

Первого своего любовника из окружения царя, Алексашку Меншикова, пришлось отмести по двум причинам: во-первых, он был вторым «я» своего уважаемого «минхерца», а во-вторых, единожды уступив ему женщину, он уже нипочем не стал бы на нее заглядываться. Впрочем, ходили упорные слухи, что Меншиков не порывал любовной связи с Екатериной ни на месяц и что часть детей Петра на самом деле была рождена от светлейшего князя. Если учесть еще и сожительство Меншикова с Петром «бляжьим образом», то получится классическая «шведская» семья. Но, по-моему, это все неправда, а впрочем, всякое могло быть…

Поэтому Екатерине пришлось бросать томные взоры в другую сторону. Однажды в поле ее зрения попал красавец и весельчак Виллим Монс.

Да, он, по иронии судьбы, был младшим братом той самой любовницы Петра I Анны Монс, о которой мы писали в предыдущей главе. Однако ей хватило ума удержаться в роли фаворитки царя, и она пала, но зато успела выдвинуть на выгодные посты своего брата Виллима и сестру Матрену. Падение Анны Монс никак не повлияло на судьбу этих двух отпрысков семьи Монс: к 1720-м годам Матрена уже была статс-дамой Екатерины и женой генерала Балка, и Виллим стал камер-юнкером двора в 1716 году. До этого он участвовал в сражении при Лесной и Полтавской битве, где проявил себя мужественным и храбрым офицером. Петр I, отметив ловкость и расторопность Виллима, сделал его своим денщиком, а затем, благодаря усилиям Матрены, тот стал камер-юнкером, а позже, в 1724 году, и камергером. В пору камергерства ему было 36 лет.

Виллим Монс был хорош собой, красив, изящен, галантен и широко образован. Без всякого сомнения, сердце молодой императрицы Екатерины не могло остаться равнодушным к блестящему придворному. К тому же сказывался комплекс неполноценности Екатерины – ее, едва умевшую писать, неотвратимо влекло к европейски образованному Монсу. К тому же камергер выгодно отличался от других придворных. В окружении Петра преобладали грубые солдафоны, вороватые торговцы, откровенные пираты, по которым на родине веревка плакала, и тому подобные личности. В область изящной словесности их интересы явно не простирались. В этой среде Виллим Монс казался белой вороной.

Он умел великолепно описывать эпистолярным жанром обуревавшее его любовное томление. Свои любовные письма он в обилии рассылал дамам своего сердца. Еще он сочинял стихи. Отмечая свое слабое знание русской грамматики, он писал латинскими буквами русские слова. Все, читавшие его письма и стихи, отмечали поразительное изящество стиля. Какая из придворных дам не мечтала получить такое письмо? И Виллим, однажды попав в великосветское общество, свой шанс не упустил. В Петровскую эпоху было принято устраивать вечеринки (которые гордо назывались ассамблеями), балы и маскарады. Зрелые дамы, изнывавшие от любовного томления, на этих вечерах завязывали с молодыми людьми мимолетные романы, и письма Виллима Монса были подобны горящему факелу, поднесенному к хворосту истомившейся женской души. И непризнанный поэт широко этим пользовался: к сожалению, до нас не дошел список его амурных побед (а их было немало), но об одной жертве его литературных забав говорил весь двор. Имелись неоспоримые свидетельства, что между Виллимом и Екатериной постоянно курсировали курьеры с записками, содержание которых никому не было известно. Это, по всей вероятности, были любовные послания, на которые клюнула Екатерина и которые сыграли роковую роль в судьбе Монса.

Вскоре Виллим Монс стал фаворитом Екатерины. Петр же ни о чем не догадывался. Приблизившись ко двору, он сумел завести необходимые связи. Молодой красавец жаждал от своего выгодного поста денег, денег и только денег. Когда выпал случай, он отправился с Петром и Екатериной за границу и так ловко устроил все царские дела, что император издал специальный указ о том, чтобы «Монс употреблен был в дворовой нашей службе при любезнейшей нашей супруге». Таким образом, Петр сам пустил козла в огород. Благодаря протекции самого государя он принялся управлять селами и деревнями, принадлежащими Екатерине, устраивать празднества и увеселения, до которых императрица была так охоча, и в конце концов из секретарского кабинета начал двигаться в царскую спальню. Виллим Монс докладывал Екатерине обо всех делах и новостях, вел всю корреспонденцию, заведовал ее собственной казной и «находился при Катеринушке неотступно». Он мечтал только об одном – как бы на постельном поприще стать «заместителем царя».

Ввиду частых отлучек «старика» Петра, Монс всячески развлекал Екатерину и наконец был всемилостивейше допущен в ее спальню. Симпатии были взаимными – Екатерину тянуло к молодому, веселому и ловкому камергеру, а ему было нужно положение при дворе ради добывания денег. В общем, оба были довольны, плюс приятный секс, разумеется.

Придворные, быстро смекнув, в чем дело, начали искать расположения фаворита Екатерины. Так баловень судьбы мгновенно превратился в богатого и влиятельного человека, владельца огромного количества имений, и решил уже было, что поймал удачу за хвост. Активность Монса быстро возросла – он стал вмешиваться в дела правительства и суда, а так как ни бельмеса в этом не понимал, то только пытался урвать очередную взятку. Такая деятельность екатерининского секретаря бросала тень не только на императрицу, но и на самого царя. Но близко стоявшие к трону люди решительно «оберегали» Петра от правды по поводу его «заместителя»; им было выгодно пользоваться услугами фаворита Екатерины, обделывая свои темные делишки. Так, Меншиков, попавший в 1722–1723 годах в немилость Петра из-за превышения власти и неуемной страсти к государственной собственности, спасся только благодаря заступничеству Монса и Екатерины. Светлейшему князю тогда грозили отнюдь не побои царя его знаменитой палкой, а чуть ли не смертная казнь. Император тогда простил Алексашку благодаря настойчивой просьбе жены и ее секретаря, предварительно давшей тому многотысячную взятку.

Заведуя Вотчинной канцелярией, то есть ведомством, которое уже в наше время назвали Госкомимуществом, Виллим Монс брал огромные взятки с заинтересованных лиц. Делал он это с помощью своей сестрицы Матрены Иоганновны, которая находила ему «нужных» людей. Монс никому не отказывал, благодаря чему получил репутацию благожелательного человека. Чем более росло благорасположение Екатерины к камергеру, тем более расширялось могущество Виллима Монса. Чтобы понять, какого влияния достиг Виллим Монс, скажем, что к нему за помощью обращалась даже царица Прасковья, вдова умершего соправителя Петра, Ивана V. А ведь она была с Петром I накоротке! Екатерининского фаворита осыпали подношениями, перед ним заискивали.

Однако стремительный взлет Виллима Монса вызвал приступ зависти у его недоброжелателей – ишь ты, выскочка какой нашелся! Пора открыть глаза на все происходящее Петру Алексеевичу, пора… И на свет появился анонимный донос, адресованный Петру I. Неизвестный писал, что Монс задумал отравить государя, чтобы самому править вместе с Екатериной. Конечно, все это было чушью – так далеко планы Монса не простирались; ему бы карманы себе набивать, не более. И Петр, конечно, не поверил в версию о покушении на свою персону, однако намек на любовную связь своей обожаемой Катеринушки с Монсом был воспринят им близко к сердцу. И государь пришел в ярость. Он приказал схватить щеголя и нещадно его пытать. Это случилось в ноябре 1724 года.

Когда Монса арестовали, коррумпированное петербургское общество было словно громом поражено, так как многие из тех, кто привык действовать в своих интересах через любовника императрицы, теперь ждали неминуемой расправы.

Дознание по делу Монса производил лично руководитель Тайной канцелярии П. Толстой. Арестованный, едва увидев орудия пыток, чуть не свалился в обморок и тут же признался во всем, в чем его обвиняли. Этот лощеный красавец, сильно заботившийся о своей внешности и не выносивший боли, при виде дыбы и раскаленных щипцов мог оговорить себя и кого угодно. Поэтому ему не поверили, но когда нашлись интимные письма Монса к Екатерине, Петр взбесился. Задумки отравления царя, как Петр и думал, не было и в помине, но постельные эскапады Монса с Екатериной были. Он был взбешен признаниями Виллима Монса, и можно только догадываться, что творилось с ним в эти дни, зная его склонность к необузданному гневу и нетерпимость даже к малейшему намеку на нарушение его чести! Приступы царского гнева были опасны для всех, кто попадался ему на пути. Однажды, ослепленный бешенством, он чуть не убил собственных дочерей, Елизавету и Анну. Рассказывали, что лицо царя то и дело сводила судорога, иногда он доставал свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и стену, топал ногами и размахивал руками. Уходя от них, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась в щепки. Мы уже писали в предыдущей главе, что Петр был подвержен приступам необузданной ярости, которые могла гасить только Екатерина. Когда окружающие замечали искривившийся рот царя – предвестник гнева, то они сразу же посылали за ней. Она клала голову Петра к себе на колени, гладила ее, и он засыпал. Однако на этот раз успокаивать царя было некому – именно Екатерина, единственная, кто мог гасить его гнев, оказалась изменницей!

Закономерно, что Петр позволял себе нарушать супружескую верность, но не считал, что точно таким же правом обладает и Екатерина. В общем, верно было наше утверждение – два сапога пара.

Словами трудно передать, что творилось в душе Петра! Единственный близкий ему человек предал его! Кем же стала та, к которой он обращался со словами: «Катеринушка, друг мой!»? Он потребовал от своей «верной» женушки объяснений. Тут-то и произошла сцена, описанная нами выше, – царица на коленях вымаливала у Петра прощения. Как никто другой, зная Петра, она могла ожидать от него чего угодно – даже казни за прелюбодеяние! Ей уже мерещилась отрубленная голова Машки Гамильтон, валяющаяся в грязи! Однако Петр сумел укротить свой гнев и не стал жестоко наказывать Екатерину – все-таки она была матерью его детей. Ни в Бога, перед которым Екатерина была после коронации ответственна, ни в черта Петр, конечно же, не верил. Не нужно было этого делать и по политическим соображениям – не устраивать из этого скандала, чтобы он стал посмешищем в глазах всех царствующих дворов Европы. Признание главной вины Монса так глубоко поразило царя, что на все остальные проступки арестанта он взглянул только слегка, только как на официальный предлог к осуждению. Преследовать же взяткодателей ему показалось слишком мелким.

У Петра хватило присутствия духа обвинить Монса лишь в экономических преступлениях. В вину ему поставили присвоение оброка с деревень, входящих в Вотчинную канцелярию, получение взяток за предоставление места на казенной службе, мздоимство и прочее в том же духе. О Екатерине не было сказано ни слова.

15 ноября 1724 года жителям Петербурга был оглашен царский указ, в котором говорилось следующее: «1724 года в 15-й день, по указу Его Величества Императора и Самодержца Всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10 часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву – за их плутовство такое: что Монс, и его сестра, и Егор Столетов, будучи при дворе Его Величества, вступали в дела противные указам Его Величества, не по своему чину укрывали винных плутов от обличения вин их, и брали за то великие взятки: и Балакирев в том Монсу и прочим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».

Примечательно, что к делу Монса был привлечен придворный шут Балакирев, пострадавший, вероятно, только за то, что носил от камергера Екатерине любовные записочки.

Указ императора не остался без внимания. Наутро следующего дня на Троицкой площади перед эшафотом собралась огромная толпа горожан, желающих поглазеть на страшное и кровавое зрелище. К 10 часам утра к площади приблизилась мрачная процессия. Солдаты вели Виллима Монса. Его сопровождал лютеранский пастор. Бывший любовник императрицы, камергер Двора, известный франт и щеголь, предстал теперь перед публикой бледным и изможденным. Он был в нагольном тулупе и с ужасом взирал на шест с заостренным концом, приготовленный для его головы. Очевидцы свидетельствовали, что перед казнью он был тверд духом и только попросил палача отрубить ему голову с первого удара топора.

Между тем церемония казни продолжалась. Перед притихшей толпой зачитали приговор. В это время Монс, обводивший толпу помутневшим взором, не обнаруживал никаких эмоций. Его бледное лицо было словно маска. Когда к нему для последнего слова подошел пастор, он отдал ему последнее оставшееся у него имущество – драгоценные часы с портретом Екатерины на крышке. По сигналу палача он снял тулуп, шейный платок и положил шею на плаху. Как Монс и просил, палач с одного удара снес ему голову с плеч и затем насадил ее на шест. Затем тело бывшего фаворита привязали к специальному колесу, которое тоже выставили на всеобщее обозрение.

Немного отвлечемся от описаний этой кровавой сцены. Это был чуть ли не единственный случай казни в петровское время за взяточничество и казнокрадство. То, что в этом деле были замешаны личные амбиции Петра, подчеркивается тем фактом, что казнили только Виллима из всех привлеченных по этому делу. Взяточничество и казнокрадство при Петре на Руси процветали махровым цветом, и казнить надо было все окружение царя, ан нет, пострадал лишь Монс.

Спустя некоторое время на этом же залитом кровью помосте жестоко высекли кнутом Матрену Балк, Егора Столетова и шута Балакирева. Первую затем сослали в Тобольск, а последних – в пожизненные каторжные работы.

Расскажем немного о персоне Матрены Балк. Как мы уже писали ранее, она была сестрой той самой Анны Монс, первой любовницы Петра. В прошлом она тоже была любовницей царя, а затем стала ближайшей подругой и наперсницей Екатерины, посвященной во все ее сердечные тайны. Она являлась статс-дамой Двора государыни и вышла замуж за генерала Балка. Говорят, что Екатерина очень любила Матрену; возможно, это было связано со страстью государыни к ее брату – Виллиму Монсу. Матрена тоже оказалась замешана в деле своего братца. Как выяснилось, она помогала ему в выгодном посредничестве между придворными, вельможами и Екатериной. После того как Виллим был арестован, пришел черед и Матрены. В ноябре 1724-го ее дважды допрашивали с пристрастием, и испуганная наперсница рассказала, что она получила взятки от почти тридцати лиц, в числе которых были такие высокопоставленные персоны, как светлейший князь Александр Меншиков, царица Прасковья Федоровна, курляндская герцогиня Анна Ивановна, герцог Голштинский Фридрих и многие другие. От них она принимала деньги, дорогие ткани, кофе, муку, даже старые платья и какой-то «возок». В общем, она ничем не чуралась – брала, что дают. После того как над Матреной была совершена публичная экзекуция, ее сослали в Тобольск. Екатерина ничем не могла помочь своей бывшей наперснице. Очевидно, что не взятки были главными в обвинении Матрены, а то, что она способствовала амурной связи между своим братом и Екатериной.