Текст книги "Будет по-другому"

Михаил Потапов
Будет по-другому
Сборник стихотворений

«Ты моя подруга с нефтехимического завода…»

 
Ты моя подруга с нефтехимического завода.
Мы с тобою знакомы три с половиной года:
Год гуляли, год в браке и полтора в разводе.
Наши с тобой отношения пахнут нефтью.
 
 
Ты была боевая подруга, моя сподвижница.
Говорила, со мною совсем легко дышится,
Мы дружили, и капала чёрная-чёрная жижица
Из цистерн на пол производственного отдела.
 
 
И когда наш объект стал совсем авариен,
Нам чёрные лужи под ноги налили,
У нас здесь царила полная антисанитария,
И ты отравилась, тебе промывали желудок.
 
 
Потом уехала к морю с кем-то из стационара.
Я ходил и всюду за нами закручивал краны,
Но было уже бесполезно, это не помогало.
Нефть была в кабинетах и коридорах.
 
 
И вот под ногами движется месиво.
И мы, как можем, бежим от профессии,
Но она уже всех давно перевесила.
Нас тянет на глубину,
Ты там меня не найдёшь,
Я там тебя не найду.
Там всё станет чёрным комком, а завод
Выпьет его по глотку.
 

Спасибо

 
Она мне протянула «спасибо», но слово вырвалось из её рук,
Коснулось стёртого ногами линолеума
И разбилось на всякую букву, на всякий звук:
Они стали горячими, словно капли расплавленного олова.
Я стал шарить руками по полу,
Сжёг все пальцы, пытаясь собрать потерянное,
А она держала себя, как гору,
И повторяла: «Не верю я, не верю я».
Я вытащил капли линейкой из-под дивана,
Я сделал всё, что мог, но этого оказалось мало.
И вышло худшее из всех возможных слов.
Когда она из моего дома ушла,
Я стоял в лабиринте своей комнаты-души
И на левой руке, словно недавно родившись и жадно дыша,
Осталось слово её «спаси».
 

Море

 
Я шёл с волной в ногу.
Звёзд на небе было так много,
Что некоторые из них отрывались и падали в воду.
 
 
А море из своих артерий
Их выносило на берег,
И, оказавшись на берегу, звёзды пели.
 
 
Они были довольно тёплые,
А некоторые даже обжигали ноги,
Но волн пороги
Разбивали их слова на слоги.
 
 
В какой-то момент от их песен стало закладывать уши.
Воздух стал удушливее,
Жарче и суше.
 
 
И тут я увидел тебя с ведром.
Ты, закрывая рот и нос рукавом,
Бегала тушить звёзды и говорила, что море приближается дном.
Я помог тебе засыпать песком у звёзд загоревшиеся края.
И когда перестала обжигать ноги земля,
Снова почувствовал, как касается пальцев морская волна.
Ты у меня спросила,
Как я могу идти так равнодушно,
Когда из-под ног воду ворует суша
И становится душно.
И в этот момент я подумал, что ты одна из звёзд, свалившихся вниз
С кучей искр
И брызг.
 
 
И ты не даёшь гореть ни одной звезде,
Чтобы на этой земле
Не было подобной тебе.
Ты возмущалась, почему я не отвечаю на твой вопрос,
А я в песок врос
И забыл про собственный голос.
Вдруг пошёл дождь, и ты начала светиться, как лампа,
Когда капли тысячей ампул
Коснулись твоей звёздной карты.
 
 
Я понял, что моё предположение оказалось точным,
Когда ты окончательно исчезла. Этой ночью
Обжился новой историей берег песочный
 
 
С морской водой.
Пора возвращаться домой.
Ведро хорошее, алюминиевое, я подумал и решил взять с собой.
 

«В голове твоей рыжие, рыжие, рыжие, рыжие кошки…»

 
В голове твоей рыжие, рыжие, рыжие, рыжие кошки.
Они смеются, смеются, смеются, смеются и пляшут.
Ты ходишь по кругу, им ищешь всего понемножку:
Склянки, палки, чужие забытые письма.
 
 
У тебя были любовники: первый, второй и самый последний.
Они по утрам приносили тебе восхищённые взгляды.
Они стояли под окнами, и электрические разряды
Пронзали их, и они сплотились, лучшими стали друзьями.
 
 
Красные розы, белые розы, тюльпаны, тюльпаны…
Пропали тюльпаны, о, как ты любила тюльпаны…
Но цветы оставляют только открытые раны.
И тогда вокруг – помнишь, тогда? – голоса зазвучали.
 
 
А ты всё металась от корабля до бала.
Сорок лет ты металась от корабля до бала.
И хищная города флора тебя многократно глотала.
Жевала, жевала, жевала, но ты проживала.
 
 
И всё, что осталось, ты носишь в поисках пищи,
В поисках звона в ушах и здравого смысла.
И когда голоса в твоей голове становится лучше слышно,
Шансы что-то найти становятся много выше.
Ты старая дева, тебе ни до кого нет дела.
Ты старая дева, и до тебя нет дела.
И хрен его знает, чего ты хотела.
И длинное платье твоё летело. Летело, летело и пролетело.
 
 
И все эти танцы, песни внутри и снаружи
Забирают тебя в хоровод быстрый, радостный, страшный.
И всё это чудо несётся по городу и наступает в лужи:
И рыжие кошки, и склянки, и палки, и письма, и голоса звучащие.
 

«В Воронеже не осталось ни ворона, ни ножа…»

 
В Воронеже не осталось ни ворона, ни ножа,
Я иду, подошвой считав тротуара скрижаль.
Этот город мне брат, этот город мне враг,
Этот город мне Мандельштам.
 
 
Подожди. Я улицу эту не пробежал.
Я касался земли, но теперь перестал.
По Манежной, по Мира, столкнувши вокзал
С пути своего, я упал.
 
 
Я упал в гаражи,
Что Воронеж? Одни гаражи.
Я в них жил, я в них спал и дышал.
В них я видел ржавые сны.
 
 
Завяжи мне из улиц цветок
До того, как воронежский ветер
Меня унесёт от земли.
 
 
Подожди.
 
 
Я здесь спал.
Я вот здесь, в перекрестье бордюров и шпал,
На скрипучем диване лежал.
 
 
Вот я вижу: дорога, заборы, ворота,
Доски, гвозди, газету на развороте
Носит по ветру, яма на повороте.
А вот здесь и я.
Меня ветер несёт, и я сжат, словно желчный пузырь.
– Узнаю, узнаю…
Скажет сосед.
 
 
А ты удивишься и вскрикнешь:
– Где? Покажи, покажи…
 
 
Здесь я.
И это моя газета.
Это мои доски и гвозди,
Ворота, заборы и яма.
 
 
Это все здесь мои переулки.
Это все здесь мои закоулки.
 
 
И больше ничьи.
Ведь я жил здесь, маленький мальчик,
И по лужам пускал корабли.
 

Памяти трамваев

 
Трамвайный мост уходит на небо,
Но мы возьмём сильнее влево
 
 
И пойдём по воронежской улице
 
 
Дальше искать старые рельсы,
Ты только теплее оденься,
 
 
Спрячься в кофту с карманами.
 
 
Тут раньше была остановка.
Словно слова под диктовку,
 
 
В красный гремящий вагон
 
 
Шли люди, и заходили,
И мы заходили за ними,
 
 
Садились на жёсткие кресла.
 
 
В твоей кофте, в левом кармане,
Чёрные цифры на мятой бумаге.
 
 
С две тысячи девятого года
 
 
Мы ждали, и ждали, и ждали.
Трамваи нас не забирали,
 
 
И мы ушли с остановок.
 

Бомжи

 
Ты не спеши, ты нас не гони,
Мы идём спать за те гаражи.
Бомжи мы, бомжи.
Ты камни свои побереги,
Побереги кулаки.
Нам бы воды.
Мы тоже хотим тишины,
И чтобы без этой возни.
Но сам, что ли, окурки сложи
В наши карманы
Или кульки –
Под картонные наши крыши.
Нам жизнь твою пережевать,
Прожить –
И за гаражи.
Ты лучше во сне нас передуши,
А иначе – съедим, не сняв чешуи.
Не оставим костей, не оставим души.
Мы мусорные ужи,
И в нашей глуши
Нет ничего вкуснее души.
 

Зима

 
Ноябрьский дождь тенью
Уходит в пролог.
Смотри. Снег крадёт землю
Из-под наших ног.
 
 
Белое месиво дырявит каблук
Твоего сапога.
От неба до замёрзших рук –
Зима.
 
 
Дорожные фонари
Освещают швы.
От чёрной земли до чёрной земли –
Только дыхание и сны.
 
 
И пока ты дышишь,
Я слышу, как
Снег ложится на крышу,
На белый чердак.
 
 
А тебе снится сон:
Там с моря дует муссон,
Там другие дела,
Там пыль и жара,
Там приходит июнь босой.
А над нами серая ходит мгла.
Прячет в себя дома,
Прячет в себя города
И звучащие голоса.
 

Город

 
За годом год,
За домом дом,
Город живет.
 
 
Наброском утро
С холодной кухни
Протянет руки
 
 
И, спрятав снова,
Задумав слово,
Опустит ухо:
 
 
Доброе утро.
Вдох-выдох,
Вход-выдох,
Вход-выход.
 
 
В кровеносной системе
Нас дни недели
Запутали, мы не хотели.
 
 
И вдруг авария,
У города кровоизлияние,
Отойдите, это вне сценария,
 
 
Но нервы уже всё растрезвонили.
В городской симфонии
Агония.
Тише, вот
Городу в кровь
Вводят любовь:
 
 
У города утро вновь.
Горит спичкой,
Не все как обычно,
Город взвинчен.
 
 
Падает тень
Его аллей.
Сердце бьётся быстрей:
 
 
В городе полдень.
А ему этот город, видно, не по плечу,
Если, разбив лампу, найдёт свечу,
То не уснёт этой ночью.
 
 
Он – не дождавшийся чуда
Мальчик, который не смог убежать отсюда.
Он причина всего городского недуга.
 
 
И либо он выплюнет этот город, либо наоборот,
Поэтому наглухо забивает свой рот,
Всё содержимое головы идёт в ход.
 
 
И непонятно, как такой громадный уместился внутри,
Даже если сложить его раза два или три
И обрезать ножницами мишуру витрин.
Им обоим воздуха всё меньше и меньше,
Есть тысяча чемоданов, но ни в один не собирают вещи.
Звуки громче и резче:
 
 
По городу трещины.
 
 
На улицах дождь.
Город упал навзничь,
Утро его отсрочь:
 
 
В городе ночь.
 
 
За годом год,
За домом дом,
Город живёт.
 

Простыни на проводах

 
На улицу в домашних халатах
Выходят женщины
С корзинами тряпок мокрых и мятых
Всей городской деревенщины.
 
 
Собрав в хвост волосы длинные,
Оставив без пододеяльника и простыни кровать,
Они вешают платья любимые
Высыхать.
 
 
А дело в том, что после этих выходных
Всё белье почему-то оказалось грязным.
И теперь в понедельник во дворах любых
Сушится даже пиджак самый важный.
 
 
Постираны ковры и занавески:
Под ногами холодный ламинат.
И только стиральных машин гул и всплески
Из ближайших сонат.
 
 
И уже не осталось места,
Натянуты последние шнурки.
И рубашки издалека, как слоёное тесто,
Облепили все качели и турники.
Под солнцем россыпью
Лежат города.
В них женщины простыни
Вешают на провода.
Под солнцем россыпью
Лежат города.
В них женщины простыни
Вешают на провода.
 
 
И теперь вокруг сплошное затруднительное положение.
Не видели хуже родные края.
И, говорят, тут вводят ограничения
На сушку белья.
 
 
Вот гонится за женщиной полицейский и кричит:
– Стойте, здесь же нельзя,
С вас штраф четыреста рублей.
А она в ответ:
– Да ты мразь и свинья,
у меня муж алкоголик и двое детей.
 
 
Но выглянет скоро солнце. Засветит ярко так.
С провода снимут последнюю простыню.
С последней женщины возьмут штраф,
И я выйду на улицу, в гости пойду.
 
 
Там выпить нальют, дадут закусить огурцом.
Там спросят, каким стирал порошком?
И разговоры пойдут, пойдут…
 

«Ветки и справа, и слева впивались в дорогу…»

 
Ветки и справа, и слева впивались в дорогу,
И ледяные верхушки деревьев над нами
Срастались, своими краями царапая крышу.
Всё бело и тихо, и нас здесь никто не услышит.
 
 
Нас увозит коллектор в белом помытом фургоне,
Он там, в глубине, нас привяжет к деревьям и бросит.
Он в уплату огромных долгов заберёт наши души,
Ты не бойся, не бейся, лучше просто послушай:
 
 
Они выйдут со звуком, выйдут с маленькой песней
За нашу квартиру – в счёт неуплаченной ипотеки,
Но ты сделай из рук своих и из одежды сети.
Ну и потом лови, лови, скорей лови.
 
 
Он забрал телефоны, наши с тобой телефоны,
Которые видеть умеют место своё в пространстве.
Здесь начнётся наше с тобою долгое странствие
Сквозь верёвки, ветки, сухие иголки, сугробы.
 
 
И ночью, вдвоём, где-то в Заподмосковье,
Мы отвяжемся, пусть с трудом, но, я думаю, выйдет.
И пойдём в бесконечные сосны,
В Орехово-Зуево дорогу искать.
 

«Я Шарль де Голль, аэропорт…»

 
Я Шарль де Голль, аэропорт.
Конкорд летит, поёт Конкорд.
Мне подарите самолёт,
Пойдёт на взлёт и все пройдёт.
 
 
В кадык упёрся чемодан.
Перебирал, перебирал
Я марки с видами тех стран,
В которых не бывал.
 
 
И вспоминал, и вспоминал,
Как за песчаный вал
Я линии сверял.
 
 
Мне мертвые глаза вплели,
Что год, где двойка и нули,
Стянул в кресты мои пути,
Воздушные пути.
 
 
Прости меня, прости.
 
 
Мне всюду кажутся нули,
Куда ни посмотри.
 
 
Марает быстрая толпа
Мой зал и переходы,
Мне выходного не дают ни дня
Живу как катакомбы.
 
 
Я первый стал по перевозке груза,
Дивят масштабы.
Но все идут арабы и французы.
Французы и арабы.
 
 
Мне некуда вдохнуть, я так хочу взлететь,
Я начертил давно по небу сеть.
Меня несёт, меня утихомирь.
Я никогда не видел этот мир
 
 
Я Шарль Де Голль, аэропорт.
Конкорд несет, поёт Конкорд.
Вы заберите самолёт,
И мир пройдёт.
 

Я больше не шпион

 
Я больше не шпион.
Я ухожу со всех работ,
Не отмечаю в Аргентине Новый год,
Из всех посольств и стран я забираю паспорта
И жгу в железной бочке в Красноярске.
Меня не встретит больше никогда
Такая яркая, такая красная Москва.
 
 
Я уезжаю
 
 
Сквозь дым неразрешившихся конфликтов,
Сквозь множество оврагов, ям и рытвин.
Меняя языки, читаю я молитвы.
 
 
И снова говорю:
Я больше не шпион,
Я вышел вон.
Я голос поменял, он выше стал на тон.
Я научился петь, теперь пишу хорал,
Чтоб кто-нибудь меня не забывал,
Среди родных, полуродных мне стран.
Я стал внимательней,
Теперь пишу роман.
Мне режет глаз разброс цветов на карте.
 
 
…
 
 
До шестьдесят четвёртого я был двойной агент.
С семнадцатого был тройной.
Потом впервые завязал, пришёл домой,
Но вышло, что ошибся стороной.
 
 
Бежал.
 
 
Мне вышло боком несколько убийств.
 
 
С четырнадцатого я сидел в тюрьме…
 
 
Бежал.
 
 
Двадцать шестой я пил,
Двадцать седьмой я слил,
Восьмой не помню.
Потом в гостинице я ждал звонка,
Потом летел на самолёте
Сквозь кучевые облака.
Потом один.
Я всех похожих на себя убил.
Всё сделал аккуратно.
Меня разыскивали в разных странах,
И под конец карьеры я всё изменил:
Ушёл на пенсию,
Но кто-то изменил обратно.
 
 
Бежал.
…
 
 
Но всё.
Я бросил шпионаж.
Теперь меняю блажь на блажь:
Вэст-Энд, Арбат, Адати, Бешекташ.
 
 
Я больше не шпион.
Я что-то новое, я как автомобиль.
 
 
Я вас любил…
 
 
Я допишу хорал и допишу роман
И дальше понесусь.
Я слишком лёгок стал – и пусть.
 
 
Я вас люблю.
Я вас безумно всех люблю,
Поэтому я не вернусь.
 

Бесконечный Фёдор

 
Фёдора я знал с Политеха.
Оба с физического факультета,
Вместе сдавали лабораторные.
Он играл на гитаре.
В основном выходило похоже на джаз.
Я играл на басу.
И как-то раз
Он предложил собрать коллектив,
Пока образ жизни не так уж вшив,
Пока не лысеешь,
Не тянешь за уши кооператив.
Я согласился,
В общем, да,
Собрали мы группу
И играли, надо сказать, хорошо.
Записали альбом,
Хотелось писать ещё.
Выступали в барах,
Ездили по городам.
Нас даже назвали «лучший инструментал».
Писали, что мы соответствуем духу времени
И будем особенно хороши к двадцатым годам.
Однажды в туре я сидел в своём номере,
Читал какой-то журнал,
И ворвался Фёдор.
Я сначала даже его не узнал.
Весь помят,
Седина на висках,
На вид ему почти пятьдесят.
Он вытаращил глаза и кричал:
– МЕНЯЙТЕ ЖАНР!
СРОЧНО МЕНЯЙТЕ ЖАНР,
Иначе останетесь не при делах.
Я был первый почти музыкант,
Но меня забыли,
Я решился идти ва-банк.
Я из будущего,
Я видел двадцатый, тридцатый год:
Там с джазом на сцену никто не возьмёт.
Там нужен панк!
Другое явно хуже идёт.
Сказал и испарился.
 
 
Летит теперь Фёдор, летит сквозь дни.
Он, наверно, спасёт поколения.
Он знает, куда расти.
Он бесконечный Фёдор
И бесконечный панк.
Летит сквозь время,
А я бросил музыку
И написал про него лирическое стихотворение.
Послушайте, какое оно красивое.
 

Человек-клещ

1

 
Меня зовут Петя Палкин,
И история, которую я хочу рассказать,
Началась в две тысячи третьем году.
Мне сказали, что в городе летом
Жарко, словно в аду.
И я уехал в деревню
Со старшим братом и бабушкой.
Брат метил в ВГТУ,
А мне было семь с половиной лет,
И я мечтал стать археологом.
 

2

 
В деревне с братом мы шатались по улицам,
Искали в оврагах хлам,
Собирали цветмет
И тащили его к дяде Юре в подвал.
Железки царапали руки,
Но нам платили
По тридцать рублей за один килограмм.
 
 
Делили всё поровну.
И из доли я ни рубля не потратил:
На что-то я собирал.
 
 
Но потом кто-то узнал про наши дела.
Дядя Юра закрыл для нас свои берега.
Бабушка денег, что ли, ему дала…
Я не знаю.
 
 
Брат расстроился.
Он разбил дома окно,
И родители забрали его обратно.
Без него здесь жизнь
Стала совсем дерьмо.
 

3

 
Из дома я
Почти не выходил.
Солнце палило.
Ни на что не хватало сил.
 
 
А бабушка говорила:
– Тебе нужно подстричься коротко.
Я вот знаю всех местных ребят.
Лёшу, Диму, другого Диму и Рому.
Тут все так ходят.
Тебе нужно пойти с ними гулять.
 
 
И я пошёл с ними гулять.
Рассказал им про брата
И про цветной металл,
Про деньги, которые я собрал.
Тогда Рома ударил меня под дых,
У меня потемнело в глазах,
Я чуть не упал,
У меня отобрали все деньги,
И с этого дня я ребят не встречал.
 

4

 
Я убегал в лес.
Возвращался в траве и хвойных иголках весь.
Бабушка сильно ругалась,
А потом оказалось,
Меня укусил клещ.
Я лёг спать,
А наутро потею весь.
Врач пришёл,
Говорит про надрез.
 
 
Отвезли в больницу,
Голова безумно болит.
Клеща не достали,
Сказали: энцефалит.
 

5

 
Я пролежал в больнице
Кучу недель.
Я словно спал, не видел, где ночь, где день.
Помню, кто-то руку пожал, сказал:
– Ты выпей лекарство, поспи.
Всё будет обязательно хорошо.
– Ты выпей лекарство, поспи.
Всё будет обязательно хорошо.
Когда я проснулся,
Мне исполнилось восемь,
Бледная мама тащила меня за руку.
Она говорила, не бойся,
Мы всё это вылечим,
Но я ничего не боялся,
Я тогда ничего не понял.
 

6

 
Я пошёл в шестой класс,
Брата выгнали из ВГТУ.
Брат не хотел идти в армию,
Он начал копать яму в саду,
Сказал, что будет в ней жить
До двадцати семи лет,
Но его нашли
И забрали служить под Ростов-на-Дону.
 

7

 
В школе мне нравилась девочка Катя,
Я писал ей на листочках стихи
И передавал, но на полпути
Их отбирала учительница русского языка,
Ругалась, но после уроков мне говорила:
– Ты их в школьный журнал отнеси,
Обязательно напечатают.
 
 
Я решился, отнёс тексты в журнал,
Меня там хвалили, все просили, чтоб я продолжал.
Но журнал этот явно никто не читал,
Тем более Катя.
Она называла меня неудачником.
 

8

 
В тот день я сбежал с уроков
И долго гулял по парку.
Я чувствовал запах леса,
Я его хорошо запомнил.
И вдруг мне показалось,
Что всё вокруг изменилось.
Я лёг и лежал на иголках.
Иголки кололи мне спину.
Кололи и вдруг прокололи.
Я понял, что точно знаю:
Живое во мне копошится
И вот выходит наружу.
И будет всё по-другому.
Теперь всё по-другому.
Я видел деревья, деревья,
Я видел траву и деревья.
Чужое сердцебиение.
Я слушал сердцебиение.
Я знал, что здесь что-то есть.
В деревьях моё что-то есть.
Лесом с травою любая вещь
Пахнет, любая вещь.
 
 
Я понял, что я,
Я понял, что я,
Я понял, что я –
Человек-клещ.
 

9

 
На следующий день
Мальчик из восьмого класса
Катю держал за руку.
Я укусил его в шею до крови.
Мальчик меня испугался.
Он закричал от боли.
Он закричал:
– Помогите!
Двое меня оттащили,
Я покусал их тоже.
Меня снова забрали в больницу.
 

10

 
В город пришла весна,
Брат вернулся из армии.
Сказал:
– Мама, это беда.
Почему у меня
Не поехала крыша,
Как у этого олуха?»
 
 
Я сшил из его формы костюм,
Покрасил его в чёрный цвет,
Подогнал размер и усилил бронёй.
Я спасаю людей уже восемь лет.
Я русский супергерой.
 

11

 
Я русского леса воин,
Я клещ, я справедливость, судья.
Я герой, этот город меня достоин,
Этот город достоин меня.
 
 
Что ни ночь, я надену костюм.
Не проткнёт его острая скляница.
Я здесь знаю каждый бордюр,
В этом городе зло не останется.
 
 
Если что-то случилось вдруг,
Если кто-то попал в беду,
Я на помощь приду, я друг.
Я на помощь приду.
 

12

 
Недавно в городе грабили банк.
Я обезвредил преступников,
Вышел на главаря всех банд
И в страшной битве
Взорвал его танк.
 
 
Чтобы сохранить анонимность,
Я сочинил себе речь.
СМИ писали, злодей был и правда зловещ.
И когда меня спросили, что я думаю о минувших событиях,
Я, как Тони Старк, который в своё время признался, что он железный человек,
Сказал:
– Я человек-клещ.
 

Бетхал

Южная Африка. С 1-го по 8 мая. 1963

 
Голос улиц был сух и гремуч.
Проулок, так странно причёсанный,
Щурился ветру, не принёсшему туч.
 
 
Все маялись, даже ходили медленно.
Чтобы уснуть, вымачивали наволочки в холодной воде.
Дождя тут как будто никогда не было.
 
 
Я носил белую кепку и тёмные очки,
Но глаза всё равно были опухшие, красные.
Всё валилось из рук, что ни возьми.
 
 
Так, на второй день я разбил свой лучший объектив.
Дела шли всё хуже. Скорей бы домой.
Теперь всё под этот мотив.
 
 
Вечером хозяин отеля разливал холодную воду
По бутылкам и разносил по номерам,
И уже в коридоре первого этажа ему не давали ходу.
 
 
Кувшинов было совсем немного.
Вода была в бутылках из-под виски или джина,
У некоторых отколото горло.
 
 
Я слышал, местные говорили,
Что в прошлом году тоже приезжал фотограф
И умер от малярии.
 
 
Но ещё слышал, что его избили,
Обокрали и бросили
Одного в пустыне.
 
 
На пятый день поехал туда, где водятся антилопы.
Антилоп не встретил, но вышло около трёхсот фотографий пейзажа.
Они подошли для работы.
 
 
Потом не то чтобы дела пошли на лад,
Но я хотя бы почувствовал в себе силы,
Чтобы не сбежать из города и закончить контракт.
 
 
Уже не было километра засвеченной плёнки.
Я даже начал высыпаться. Реагенты для проявки
Стал хранить в ванной по полкам,
 
 
А не как раньше – в нераспакованном чемодане.
Починили сломанный вентилятор в номере.
Стала меньше нехватка в материале.
 
 
Так прошло ещё несколько дней.
Город был бедный, впечатление жуткое,
Стал выходить на улицу – фотографировать людей.
Появилось несколько новых идей
Для редакции, но однажды вечером
Ко мне постучали в дверь.
 
 
Открыл. Сказали, что я должен кому-то денег.
Потом первый ударил меня по лицу,
Другие зайти успели.
 
 
Прыгнул в окно. И дальше босиком по земле
Побежал куда-то вперед.
Фотоаппарат почему-то оказался в руке.
 
 
Наверное, схватил случайно. Раздался выстрел.
Я упал и не мог встать.
Повернул голову – объектив цел.
 
 
Потом понял, что у меня прострелен живот.
Но боли я совсем не чувствовал. Я проснулся.
Лежал в своём номере. Было утро. На лбу выступил пот.
 
 
А к обеду я получил письмо от редакции,
Билет на самолёт до Нью-Йорка
И на поезд оттуда до нужной станции.
 
 
Я покинул Бетхал восьмого мая
Тысяча девятьсот шестьдесят третьего года
В поисках нового рая.
 
 
Мои фотографии через неделю
Напечатали в самой неизвестной газете.
Я взял себе отпуск. Подальше от новых целей
 
 
И новых работ.
Я американский фотограф,
И я никогда не фотографировал антилоп.