Текст книги "Из России за смертью"

ОЛИВЕЙРА

Приказ о начале операции из Москвы все не поступал. А по времени уж пора бы. Панов привычно спасался от жары в прохладной ванне, драя пемзой пятки, когда в дверь постучали условленным стуком. Панов довольно поморщился: «Неужто свершилось?»

– Входи! – небрежно крикнул он.

Вошел адъютант Емельянов, единственный, кто имел право отрывать генерала от традиционного отдыха и уединенных размышлений.

– Товарищ генерал, звонка из Москвы еще не было.

– Какого ж черта, – проворчал Панов.

– Вас на веранде дожидается Жоао Оливейра из Квито-Кванавали.

Адъютант Емельянов обладал бесценным качеством, которое позволяло ему много лет быть при генеральской кормушке. Будучи посвященным во все дела Панова, многие из которых выходили далеко за рамки служебных обязанностей, а также и в те, что относятся к интимным отношениям с дамским «контингентом», он всегда вел себя подчеркнуто бесстрастно и официально, словно вся получаемая им информация, не задерживаясь в голове, уходила в небытие.

– Нечего ему здесь толкаться… Какие у меня с ним могут быть вопросы? Какая-нибудь просьба? Пусть едет в миссию.

Панов не любил, когда кто-нибудь из партнеров по его довольно многообразному бизнесу выходил прямо на него. Здесь, в Луанде, и рядовой, и генерал – все на виду, за каждым кто-нибудь да следит. Одни по обязанности, другие из зависти. И еще не известно, кого следует бояться больше. Генерал должен быть чист и неприступен. Ни одно пятнышко не должно попасть на мундир. Губит, как правило, небрежность в мелочах. Приход сюда Оливейры как раз из ряда таких мелочей. Но с другой стороны, этот мулат, несмотря на молодость, обладал поистине обезьяньей ловкостью и реакцией и никогда не допускал рискованных ситуаций. Он ел свой банан, крутя головой на все четыре стороны.

– Что ж, просто взял и пришел? – с раздражением спросил Панов, откладывая пемзу в сторону.

По этому жесту Емельянов понял, что прием гостя состоится. Но с тем же бесстрастным видом сообщил, что Оливейра уже был в миссии и Проценко посоветовал ему обратиться к Панову, так как генерал Саблин в Москве.

– Ах, он искал Саблина?! Тогда другое дело. Молодец. Зови. – Генерал шумно вылез из ванны, набросил белый махровый халат и грузно уселся в небольшое плетеное кресло, вытирая ступни о красный пушистый коврик.

Оливейра не заставил себя долго ждать и почтительно проследовал в ванную вслед за Емельяновым.

– Извини, дружочек, что принимаю тут. Давление поднялось, одно спасение – вода. – Потом обратился к Емельянову: – Переведи-ка подружелюбнее, да предложи пиво, если он не торопится.

Емельянов монотонно (и без всякого дружеского участия) перевел приветствие генерала.

– Не откажусь от вашего угощения, генерал, – почтительно произнес Оливейра.

– А… так он надолго. Тогда тащи водку, икру и чего-нибудь еще. У него дела или поболтать пришел?

– По делу, – успокоил Емельянов и удалился.

Генерал знал целый набор португальских слов и выражений, но его язык делался деревянным, как только он пытался выговаривать даже самые простые слова. Понимая несоответствие такого общения своему чину и не желая выглядеть недоучившимся курсантом, он предпочитал говорить по-русски, мягко жестикулируя правой рукой.

Панов говорил о давнем расположении к господину Оливейре, который, несмотря на молодость, уже стал одним из ведущих предпринимателей новой Анголы, и что такие люди нужны в любом обществе. При этом генерал, улыбаясь, прикидывал, с чем может быть связан визит.

Уже почти год между ними не было никакой связи. Последняя операция, проводимая ими, чуть не закончилась скандалом. И виноват в этом был вновь прибывший в миссию генерал Двинский. Панов как человек осторожный сразу же лег на дно и решил более ничего не предпринимать. Тем более что и операция-то была довольно мелкая. В кооператив, который обслуживает военнослужащих, пришла партия японских видеомагнитофонов. Но Панов распорядился, чтобы в продажу они не поступали, так как у кооператива есть задолженность по точно такой же аппаратуре перед госкомитетом по экономическим связям. По договоренности эти видеомагнитофоны вместо торгпредства при посредничестве Оливейры попали на ангольский рынок, где и были реализованы.

Операция мелкая и совершалась как-то впопыхах, поэтому среди офицерских жен пошел шумок, что в миссии процветает спекуляция. Предотвратить сплетни удалось волевым нажимом на заискивающих перед генералом офицеров, понимающих, что могут быть отправлены в Москву раньше, чем генерал Панов. А перед Двинским пришлось долго и искусно изворачиваться, объясняя неувязку спецификой нерегулярных поставок совместной советско-испанской торговой фирмы.

Если и сейчас Оливейра предложит нечто подобное, генерал прикажет гнать его взашей.

ЕМЕЛЬЯНОВ

В дверях появился Емельянов, толкая перед собой столик из матового оргстекла с золотыми колесиками, на котором был сервирован легкий ленч. Налил водку в хрустальные рюмки и жестом предложил закусить бутербродами с густо намазанной черной икрой. Подняв рюмку, Оливейра не пожалел красивых слов, чтобы передать почтение, с которым все деловые люди Анголы относятся к деятельности генерала Панова. «Пусть господин Панов будет в хорошем здравии, что даст ему возможность еще долго поддерживать преобразования на ангольской земле».

Емельянов перевел:

– Он пьет за вас.

Генерал кивнул головой и пригубил запотевшую рюмку. Оливейра выпил по-русски, одним глотком, и с удовольствием принялся за бутерброд.

Панов выдержал паузу и попросил Емельянова сказать гостю, что ванная комната – единственное место в доме, где, он уверен, не стоят подслушивающие устройства. Поэтому Оливейра может говорить совершенно свободно.

Оливейра отложил бутерброд и с улыбкой принялся вспоминать о тех радостных моментах, когда они смогли оказать друг другу несколько незабываемых услуг. Поэтому, заключил он, общение с генералом Пановым – всегда серьезное и приятное занятие.

Панов смотрел не на Оливейру, а на переводящего Емельянова и ему же ответил:

– Передай этому прохвосту, что времени у меня крайне мало, поэтому обойдемся без сиропа. Некогда мне с ним бутерброды жевать.

Емельянов спокойно перевел гостю, что генерал, в свою очередь, рад, что его ценят и любят в Анголе, и поэтому всегда открыт для дружеской взаимопомощи и поддержки любых благих начинаний. Зная господина Оливейру как делового и энергичного человека и доверяя ему лично, генерал предлагает сразу обозначить проблему, которая заставила гостя в столь жаркий день наносить визит.

Панов поморщился.

– К чему такие длинные речи? Опять дипломатничанием занимаешься?

– Сейчас он все выложит, – со знанием дела уведомил Емельянов. Уж кому, как не Емельянову, знать, как нужно разговаривать с этим народом. Пусть Панов искренне считает, что проводит переговоры, договаривается о сделках. На самом деле лишь благодаря изворотливости и умению Емельянова подать и обставить генеральское мнение, проворачиваются дела. Поэтому референт давно подменил роль переводчика ролью интерпретатора, да так искусно, что генерал, сам того не подозревая, привык к тому, что ему оставалось в основном кивать головой в знак согласия. Ангольская сторона раскусила маневры референта и относилась к нему с осторожностью и почтением. Знали: главное – это убедить Емельянова, а генералу он и сам объяснит.

Поэтому Оливейра продолжал как ни в чем не бывало рассказывать дальше о трудностях, постоянно возникающих на его алмазных приисках. Никто не хочет работать. Власти считают, раз у него частное предприятие, значит, можно притеснять как угодно. Душат налогами, не страхуют его рабочих. Вот, к примеру, недавно обратился к военным в Менонге, чтобы выделили ему бойцов для тяжелых физических работ. Деньги готов платить любые. Раньше ему не отказывали, а на этот раз ни одного человека не дали. Говорят, приказ из Луанды: быть в полной боевой готовности. Вот и работай дальше. Людей не дают…

– Неужели снова к войне дело идет? – невинно поинтересовался Оливейра. – Давно ведь на Южном фронте никаких действий не предпринималось. А солдат не дают. На рудниках некому породу вывозить.

Емельянов слушал, не перебивая и не переводя. Панов смотрел на него и поигрывал банкой с остатками пива, звонко хлюпающими внутри. Наконец Оливейра замолчал. А Емельянов подчеркнуто скупо изложил: он знает о боевой готовности в штабе Южного фронта. Все уверены, что планируется какая-то военная операция. Вынюхивает, грозят ли его приискам в этом районе неприятности.

– Вот хреновы дети! Ничего себе секретность! – вспылил генерал. – Каждый м… уже в курсе! И из-за этого он пришел ко мне?

Оливейра с удивлением наблюдал за реакцией генерала. Он никак не ожидал, что отказ дать ему для работы ангольских бойцов вызовет у генерала такой активный протест. На его вопросительный взгляд Емельянов ответил кратко:

– Генерал ничего не знает о военных приготовлениях в Менонге и помочь ничем не может.

– Я о военных приготовлениях тоже ничего не знаю, – соврал мулат. – Просто давно не стреляли.

– Если у вас больше просьб нет, генерал просит дать ему возможность отдохнуть. Слишком высокое давление не позволяет ему уделить больше времени даже такому приятному гостю, как вы.

– Гони его в шею, – продолжал сердиться Панов.

Не обращая внимания на генеральскую суровость, Оливейра продолжал жаловаться Емельянову:

– Плохие времена наступили, солдат не дают, никто ничем не занимается, военная техника ржавеет. Кому такой нищий мир нужен? К чему он ведет? К торговле тухлыми помидорами?

– Товарищ генерал, что-то он недоговаривает. Крутится на одном месте, вынюхивает, словно лиса.

– А ты поконкретней, поконкретней.

– Господин Оливейра, мы люди военные, тем более – представители великой державы и в ваши внутренние проблемы не вмешиваемся.

Емельянов понимал, что разговор только начинается.

Оливейра вкрадчиво продолжал:

– Согласен. Война закончится, совсем другая жизнь начнется. А зачем нам другая жизнь, если и эта вполне годится? Вы – уйдете, мы – останемся, а где я вертолеты возьму? Сами знаете, как у нас с техникой. А уж в мирное время и подавно ничего не купишь.

– Он интересуется вертолетами, – не глядя в сторону Панова, пробросил Емельянов.

– Во дает! А подводные лодки ему не нужны?

Панову стало душновато. Все его большое пухлое тело покрылось испариной. Кажется, этот парень пришел с серьезным предложением.

Оливейра старался определить, поняли они про вертолеты или еще нет. Военные – народ решительный, но негибкий. Особенно эти русские. Они всегда стараются ничего не понимать до тех пор, пока не убедятся, что им ничего не грозит.

– Война всегда удобно, – продолжил он. – Вертолеты взлетели, два вернулись, четыре пропали. Пойди ищи их в джунглях. Особенно в тех районах, где группировка УНИТА свои ПВО имеет.

– Он знает направление удара, но предполагает крупномасштабную акцию. При поддержке шести вертолетов.

Для Панова эта информация была полной неожиданностью. О разрабатываемой в миссии военной операции, оказывается, уже известно каждому встречному.

– Выясни степень его осведомленности.

Емельянов налил Оливейре еще водки.

– Мы, дорогой Жоао, тут не воюем. И наши вертолеты стоят в ангарах. Кому-то всегда выгодно представить нас агрессорами. Унитовцы дезинформируют население. К тому же в последнее время руководство вашей народной армии не советуется с нашими представителями. Кстати, генералу даже интересно, что они там в Меконге затевают.

«А… испугались, – отметил про себя Оливейра, – так-то лучше. Всегда приятнее говорить на одном языке, даже если у каждого свой». Он простодушно улыбнулся.

– Никто ничего не говорит о войне. Просто я подумал: вдруг начнется? А мне вертолеты позарез нужны.

Емельянов посмотрел на собеседника долгим взглядом. Оливейра замолчал с видом человека, который все сказал. Тишину нарушало тяжелое, шумное дыхание генерала, уставившегося на свои чистые с набухшими венами ноги.

ПРОЦЕНКО

Обогнув столовую, Рубцов и Найденов вышли на центральную аллею, ходить по которой специальным приказом запретил Саблин. Найденов знал о приказе, ибо это первое, с чем знакомился человек, попадая на территорию советской военной миссии. Поэтому остановился в замешательстве у первой же пальмы. Рубцов презрительно усмехнулся.

– Ох, перепуганный ты мужик. Хочешь, поссу у каждой из этих пальм?

Никому не известно, чем руководствовался генерал Саблин, запретив своим военнослужащим ступать на эту аллею. Возможно, его поразила красота и великолепие старых пальм, повидавших на своем веку множество генералов, а может, пальмы раздражали его своей независимостью. Все на этом клочке земли подчинено Саблину. Хочешь – разрушай остатки старых португальских казарм, хочешь – возводи свои безликие бетонные коробки, хочешь – прокладывай дорожки, а нет времени – просто превращай в вытоптанные залысины бывшие палисадники. Словом, наводи порядок. Лишь пальмы ему не подвластны. Они росли сами по себе и тем самым, возможно, напоминали Саблину, кто здесь хозяин.

Короче, неизвестно – любовь ли, ненависть ли водили генеральской рукой, подписывавшей приказ. Больше по аллее никто, кроме редких почетных гостей, не ходил. Зато убирали ее намного чаще и тщательнее, чем остальную территорию. Вся показуха великой державы здесь, в Анголе, нашла свое выражение в одной-единственной аллее. По ней и зашагал своенравный подполковник. Найденов безропотно последовал за ним. При этом поглядывал по сторонам, каждую минуту ожидая окрика дежурного или начальства. И был прав, долго ждать не пришлось.

– Товарищи офицеры, подойдите ко мне!

Найденов вздрогнул. Рубцов спокойно взял его локоть: «Следуй за мной».

Они подошли к полковнику Проценко.

– Вы что, подполковник, приказа не знаете? – мерзко улыбаясь, спросил политработник.

– Знаю…

– По какому же тогда праву? – все так же гнусно и ласково выяснял Проценко.

Казалось, Рубцов только и ждал этих вопросов, потому что вдруг разулыбался еще приторнее, чем полковник Проценко. Они стояли друг перед другом и улыбались. Политработник ждал, а Рубцов не торопился с ответом.

Хуже всех в эти минуты чувствовал себя, конечно, майор. Ко всем неприятностям еще скандал в самом центре миссии. Если бы не история с Аной, он мог бы точно так же нагло улыбаться и смотреть с вызовом на полковника, как это делает Рубцов. Но все равно глупо на ровном месте искать себе неприятности. А вдруг Рубцов просто охамевший пьяница и список у него совсем не служебный, а личный? Может, он вносит туда фамилии тех, у кого еще не занимал деньги? Неужели ожидание расправы сделало Найденова таким беспомощным и покорным, что он сразу поверил какому-то списку, накорябанному в блокноте, уже готов отдать тридцать долларов и почему-то потащился за ищущим опохмела подполковником по чертовой запретной аллее… Майор почувствовал откровенную неприязнь к Рубцову. Тот же продолжал куражиться над Проценко.

– А вы, товарищ полковник, все приказы генерала Саблина выполняете? Или частично Саблина, а частично Двинского?

Полковник опешил.

– Конечно, – язвительно уточнил Рубцов, – если генерал Саблин выбрал лично вас в свои соратники, тогда другое дело. Но лично я с некоторых пор выполняю приказы, исходящие только от генерала Панова, и про аллею ничего не слышал.

– Что вы такое несете? – взвизгнул Проценко.

– Это вы несете, а я иду.

– Но есть приказ!

Рубцов, все так же улыбаясь, согласился:

– Есть. – Потом доверительно приблизился к собеседнику: – Но есть и другой приказ… а? Или вы не в курсе, на кого возложено проведение операции?

В глазах Проценко промелькнул испуг. Он уставился на Найденова, как на человека, без позволения подслушавшего чужой разговор. Рубцов, не отпуская локоть майора, притянул того к себе.

– Майор из моей команды. Ввожу в курс…

Проценко как-то обмяк, улыбочка сошла с его тонких шелушащихся губ, и он пробормотал напоследок:

– Да, да… Идите, я вас больше не задерживаю.

Рубцов, ни слова не говоря, пошел дальше, подтягивая за собой майора. Пройдя несколько метров, он остановился, внимательно посмотрел в глаза Найденову:

– Ну ты, мужик, все понял? Командовать операцией назначен я. Списочек в моей книжке утвержден командованием. И больше нам никто не указ. Гулять будем, где захотим!

Найденов молча мотнул головой.

РУБЦОВ

Они вышли через КПП и отправились по дороге, ведущей в центр города. Когда поравнялись со стареньким красным «фольксвагеном», подполковник резко остановился, поглядел вокруг и, как бы извиняясь, предложил Найденову:

– Давай подъедем? В магазине наверняка ничего нет, а с баксами и в моем дворе запросто все найдем Пешком можно, но далековато. Такси в Луанде – из вини… Крысы – пожалуйста, собак – сколько хочешь, а машин – тю-тю. Так что садись.

Он быстро обогнул машину, достал из кармана робы металлическую пластинку: не то ключ, не то отмычку, и без всякого напряжения открыл дверцу. Майор снова почувствовал ощущение недозволенности, которое возникло возле пальм. Но Рубцов уже кричал из машины: «Да садись ты скорее, тут бензина мало».

Когда они отъехали, майор невольно оглянулся, страшась погони. Улица была пустынна.

– Они в такое время все спят. А к чему спящему человеку машина? – оправдывался Рубцов.

– Так ведь искать будут?

– Ничего, найдут, город небольшой. К тому же приблизительно знают, где искать. Первый раз в Луанде?

– Да. Третий день сижу в миссии. Никто никаких приказов не отдает.

– Значит, повезло тебе, что я заглянул в кооператив. Сейчас жизнь увидишь. Вон, дура торчит. Это их мавзолей. Ну как у нас в Москве. Там их Нето лежит. Я внутри, правда, не был, не люблю покойников.

– Какая-то конструкция странная.

Рубцов довольно рассмеялся:

– Так каждый спрашивает. И невдомек, что это ракета, только незавершенная. Остальное, наверное, при коммунизме достроят. Они же все копируют у нас. А мы как работаем? Начинать начинаем, а заканчивать поручаем будущим поколениям.

Подполковник резко замолчал и зло добавил:

– Это как жена – с тобой начинает, с любовником кончает. – И снова замолчал, изредка матеря зазевавшихся пешеходов.

Найденов все больше погружался в абсурдность происходящего с ним. Отрицательный заряд, который шел от подполковника, мешал спокойно, по-людски выяснить и понять ситуацию. Уж лучше продолжать молчанку. Но молчали недолго.

– Женат? – мрачно поинтересовался Рубцов.

– Три года.

– Ерунда. Я шестнадцать. Живу, живу, на хрена живу с ней? Бросить к черту, так не с руки, привык вроде. Да и что за жизнь одному? Подумают – неполноценный. Опять же сын суворовское в Киеве заканчивает. А тебе вот на свободу смыться в самый раз.

– Куда?

– На волю. Лично у меня на баб взгляд простой. Я как из Афгана в отпуск наезжал, сразу всех баб в Рязани, знакомых, незнакомых, перетрахал и на год, считай, с этим вопросом покончил. Только и вспоминал о какой-нибудь, ежели на «конец» прихватывал чего.

– А жена как же?

– Жена – дело особое. Ее беречь надо.

Вот уж о чем Найденову не хотелось ни думать, ни говорить, так это о женах и семейных радостях. Он смотрел на пустынные прямые улицы с приземистыми одинаковыми домами. На их утомительном серо-белом фоне декоративно и словно придуманно возникали пышные, рвущиеся вверх своими упругими острыми стеблями кустарники. На крепких слоновьих ногах стояли пальмы с неподвижными, пыльными и от этого кажущимися задумчивыми кронами. Витрины редких магазинов были задернуты белыми жалюзи. В некоторых вместо продуктов назойливо бросались в глаза лозунги, написанные на красных тряпках, и плакаты, с которых глядели примитивно-квадратные лица и торчали огромные кулаки. Красивые женщины не попадались, хотя почти все были одеты по-европейски.

«Тем не менее по сравнению с Уамбо Луанда – город», – отметил про себя Найденов.

– Правильно! – вдруг в сердцах закричал Рубцов. – Даже в это время на Каримбе пробка, как будто все что ни на есть машины города съезжаются именно сюда!

Подполковник, сигналя и не сдаваясь, нахально продвигался вперед. Но недолго. Въехав под грузовик, они остановились.

– Вылезай, к черту! Дольше просидим, тут уже недалеко.

Найденов снова безропотно последовал за Рубцовым. Бросив машину, они выбрались на тротуар. По тому, как быстро вышагивал Рубцов, майор понял, что трубы у него горят вовсю и выпить ему нужно немедленно.

Подполковник жил в пятиэтажном блочном доме, весьма пестром и многоголосом. На каждом балконе или лоджии висели разноцветные тряпки, одеяла, мужское и женское белье, а из-под них высовывались детские головки. Во дворе стоял невообразимый гам. Казалось, детвора сорвалась со своих мест и металась в потребности найти еще хоть что-нибудь недоломанное и разнести его в щепки.

– Поставь тут машину… – пробурчал Рубцов, – наутро только сиденья останутся, и те говном измажут.

Квартира подполковника производила впечатление временного пристанища. То ли люди недавно въехали, то ли собираются уезжать и уже не заботятся об уюте.

Рубцов показал рукой на странное сооружение: «Садись».

Между двумя жесткими креслами с откидывающимися сиденьями был вделан прямоугольный неполированный стол на двух железных, как и у кресел, ножках.

– Своими руками мастерил, – похвастался Рубцов. – В клубе кресла в актовом зале меняли, так я и спер секцию. Среднее сиденье вынул и вмонтировал туда столик. Удобно, сидишь – выпиваешь, и ничто никуда не двигается. А главное, стол не перевернешь, даже при особом желании. Я вообще люблю по мебели работать. Вон, глянь, диван стоит. Ни на что не похожий. А потому что сам соорудил. Из письменного стола. Тут его прежние жильцы оставили. А на хрена мне письменный стол? Письма вроде писать некому. Так нашел применение. Столешницу с тумб снял и на маленькие ножки поставил, а тумбы, гляди как удобно, – по бокам. И комфорт. И крепкий какой. Матрасик положил для мягкости. Вообще-то, на жестком оно всегда лучше – и сидеть, и… остальное. Кстати, плюш, пощупай, – настоящий. Им стол на торжественных заседаниях накрывали. Я к прапору, мол, продай. Говорит: бери что хочешь, но бюст Ленина и плюш не продаются. Ошибаешься, говорю, вождь действительно не продается, кому ж он, на хрен, нужен? А плюш весь в пятнах, его менять надо. Это же политическое дело. Красный плюш – и весь в пятнах. Это же неуважение к родине, к флагу. Короче, прапор понял все правильно. Подкатился к Проценко, ну, которого сегодня на аллее встретили. И доложил, что товарищи, в основном ангольские, сигнализируют. Правда, нового красного не нашлось. Они теперь зеленым президиум закрывают. Зато у меня обивочка что надо. И пятен, спорю, никаких не отыщешь. А еще было дело. Шкаф стоял. Вернее, и сейчас стоит в семейном общежитии. Из красного дерева. Старинный, с резьбой. Видать, португалы оставили. Как же я хотел его спереть! Но не вытащить. Громадный. Вопросы возникнут – кто разрешил? Кто приказал? Поэтому снял всего одну дверь. Зато с каким зеркалом! Глянь, висит, будто в раме. Еще по бокам пройдусь шкуркой – это ж красное дерево. Красота! Ну, хорош хвастаться, в горле спазмы образовываются.

Рубцов взял небольшой японский магнитофон, поставил его на подоконник и врубил на всю громкость тяжелый рок.

– Сейчас организуем.

Найденов с любопытством выглянул в окно. Там мгновенно возникла кучка подростков, принявшихся сразу же танцевать. Ребята постарше пытались на манер взрослых крутиться вокруг девушек, а те, что поменьше, вытанцовывали друг перед другом. Рубцов выключил магнитофон. Десяток возмущенных возгласов влетело в окно. Ребята раздраженно замахали руками и засвистели.

Рубцов, как трибун, высунулся из окна и громко крикнул, показывая при этом на пальцах:

– Два пива, джин и два тоника!

Музыку включили. Несколько человек сорвались с места и помчались в разные стороны.

– Через минуту будут здесь, – подмигнув, сказал подполковник и, не обращая внимания на танцующих, опять выключил музыку. – Это тебе не в Союзе, – продолжил он. – Был там недавно. Жену сюда забирал. С выпивкой ужасная напряженка. А какие бабы стали жадные… Раньше бутылку принесешь, потреплешься немного, она уже сама в ванную бежит. А теперь все про деньги и подарки тебе втолковывают. Нет, чтобы я бабе деньги давал? За что? Всю ночь трахаю, так еще и платить? Это ж кому такое нужно? Понимаю, если там встретился второй, третий раз, ну какой-нибудь подарочек следует сделать. Но просто от всего чистого сердца. А чтобы прямо в койке расплачиваться? От винта. Лучше тогда вон со своей Нинкой займусь… У тебя-то как с этим делом?

– Я с женой живу, – нехотя ответил Найденов, не желая развивать тему.

– Не скучно?

– Да нет.

– А мне, как ни настраиваюсь, скучно…

Разговор был прерван стуком в дверь и взрывом криков под окном. Рубцов взял у майора пять долларов и вернулся с бутылками и банками.

– Сейчас освежимся, и введу тебя в курс операции.