Текст книги "Слуга императора Павла"

Все это нетрудно было сообразить и так же легко решить, как комбинацию простого карточного пасьянса.

– Князь Платон Александрович, – ответил Крамер Жеребцовой, – вчера слег в постель и, насколько я знаю, не вставал сегодня целый день.

– Что-нибудь серьезное? – забеспокоилась еще больше Жеребцова. – Я знала, что только важная причина могла ему помешать быть здесь.

Говоря эти слова, она обернулась к Кутайсовой, а та чуть заметно двинула плечом и стала смотреть на аркадского пастушка.

В это время оркестр заиграл менуэт, и в зале стали составляться пары для танца.

– А что же графиня не танцует? – весело спросил Крамер.

Жеребцова, думая, что он хочет пригласить Кутайсову, ответила не совсем охотно.

– Я не знаю… Если она хочет…

Кутайсова под своей маской стояла неподвижно, как каменное изваяние. Жеребцова по-французски представила ей Крамера.

– Мы сейчас найдем кавалера! – весело и резво заявил тот. – Вот аркадский пастушок! Посмотрите, как он мил! Идите танцевать с ним, графиня!

И он, схватив аркадского пастушка за руку, подтащил его и заставил взять руку Кутайсовой.

Фигурка графини в один миг преобразилась, и она поспешно, боясь, чтобы ее не остановили, пошла с пастушком, легко скользя по паркету в такт начинавшегося танца.

Пары задвигались и замелькали по залу.

– Вы знаете, кто этот аркадский пастушок? – строго, почти сердито спросила Жеребцова.

– Нет! – рассеянно ответил Крамер. – Почем же я могу знать? Ведь человеческой памяти не хватит, чтобы перечислить всех присутствующих здесь. По-видимому, это очень милый молодой человек, совсем порядочный, которому чрезвычайно хотелось танцевать, да и графине тоже…

Жеребцова нетерпеливо махнула несколько раз веером.

– Но ведь нельзя же представлять незнакомых!

– Если я сделал не так, простите меня как иностранца, не знающего здешних обычаев! Обыкновенно в маскараде маски танцуют, не будучи представлены друг другу. В этом смысл маскарада!

Жеребцова почувствовала, что Крамер был прав и что она получила урок, и поспешила заговорить о другом:

– Я вас спрашивала о брате: что такое с ним?

– Я думаю, пустяки!.. Вы знаете мнительность князя Платона! Он готов лечь в постель от простой заусеницы.

VI

Князь Зубов третий день не вставал с утра с постели, и Чигиринский, узнав об этом от прислуги, стал опасаться, что его ухищрения были напрасны и природная робость или – вернее – трусость князя Платона преодолеет и он не решится поехать к государю с откровенным рассказом затеянного Паленом дела. У него не хватает этой решимости, несмотря на рассудительные, приведенные ему доводы, что рассказать гораздо выгоднее, чем молчать, так как умолчание влечет за собой риск даже быть повешенным, и несмотря на угрозы сверхъестественного страха, ловко обставленные Чигиринским и в виде выхода с того света, и в виде прорицателя немца Крамера.

Но такие слабовольные люди, как Зубов, обыкновенно пасуют перед малым усилием, которое им нужно сделать сейчас, и, как ни страшатся последствий, все-таки этот страх всегда недостаточно силен, чтобы подвинуть их на то или на другое немедленное действие. Надо было пойти к нему опять и попытаться добиться от него решимости.

Чигиринский пошел в спальню к Зубову и застал его в полном изнеможении.

– Ах, господин Крамер! – вздохнул он. – Вы видите перед собой несчастного человека!

– Почему же несчастного?

– Да как же! Разве легко лежать и сознавать, что завтра начнешь слепнуть и глохнуть и нос станет расти и делаться сизым?

– Но ведь это же не так неизбежно! Это зависит от вас самих!

– Нет, это помимо меня!

– Отчего же? Вам стоит только встать и поехать, попросить аудиенции. Государь вас примет, как это делал прежде…

– Постойте, господин Крамер! Разве я вам рассказывал все?

– Нет, кажется, вы мне ничего не рассказывали.

– Тогда как же вы говорите это, как будто знаете все?

– Ах, князь! Пора же вам привыкнуть, что, когда меня интересует какое-нибудь дело, я узнаю его до малейшей подробности! Немудрено, значит, что я и теперь знаю все.

– Так вы говорите, чтобы я ехал?

– Я вам искренне советую это.

– Значит, ехать, говорите вы?

– Да, ехать и говорить все.

– Но ведь это же значит выдать себя с головой!..

– Ну вот! Зачем же себя? Выдавать себя не нужно! Напротив, вы явитесь в данном случае преданным человеком!

– Да, да! Ведь и в самом деле я являюсь преданным человеком! – согласился Зубов.

– Вот видите! Чего же вам опасаться?

– Ну а вдруг?

– Какое там еще «вдруг»? Вы знаете рыцарский характер императора? Он будет чрезвычайно тронут и наградит вас.

– Он-то наградит, а другим это может не понравиться! – заметил князь Платон.

– А как узнают эти другие, о чем вы будете говорить с государем? Ведь не станет же он рассказывать об этом, а вы и подавно тоже не будете! Надо только, чтобы были приняты меры. Вот и все!

– Но ведь я же совсем болен! Вы видите, я лежу в постели расслабленный и больной и никуда не могу двинуться!

– А вы желаете выздороветь, чтобы сейчас встать и поехать? Да?

– Да, если бы я мог это, но вы видите, я совсем болен.

– А нос-то вдруг станет сизым?

– Ах, этот нос! Не напоминайте мне о нем, ради Бога!.. Я не могу, это выше моих сил!..

– Ну так если хотите сейчас выздороветь и поехать, то закройте глаза и подчинитесь мне… совсем… всецело!.. Закройте глаза!.. Вы спите… слышите?..

Зубов закрыл глаза и остался неподвижен в постели.

– Я приказываю тебе, – произнес Чигиринский негромким, но выразительным голосом, – когда ты сейчас проснешься, быть здоровым, встать и ехать тотчас же, куда надо и куда ты боишься отправиться. Преобори всякую робость!

В эту минуту в спальню быстро вошла Жеребцова и громко сказала:

– Здравствуй, Платон, что с тобой?

Крамер, убежденный, что никто не мог им помешать, вспомнил, что Ольга Александровна могла на правах сестры без доклада и предупреждений войти в спальню к больному брату.

– Тише! Тише! – остановил ее Крамер. – Вы видите, он спит, вы его испугаете! Выйдите в соседнюю комнату, я его сейчас разбужу и позову вас.

Эти слова были настолько тверды и требование настолько определенно, что Жеребцова подчинилась и на цыпочках вышла из комнаты.

Только что она вышла, лакей Владимир, сидевший на своем кресле у окна во все время разговора Крамера с Зубовым, а при появлении Жеребцовой вставший, подошел к Крамеру совсем близко и, приложив руку ко лбу, то есть делая масонский знак подчинения, проговорил:

– Куда это вы его посылаете?

Крамер посмотрел на него удивленно, но ничуть не смутился.

– Не знаю! – ответил он. – Очевидно, туда, куда он сам хотел ехать, как вы слышали. Больной хотел выздороветь, и я ему помог в этом!.. Вот и все. А я его никуда не посылал.

Владимир опустил голову и смиренно отошел к окну, а Крамер приблизился к Зубову и три раза дунул ему в лицо.

Тот открыл глаза, улыбнулся и свободно, глубоко вздохнул.

– К вам приехала сестра Ольга Александровна, может она войти? – спросил Крамер и, не дожидаясь ответа, громко сказал по направлению к двери: – Ольга Александровна, пожалуйте!

Жеребцова вошла и быстро заговорила, обращаясь к брату:

– Как же тебе не стыдно было не дать знать, что ты болен? Ведь ты же хотел непременно быть вчера на маскараде у Яковлева! Ах, между прочим, какая там аляповатость была! Настоящий лубок, и я напрасно надевала домино и прикалывала желтый бант, как было условлено. Ты не приехал, и перед графиней было неловко! Спасибо, господин Крамер на маскараде сказал, что ты нездоров, но что это пустяки. Теперь тебе лучше?

Зубов беспокойно заметался в постели.

– Я отлично себя чувствую! Я совсем здоров. Мне надо сейчас ехать… сию минуту… как можно скорее… Владимир, подай мне парадный кафтан и вели закладывать немедленно карету!

Жеребцова в полном недоумении смотрела на брата и наконец воскликнула:

– Постой! Куда ты? Тебя не разберешь: то ты болящий и чуть не умирающий, а то тебе нужно ехать куда-то! Скажи, по крайней мере, хоть куда.

– К государю! К государю! Жеребцова сразу осеклась.

– Да? Ну, это другое дело! – протянула она. – Но только послушай! Все-таки чрезвычайно неловко перед Кутайсовыми!.. Ты из дворца поезжай к ним, все-таки лучше! И я там буду.

– Хорошо! Хорошо! – согласился Зубов. – Только теперь мне надо поскорее.

– Дай честное слово, что ты приедешь к Кутайсовым!

– Даю! Даю! Честное слово, приеду!

– Ну, хорошо! Я тебе верю и ухожу, не прощаясь. Значит, увидимся у Кутайсовых? – И Ольга Александровна вышла из комнаты, пригласив с собой и Крамера. В гостиной она остановилась и спросила его: – Скажите, пожалуйста, что это ему так приспичило? Государь его вызвал, что ли?

– Право, не знаю, Ольга Александровна, он мне ничего не говорил.

– А зачем он едет? Вы не знаете?

– Тоже не имею понятия.

– Но ведь вы можете это узнать!

– Самое лучшее, спросите сами вашего брата, а если это его секрет и он вам не расскажет, то я заранее прошу вас уволить меня от разоблачения чужих секретов.

– Вы всегда себе на уме, господин Крамер, и, кажется, вас никогда нельзя застать врасплох! Между прочим, вчера вы очаровали маленькую Кутайсову! Она просто без ума от вас и в восторге от того, что познакомилась с вами!

– Знакомство довольно странное: мы были в масках, и она моего лица не видела, а я – ее…

– Вот потому-то она и просила меня непременно привезти вас к ним. Приезжайте сегодня, я буду там и представлю вас графу.

Крамер отвесил низкий поклон.

– Непременно приеду, с большим удовольствием.

– Хотите, я отвезу вас сейчас ко мне, мы позавтракаем и потом поедем вместе?

Крамеру осталось только побдагодарить.

VII

Крамер завтракал у Жеребцовой, а потом она повезла его в своей карете к Кутайсовым.

По дороге она завела с Крамером как будто случайный разговор о том, что она завидует ему, что он так вот может, путешествуя, переезжать с места на место, видеть людей, новые места.

– Но все это хорошо, – заявила она таким тоном, будто всецело была поглощена заботой о самом Крамере, – все это хорошо, пока у вас есть силы и охота подвергать себя вечным случайностям и неудобствам кочевой жизни. Но придет время, когда вам захочется отдохнуть!

– Ну что же! Тогда я постараюсь сделать это! – спокойно согласился Крамер.

– Да, но для этого нужны средства! Нужно обеспечение, нужно иметь свой собственный уголок, а ведь вы, насколько я знаю, совершенно бездомны: «Все свое ношу с собой».

– И вполне доволен этим!

– Охотно верю, что до поры до времени это так, но надо же вам подумать о будущем!

– Короче, вы делаете этот подход для того, чтобы предложить мне более или менее крупное вознаграждение? – спросил Крамер.

– Я вам не сказала этого и, кажется, даже не намекнула!

– Ольга Александровна, если вчера я мог узнать ваше лицо, несмотря на покрывавшую его маску, то неужели вы думаете, мне составляет труд сегодня прочесть ваши мысли? Не отнекивайтесь! Вы хотите предложить мне вознаграждение, и я даже знаю за что!..

– Правда, я забываю, что говорю с человеком, совершенно непохожим на других обыкновенных смертных! Пусть будет так, я добьюсь того, чтобы вы были вознаграждены, если вы мне поможете…

– Если я вам помогу женить вашего брата на графине Кутайсовой? – подсказал Крамер.

Жеребцовой стало не совсем ловко, но она постаралась усмехнуться и промолвила, пытаясь овладеть положением:

– С вами приятно говорить, потому что вы всегда идете прямо к делу, без дальних рассуждений и экивоков. Отлично, будем говорить начистоту! Что вы хотите получить за то, чтобы помочь женитьбе брата?

Крамер долго смотрел в окно кареты, грузно качавшейся на своих высоких стоячих рессорах по ухабам петербургской мостовой. Потом он обернулся к Жеребцовой:

– Ольга Александровна! Неужели вы думаете, что всех и все на свете можно купить? Неужели люди не заслуживают в ваших глазах лучшей оценки?

– Не будем, господин Крамер, оценивать людей и удаляться от предмета! Никто вас не хочет купить, а просто-напросто не все ли вам равно, за кого маленькая графиня Кутайсова выйдет замуж? А между тем князь Платон Зубов – блестящий жених и может вполне составить ее счастье. Поэтому, помогая ему, вы нисколько не поступите против своей совести, а будете действовать только как друг нашей семьи, за вашу же дружбу наша семья, в том числе я первая, готова вознаградить вас всем, чем вы желаете.

– Благодарю вас! Но, видите ли, до сих пор я привык сам делать другим одолжение, а не получать его.

– Не будьте слишком горды и не торопитесь с ответом! Ведь то, что я вам предлагаю, не пустяки, а, напротив, может упрочить вашу судьбу.

– Поверьте, я знаю свою судьбу точно так же, как вашу и вашего брата, – улыбнулся Крамер.

Чигиринский, войдя в роль гадателя, разыгрывал ее в образе Крамера с той профессиональной уверенностью, которая больше всего действует на людей.

«Неужели он и в самом деле выше других?» – подумала Жеребцова, искоса взглядывая на Крамера.

У Кутайсовых они застали самого графа, который принял их; он извинился, что дочь чувствует себя усталой после вчерашнего маскарада, но добавил, что она сейчас выйдет.

Жеребцова стала расхваливать ее и очень ловко перешла на своего брата, весьма убедительно уверяя, что он тяготится холостой жизнью, что он прекрасный человек и может составить истинное счастье той, которой будет суждено выйти за него замуж.

Кутайсов, простой, несложный человек, возвеличенный случайно, потерял уже голову от этого своего величия и, поддавшись уже на происки умной и энергичной Жеребцовой, сам был не прочь породниться со светлейшим князем Зубовым. Он радовался своему почету и блеску и хотел увеличить его еще больше.

– Я не понимаю, – сказал он Жеребцовой, – если князь Платон так увлечен, как вы говорите, моей дочерью, что же он медлит и не поговорит со мной?

– Ах, граф! Неужели вы не знаете сомнений, всегда сопровождающих влюбленность мужчины? Князь Платон не уверен, то есть он не знает, любит ли его молодая графиня!

– Но об этом ее нечего и спрашивать! Я гораздо лучше знаю, кого выбрать ей в мужья, и в этом деле ее мнение не требуется! Я прикажу, так и будет! У вас, в чужих краях, – смеясь, обернулся он к Крамеру, – кажется, на это иначе теперь смотрят, а мы живем по-старому!

Крамер, пристально посмотрев в темно-карие, казавшиеся совсем черными глаза Кутайсова и восточное лицо графа с определенно очерченным острым носом, выдававшим его турецкое происхождение, ответил:

– В каждой стране свои обычаи.

VIII

Дочь Кутайсова не заставила себя долго ждать и, появившись в гостиной, низко присела перед Жеребцовой.

– Так это вы – господин Крамер? – заговорила она бойко и оживленно. – Вот вы какой! А я ни за что не узнала бы вас вчера в красивом костюме поляка!

Ее приход как раз совпал с приездом графа Палена.

Тот явился к Кутайсову в очень хорошем расположении духа и сказал, что государь сегодня утром изволил назначить князя Платона Зубова шефом Первого сухопутного корпуса, графа Валериана – директором Второго корпуса, а графа Николая – шефом Сумского полка, так что он может теперь иметь вход ко двору.

– Это уж надо благодарить всецело графа! – пояснил он Жеребцовой, делая в сторону Кутайсова плавный жест рукой. – Это по его просьбе государь оказывает милость вашим братьям.

Лицо Кутайсова осветилось самодовольной улыбкой. Видимо, ему было очень приятно, что его протекция оказала такое сильное влияние.

– А вам, граф, скажу по секрету, – наклонился доверчиво Пален к Кутайсову, – уже пожалован орден Андрея Первозванного и велено заготовить об этом рескрипт.

– Так это правда? – воскликнул Кутайсов. – Вы это знаете наверное?

– Кому же и знать, как не мне, все, что делается во дворце и в городе! Такова уж моя должность! Ах, господин Крамер, здравствуйте, очень рад вас встретить!

– А вы знакомы? – удивился Кутайсов.

– Да, мы встречались у князя Зубова.

– А вот вчера моя дочь видела господина Крамера в маскараде у Яковлева и поразилась ясновидению господина Крамера, – произнес Кутайсов.

– Да, в самом деле, это было очень поразительно! – подтвердила Жеребцова.

– Это очень интересно! – сказал Пален. – Как же это произошло?

Жеребцова во всех подробностях рассказала о том, как Крамер узнал их вчера под масками.

– Ну, это просто маскарадная интрига, – улыбнулся Пален, – и в этом нет ничего необыкновенного!

– Ах, нет! Вы не знаете, что господин Крамер действительно может показать в стакане воды все тайное! – опыт? – возразила Жеребцова, как бы взяв немца под свое покровительство и желая показать Палену, что она не такая легковерная.

Пален, считавший, что он по должности военного губернатора должен быть осведомлен обо всем, счел своим долгом немедленно же ознакомиться со сверхъестественными способностями Крамера.

– Вы, может быть, покажете нам сейчас маленький спросил он у него. Чигиринский почувствовал, что положение его становится рискованным, но делать было нечего, и он проговорил, пожав плечами:

– Ах, это, граф, такие пустяки, что, право, нечего обращать серьезного внимания!

– Я и не смотрю на это серьезно! – сказал Пален. – Но ведь мы в гостиной, и отчего же нам не заняться пустяками?

– Мне все равно, как вам угодно! – слегка поклонился Крамер, тогда как у него мелькнуло: «Ну как он загнет мне загадку, из которой не вывернусь?»

Но выручила дочь Кутайсова. Она стала просить, чтобы Крамер был настолько добр и погадал ей, непременно ей и никому другому.

– В самом деле! – одобрил Пален. – Скажите графине судьбу, а мы посмотрим, как удастся опыт.

– Ну, мы-то, конечно, не верим этим пустякам! – важно заявил Кутайсов для того, чтобы показать свою солидность и просвещенность.

– Нет, не скажите, – не согласился Пален, – я знаю этот опыт со стаканом. чистой воды! Иногда это бывает поразительно. А господин Крамер – слишком серьезный человек, чтобы, если он говорит, это не было интересно.

Дочь Кутайсова распорядилась уже, чтобы принесли стакан воды, и спрашивала, не нужно ли еще чего-нибудь. Крамер успокоил ее, что больше ничего не требуется, а затем, взяв стакан с водой, отошел к окну и стал рассматривать воду на свет.

– Я вижу аркадского пастушка, – сказал он через некоторое время.

Все посмотрели на Кутайсову. Она вдруг вся вспыхнула.

Крамер взглянул на нее и спросил:

– Вы желаете знать вашу судьбу? Вы выйдете замуж за аркадского пастушка.

– Поразительно! – произнесла Жеребцова. – Мой брат Платон участвовал в живых картинах в Царском Селе в Китайском театре, был одет аркадским пастушком и имел такой успех, что все это и сейчас помнят.

– Я вижу грот в зимнем саду, – продолжал Крамер, – и туда вбегают две маски.

Чигиринский видел, что Кутайсова стоит вся красная, ни жива ни мертва, и почувствовал, что выдаст ее с головой, если расскажет, что было в гроте.

– Говорить дальше? – бросил он отрывисто в ее сторону. Графиня закрыла лицо руками и бессильно опустилась на диван.

– Нет, не надо!.. Довольно!.. Я верю, верю вам! Ради Бога, ничего не говорите!

Пален видел впечатление, которое произвело гадание Крамера на молодую девушку, и понял, что действительно ей сказали что-то значительное для нее, о чем мог узнать только ясновидящий человек. Для него это было убедительно, и он предложил с полной серьезностью:

– Ну а теперь, господин Крамер, посмотрите в стакан для меня, что вы увидите обо мне?

Крамер опустил стакан на подоконник и тяжело вздохнул.

– Нет, граф, не могу! Два раза подряд этот опыт произвести трудно. Он все-таки требует слишком много усилий.

– Ну, хорошо, – согласился Пален, – тогда в другой раз как-нибудь, от меня вы так не уйдете!

IX

Жеребцова очень заинтересовалась предсказанием Крамера Кутайсовой относительно аркадского пастушка и просила его на другой день приехать к ней на обыкновенное ее собрание несколько раньше, желая переговорить с ним.

Собрания людей, вдохновляемых или, вернее, искусно подготовляемых Паленом, по преимуществу происходили у Жеребцовой.

Крамер был аккуратен и приехал, когда еще никого не было. Ольга Александровна встретила его очень любезно и, торопясь, чтобы им никто не помешал, заговорила сейчас же о деле, ее интересовавшем:

– Скажите, пожалуйста, господин Крамер, ваше вчерашнее предсказание молодой графине Кутайсовой было сделано в каком смысле?

– Решительно ни в каком смысле! Я просто говорил то, что видел!

– Но все-таки вы действовали как друг или враг?

– Ни то ни другое. Я просто говорил правду.

– Но эта ваша правда разумела под аркадским пастушком князя Платона или кого-нибудь другого?

– Видите ли, я, конечно, мог бы уклониться, сказать вам, что не знаю, но я терпеть не могу лжи и сам никогда не лгу, а потому отвечаю вам прямо: нет, под аркадским пастушком я подразумевал вчера не вашего брата, князя Платона, а другого.

– Другого? Кого? Можете вы мне сказать?

– Ни в коем случае!

– Но отчего же? Ведь если мы с вами союзники…

– Нет, Ольга Александровна, никакого союза мы с вами не заключали.

– Ну не будем говорить об этом! А сами вы знаете имя и фамилию этого человека?

– Нет, увольте меня, я вам ничего не скажу, потому что мне иначе придется выдать чужую тайну.

Жеребцова, убедившись, что, сколько она ни спрашивай, ничего не добьется от этого немца, замолчала, все-таки подумав: «Нет, этого я так не оставлю, а добьюсь своего!»

Тут начали съезжаться свои люди и стали составляться карточные партии.

Но прежде чем расселись по ломберным столам, неожиданно, раньше, чем обыкновенно, приехал Пален. Он был так взволнован, каким его никто никогда не видел. Обычно сдержанный, уравновешенный, на этот раз он был неузнаваем. Он как-то растерянно огляделся по сторонам, размахивая руками, и глаза у него бегали, как живчики.

Едва поздоровавшись, он начал рассказывать, не ожидая расспросов, торопясь словами и теряя обыкновенную плавность своей речи.

– Ну, уж я испытал сегодня тяжелые минуты! Я думаю, в моем положении еще никто никогда не был! Представьте себе… – Он огляделся кругом и продолжал: – Кажется, здесь только свои?.. Представьте себе, что случилось со мной сегодня утром! Обыкновенно я являюсь к государю в семь часов утра с рапортом о состоянии столицы. И вот сегодня я вошел в кабинет императора в семь часов утра, чтобы подать ему свой рапорт, и вдруг застаю его озабоченным и очень-очень серьезным. Он запирает дверь на замок и молча смотрит на меня в упор, минуты с две. Понимаете, что должен был я в это время почувствовать? Потом он говорит наконец: «Граф Пален, вы были здесь в 1762 году?» Я ответил ему: «Да, ваше величество! Но что вам угодно сказать этим?» И он мне сказал: «Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола?»

– Неужели? – спросила Жеребцова. – Так он и сказал?

– Да, так и сказал.

– Но вы, конечно, ответили, что не участвовали?

– Да, я ответил: «Ваше величество, я только был свидетелем переворота, а не действующим лицом. Я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в Конном полку!» В самом деле, я был тогда капралом в конной гвардии, и только через два года меня произвели в вахмистры, а потом, лет через пять, – в ротмистры в армию. Итак, я сказал, что в 1762 году я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит. «Но почему, ваше величество, задаете мне подобный вопрос?» – спросил я, однако. На это император ответил мне: «Почему? Потому, что хотят повторить 1762 год!»

Круг, образовавшийся около Палена, при этих словах расширился. Все невольно отступили назад, но никто не проронил ни звука, и все слушали, затаив дыхание.

– Я затрепетал при этих словах, – продолжал рассказывать Пален, – но тотчас же оправился и продолжал: «Да, ваше величество, хотят. Я это знаю и участвую в заговоре».

Вздох облегчения пронесся в собрании. Жеребцова подняла голову и с восторгом глянула на Палена. Крамер взглянул на Платона Зубова: тот стоял как ни в чем не бывало, с наивно скучающим видом. Казалось, в эту минуту ему хотелось только одного: поскорее сесть, потому что он устал на ногах.

Пален развел руками и, убежденный, что он изображает Павла Петровича, проговорил:

– «Как? Вы это знаете и участвуете в заговоре? Что вы мне такое говорите?!» – «Сущую правду, ваше величество! Я участвую в нем и должен показать вид, что участвую, ввиду моей должности, ибо как бы я мог узнать, что намерены они делать, если бы не притворился, что хочу способствовать их замыслу? Но не беспокойтесь, вам нечего бояться! Я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнения между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими вашему отцу! Он был иностранец, а вы русский! Он ненавидел русских, презирал их и удалил от себя, а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью! Он не был коронован, а вы коронованы! Он раздражал и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его. В его время не было никакой полиции в Петербурге, а ныне она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни слова без моего ведома. Каковы бы ни были намерения императрицы, она не обладает ни гениальностью, ни умом вашей матери! У нее двадцатилетние дети, а в 1762 году вам было только семь лет». – «Все это правда, – сказал император, – но все-таки не надо дремать».

Когда Пален кончил, никто не решился заговорить первый, а он с видом победителя или, вернее, фокусника, которому только что удался поразительный опыт проворства и ловкости рук, сказал не без самодовольства:

– Теперь мы более или менее гарантированы! Но все-таки лучше немного повременить и не собираться. Теперь ко всяким собраниям, даже к самым невинным, карточным, конечно, будут относиться с подозрением. Надо немножко усыпить и убаюкать! Но только я желал бы знать, кто мог сообщить императору такие ужасные вещи? Надо найти виновника во что бы то ни стало!

И он подозрительно оглядел всех присутствовавших. Все стояли одинаково потупившись. Зубов внимательно рассматривал свои ногти.

– Надо узнать, кого вчера видел государь и с кем говорил, – сказала Жеребцова.

– Я сам сегодня просматривал камер-фурьерский журнал, – поспешил заявить Пален. – Государь вчера чувствовал себя нездоровым, после развода никуда не выходил из внутренних покоев и принял там очень немногих: Голенищева-Кутузова, князя Зубова и, конечно, Кутайсова. Разумеется, все они вне подозрений.

– Ну еще бы! – протянула с уверенностью Жеребцова. – А Растопчин разве не был?

– Он был с обыкновенным докладом.

– Ну вот вам и разгадка! Что же тут дальше искать? Конечно, это Растопчин!

– Да! Да! Это Растопчин, – подтвердил Пален, – другому некому! Надо будет принять меры, чтобы он последовал участи Аракчеева, Линдевера и других.

Весь этот разговор Палена с императором Павлом исторически верен от слова до слова, засвидетельствован им самим и им самим передан несколько раз разным лицам, которые записали его с точностью, безусловно, тщательной.

Жеребцова опустилась в кресло и облокотилась на руку.

– Против Растопчина ничего другого придумать нельзя! – сказала она, раздумывая. – Он очень хитер и пронырлив! Уж на что Панин – и тот ничего не мог поделать с ним! Сам пострадал, Растопчин же не только остался, а стал управлять вместо него коллегией иностранных дел!

– Просто возмутительно! – произнес с негодованием князь Зубов.

Он держал себя как ни в чем не бывало, и Крамер, все время следивший за ним, успокоился, что его до наивности непроходимая глупость не даст ему выдать себя. Князь Платон был словно забронирован этой наивностью своей природы, несложной, почти первобытной по уму.

Такие люди бывают или в самой первобытной среде, или, наоборот, в среде упадка и вырождения.

Когда Зубов не ощущал непосредственной опасности перед собой, он был вполне равнодушен и ничто его не озабочивало и не пугало, потому что для этого надо было сообразить о том, что грозило, а соображать он не мог, на это его не хватало.

– Ну что же, – успокоил Пален, – авось и с Растопчиным справимся так же, как справились с другими! Итак, господа, – обратился он ко всем присутствующим, – теперь до поры до времени, как говорит русская пословица, надо быть тише воды, ниже травы! Когда будет нужно, я дам знать, и Ольга Александровна пригласит нас опять к себе. А пока поедем домой, я, по крайней мере, так устал за сегодняшний день, что хочу сделать это немедленно.

И он стал прощаться.

Жеребцова уговаривала было остаться поужинать, но никто не хотел есть, и все поспешили последовать примеру Палена, столпившись в передней и торопя лакеев, вечно сонных. Каждому хотелось поскорее очутиться дома и перестать быть вместе с другими.

Зубов взял Крамера в карету и, когда они очутились там вдвоем, вздохнул и, очень довольный, сказал с чисто детской искренностью:

– Ну уж и натерпелся же я страху! Как он стал рассказывать, а потом посмотрел на меня…

– Ну, что же тут было страшного? – перебил Крамер. – Чего же вам было бояться?

– Да как же! Ведь это вчера я был у государя!.. Ведь вы знаете…

– Решительно ничего не знаю…

– Как же? Вы вчера говорили мне, что все знаете!

– Но после вашего разговора с императором мы не виделись, поэтому я никак не могу знать, о чем вы с ним говорили.

– Ведь вы всегда все знаете.

– А этого не знаю и знать не хочу. Да и вам советую забыть, как будто ничего не было.

– А все-таки я, – заключил Зубов, – очень доволен, что я не ослепну, не оглохну и нос у меня не будет сизый.