Текст книги "Азартные игры. Записки офицера Генштаба"

Глава десятая
Фохт

Как только пригрело солнце, зал Центрального командного пункта наполнился роем мух.

Нашествие.

Их было так много, что, открывая дверь, можно было подумать: матерь божья, я что – попал на помойку?.. Или я снова в Борзе – в солдатском сортире?

То ли что-то разворошили связисты, то ли торопливый прораб закатал все туземное дерьмо под румынский паркет. Понаблюдали: вылезают оттуда, как раз из-под плинтусов. Оправят крылышки и – в полет.

Битву объявил Чапарьян:

– Вперед, канальи! Кто установит рекорд, представлю к награде!

Тут Клюева не обскакать: газета в руке – носился по залу, как Бэтмэн. Раз-два – трупик в банку. Триста семнадцать отпечатков на воззвании Лигачева о борьбе с пьянством и алкоголиками. С глазика Горбачева сковырнул еще одну:

– Триста восемнадцать, Юрий Тиграныч! Мне орден не нужен, дайте отгул: в субботу городской кросс на пятьдесят километров!

– Врешь, поди, охламон – по бабам опять?

– Ни-ни. После – без сомнения: десерт уставшего воина, так сказать!

Я собирал уже дипломат, чтобы ехать к Дуняше. Обещал, что сам отвезу ее на примерку к Кардену. «Ой-ой! – восклицала она в телефон, – Симеончик обещал сотворить для меня нечто шикарное!» Болтала о фасоне, крое, воротнике, фурнитуре.

– Ты бы только видел это на Рыжей – отпад! Я нашу бестию в ней не узнала!

Карден ее совершенно очаровал. Чтобы снять «мерку от пола», трижды, стеля пуфик, опускался перед ней на колени, приподнимал юбку повыше… еще выше. Два его подмастерья, расплывшись в улыбках, наблюдали.

Кроме раскроечного стола и раскоряченных кресел в подвальчике стояли подставки, на которых, как цветы, белели песцом мохнатые шапки. Дуняша, пока я договаривался о цене, с загоревшимися глазами, издавая легкие восклицания, разглядывала эти букеты. Мне она выбрала пушистую, огромную – из волчьего меха. Пришлось согласиться. Всю обратную дорогу благодарила за платье. Как шаловливый ребенок, висла на руке; не отпускала ни на шаг.

Отношения все большее напоминали брачный союз. Девица знала себе цену. Пора было говорить «до свиданья». Сказать решил в уютном подвальчике у Кардена. Он был не против. Наоборот, просил не раз: «Отдай. Я сотворю из нее лучшую манекенщицу!».

– Забирай! – ответил я, невольно подражая Радецкому.

Ударили по рукам.

Что нужно ей, понятно. Мне – тем более. Если, слушая ее болтовню, начинаешь зевать, лучше это делать скорее. У девочки снова проснутся инстинкты, снова начнется охота. Ей нужно устраивать жизнь. Я же, как будто, все ищу новые ощущения.

Звонок Тюрева настиг у двери:

– Подъезжай на Рылеева, восемь – буду ждать у подъезда!

В другой раз, наверное, отказался бы.

Но адрес…

Только зачем я понадобился Фохту?

– Догадка есть, – рассмеялся Тюрев. – Но пока только догадка: он давно подыскивает хорошую партию для Марго. Мечтает, чтобы она хоть раз кем-то по-настоящему увлеклась.

– Шутишь? Я-то здесь причем?

– Ты – как раз то, что надо. Приданое будет отменное!

– Полтонны советских рублей и перина с подушкой?

– Его протекция стоит дороже – твоя карьера! Этот лысый черт ничего не делает просто так. Мутно намекнул, что обратил на тебя внимание в ресторане. И не только он. Марго тоже. Не исключаю, что и Артанов в теме. Ты никогда не задавался вопросом, почему именно на тебя он положил глаз, когда отбирал выпускников в академии?

Сколько раз краснел, слыша лесть в собственный адрес, а наедине, перед зеркалом, не без кокетства любовался собой, льстя себе еще больше. В конце концов, почему бы и нет?

Не об этом ли мечтал неделю назад?

Не за этим ли рвался в столицу?

Конспиративная квартира Фохта была тайной гаванью, где разгорались споры самого разного толка. По пятницам было особенно шумно. Над головами качались сизые клочья дыма, кувыркались политические анекдоты. Встретил известных лиц: ничего не было проще прикоснуться к ладошке архиепископа Питирима, слушать болтовню космонавта о его злоключениях на орбите, а, видя в щелку гостиной мелькающие подолы, убедиться, что не только мужчины жаждали видеть себя в окружении Фохта. Его образ жизни таил определенный соблазн. Хоть и староват, но богат; холостяк. А так как, едва познакомившись, начинал говорить девицам «ты», то не далеки, видно, были от истины слухи, что он ловок не только в научных делах.

– А-а, наконец-то! – завидев нас, воскликнул хозяин, и тут же оставил Рамазана – «арабского шейха» из ресторана. Тот был в красной бабочке, на которую свисала ухоженная бородка. – Хотел познакомиться – рад, что хотенье сбылось. Угощайтесь. А вот с вами, Дима, мы еще потолкуем… Попозже!

Его вязаная безрукавка как бы намекала: чувствуйте себя как дома. Расслабьтесь и развлекайтесь.

С Тюревым были знакомы, казалось, все; здоровались по-приятельски. Переходя от группы к группе, я наконец добрался до кресел, где в обществе ученых мужей увидел Городецкого. Уже полковник?.. Критиковал телевизионные программы. Не лишенные едкости замечания привносили в разговор дополнительную содержательность. Много жестикулировал, волосы зачесал назад у висков, что делало его похожим на молодого Блока.

Мужчины между тем расступились, чтобы пропустить Марго.

– Тюрев!.. Володенька… милый!

Не скрывала, как рада. Протянула руку и мне.

– Позволь, Маргарита Евгеньевна, тебя познакомить: Дмитрий Сергеич, – тоном очень раскованным забалагурил Тюрев. – Холостяк. Но есть надежды… Дмитрий Сергеевич – это так, для солидности. Уверен, когда первый раз назовешь его Димой, он улыбнется. Проверь – он это умеет!

– Мне больше нравится Митя, – сказала она.

Взглянула мельком, но я тут же решил, что лучше пока помолчать. Тюрев все понял, подставив плечо, помогая удержать равновесие. Делая вид, что не замечает смущения, он как будто становился сообщником.

От вина Марго отказалась, попросила водки, и не очень-то отличалась особой почтительностью к Фохту, который болтал больше всех: говорил о таинстве подсознания, реинкарнации, о душе.

– Я не намекаю на церковь, которая присвоила роль посредника при общении с Богом, – все больше горячился он. – Я хочу общаться с Ним напрямую – без пафосных назиданий и смешных ритуалов!

Архиепископ не без благодушия улыбался.

– Он из Генштаба? – спросил я тихо у Тюрева.

– Нет, из аппарата начальника вооружения.

– А Марго?

– На французский манер – содержанка. Но денег у нее и без Фохта достаточно, чтобы содержать не только любимого карлика, но и любого из кавалеров, если вдруг увлечется. Помимо прочего, ведет нехитрое хозяйство этого психа – одним словом, полностью обслуживает своего господина, который ее обожает. И не только он. Одно ее присутствие устраивает дела Дока. Кстати, его так многие называют. Клиенты сговорчивы – как-то не с руки торговаться, раз такая женщина участвует в разговоре.

– А психология тут причем?

– Димочка, это – оружие: пси-хо-тронное! Помнишь, я рассказывал тебе об одном чудаке из Штатов: не выходя из комнаты, этот малый зарисовал до элемента стапеля, где строились наши секретные подводные лодки. Тот же «Тайфун»… Семипалатинский полигон расписал до деталей ландшафта. Просто настраивается на волну, смотрит, как в телевизор и – рисует. Марго по способностям классом повыше. Назови ей имя и дату рождения – через минуту она выпишет тебе психологический портрет этого человечка со всеми чертами характера. Раздев до исподнего. Что будет с тем же Язовым через пару месяцев или пару лет. Вот почему возле нее вьется Артанов. Он звонит – она отвечает. Можно идти к Котову на доклад. В глазах генерала Артанов – гениальнейший человек, который знает всё обо всех! Проверяли: она не ошиблась ни разу.

– Ни разу?

– Если бы Артанов прокололся, Котов его бы не приглашал. Ведь генерал заказанный «портретик» тем же вечером докладывал маршалу Ахромееву. На войне как на войне! Психвойна – не исключение. О ее истинной сути мало кто знает. Но баталия началась как раз после того, как Фохт вывел на арену Марго. Как только на сцене появилась она, американцы тут же открыли в ответ суперсекретный проект, под который призвали сотню таких же парапсихологов и ученых, работавших на разведку.

– А она?

– Не исключаю, что она тоже работает на чека. Впрочем, ее используют все. Фохт разрабатывает и «железо» – генератор с экзотическим излучением, в сравнении с которым наши ракеты – каменные топоры кроманьонцев!

Уверял, что для красочности в этот раз не привирает ни слова.

Около восьми вошли запоздавшие гости: два философа, шахматист, которому Фохт помог стать чемпионом, и, наконец, известный психолог Мазепа, которого Фохт называл Гетманом. Иные – чуть ироничнее. Разговор неприметно перешел на ноосферу, тайны мироздания. Завязался спор, в котором замелькали торсионные поля, star gates, Эйнштейн. А так как все были уже немного пьяны, перебивали друг друга безо всякого стеснения.

– Ах, оставьте в покое заблуждения старика Эйнштейна! – не унимался Фохт. – Он предал эфир анафеме. Я же вошел туда и увидел, что там творится!

– И что? – с улыбкой спросил Питирим.

– Если я отвечу, вы с Патриархом останетесь без своей паствы!

Вазы с фруктами занимали середину стола; их окаймляли меньшие блюда с соленьями, ветчиной; грани фужеров искрились от света. Рассаживаясь, гости не могли удержаться от восхищения. Громче всех восклицал Мазепа:

– Браво, Марго! День ото дня ты удивляешь меня все больше и больше!

– Ваши восторги я передам повару «Праги»! – отвечала она.

И хотя за столом она была не единственной дамой, ей предназначались лучшие шутки. Но прежде чем я успевал вставить слово, она уже говорила с подругой – блондиночкой с голубыми глазками – казалось, немного наивными:

– Сонечка, приглядись: Городецкий – душка. Экстравагантен. А это – признак богатой натуры!.. Приударь! Сделай глазки, как ты умеешь – и он твой!

– Но он женат!

– Ну так и что? Я видела ее раз: тайная чревоугодница, бегемотица. Приударь. Понаблюдаем, как он будет вертеться угрем между ней и тобой. Позабавимся: развлечемся и посмеемся!

Наконец повернулась ко мне:

– А у вас, Митенька, есть развлечения, кроме службы?

Оставалось удачно сострить.

Сонечка засмеялась.

Когда Мазепа склонился к уху архиепископа, их закрывало плечо космонавта, но удалось услышать: «О, эта женщина еще не на то способна! С таким божьим даром, мне кажется, ей у Фохта уже тесновато!». Других слов было не разобрать: их заглушали простенькие анекдоты. Как только заканчивался один, Тюрев вспоминал другой. Хохотали, бокалы плескались вином. На другом конце стола болтали о генераторе. Фохт восхищался последними испытаниями. То и дело слышалось: «воздействие неожиданное», «ошеломляет!». Оказалось, один программист нажал не на ту кнопку: белая мышь, на глазах превратилась в едва заметную точку, потом исчезла. Искали пять часов, нашли в чулане. Аппетит в норме, анализы тоже. А вот с программистом беда: «Кажется, того!..». То ли тронулся умом просто так, то ли от того, что побывал в другом измерении.

– В каком?

– В том, где обитают другие, – отвечал Фохт. – Вы что, думаете, мы на нашей грешной Земле одни?

Им вторил хор других голосов. Но были и критики. Мазепа сослался на замечания академика Пичуганова – главного оппонента.

– Пи-чу-ганов!.. – не без едкости произнес Фохт. – Одна фамилия чего стоит!.. Фигляр с мозгами осла! Разве может он что-то понять, когда отдает науке лишь то, что осталось после двух жен, любовниц и осады не знающих снисхождения четырех дочерей?

Мазепа взял под защиту своего покровителя.

– Ах, Гетман, оставь! – взорвался Фохт. – Если я еще улыбаюсь, слушая дифирамбы, и жму ему руку, часами созерцая на заседаниях его ограниченность, то это из воспитанности. Но когда этого павиана пыжатся втиснуть в одну шеренгу с Бехтеревым, могучими стариками – это, как говорится, курам на смех. Пичуганов!.. Его забота о внешнем наукообразии, дорогой, всего лишь трюк, в лучшем случае – невежество, которое стало модным грехом дилетантов! Подобные творцы давно не творят – они онанируют!

Научные темы мало интересовали Марго, как, впрочем, и Шейха. Они увлеченно болтали. Он шутил. Что-то пообещал, склонившись к самому ушку.

– Ах, Рамазан, перестань! – улыбалась она. – Это уж слишком!

Фохт, прервав свои восклицания, неожиданно повернулся, сделал ей знак, прося подойти. Что-то шепнул. Марго побледнела. Он повел ее в соседнюю комнату.

Ужасно хотелось курить; заодно и подслушать.

Вдруг голос Фохта усилился:

– Я же приказал тебе бросить его!.. Это опасно!

– Док, отстань!.. Ты получил свой миллион?.. Об остальном позабочусь сама – сама, понимаешь? Сама решу, когда сделаю это!

– Марсианка, запомни: здесь все решаю я!

Вернулась, казалось бы, как ни в чем ни бывало. Но за стол не села. Осталась у окна. Я прошел мимо нее, легко коснулся локтем ее локтя, и, делая вид, что хотел бы извиниться, сказал:

– А можно напроситься к вам в гости, когда не будет этой толпы?

– Конечно. Но я сейчас занята.

– Рамазаном?

– Не только!

Конечно, женские фантазии до конца не понять, о вкусах не спорят, но почему-то брала досада, что она ублажает какого-то выходца с кавказских предгорий. Или тут кроются интересы Фохта? Вчера он ее, наверное, понуждал – теперь запрещает.

Когда расходились последние гости, ни от кого не укрылось, что Рамазан низко поклонился, сказав, что она всегда может рассчитывать на него.

– И на меня! – подхватил Тюрев. – Я ведь еще кое-что тоже могу!

– Ступай к жене, проказник!

По остальным лицам скользнула взглядом почти равнодушно; в том, что досталось мне, мелькнуло что-то иное:

– Пока!

Или то всего лишь игра искусной актрисы?

В пьяненькой голове вертелись и другие вопросы: так и не понял, зачем Фохт приглашал? Может, решил отложить разговор, потому что сильно надрался. Так и хотелось спросить у двери: «Что ж ты водку так жрешь, дорогой Док? Пожалел бы себя. Или хотя бы печень. Ты же не лейтенант, чей желудок за ночь переварит и ведро бормотухи!».

А Марго?

При каждом, даже мимолетном, воспоминании о ней испытывал удовольствие. Засыпая, вспомнил зеленые глаза, пульсирующую жилка на шее, когда сказала: «Пока». Казалось бы, обычное прощание. Если бы не глаза: они озорно блестели.

Оставляла надежду?

Но тут же перед глазами всплывали и других оттенков улыбки, с которыми иногда поглядывала на меня.

Может, то ирония?

Глава одиннадцатая
Капитан Пирелли

Опаздывая на службу, тем более с больной башкой, генштабовский перекресток лучше перебегать, когда на посту стоит гаишник Пирелли:

– Николя, перекрой!

Капитан тут же вскидывал полосатую палку.

Достопримечательность.

Бессменный страж светофора, у которого, как вода, протекли девятнадцать лет его безупречной службы.

Если верить Артанову, его прадед был генуэзец, известный московский портной. Честь министерской машине правнук отдавал очень браво. Однажды был удивлен: не завершив поворот, «ЗиЛ» мягко затормозил. Открылась дверца, показались лампасы, наконец – голова, произнесшая:

– А это что еще за явление?

Пожалуй, капитан мог бы отнести слова на свой счет, если бы не глаза, не взгляд Язова, устремленный мимо него, левее: там замер на тротуаре припотевший вмиг прапор в расстегнутом кительке.

– Да-да, товарищ прапорщик, я обращаюсь к вам. Живо ко мне!

– Есть! – прапор вскинул руку к фуражке и, развернувшись, резво рванул в обратную сторону.

– Догнать!.. Товарищ капитан, догнать! Я приказываю: догнать!

Старту Пирелли мог бы позавидовать Клюев. Однако Язов явно недоучел, что смышленый гаишник и не думал никого догонять. Тридцать метров с зарослями сирени он преодолел за восемь секунд – там и замер за кустиком. Достал «беломорину», чиркнул спичкой и пустил первое кольцо дыма; за ним – другое.

Министр оторопел: ни прапора, ни капитана – вот те на!

Взгляд мутнеющих глаз шарил по вмиг опустевшей улице. Затмение длилось долго. Взревел уже в телефон, едва не порвав Чапарьяну барабанную перепонку:

– Почему у вас прапора ходят расхристанные, как пьяные ямщики? Найти! Найти это чудовище! Разыскать!

– Есть!.. Разрешите приступить?.. Есть!

И мягонько положил трубку на рычаги.

Тиграныч смотрел в корень:

– Ну да, щас: найдешь его!.. Пойду-ка я, Голощапов, перекурю это странное поручение нашего Унтера, – сказал он, обращаясь к своему заместителю. – Подстрахуй, его теперь не унять. И предупреди Василевского: мало ли что – вдруг прапор из его комендатуры?

Не успела захлопнуться дверь, как задребезжал телефон.

Схватив трубку, Голощапов окаменел, получив оставшуюся порцию министерского гнева, завершенного, видно, вопросом: «Где Чапарьян?!».

После этих слов Голощапову хотелось вскрикнуть, взывая к подмоге, но в руках была трубка. Голос министра взлетал – то было бушевание бури! А он стоял навытяжку, подобно фельдфебелю – во фрунт, широко раскрыв глаза, полные отчаяния. Если бы мог, бросился бы за Чапарьяном сам. Но, парализованный, способен был лишь бросать во все стороны взгляды, в которых было одно – мольба о помощи. И так нервно дернулся от нового крика, что телефон рухнул на пол.

– Писец!

Первым дрогнуло сердце у Клюева. С кресла в карьер. Два прыжка – и он уже в коридоре. Тут как раз дверь отворилась. На пороге два генерала – Мишагин с Назаровым: лица, безмятежнее детских. Скорость чемпиона было не погасить – снес обоих. Запутанный клубок: поверженные генеральские телеса, ноги Гены, слетевший ботинок, посыпанный снегом выпавших из мишагинской папки листочков. «Секретно» значилось на одном, на другом – «Совершенно секретно. Лично». А вот и Чапарьян в проеме распахнутой двери: остатки дыма еще на устах, растягивающихся от увиденного в улыбку.

Побоище.

Ватерлоо.

Чтобы не рассмеяться, он, нагибаясь к Мишагину, вдруг произносит:

– Герман Александрович, держите: у вас карандашик упали-с!

В министерской трубке звуки похоронного марша – гудки.

– Голощапов, тебя нельзя на минуту оставить. Что он хотел?.. Или опять «корейца» зашибли? Или – американский десант над Кремлем?

Смоктуновский! Тигранычу бы в фильмах сниматься!

– Ну да, самолет, – причитал Голощапов. – Спрашивал о самолете…

– Какой еще самолет?.. Тот, что в справке?

– Вроде о нем. Только я мало что понял: он все время орал.

– Эй, авиатор!.. Экзюпери, мать твою: напомни, что у нас с тем самолетом?

– Командир ошибся аэродромом, вместо Афгана присел к пакистанцам. Видит: гонят на взлетку бульдозеры – дал газу, как наш утренний прапор. И – пока. Одним словом, Покрышкин!.. Герой!

Мишагин с Назаровым тут же рванули в свои в кабинеты: ждать вызова и «разбора полетов».

Тиграныч все-таки выпил таблетку.

– Товарищ министр, самолет, о котором вы требовали доложить, уже приземлился в Кабуле.

– Я не спрашиваю тебя, где он приземлился. Я спрашиваю, в чем причина задержки с докладом?

– Сороковая армия проверяла информацию авиаторов, Туркестанский округ – у тех и других: чтоб вам не наврать, чтобы доложить достовернее.

– Передай Ахромееву: разобраться – и всех уволить! Ты понял, генерал? Пусть завтра доложит!.. Бардак!

Остатки последней фразы достались только Чапарьяну: так плотно он прижал трубку – чтоб не расплескалось. Потом присел, глотнул водички и, уже обращаясь как бы к себе, произнес:

– Достал! Почему он все время орет? У него что? Плоховато живется с женой?.. Кстати, какая она у него по счету?

Вопрос повис в воздухе, но мне вдруг захотелось разрядить ситуацию:

– Вторая.

– А ты-то откуда знаешь, Димуля?

– Учился в академии с его сыном.

– Может, в этом разгадка?

Если после Руста сокращение нас не коснулось, то после этой скандальной истории Назаров уже на следующий день шелестел в кабинете бумажками, выискивая, кого бы пустить первым под нож. Полковники встретили новость спокойно. А вот машинисткам пришлось размазывать тушь по щекам. Уборщицы, отжав над ведрами тряпки, тоже пропали. С пылесосом и грязной мешковиной на швабре пришел извиняющийся мичман с саперными эмблемами на погонах:

– Не помешаю?.. Откуда приборку начать?

Артанов пояснил:

– Дима, вы под обстрелом: будут мочить! Но у меня есть для тебя предложение. Вчера Котов приказал подобрать на вакантную должность смышленого хлопца. Я приготовил ему семь личных дел: шесть армейских повес и – твое. Оно в самом низу. Когда доберется до отличника с четырехлетним стажем службы в Генштабе, генерал нажмет, Дима, кнопку – я войду, чтобы ответить. На первый вопрос: «Он – чей?» – отвечу: ничей. Отец умер, мать в Калужской губернии дергает свеклу. Тогда и услышу: «Артанов, а вот эти шесть дел ты на кой хрен мне принес?». Для альтернативы, Валентин Николаич, как учили! «Артанов, ты что, издеваешься: эти суслики пять лет будут блудить по генштабовским казематам!» Так что, Димочка, жди звонка из Управления кадров: «Вас генерал Котов вызывает!».

Столь неожиданное предложение застало врасплох; сомнение было написано на лице. Что не трудно понять. При графике: сутки-трое – я был свободен как ветер, как складской сторож, который после дежурства мог ублажать кого хочешь: или себя, или дам – на выбор. Другие привилегии Виссариону были тоже известны. Те несколько часов, что я провел у него в кабинете, он не отпускал ни на шаг, поучая, что говорить, как представляться, как кому отвечать. На последний день были оставлены только формальности и визит к начальнику управления.

Котов поинтересовался:

– Надеюсь, вам всё объяснили?

Полки шкафов ломились от книг.

Библиофил.

На подоконнике: «Гальдер. Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба».

Когда-то служил под крылом Язова на Дальнем Востоке. Тот не скрывал расположения; как-то прилюдно назвал ласково: «Валентин». И сошло бы все гладко, но Язов вдруг сделал неосторожный, почти оскорбительный жест, оставивший за дверью сопровождавшую свиту: всех, в том числе Ахромеева. А Котова пригласил в кабинет. Провел с ним наедине два часа, перенес совещание, заставил ждать. С той поры каждый его визит к Ахромееву представлял собой посещение Минотавра. Принимать-то старик его принимал – только последним, ближе к полуночи. Еще обидней, когда позвонил Санька Титов, швейк из предбанника: «Маршал просил передать: если не срочно, то зайдите завтра в половине десятого!». С утра повторялось в той же последовательности, вежливой лишь из-за придыханий воспитанного майора Титова: «Начальник Генштаба занят, примет вечером. Мы позвоним!».

Финал таких отношений вполне предсказуем.

Когда Котов спросил, какие подразделения я буду сопровождать, мысли его, наверно, были об этом.

– Главное оперативное управление! – ответил Артанов. – В довесок – «райская группа».

– Не рано?

– Наоборот, наберется ума, да и опыта – отставные маршалы любят с молодежью общаться!

– Ну-ну…

В зале Центрального командного пункта ты, как в казино: трещат телефоны, мигают экраны, кто-то куда-то бежит, ракетчик орет пехотинцу: «Да подними же ты, наконец, свою сраную трубку!». Люминесценция! Всё в огнях! Шарик катится все двадцать четыре часа, и двадцать четыре часа ты в игре, ты в азарте, который подогревает крупье Чапарьян:

– Два эшелона столкнулись под Ржевом. Оба везли ядовитую хрень. Небо в огне, трупов пока только семнадцать. Делайте, господа, ставки. Кто останется в ночь рисовать карту со справкой: справитесь сами или поднять дрыхнущую половину?

Клюев тут же в ответ:

– Не тревожьте бронтозавров – все равно молодежи корячиться!

– Полетаев, ты не против?

– Никак нет!

– Ставки сделаны, господа: корячьтесь!

А тут – столы, канцелярские стулья, запах клея, скрипящие перья – скука. Едва минула неделя знакомств, как уже нужно было писать какие-то бумажки, запросы в архив, ездить на согласование в сотни мест, о существовании которых я не имел ранее никакого понятия; даже в суд, где майор, горячась, доказывал незаконность своего увольнения.

– Дима, не суетись: брось жалобку в сейф, – поучал мудрейший старожил полковник Сысоев. – Пусть полежит, пусть бумажка даст сок. Судье я, уж так и быть, позвоню, попрошу. А майор – пусть подергается. Не успокоится – покажем ему статью пятьдесят девять нашего «Положения». А пунктик «д» подчеркнем. Там ни пенсии, ни лекарств: увидит – задумается! А перед тем как ему показать, ты позвонишь его благоверной. Скажешь то же самое, но только участливо. Уверен: бегать в суд майор больше не будет!

Педант, аккуратист; сидел у окна – на почетном месте. Все у него было подсчитано, разнесено строго по графам: проценты партийных и комсомольцев, с высшим образованием и без него, женатые в одной колонке, холостяки – в другой. Ключ от сейфа, чтобы не потерять, носил на длинной цепочке, намертво пришитой к брючной бретельке. Прямой телефон – под рукой. С золотистым гербом.

Звонок:

– А сколько, Олег Лукич, бесквартирных в бригаде охраны? – любопытствовал у Сысоева Котов.

Так он взбадривал.

– Офицеров – тридцать два, прапорщиков – восемнадцать, товарищ генерал-лейтенант, – отвечал Сысоев. – Разрешите доложить пофамильно?

Остро отточенный карандаш у Лукича всегда справа, ластик слева, раскрытая тетрадь посрединке. Устраиваясь после обеда вздремнуть, стопкой других отгораживался от двери: на тот случай, если в кабинет заглянет Артанов.

Шкодливый Рома Белов поджидал только момент, чтобы старик забыл вытащить ключ из сейфа. Едва тот закрывал глазки, подкрадывался к столу и переставлял прямой телефон на подоконник – под кактус. Потом выглядывал в коридор, спрашивая у дежурного: «Котов у себя?». Услышав, что тот еще на обеде, влетал в его кабинет и нажимал кнопку на пульте. Звонок – это опасность, тревога. Лукич испуганно вскакивал, лапал воздух, никак не мог дотянуться до трубки: ключ в замке сейфа, цепочка коротковата. Походил на заходящегося лаем пса, которому цепь не дозволяет впиться в ляжку незваного гостя. Наконец, цепочка рвалась – старик падал, сметая все со стола, попадая руками прямехонько в кактус. От боли взвизгивал:

– Алло, алло! Товарищ генерал, Сысоев слушает!.. Алло!

В ответ – гудки.

– Твою мать! – истекал бессильным гневом старик, выдергивая из ладоней колючки. – Какая стерва опять переставила телефон?.. Какая б… я вас спрашиваю?..

Однажды тирада, где были одни восклицания, длилась четыре минуты шестнадцать секунд.

– Рекорд! Но явно еще не предел! – похвалялся в курилке Белов.

У Ромы все схвачено, везде свои люди: на автобазах, на складах подземелья, где отоваривались краковской колбасой только «вельможи» и «небожители». Как дилетанту охотно отвечал на мои любые вопросы, и хотя я скоро понял, что он не блещет умом, услугой платил за услугу. Он на свидание – я подменяю его на дежурстве. Тогда можно услышать котовский голос за дверью: «Товарищ начальник Генштаба, сокращение идет строго по плану!.. Да-да, есть!.. Бегу!». А на прощанье оставлял привычную шутку: «Ты уж, Дмитрий Сергеич, тут помолись за меня: глядишь, Ахромеев действительно примет!».

Мягко, мельком, с ироничной улыбкой.

– Не жилец! – обронил как-то Артанов.

– Котов?

– Нет, братец, Ахромеев на очереди первее!.. Неужто думаешь, что Язов будет держать под собой человечка, который знает о славной советской армии больше него в тысячу раз! Разве приятно произносить каждое утро: «Сергей Федорович, не подскажете?..». И – только на вы. Нет, батенька, он посадит не его место такого, которому можно тыкать, как тыкает всем, и называть просто по имени: «Миша».

– Миша – это кто?

– Позвони Марго. Если захочет – ответит.

А утром спросил:

– Я тут по пьяни вчера ничего лишнего не сказал?

– Ничего. Только Рыжую почему-то прогнали!

– Сука! Сливает информацию. Начала на других работать!