Текст книги "Слава Роду! Этимология русской жизни"

Михаил Задорнов
Слава Роду! Этимология русской жизни

© Задорнов М. Н., 2015

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

Дрожь давно знакомых слов…

Наши предки-славяне много тысячелетий прожили среди лесов, полей и рек. Конечно, они чувствовали природу не так примитивно, как люди в наше время. Улавливали звуки, которые сегодняшнее ухо, обдолбанное городским шумом, не воспринимает. Барабанная перепонка человечества отупела от музыкально-попсовой бомбёжки.

Во многих русских словах встречается слог «ра». Сегодня уже многие знают, что, как правило, он означает солнечный свет. Радуга – светлая дуга, радость – достать «Ра», работа – радость Бога, храм – хранилище «Ра». Множество других слов: рассвет, раса, рано – ещё нет «Ра»… До сих пор детишки в своих считалках произносят не «один, два, три», а «раз, два, три»! «Раз» – слово более древнее, чем «один». Оно как бы указывает, что первое из любого деяния должно посвящаться солнцу и свету. Главнее солнца ничего. Кто поклоняется «свету», тот «святой».

Странно, что большая часть учёных-филологов считает такие рассуждения дилетантским вымыслом. Мол, почему солнце должно было называться «Ра»? Но это же просто!

С рассветом на Земле просыпается всё живое: птицы, звери в лесах, джунглях, прериях, саваннах начинают разминать голоса. Мне доводилось ночевать и в джунглях Бразилии, и в палатке у подножия Килиманджаро. Каждое утро я просыпался с восходом солнца. Нет лучшего будильника, чем звериное рычание на рассвете. Когда-то и наши предки пробуждались так же. Они же не «шарашились» по ночным клубам и дискотекам с караоке. Спать ложились с наступлением темноты, а просыпались с первыми петухами, мухами и окружающим зверьём, как и я в палатке под Килиманджаро. Вместе со всеми они тоже радостно, полузевая, рычали, завидя первые лучики солнца. Я уверен, что слово «речь» произошло от слова «рычать». Попробуйте раскатисто и протяжно потянуть «Р-р-р», после чего, представив себя предком человечества, раскрывайте рот, дабы продлить приветствие солнцу. У вас получится «Ра»! Вот и весь секрет. Много-много тысячелетий, живя по пещерам, лесам, берегам рек, озёр, наши предки издавали звук «Ра», просыпаясь, зевая и радуясь первым лучикам солнца. С развитием сознания эти процессы стали восприниматься неразрывно. Так что «Ра» – одно из основных первослов человеческой праречи, которая начинала формироваться из простого рычания.

Споры, какого происхождения – тюркского или арийского – боевой клич «Ура!», бессмысленны. Это общечеловеческое утреннее приветствие солнцу! А у кого он впервые прозвучал как призыв к сражению, не имеет никакого значения. Главное, что, если утром вы поднимете руки, обращённые ладонями к восходящему солнцу, и несколько раз протяжно и раскатисто произнесёте: «Ура! Ура! Ура!», почувствуете, как заведётся весь организм, и вы зарядитесь радостной солнечной энергией на весь день!

Предки, которые прапрапра…, ощущали любую природную дрожь. И пытались голосом воспроизводить окружавшие их звуки.

Как поёт птица перед дождём? Вслушайтесь: «пить-пить-пить»! Так появилось слово «пить». Пошёл дождь, набралась вода в кадку, в ведро – чистая, небесная! Птичка выпросила! Тоже напилась после дождя и замолкла. Позже на основе «пить» образовались слова: «питьё», «питание», «пища»… Можно продолжить этот бесконечный ряд с питьевой основой, без которой невозможна жизнь любого существа, в том числе и человека.

Пройдёт много тысячелетий с момента зарождения этого словечка-эмбриона. Жизнь сильно изменится. Люди будут бояться природы – всевозможные религии сделают для этого всё. Древние слова будут меняться, подстраиваться под новые условия жизни, и родятся слова-потомки, слова-мутанты: общепит, питомник и даже пицца. Но в каждом из них будет теплиться живая энергия праязыка человечества.

Много раз в истории это короткое «пить» будет окрашиваться другим смыслом. К примеру, богов, чтобы они были сильными, как и людей, надо поить. Но чем? Пением! Песня – лучшая пища богов. Так от «пить» отпочковалось «петь»! На этом корне выросло уже новое дерево и множество слов – листочков: пение, песня, песенник и даже… петух (поёт – ух!). Кстати, в далёкие праславянские времена первый навар для ухи варился из петуха, поэтому похлёбка и называлась «уха».

Во как! От птички, которая поёт «пить-пить-пить», до ухи! И ведь, казалось бы, ничего общего между этими словами нет. Тем не менее есть – развитие мироустройства. И соответственно, речи, которая всегда подстраивалась к новым условиям жизни, словно чувствовала смену мирового ритма.

Указывая на что-то рядом или вдали, раньше люди употребляли короткие полувозгласы-полуслова: «то» или «сё». Почему такие слова-восклицания возникли? Понаблюдайте за детьми, ещё не умеющими говорить: если они указывают на что-то рядом, услышите от ребёнка звукосочетание, подобное «сё». А если младенец указывает на предмет вдали, произносит слово, похожее на «то». Дети-младенцы всех народов лопочут на одном интернациональном детском «эсперанто»! Если младенца-испанца положить в кроватку рядом с младенцем-китайцем, они… поймут друг друга!

Древняя легенда права: язык был единым по всей Земле! Но взрослые в погоне за богатством и выгодой его разорвали на части. И лишили слова природной мудрости, растащив их по языкам, сделали всего-навсего переносчиками деловой информации.

Те далёкие, ещё не очень разговорившиеся наши предки, как младенцы, «считывали» природную космическую дрожь леса, поля, моря… Их первые возгласы были продолжением звуков природы. На заре своего развития они поняли, что звуком можно напугать, предостеречь, согреть, приласкать и даже возбудить! Звуки помогали жить на природе, постепенно превращаясь в речь. Речь развивала людей, люди развивали речь.

Ещё в слове «рычать» есть очень важный звук – «ч». Он означал – «чу». «Чу» – оберег. Одно из первых словечек для тех, кто жил среди опасностей. К примеру, идёт первочеловек со своим первочадом в лес. Вдруг что-то хрустнуло в кустах. Медведь, леший? Какой звук издаёт человек перед тем, как прислушаться? Чу! Почему? Это известно только Богу, создавшему явление резонанса. Когда-нибудь учёные поймут, что язык надо изучать тем, кто знает, что такое волновая механика. Лингвисты без помощи квантовых физиков не раскроют речевого первотворчества человечества. Чу! Прислушались, почувствовали? Опасности нет, можно идти дальше. Вот первоисточник сегодняшних слов «чувства», «чуйка», «чутьё», «чудо». Кстати, «чадо» – это для родителей «чудо»! От этого зародыша «чу» и древний оберег «чур». Означал – чувствуй РА – свет, и это тебя убережёт.

Чурки – это деревянные колышки, которые волхвы-маги ставили по границам поля, урочища, капища, чтобы они оберегали святую землю от нечистой силы. Позже, когда начались войны, считалось, что оберегут и от врага. Нынче мы чурками называем просто неотёсанные поленья, хотя ещё совсем недавно пограничные столбы на Руси тоже называли чурками. А потом, простите, и тех якобы неотёсанных, кто жил за этими чурками. Вот так природное «чу» выродилось в кликуху сегодняшних гастарбайтеров. Так обеднялась в истории духовная жизнь человека, но зато развивалось его бытоустройство.

Как быть, если ребёнка надо было уберечь от опасности – один он впереди батьки бежит по лесу, а там болото, яма, пропасть, а у бати ещё речь не так развита, как у нас, – только-только научился шипеть, аукать, цокать, чмокать? Опять-таки, благодаря своей чуйке, батя выкрикивает чаду: «Брр». Брр – звукосочетание, создающее в окружающей среде резонанс, предупреждающий об опасности – это звуковая волна оберега. Поэтому лесного духа опасности наши предки нарекли Бером. Драки, разборки, преступления – все буйства от Бера. Самый опасный зверь – медведь. Его первоначальное истинное имя – Бер. Но вслух произносить в лесу его не надо. Услышит Бер, что его кличут, и явится. Поэтому придумали Беру кликуху-погоняло – медведь. Как угодно можно назвать медведя – хозяином, Топтыгиным, медведем, косолапым, но только не Бером! К Беру надо относиться с уважением! Бер не опасен, только когда спит. Лежбище Бера – берлога. Удивительно, но самое берложье место в Европе было там, где нынче находится город Берлин. Волхвы, которых на Западе назвали магами, предупреждали наших славянских предков: не ставьте здесь город: разбудите Бера, он разбушуется – всем не поздоровится. Не послушались святых советов, основали город, разбудили Бера, и два тысячелетия разбушевавшийся Бер выплёскивал своё буйство на все народы Европы. И впрямь всем не поздоровилось. Еле утихомирили! И кто? Те славяне, которые ещё сохранили в своём языке природную мудрость и дрожь первых слов человечества.

От славянского «Бер» и английское «медведь» – bear. И русское слово «бурый».

От Бера надо себя беречь! Но эту мудрость люди забыли. Поменяли смысл, живя в мире потребления. Беречь стали не дом свой от Бера, а сберегать золото. И сегодня у нас есть словосочетание «сберегательная касса». Означает, что во главе сбербанков стоят скрытые беры!

Булгаков тоже был непростым писателем! Много чувствовал тайного. Помните, его герой, который не уберёг себя от Бера на первых страницах романа, – Берлиоз!

Вслушиваясь в нашу речь, изучая историю и бытоустройство славянского народа, таких цепочек-превращений можно выстроить множество.

Что же должно произойти в жизни человека, чтобы он начал слышать исконный смысл давно знакомых, привычных слов, природную дрожь родного языка?

Вполне возможно, кому-то будет достаточно просто прочитать эту книгу – о том, как молодой журналист, начинающий писатель-сатирик, сын известного писателя, поехал в командировку в Сибирь писать очерк о староверах и встретил в тайге ведьму…

Михаил Задорнов

Поцелуй ведьмы
Автобиографическая повесть

Отец и сын

Поначалу мой отец не хотел, чтобы я стал писателем. Ему не нравилось то, что я пишу. Даже когда мои первые юмористические рассказы начали печатать в «Литературной газете», он говорил: «Чтобы заниматься таким несерьёзным делом, надо ещё иметь и серьёзную профессию!» Поэтому советовал мне не уходить из инженеров.

Тем более что в лаборатории, где я работал на кафедре, назревало нешуточное открытие не без моего участия. Мы заканчивали разработку уникальной форсунки со сверхзвуковой скоростью впрыска топлива в паровой фазе в форсажную камеру сгорания летательных аппаратов. Удивительно, но я до сих пор понимаю смысл того, что сейчас написал.

Отец ничего не понимал в форсунках. Но когда слышал подобные фразы, очень гордился сыном и, если к нам приходили гости, просил с выражением рассказать им, чем я занимаюсь в Московском авиационном институте. Позже, когда он посмотрел поставленные мной спектакли в самодеятельном театре МАИ, где я, будучи инженером, на полставки подрабатывал режиссёром, начал сомневаться в том, что моё будущее будет связано с форсунками.

Хотя сама форсунка была запатентована, и, если когда-нибудь в мире изобретут особые огнеупорные материалы, чтобы её изготовить и внедрить в форсажной камере летательных аппаратов, несколько поколений моих потомков будут от рождения обеспечены пенсией моего имени.

Позже, когда благодаря выступлениям в передаче «Вокруг смеха» ко мне стала приходить первая популярность, отец понял, что со сцены меня не согнать никакой сверхзвуковой форсункой. И с тех пор каждый раз очень расстраивался после споров со мной. Слава богу, мы жили в разных городах. Друзья отца его успокаивали: не требуй многого от сына, на детях природа отдыхает.

Но ещё долгое время, после того как я ушёл из инженеров, он не мог смириться с моим эстрадным будущим. Ему вообще не нравились эстрадные юмористы. Даже самые известные. И хотя в то время цензура не пропускала шуток на тему ниже пояса, всё равно считал эстраду пошлостью.

– Если хочешь стать настоящим писателем, – не уставал он учительствовать, – тебе надо написать роман о современной жизни. О простых людях, а не о том, что у тебя под носом. Начинается строительство Байкало-Амурской магистрали. Чем не тема? О первопроходцах!

Такие его высказывания меня злили. Во-первых, я считал, что ими он меня унижает: мол, роман о БАМе – это настоящее, а то, чем я занимаюсь, нечто вроде производственных отходов.

– Папа, как ты не понимаешь, БАМ – это не первопроходцы, а первопроходимцы! Они едут туда за дублёнками, за коврами, хрусталём и надбавками к зарплате. Я не хочу уподобляться советским писателям, у которых в романах хорошее всегда конфликтует с ещё более хорошим! Он любит её, а она любит свой завод, и они оба перевыполняют план во время медового месяца.

– Остроумно! Но БАМ сейчас очень нужен стране. Посмотри на карту. Железная дорога через Сибирь проходит практически по китайской границе. Китайцы, если захотят, смогут уничтожить её за один день, и вся Сибирь окажется отрезанной от центра. Помяни моё слово, скоро Китай станет опасен!

Сегодня, в другом тысячелетии, мне удивительно, как отец тогда ещё, в семидесятых годах прошлого века, понимал то, о чём заговорили всерьёз лишь теперь.

В те недолгие передышки между «философскими» ссорами он пытался мне объяснить, что настоящий талант умеет разглядеть интересные стороны в жизни самых неприглядных и простых людей. «Овощи растут из грязи, а очень полезны!» – процитировал он мне однажды кого-то из классиков средневекового афоризма.

– Я же предлагаю тебе написать роман не о партийных вожаках, а о тех людях, якобы овощах, которые на самом деле витамины.

Теперь я понимаю: отец мыслил масштабно. Он не был коммунистом. Однако порой даже в партийных секретарях видел людей порядочных. Особенно любил сибиряков. Он жил в Риге. Когда ему не хватало впечатлений, отправлялся путешествовать по Сибири и Дальнему Востоку. Ему нравилось в путешествиях знакомиться и разговаривать с охотниками, рыбаками, рабочими, пограничниками, моряками…

* * *

Слово «рабочий» так часто произносилось в то время с экранов телевизора и в газетах, что у меня ассоциировалось лишь со словом «пролетарий». А слово «пролетарий» мне активно не нравилось. Для меня пролетариями были те, кто всегда пролетал мимо. Или ещё страшнее – чудились какие-то «летарии»: нечто вроде помеси пресмыкающихся с неудавшимися млекопитающими. От них явно веяло ответвлением от эволюционной ветви развития человечества. К ним же я относил и доярок, и свинарок, и шахтёров, и сталеваров… В общем, всех, о ком кричали советские дикторы добрыми, хорошо поставленными голосами и кого показывали в «Голубых огоньках» вперемежку с комсомольскими и партийными запевалами.

– Эх, тебе бы журналистом поработать. По стране поездить. Чтобы людей порядочных поглядеть. А то так и зависнешь между спекулянтами и диссидентами, – любил повторять отец.

Для молодых, рождённых уже в наше время, уточню: «журналист» когда-то – в это нынче трудно поверить – было словом не просто хорошим, а похвальным. За ним виделся прежде всего человек талантливый. Журналистов уважали! Не было таких образных словечек, как «журналюга» или «журнашлюшка». Да, многие слова изменили свой смысл на нашем веку. Например, «трахнуть» в моей молодости означало «ударить», «разборка» было термином конструкторов и инженеров, «тёрка» – приспособление на кухне для натирания овощей… Я уж не говорю про «голубой». В советское время ни у кого бы не вызвало улыбки название мультфильма «Голубой щенок». Никому бы на ум не пришло, что щенок может быть извращенцем, особенно когда он поёт песню: «Хорошо быть голубым, если всеми ты любим».

Совсем недавно молодой редактор вычитывал мою повесть, написанную аж в семьдесят шестом году. В ней я описывал, как во время работы в стройотряде мы, будучи студентами, вечером собрались у костра. Нашу стройотрядовскую форму мы называли сокращённо «стройотрядовка». У меня в повести была такая фраза: «Я лёг у костра на стройотрядовку». Молодой редактор сделал мне замечание: мол, как не стыдно описывать такие пошлости? Я не сразу сообразил, что он под «стройотрядовкой» имел в виду не мою курточку, а студентку из стройотряда.

Продвинутые учёные с Запада сегодня утверждают, что мысль материальна. Тончайшими современными опытами её можно засечь. Недаром те философы, которых в истории считали сумасшедшими, убеждали человекомассу, что, если мыслить о чём-то настойчиво и мощно, мечта может материализоваться. Видимо, отец втихомолку так напористо мечтал о моём будущем журналиста, что я вдруг действительно стал журналистом!

Казалось бы, это произошло случайно. Но ещё древние философы пытались объяснить людям, что случайностей в мире не бывает: любая случайность есть результат закономерности.

Конечно, до того, как стать журналистом, я много путешествовал по нашей стране и с отцом, и со студенческим театром МАИ. Уже в первых дальних поездках начал замечать, как много всегда вокруг меня появляется интереснейших людей, за многими из них хотелось записывать, когда они рассказывали о своих судьбах или просто делились интересными наблюдениями.

Отец был прав – даже среди комсомольских и партийных работников попадались очень приличные люди. Вдали от столицы они не были такими плакатными и не заходились от лозунговых речей. У моряков, рыбаков, лесорубов, коих я тоже причислял к «летариям», лица явно были радостнее, нежели у московских «нелетариев». Да и в жизни они были веселее. Не грустнячили, не кислячили и не жаловались на всё и вся, как это любит постоянно делать наша умничающая интеллигенция.

Я завёл записную книжку. Она до сих пор хранится у меня. Её и сейчас интересно перечитывать. В ней записаны слова и выражения, слышанные от самых разных «овощей-витаминов», которые я бы сам, сидя за столом в Москве, никогда не придумал: «Таким лицом, как у неё, только волков на Саянах пугать», «Я боюсь комсомола, как заяц бубна», «Это не ребёнок, это когтёнок», «Клянусь, чтоб мне век с нашим председателем в лодке не кататься»…

Наверное, люди-овощи и впрямь подействовали на меня как витамины. Много где мы побывали с театром. На трясущемся, как телега, автобусе проехали почти весь Уссурийский край, на агиттеплоходе болтались в морях за Камчаткой. На различных сухогрузах и ледоколах, как на перекладных, по северным морям добрались почти что до Северного полюса. Несколько раз были на БАМе и потом, вернувшись в Москву, щеголяли знанием таких непонятных для столичной тусовки слов, как Чегдомын, Могоча, Тында… Об этих поездках я написал несколько очерков. Они были опубликованы в тогдашних миллионнотиражных журналах. Если сейчас напечатать хоть один отрывок из этого очерка в какой-нибудь газете, никто не угадает в его авторе сегодняшнего злокачественного сатирика.

А потом наш театр, как и любой самодеятельный коллектив, распался. Все разъехались, разбежались по распределениям. Мне предложили работу в модном, передовом, живомыслящем журнале «Юность». Я, конечно, обрадовался – шутка ли, у меня даже появился свой кабинет! Только ради этого можно было согласиться на престижную работу. Причём в самом центре Москвы. Я редактировал и печатал юмористические рассказы лучших писателей-юмористов того времени, вычитывал письма с произведениями молодых сатириков, а также плодящихся графоманов. Но уже через полгода начал чувствовать, что жизнь моя хоть и несётся на всех парах в будущее, но по узкоколейке! Мне явно не хватало витаминов.

Отец говорил:

– Есть мышление островное, а есть – континентальное. Общество, которое тебя окружает, с островным мышлением. У писателя должно быть континентальное. Он должен как будто сверху видеть континенты, народы, страны…

Я уже не так часто ссорился с ним. Во-первых, понимал, что каждая наша ссора его старит, во-вторых, как показала жизнь, он во многом оказывался прав. И хотя недопонимание между нами ещё оставалось, я всё чаще с ужасом думал, что когда-нибудь его не будет в моей жизни. Однажды я увидел, как в Риге он медленно переходил улицу перед нашим домом, и понял, что он сильно состарился. Тогда я дал себе обещание, пока он жив, успеть сделать как можно больше в жизни того, о чём он мечтал.

В один из приездов в Ригу, во время прогулки по пляжу Юрмалы, пересилив свою гордыню, я спросил его:

– Папа, если ехать на БАМ писать роман или очерк о первопроходцах, как ты считаешь, куда именно?

Отец ответил не сразу. Он не ожидал, что я смогу пересилить свою гордыню, – расчувствовался.

– Пожалуй, в тебе больше заложено, чем я думал, – сказал он, – может, и хорошо, что ты ушёл из инженеров!

Он обещал мне подумать над моим вопросом. Позвонил посоветоваться одному из своих лучших друзей – охотнику, таёжнику, директору Хабаровского краеведческого музея Всеволоду Петровичу Сысоеву.

Как и отец, Сысоев был далёк от столичных взглядов. Как бы теперь сказали, «не входил в писательскую тусовку». Кстати, в то время слово «тусовка» не существовало. Говорили «интеллигенция». Как же быстро меняется язык!

Сысоев сразу обо всём догадался – надо спасать сына своего старшего друга?

– А что, если Миша съездит к настоящим таёжникам-староверам на реке Амгунь? И напишет о них очерк! Вот бы славно было.

Эта идея даже мне понравилась. Хотя в те годы я уже стал полновесным членом столичной журналистско-актёрской тусовки.

Зачем, спрашивается, молодому, подающему надежды тусовщику понадобилось ломануться за тридевять земель в заамурскую тайгу? Да просто захотелось побывать в невиданно-неведомых краях. Увидеть свежие лица. Вокруг меня в нашей тусне они были все сплошь какие-то несвежие.

Теперь такие желания, которые возникают без всякого расчёта на прибыль, я называю «тяга сердца».

Сердце чувствует будущее! Мозг вычисляет настоящее!

Сердце обладает даром ясновидения. Выражаясь шахматным языком, оно может подсказать очень верный ход, который неожиданно сработает в будущем, и партия будет выиграна.

Конечно, в то время я так не рассуждал. Я просто впервые почувствовал страстное желание забуриться куда-нибудь подальше: туда, где нет лозунгов, пафосных речей и псевдоинтеллигентских антисоветских перешёптываний в малогабаритных кухнях под музыку Вивальди, чтобы крамолу не услышали соседи.

Вот так, послушавшись тяги сердца и родительского совета, я сделал ход, который через двадцать с лишним лет помог мне выиграть очень нужную «партию». Впрочем, не буду забегать вперёд…

Помню, как я пришёл к ответственному секретарю журнала «Юность» и попросил его послать меня на Амгунь.

– Куда тебя послать?! – Он не сразу сообразил, что такое Амгунь: дом отдыха, военная база, колхоз или новая дискотека? Дискотеки в то время, кстати, только что появились и вызывали живейший интерес не только у молодёжи.

Я объяснил, что Амгунь – это река, приток Амура, туда трудно добраться, но там есть место, где сохранились настоящие сибирские староверы.

Говорил я задорно и убедительно, будто сам бывал в тех местах. Ответственный секретарь подумал сначала, что я его разыгрываю.

– Ты что, с юмором о них писать задумал?

– Нет, я хочу написать очерк в отдел публицистики!

Надо сказать, что ответственный секретарь был человеком азартным и свежая тема его, похоже, зацепила. Он, раздумывая, походил по комнате – моё предложение явно показалось ему интересным, но, как человек партийный, за такой «почин» ответственности на себя брать не хотел, хотя и считался ответственным секретарём.

– Я один такие вопросы не решаю! Пойдём к главному. Пускай ему потом за это взыскание выносят.

Главным редактором в то время был человек-легенда – писатель Борис Полевой. За «Повесть о настоящем человеке» на самом верху советской власти его так уважали, что позволяли гораздо больше, нежели другим главным редакторам.

Поэтому журнал «Юность» считался очень задиристым. Восхваление религиозных людей в атеистическом советском обществе не поощрялось. Я думаю, всей редколлегии «Юности» понравилась не столько тема нравственности верующих (мы все тогда были атеистами), сколь возможность в очередной раз задраться к советской власти.

Через месяц, неожиданно даже для моего отца, мне выдали командировку на Амгунь!

Теперь, вспоминая по порядку всё случившееся, я думаю: как бы сложилась моя жизнь, если б тогда я не отправился в то далёкое путешествие? Я бы много чего недоуслышал и уж точно недополучил витаминов. Так и продолжал бы всю жизнь участвовать в гонках с коллегами… по узкоколейке.