Текст книги "Гафт и Остроумова. История любви"

Кино

 
Связь времен – связь света с звуком.
Как постигнуть эту страсть?
Поэтическая мука —
В даль туманную попасть.
 

В. Гафт

…Моя внучка, не достигнув еще и двухлетнего возраста, произносившая тогда с десяток слов, точнее даже слогов: «папа» – «па», «мама» – «ма», «вода» – почему-то «пу», и так далее – уже свободно управлялась с планшетом, просматривая на нем мультики во время приема пищи. В ХХI веке электронные носители информации вообще, по моему разумению, вытеснили кино на периферию общественного интереса. Похоже, что и Родион Петрович Рачков из фильма «Москва слезам не верит» тоже окажется не прав. Помните его знаменитый диалог с оппонентом: «Ни кино, ни театра, ни книг, ни газет – ничего не будет. Одно сплошное телевидение». – «Ну это вы что-то разгорячились. Театр, тут я согласен, действительно скоро отомрет, но книги, кино?» Так вот интернет, скорее всего, вытеснит и телевидение, не говоря уже о кино. Для людей цветная, движущаяся и говорящая картинка такая же обыденность, как асфальт или мусоропровод. Черно-белое кино до войны, во время нее и после – нечто особое, трудно постижимое.

Все это я веду к тому, что, скажем, моим дочерям, а уж внукам и подавно, никогда не понять восторженных, временами даже бурных воспоминаний Валентина Гафта, связанных с миром кино в период военного лихолетья и после него. Положим, и мое послевоенное детство тоже накрепко связано с волшебным белым квадратом экрана сельского клуба. Но все же не до такой тотальной степени, которая наблюдалась в той же столице военного времени. Несколько десятков кинотеатров Москвы никогда не закрывались. В них всегда стояли очереди.

Из воспоминаний Валентина Гафта: «До войны я в кино, можно сказать, что и не ходил. Во всяком случае, сколько ни напрягаю память, никакой довоенной картины, виденной мной, вспомнить не могу. А в году где-то 42—43-м стал регулярно посещать различные столичные кинотеатры. Мой восторг от того, что я видел на экране, описать словами трудно. Часто, следя за событиями той или иной картины, я почти что умирал от переполнявших меня чувств. Многие фильмы смотрел по многу раз. Особенно запомнилась лента «Иван Никулин – русский матрос». Может быть, потому, что я впервые увидел цветное кино. Уже взрослым я узнал, что картину ту снимали по особому трехпленочному процессу. Технология была сложной до невероятности. Таким способом сняли всего три или четыре фильма, а потом от него отказались. Так что «Никулина» в цвете показывали только в Москве. В картине снимались Иван Переверзев, игравший главную роль Никулина, Борис Чирков, Эраст Гарин, Зоя Федорова. Сюжет такой. Матросы Черноморского флота Иван Никулин и Василий Клевцов возвращаются в свои экипажи. В поезде к ним присоединяются другие матросы. Неожиданно путь эшелону преграждает немецкий десант. Наши мужественно сражаются с немцами и побеждают, но потом вынуждены организовать партизанский отряд, чтобы все-таки пробиться к Черному морю. В это трудно поверить, но во время показа того фильма я плакал, нисколько не стесняясь слез, потому что и другие пацаны тоже втихаря всхлипывали.

Тот же «Подвиг разведчика» я смотрел, наверное, раз 15 или 20, а может, и того больше. Это было потрясающе, грандиозно, непередаваемо, сногсшибательно, чудно! И, как оказалось, те чувства остались со мной на всю жизнь.

Еще один фильм, который буквально перепахал меня всего, вывернул наизнанку – «Первая перчатка». После него я решил заняться спортом. Нашел перчатки и взял себе в спарринг-партнеры самого сильного пацана на улице – Толю Аршинова. У меня появилось бесстрашие, которого раньше за собой не замечал. Потому что я ощущал себя Никитой Крутиковым, которого блестяще сыграл снова-таки Иван Переверзев. Знал я наперечет и других актеров из этой великолепной картины: Владимира Володина, Сергея Блинникова, Надежду Чередниченко, Марию Яроцкую, Анастасию Зуеву, Владимира Грибкова. У него была роль тренера по боксу общества «Мотор» Шишкина. И на какое-то время фраза: «Привет, Шишкин!» – стала чрезвычайно популярной среди москвичей.

А как мы, пацаны, перебивая друг друга, обсуждали увиденные фильмы – уму непостижимо! Бывало, добираемся из «Ориона» до Матросской Тишины. Путь не близкий. И не переставая кричим друг другу: «А помнишь, как он его: здынь – здынь?! А тот тоже не дурак, и ему под дых – ха!» И еще битый час пересказываем то, что лишь недавно все видели…

…Помните, дорогой читатель, вот этот отрывок из культового фильма «Семнадцать мгновений весны»? «Эту картину под названием «Девушка моей мечты» Штирлиц смотрел в шестой раз. Он ненавидел эту картину. Он уже не мог смотреть на Марику Рок и слушать эту музыку. Разумеется, такие вещи не принимаются во внимание. В этом кинотеатре он встречался с дипкурьером по фамилии Свенсон. Сведения, которые сегодня ждал Штирлиц, были крайне важны. Итак, сегодня он в шестой раз посмотрел «Девушку моей мечты» и в шестой раз уехал, не встретив своего агента».

Почему на ум пришел именно этот отрывок? Да потому, что Штирлиц и в седьмой, и в десятый раз мог спокойно купить билет в кинотеатр прифронтового Берлина. И сидеть там почти в полупустом зале. В московских кинотеатрах, повторюсь, всегда в кассах стояли очереди, а залы были переполнены. В этом смысле кино военного времени, пожалуй, самая многозначащая примета и самого грозового времени, и людей, которые мужественно, без тени отчаяния и обреченности преодолевали невероятные трудности, не теряя веру в светлое будущее, в желанную Победу.

Залы не пустовали даже в самые лютые холода, которые случались практически в каждую военную зиму! В некоторых из них во время демонстрации фильмов разгуливали крысы, но зрители совершенно не пугались. И в то же самое время, перед каждым вечерним сеансом в фойе выступали джазовые оркестры, пели эстрадные исполнители, играли пианисты.

Вот что вспоминает певица Ружана Сикора: «Зимой в кинотеатрах было ужасно холодно. Особую трудность испытывали музыканты, играющие на духовых инструментах, их губы примерзали к мундштукам. А смазать жиром нельзя было – исчезал звук. Пианисты отрезали в перчатках пальцы, чтобы все же чувствовать клавиши. И все музыканты тепло одевались, стояли в валенках. Я же, как певица, не могла себе этого позволить и всегда выступала в концертном костюме, в туфлях на высоких каблуках. Вся сложность была лишь в том, чтобы по ступенькам взобраться на ледяную эстраду. Выдыхаемый множеством людей воздух от мороза превращался в наледь. И моя хитрость заключалась в том, чтобы каблуками проделать в наледи небольшие ямки, в которых можно было стоять устойчиво».

«Сегодня я пришла в аллею нашей встречи,/ Где над обрывом вьется дикий виноград,/ Был по-осеннему прозрачен тихий вечер,/ И синим сумраком окутан старый сад./ Издалека чуть слышен мертвый шум прибоя,/ И шелестит листвой каштан над головой,/ А где-то в море, чуть качаясь над водою,/ Плывет корабль твой, озаряемый луной./ Пусть нет тебя, ты далеко в просторах моря,/ Где волны грозные во тьме ночной шумят./ Тебя я вновь, любимый, в той аллее встречу,/ Где над обрывом вьется дикий виноград./ Я жду тебя и знаю, в тихий летний вечер/ Опять придешь, мой друг,/ Ты в этот сад».

«Я жду тебя» – так назывался самый популярный шлягер в исполнении Ружаны Сикоры. Чаще всего певица выступала в центральном столичном кинотеатре «Художественный», и юный Валентин Гафт не раз слушал ее исполнение. Помнит с тех далеких пор эту незамысловатую песенку военной поры и может, при случае, даже сам спеть «Я жду тебя» под настроение. На вечерние сеансы, правда, дети «до шестнадцати лет» не допускались, и Гафту приходилось прибегать к невинной хитрости: он одалживал у старших ребят комсомольский значок – а всякий его обладатель автоматически как бы считался взрослым, к тому же и выглядел Валентин старше своих лет. Отстоял очередь, купил билет и – милости просим на вечерний сеанс. Но в фойе начиналось испытание, преследовавшее его практически до десятого класса. Всякий раз он должен был решать дилемму: покупать мороженое или бутылку сладкой газированной воды. Прибрести то и другое удавалось нечасто, хотя мама не скупилась на развлечения сына. Выросшая в многодетной семье (двенадцать детей!), она была обделена детскими радостями, поэтому безоглядно баловала единственное чадо вплоть до его поступления в вуз. Впрочем, родители баловали его и потом. Признаться, я даже несколько дивлюсь тому сермяжному обстоятельству, что из Валентина Иосифовича в итоге не вырос ни маменькин сынок, ни мягкотелая податливая личность. Наоборот, вырос боец, человек со стержнем в характере, способный к настоящему поступку.

Двор и окрестности

 
Я школу прогулял на стадионах,
Идя в толпе чугунной на прорыв,
Я помню по воротам каждый промах,
Все остальные промахи забыв.
 

В. Гафт

Многие послевоенные воспоминания моего героя накрепко связаны с его домом, двором и окрестностями, наиболее значительными из которых считались студенческое общежитие на Стромынке и любимый парк «Сокольники». Туда он ходил кататься на коньках, не страшась никаких бандитов, которых в послевоенной Москве действительно наблюдалось с избытком. Собственно, и его двор на Матросской Тишине тоже считался бандитским. Валентин Иосифович до сих пор помнит клички некоторых наиболее известных блатных и воров: Свист, Аршин, Пигарь… Примечательно, что и все сверстники Гафта, москвичи, как правило, вспоминают про собственные бандитские дворы. Что и неудивительно. Послевоенная Москва бурно развивалась, притягивая к себе не только строителей-созидателей, но и различные противоправные элементы. Так что знаменитый фильм Говорухина «Место встречи изменить нельзя» возник не на пустом месте. Потому он так правдив и достоверен.

Все мальчишки любят подражать сорвиголовам, людям фартовым, а то и безбашенным. Валентин исключением не являлся и часто завязывал дружбу с представителями уличной шпаны, с теми ребятами, которые могли «держать мазу» за него – защищать, выгораживать, поддерживать. При этом всегда стремился доказать, что и сам не лыком шит. Поэтому регулярно шел на «стычки», участвовал в драках и всегда приходил домой, к ужасу сердобольной мамы, с синяками и фингалами. Не единожды терял в драках зубы. Последний раз ему выбили зуб аккурат накануне поступления в студию МАХ. Юноша приуныл не на шутку: кто же примет беззубого в артисты? И тогда отец повел его к знакомому стоматологу, который вставил золотую фиксу. К слову, в вой– ну и после нее именно золотая фикса считалась наиболее распространенным свидетельством того, что ее обладатель каким-то образом принадлежит к блатному миру. Как бы там ни было, но Гафт целых два курса «вышагивал» по студии, сверкая золотым зубом. Потом преподаватели заставили поменять его на белый.

…Однажды Валя шел в школу на пионерский сбор в беленькой рубашечке и в красном галстуке. Ему очень нравилась именно такая форма одежды и сочетание именно этих цветов. Ну, так вот, шел он, весь такой из себя нарядный, красивый. А навстречу – Володя Чистов по кличке Чистый, хулиган на велосипеде. Подъехал и, тыча пальцем в галстук, сказал язвительно: «Ну, ты, че селедку надел?» Валя, не задумываясь ни доли секунды, хуком, как заправский боксер, врезал наглецу по физиономии. У Чистого моментально под глазом, как воздушный шар, стал надуваться красный фингал. Шар был огромный, и оба пацана испугались. Плачущий Вовка заорал и убежал на другую сторону улицы, а Валя с гордым видом, пошел на свой пионерский слет, приговаривая про себя: «Знать, я не трус и не сопляк плаксивый, как Володька».

С некоторых пор пионер Гафт стал наблюдать за собой удивительную способность собирать свою волю в кулак, мобилизоваться в нужный момент. Напротив пустыря, где пацаны с Матросской Тишины часто играли в футбол, жила одна прелестная девушка, которая очень нравилась Валентину. Ее звали Дина Василенок. Пройдут годы, и она станет доктором физико-математических наук. И однажды признается, что зря в свое время не обращала внимания на Валика Гафта, который был младше ее всего на год. Тогда, надо честно признать, играл он в футбол не самым лучшим образом. Однако когда в окне появлялась Динка, Валя мгновенно преображался. У него даже менялась фигура, появлялась неожиданная скорость в ногах, и бил он с такой чудовищной силой, что ребята удивлялись. Мало того, он начинал кричать на своих товарищей, на которых обычно не смел даже повысить голоса, потому что они были старше и сильнее: «Мне давай, идиот! Неужели не видишь, в какой я забойной позиции?» Дина отходила от окна, и у Гафта тут же исчезало футбольное мастерство: он становился робким, неуклюжим и вялым. Но стоило девушке опять появиться в окне, как он снова каким-то не своим, весьма грубым и сиплым голосом орал на всю округу: «Мяч – мне! Ну вот я здесь!» И забивал голы. В виде ремарки хочу повторить, что он с детства умеет сосредотачиваться, концентрировать себя на выполнение какой-либо задачи. Хотя учился Валя плохо, но в экстремальных ситуациях, когда, скажем, на экзаменах брал билет, умел быстро собраться, вспомнить все обрывки и осколки своих хилых знаний и выдать «на гора» вполне приемлемый результат.

…Такие люди, как Гафт, редко, но встречаются. У меня в военном училище был приятель Володя В. Как-то он, сдавая экзамены по истории античной литературы, заметил преподавательнице (между прочим, кандидату наук по разным мифам), что, на самом деле, вся эта антика уже давно есть аппендикс человеческой культуры и никому не нужна. Возмущенная столь неслыханной дерзостью и пренебрежением к ее любимому предмету, кандидат пошла на курсанта в атаку, надеясь влепить наглецу двойку. Не на того напала! В течение часа он все-таки доказал ей свою правоту, и женщина согласилась, что да, античная литература, в самом деле, есть пусть и не аппендикс человеческой культуры, но вещь не самая нужная людям вообще и военным в частности. Выйдя из аудитории, потный, разгоряченный и усталый Володя показал всему собравшемуся курсу пятерку в зачетке. Вытерев лоб, заметил примирительно:

– Вообще-то я, конечно, спорол херню на постном масле. А с другой стороны – чего она залупилась?

Валентин Гафт тоже с самого детства обладает поразительной цепкостью ума, вместе с врожденным необыкновенным воображением. Это сочетание и дало ему спустя многие годы возможность блестяще играть в театре и кино, писать удивительные неподражаемые эпиграммы. Но мы, как говорится, сильно «забежали наперед»…

Предощущение театра

 
Душой задуманная мысль,
Стрелой умчавшаяся ввысь,
Мечта моя, лети!
Но не пустой ко мне вернись,
Я буду ждать, не торопись,
Счастливого пути!
 

В. Гафт

Валентин Гафт начал заниматься в школьной самодеятельности где-то в классе седьмом или восьмом. Именно в те времена у него однажды ночью возникла неожиданная и странная в силу полнейшей случайности мысль стать артистом. Потому как ни малейших предпосылок к подобному выбору ни в семье, ни в его окружении не наблюдалось. И тем не менее в его мозгу искрой сверкнуло: непременно стану артистом, ведь ничего на свете лучше и проще нет. Это было настолько потрясающее открытие, что Валя, по примеру Архимеда, чуть не заорал среди ночи: «Эврика!» Господи, да какое же это счастье обладать профессией, где ничего не надо знать, ни о чем не думать, не беспокоиться, а только выходить на сцену и торжественно произносить: «Кушать подано!» И ты – всегда при деле, к тебе все относятся с почтением, более того, тебе еще будут платить хорошие деньги. О том, что можно в артистической профессии достичь каких-то больших высот, стать знаменитым – такой мысли у Валентина никогда не наблюдалось, пожалуй, что до самой школы-студии. Его просто прельщала, как казалось, примитивная возможность получить высшее образование без элементарнейшего напряга, не сдавая экзаменов ни по математике, ни по физике. Тем более что учился Гафт в основном ни шатко ни валко. Но еще более удивительно то, что столичные театры он посещал крайне редко.

Один такой коллективный поход в гости к Мельпомене ему все же запомнился. Их всем четвертым или пятым классом повели в детский театр на спектакль Сергея Михалкова «Особое задание». Валя сразу поверил буквально всему, что происходило на сцене. Как только прозвучала первая реплика, театр для него прекратился, и началась увлекательная жизнь по ту сторону рампы, где плоские декорации, изображавшие зелень, казались настоящим лесом, а переодетые в мальчиков женщины, которых называют травести, были настоящими пацанами. Собственно, с чего начиналось сценическое действие и чем оно в итоге закончилось, не имело сколь-нибудь существенного значения. Он сделал для себя главное открытие, которое теперь, на дистанции огромного времени, видится судьбоносным, определившим дальнейший жизненный выбор, – Валентин понял, что ходить сюда будет всегда.

Второй раз подобное озарение случилось с ним, когда он уже снимался в кино. То была довольно нашумевшая картина «Убийство на улице Данте». Для съемок группа выехала «за границу» – в Ригу. Молодых артистов Михаила Козакова и Валентина Гафта уже маститые актеры Ростислав Плятт и Елена Козырева пригласили в ресторан. На сладкое подали нечто белое. Валентин подумал было, что это манная каша, но когда попробовал, сразу понял: отныне «это» он будет есть всегда и по возможности три раза в день. Как вы уже поняли, это были взбитые сливки…

Шахматы

 
Победу на доске одерживали слева,
Пробилась в Королевы пешкадева,
И Правый пал Король пред ней.
Но, цвет лишь изменив
И не убавив гнева,
Встает Король, с ним рядом Королева,
И снова рвутся жилы у коней
Опять трещат ладьи, и из слонов гора
Уже давно лежит у кромки поля,
Но пешки Левые на трон не рвутся боле
Им Правых поздравлять пора!
 

В. Гафт

В 1948 году шестым в истории шахмат и первым советским чемпионом мира стал Михаил Ботвинник, благодаря которому многие советские люди натурально «заболели» шахматами. Увлечение 64 клетками было повальным, едва ли не в каждом столичном дворе устраивались шахматные турниры, а шахматная доска под мышкой для москвича стала столь же обыденной, как зонтик над головой. Во дворе Гафта в шахматы играли все. Разумеется, и Валентин приобрел себе шахматную доску. Правда, стоящего шахматиста из него не получилось. И причиной тому – отдельная, почти невероятная история.

В том же подъезде, что и Гафт, на первом этаже жил Юра Крюков. В одной из драк он выбил Вале зуб, что было совершенно справедливо – Гафт сам напросился на «стычку». А по соседству с Крюком жил законченный блатняга по прозвищу Киса. Вечно хитро улыбающийся, он представлял из себя ходячую картинную выставку, поскольку просидел в тюрьме несколько лет, и там его буквально изуродовали татуировками. Валя часто ходил к Юрке слушать пластинки на патефоне. Мама дружка обожала эстрадную музыку и покупала пластинки пачками. Для сына она приобрела большой аккордеон, и Юрка очень быстро научился на нем весьма прилично играть. Другими словами, квартира Крюка стала со временем для Гафта миниатюрным концертным залом. Однажды он зашел в этот «зал» и застал там играющих на кухне в шахматы Юру и Кису.

– Пацаны, научите и меня играть

– Да о чем базар! – широко улыбнулся Киса. – Садись и мотай на ус.

Смышленый парнишка Гафт очень быстро овладел «шахматной премудростью». Тем более что дружки его наперебой хвалили и даже дивились его «соображалке».

– Ну все, – подытожил Киса, – ты уже наблатыкался в игре вполне достаточно. Так что иди давай в психбольницу. Там, как это тебе ни покажется странным, есть очень много хорошо играющих.

Валя и отправился со своей доской в больницу, которая находилась на той же улице, и сразу нашел себе партнера. Они устроились играть на небольшой скамеечке под гигантским деревом. Валя быстро поставил любителю мат. На место проигравшего сел другой выздоравливающий, потом пятый, десятый. И всем новоиспеченный мастер Валя ставил быстрые победные маты. Лишь одиннадцатый соперник вдруг приставил два пальца ко лбу и задумчиво произнес, почти как одноглазый шахматист из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова: «Позвольте, товарищи, но мне сдается, что в шахматы играют как-то по-иному». Если бы Гафт к тому времени прочитал знаменитый роман из великой дилогии, то, конечно бы, заметил сомневающемуся по примеру Остапа Бендера: «Сдавайтесь, сдавайтесь, что за кошки-мышки такие!» Но романа он не читал, поэтому лишь снисходительно улыбнулся – что взять с больного? А, между прочим, выздоравливающий-то оказался прав. Дружки научили Гафта конем играть как слоном, ладьей – как конем, ферзем – как пешкой, ну и так далее. Валя сразу же охладел к шахматам и снова (уже серьезно) взялся за них лишь в школе-студии МХАТа.