Текст книги "Капитал (сборник)"

Я пихнул вентилятор обратно в сейф, запер дверцу и убрал ключ в карман штанов. Едва Ксюха переступила через порог, я упал перед ней на колени и обнял её за ноги.

– Не ходи ко мне! Прокляни меня и не ходи! – проговорил я.

– Что, били?! – вскрикнула она. – Кто? Почему погром?

– Слушай, – поднялся я. – Сейчас ты забудешь, что знала меня, такую сволочь. На полгода или год. Пока я не закончу здесь, пока не уеду. Потом дам тебе знать, заберу тебя отсюда, но сначала спрячусь, чтобы ерусалимцы забыли меня. Поняла?

– Нет, – усмехнулась Ксюха.

– Не важно. Прощаемся! – я толкнул её к выходу. – Опасно!

– Что у тебя с глазами? – спросила она, сопротивляясь уходить. – Мне видно, как лопаются капилляры. Ты сейчас кровью заплачешь.

Я отвернулся от неё и упёрся лбом в стену.

– В монастырь надо, – шепнул. – Или умереть, но чтобы с пользой. Прихватить с собой десяток подонков. Чтобы в мире стало лучше. Да! – стукнулся я головой.

– Вань! – позвала Ксюха. – На!

Она протягивала стакан и недопитую бутылку абсента.

Я вылил всё. Получилось до краёв.

– Неужели разом выпьешь? – спросила она.

Я зажмурился и поднёс стакан к губам. В нос ударил ядовитый травный запах. Ведь не выпью!

Открыл глаза – слепит утро. Лежу раздетый на топчане, покрыт простынёй. В кабинете порядок. Мебель целая, а на столе записка: «Ну, ты спать! В обед зайду».

Встал, прошёлся. В одном стуле насчитал четырнадцать гвоздей. Стол был усыпан шляпками, как стразами.

Главное же, что не хотелось быть ни монахом, ни шахидом. Хотелось жить и в туалет.

Кофе заваривал уже второпях. Не терпелось испытать «Ночь».

ИНСТРУКЦИЯ

по применению вентилятора

НОЧЬ-1

Свойства

Возбуждение умственной и нервной деятельности, связанное с критическим отношением к окружающей действительности.

Повышение уровня самооценки.

Усиление таких моральных качеств, как чувство собственного достоинства, гордость, агрессия, ощущение превосходства себя над остальными членами общества.

Дозировка

Применять разово, от 0, 5 до 1 минуты

Побочные действия

При передозировке возможна неконтролируемая агрессия, тяга к самоубийству.

При обычном применении возможно расстройство сна, головокружение, галлюцинации.

В случае наступления побочных действий немедленно принять любое успокаивающее средство либо алкоголь. Обратиться к специалисту.

Противопоказания

Активное нежелание пациента.

Необратимые нарушения мозговой деятельности.

Врождённые и приобретённые психические расстройства.

Внимание!

Не применять без контроля специалиста!

Вентилятор стоял передо мной, и я боялся включать его. «Воткну и тут же выдерну, – думал. – Он даже не успеет набрать скорость. Надо спешить, чтобы эффект прошёл до обеда. Стоп! Водки нет».

Бегом, туда – обратно, я сгонял в магазин, и поставил рядом с вентилятором бутылку и стакан. Чтобы было наготове.

– С богом, что ли… – пробормотал я и воткнул вилку в розетку.

Меня обдало оглушительным ветром, я прислушался к себе: ничего.

Выключил, прошёлся по кабинету и заглянул в зеркало. «Давно побриться надо, – сделал вывод. – И как до сих пор не прирастаю к подушке? Во! Мысли о том, чтобы побриться. Агрессия по нулям».

Сел за стол и снова включил «Ночь». Попытался разозлить себя: «Так! Начнут они травлю, а я возьму, в самом деле, соберу качественные материалы. Ерусалимск затрещит! Нет, не получается злиться… Ещё что? Прослушка. Да и чёрт с ней. Я умею разговаривать по телефону, не называя вещи своими именами. Проверки? Не боюсь. Сегодня же сяду за документацию, вылижу её до блеска. Ох, ты, блин! Я же не избавился от обреза и патронов! Это огромный промах. Дурень! Хотя… Хрен ли я ляжки обоссываю, как баба? На войне как на войне. Драться надо. Всерьёз драться. Пока же буду собирать материалы, пока следствие передаст их в суд, пройдёт полгода. Одним днём надо делать дело. Сегодня поеду, получу в отделе автомат и устрою здесь Сталинград. Патронов хватит на всех. На Зурбагана, Борова, прокурора, на любителей домашнего видео, на себя… Решено».

Моя жизнь и мир вокруг вдруг упростились, и меня пробрал смех, настолько полегчало на душе. О, как раз пригородный поезд идёт. Пойду-ка сяду на него, съезжу за автоматом.

Я запер вентилятор в сейф, а ключ сунул в щель под плинтус. Всё-таки хорошая вещь, лучше «Света»!

В коридоре налетел грудью на Татьяну Леонидовну.

– Как жизнь? – выпалил я дрянным голосом.

Она ахнула мне в лицо корвалолом и зажмурилась.

– Слушай, ерусалимская женщина! Передай всем… Слышишь? Без шуток… Слушай, говорю! На полном серьёзе… – язык скакал у меня во рту, и слова слетали с него, не успевая строиться в предложения. – Тьфу на тебя!

Плюнув Татьяне Леонидовне в лицо, я оставил её думать над сказанным.

Поезд уже затормозил. Из него высыпали самые жадные до покурить.

«И с чего это вчера терзался? Воробья жалел, апостол! – размышлял я, встав посреди перрона и приглядываясь к пассажирам. – А кто бомжей подкармливал? Кто лекарства им, больным, покупал? Бывало, что ползарплаты тратил на вокзальных беспризорников, не думая, зачем мне это надо. А скольких я людей из-под поезда вытащил? Обычное дело, и не считал никогда».

– Молодой человек! – загородила мне поезд пышная женщина. – Простите, здесь на вокзале есть буфет?

– Стоянка десять минут. Вон обратно в вагон! – рявкнул я. – Почему толстые ждут до последнего и потом запрыгивают на ходу? Неужели считают себя пушинками?

– Ты что раскричался? – женщина зарумянилась и похорошела.

– Железной дороге почти двести лет, а бабьё так и не научилось ездить на поездах! – не унимался я. – Буфет… Зачем столько жрать? Женская красота и без того недолгая. Одни монстры кругом, в автобусах не убираются. Красоты из-за вас не остаётся. Ни себе ни людям… На улицах страшно бывать, ходят бабы-великаны. А красоты нет – и счастья нет. Потому и злые все. Возьми мужика, у которого жена сто пятьдесят килограммов, и на работе динозавры, левака бедняге не устроить. Как тут не взбеситься и тем, и тем?

Я не заметил, что остался один, и никто-то меня не слушает. Стало вдруг стыдно, что зря обижены две женщины, и я внимательно посмотрел на куривших мужчин: э, кто здесь намного хуже меня, и кому умно рассказать об этом?

От хвоста поезда в мою сторону семенила на тонких ножках милицейская фуражка. Я радостно пискнул: подобные поганки растут только в управлении. Ближе иди! Охуеешь, если не с добром.

Рома Серов… Точно он! Тряпочный человек, трус и ябеда. Тот особенный случай, когда высоко взлетают благодаря низшим качествам. Идеальный истребитель своих коллег, для чего и держат.

– То-то, смотрю, знакомый идёт! – захохотал я.

– Ванюша, здравствуй, – улыбнулся он под фуражкой. – Я к тебе. С проверочкой.

– Милости прошу! Но с чего вдруг? Вроде бы, Ерусалимск никогда не трогали.

– Самому страшно, Ванечка, – Серов блеснул из-под козырька чёрными глазками. – Почему-то управление обозлилось на тебя. Езжай, говорят, и без результата не возвращайся, – он тронул меня кончиками пальцев за плечо. – Не переживай. Я по ерунде придираться не буду.

– Звёздочки у вас, Роман Олегович, красивые, – сказал я, разглядывая погоны гостя.

– Золотые, Ванюша, золотые. По случаю майора подарили. Ну! Сначала в ресторан? Веди, я в твоём распоряжении.

– На вокзале продаются беляши, – процедил я, воображая, как далеко полетит его фуражка, если рискнуть повторить свой лучший удар. – Лет десять назад их делали из детей, которых воровали в пионерлагере, но сейчас перестали. Покупай, ешь.

– Охо-хо, Иван Сергеевич, грубиян вы! – вздохнул Серов. – Этикетом пренебрегаете. Что ж, хозяин – барин. Придётся проверять вас на голодный желудок.

В кабинете он, не снимая фуражку, уселся за стол и открыл журнал проверяющих.

– Смотри-ка, правда. Ни одной записи, начиная с семьдесят седьмого года. Да вы, Иван Сергеевич, как у Христа за пазухой. Никто вас не тревожит. Водку, смотрю, с утра пьёте, – Серов щёлкнул пальцем по неубранной бутылке. – Самому себя лень проверить и записать о результатах?

– Самому себя?

– А то! Следует быть самокритичным. Или вы святее Папы Римского? Где у вас журнал по физической подготовке личного состава?

– У меня нет личного состава.

– Но журнал-то должен быть. Или будете спорить? Теперь предоставьте мне документацию по дежурной части и график несения службы дежурными нарядами.

– Нет здесь нарядов, нет дежурной части, нет никого, кроме меня, – начал я оправдываться, ошалев от напористой глупости гостя.

– Безобразно… – покачал головой Серов. – Значит, правда, что вы единственно чем занимаетесь, это веселитесь с блядями. Не стыдно за погоны?

Он уже что-то строчил в журнале, выложив перед собой шпаргалку – лист, испещренный пронумерованными строчками, которые начинались словами «небрежно», «недолжно», «недопустимо», «халатно». Браво, Наталья Робертовна!

У меня кружилась голова, на память накатывали чёрные волны, и я заметил, что во время просветлений всякий раз нахожусь в новом месте. То запираю дверь и убираю ключ в карман. То зашториваю окно. То бренчу в ящике с инструментами. Наконец кладу на стол пред лицом Серова молоток и гвоздик.

– Хм… – покосился он на меня. – В общем всё готово. Мне пора.

Я взял из-под его носа журнал.

– Да ты шар, Серов!

Под замечаниями стояли два числа. Одно – десятидневной давности с указанием устранить нарушения в течение десяти дней, а второе число – сегодняшнее, с пометкой, что нарушения не устранены.

– Знаешь про Влада третьего Цепеша? Он же граф Дракула, – спросил я второпях, пока не накрыла чёрная волна. – Как он приказал прибить гвоздями чалмы к головам турецких послов? Они тоже не хотели снимать головные уборы.

– Ванюш… Иван Сергеевич… – Серов тронул фуражку, будто боялся, что больно будет ей, а не ему. – У меня работа такая! Я поливаю в управлении цветы и провожу на местах проверки. В этом работа моя, не сердись.

Темнота…

В следующий просвет вижу стакан в своей руке и чувствую огонь в пищеводе. Вероятно, сработал автоматизм: выпить перед трудным делом.

– Ванюша, сердце моё… брось! – крестился справа-налево и слева-направо Серов. – Не марайся! Ладно бы об кого, а то об меня!

– Ты вот что, Ромик, – я бросил на стол ключ. – Беги, пока меня опять не накрыло.

Темнота…

В глазах слабо светает. Вижу приоткрытую входную дверь, вмятину на ней и молоток у порога. Серова нет.

Взял бутылку, перевернул её в себя, но поперхнулся, вдохнул, и водка влетела в бронхи.

10. Крах

– С ума сходишь? А ну, поднимайся с пола! – взвизгивала Ксюха.

Она находилась в ином времени – там, где слова произносятся легко и быстро, где люди бегают и прыгают. Внутри же меня время текло вязко, липло в горле, обволакивало, как хурма.

Стоило вечных мук, чтобы просто сесть и открыть глаза. Ксюха резво топала передо мной ногами, обутыми в босоножки, и это мне нравилось. Красивые ноги с сильными икрами, и на ногтях чёрный лак.

– Обалдеть! И дверь открыта, и… и… – задыхалась она в своём демоническом танце.

Однако я уже отвлёкся от неё и изучал кабинет. Из него пропал большой и нужный предмет.

– А где сейф? – выдавил я.

– Не знаю, – закончила топотать Ксюха. – Хи! Точно сейфа нет. А я смотрю, вроде, как пусто стало…

Я вскочил румяный и трезвый. Секунду подумав, объявил:

– Триста килограммов белым днём тихо не унесёшь. Найду!

На перрон я выскочил, перегнав свои ноги и совершив кувырок через голову. Всё-таки трезвость была мной надумана.

А на перроне никого. Ни людей, ни машин.

– Наталья Робертовна видела или знает! – вслух подсказал я сам себе.

Бежал к ней на пост, теряя время лишь на кувырки.

– Конечно, видела, – апатично ответила она, словно я спрашивал про вчерашнюю серию каких-нибудь «Сердечных тайн». – Приехали, погрузили и уехали.

– Кто?!

– Ваши. Милиция. Я и подходить не стала.

– С ерусалимского отдела?

– Нет, незнакомые лица.

Вернулся в кабинет. Ксюха сидела калачиком на топчане. Выпятила губы и перебирала ремешки на босоножках.

– Нашёл? – спросила она, утерев с губ задумчивые слюни.

– Да ну! – отмахнулся я, падая на стул.

– А что хранилось в нём?

– В одном отсеке дрянь, какие-то непонятные вентиляторы, будь они прокляты, – без желания ответил ей; мне надоело говорить, ходить и беспокоиться. – В другом отсеке – «секретка». Достаточно потерять один лист, чтобы огрести по башке. А у меня там пятнадцать томов. Тюрьма… Сам виноват.

Ксюха спрыгнула с топчана и прошлась от стены к стене. Босоножки хлопали по пяткам.

– Пойду тоже искать! – сказала она, бледная, похудевшая, и уши её, казалось, тоже побледнели.

– Не пытайся. Это…

Ксюха убежала, не дослушав.

В окно буднично светило солнце, сквознячок трогал жалюзи, и те мягко постукивали друг о друга. Мир не изменился. Солнце оставалось солнцем, ветер – ветром, звуки – звуками, но я стал посторонним среди них, неправильным. Вроде бы, и живой, а погиб. Умри я сейчас, была бы пусть печальная, но гармония. Солнце светит, покойник лежит. Естественное событие.

«Не кипешись, – пробубнил внутри меня мудрый глас. – Руки, ноги есть, жизнь прекрасна, и тюрьма не самое худшее, что случается».

Понятно, что и как произошло. Серов нажаловался на меня, и с управления приехал микроавтобус, набитый проверяющими. Зашли в отворённую дверь, увидели меня на полу, посмеялись, как над последним синяком, и решили проучить, унести самое ценное. Молодцы, одним днём прихлопнули, вместо того, чтобы морочиться с проверками.

Я взял мобильник, нашёл «Серов-мелочь» и нажал вызов. Потянулись электронные стоны, означающие страх Серова брать трубку.

– Милиция, Серов, слушаю!

– Олух ты, а не Серов, – рассмеялся я. – Какая милиция? Тебе же на сотовый звонят, балда!

– Ой, Вань… Сергей Иваныч… – захихикал тот.

– Перемудрил ты, Рома, – давил я. – Перестарался.

– Да запарился совсем! Телефоны наперебой звонят, не знаю, за какой хвататься. И городской, и внутренний, и сотовый…

– Я не про то, Ром. Ты понимаешь, про что я?

– Не понимаю, дорогой.

– Зачем сейф взяли? Вам скучно жить? Крови человеческой захотели, упыри?

– Иван, какой сейф?

– С «секреткой», дурачок. Вы ополоумели там?

– У вас сейф пропал, Иван Сергеевич? – голос Серова окреп. – И не кричите на меня, соблюдайте субординацию. Вы сказали «секретка»?

Я нажал вспотевшим, скользким пальцем красную трубку.

Серов не при чём. Был не при чём. Сейчас он бежит докладывать, и приблизительно через час надо ждать гостей. И телефон слушается! А я открытым текстом…

Мне стало смешно на себя. Вместо того, чтобы вылезать из трясины, я грёб изо всех сил в глубь. Денёк…

Но кто же взял сейф?

– Ты чего смеёшься? – возникла на пороге Ксюха. – Нашёл?

– Сядь, – я поставил для неё посреди кабинета стул.

Прежде чем сесть, она сделала «ласточку». Перевернулась вниз головой через спинку стула, вытянула строго вверх ноги с носочками вместе, и сразу после этого, опираясь руками о сидение и изобразив в воздухе шпагат, спикировала вниз, усевшись, как нормальный человек. На лице её среди шрамов играло ожидание хорошей вести.

– У меня ничего не получилось, а у тебя? – она похлопала ладошами по коленям.

– Громко не радуйся, не перебивай меня, – начал я. – Потом у меня не получится сказать, так что скажу сейчас. Я полюбил тебя, вот…

Ксюха напоминала ребёнка, который впервые попал в цирк и видит настоящего клоуна. Округлила глаза и не моргала.

– Через час за мной приедут, и больше мы не увидимся. Разве что через несколько лет, но ты понимаешь, там будет уже другая жизнь и другие мы.

Она приоткрыла рот.

– Не подумай, я не жалуюсь. Сам виноват. Просто знай, что люблю тебя и благодарен Ерусалимску за…

Телефонная трель прервала мою заупокойную речь.

– Ага, звонят предупредить, чтобы никуда не уходил, – сказал я, снимая трубку. – Да, слушаю!

– Товарищ Столбов? – сурово спросил мужской голос.

– Да, правильно. С кем имею честь?

– Представляться мне нет необходимости.

– Понимаю. Как вам угодно, – усмехнулся я.

– Понимаете? – на том конце тоже усмехнулись. – Вряд ли. Тем не менее, Иван Сергеевич, я желаю попросить у вас прощения от лица всей нашей…хм… организации. Сегодня мы кое-что взяли без спроса из вашего кабинета.

– Ну что вы! – перебил я. – Чепуха.

– Успокойтесь, не ёрничайте. Сейф мы, разумеется, не вернём, он повреждён. Ещё раз просим прощения. Однако мы купили вам новый сейф. Он крепится к стене или к полу, вы уж сами его привернёте, дело не хитрое.

Я тупо уставился на Ксюху.

– Чужого нам не надо, мы взяли только своё. Я имею в виду вентиляторы. А ваши бумаги мы положили в новый сейф. Вы слушаете? Он стоит под вашим окном. Идите уже заберите. Удачи вам!

Я не помню, как выбежал на перрон. Помню, что по пути опрокинул вместе со стулом Ксюху.

Блестящий хромированный сейф с ключом в замке стоял на заплёванном семечками асфальте. Не думая, что мне могли приготовить бомбу, я отпер и заглянул… Внутри лежали пятнадцать папок.

Патроны и обрез я утопил в старом подземном резервуаре, куда раньше сливался мазут. Для этого пришлось забраться за депо в тропические заросли репейника.

Мы сидели с Ксюхой на корточках перед узким люком, бросали горсти патронов и слушали густые глубинные всплески. Ксюха ответственно сопела и следила, чтобы я не брал больше, чем она. Я же косился на её чёрный педикюр. Плюс пять градусов Цельсия не мешали ей одеваться по-летнему, чем она здорово отличалась от меня, мёрзлика.

Возвращались мы на вокзал облепленные репейником. У Ксюхи он торчал даже в волосах, но я не говорил.

– Тебе полезно иногда побыть на нервах, да? – благодарила она меня. – У меня аж горит.

– Пора начинать жить, – улыбался я устало. – Ни дня больше не хочу быть ментом. Уволюсь.

На перроне стояли две легковушки с гражданскими номерами и одна милицейская «буханка». Вокруг них слонялись мрачные мужи, напомнившие мне ночных ерусалимцев. Та же волчья тоска на лицах и те же огоньки в глазах, будто в них тлел могильный фосфор.

– Иди к себе, – сказал я Ксюхе. – Вечером увидимся.

Мужи шагнули ко мне навстречу, замерли, синхронно достали из карманов сигареты и убрали назад. Среди них находился первый заместитель генерала, красный и круглый, как планета Марс, но, похоже, он не осознавал, где находится, и повторял за всеми.

– Здравия желаю! – отчеканил я на ходу. – Добро пожаловать!

– Не скальтесь, товарищ Столбов, – определился вожак, смертельно худой начальник оперативно-розыскной части Волков. – Ваша участь незавидна.

В кабинет набилось столько людей, что я среди них потерялся.

– Где этот-то? – спохватились они.

– Сбежал!

– Догнать!

– Да здесь он.

– Товарищ Столбов, – обратился Волков. – Предоставьте нам для ознакомления дела оперативного учёта, а в случае их отсутствия, объясните, где они.

Я выложил на стол стопку папок.

– Серов сука… – буркнул Волков.

Шесть часов он чахнул над моими делами, искал лишь бы что найти. Под конец взял линейку и отмерял в документах отступы от полей, межстрочные интервалы и размер шрифта. Трое человек исследовали кабинет. Прощупали обивку стульев и топчана, перевернули корзину с мусором, заглянули за батарею, вскрыли перегородку умывальника. Перекурив, разобрали системный блок компьютера и изъяли жесткий диск.

Меня, как назло, разбирала зевота. Я устал за эти дни. Глаза смыкались, и, кажется, один съехал ниже другого. При долгожданном расставании я вручил Волкову лист бумаги.

– На имя генерала. Будьте добры передать.

– Угу… прошу уволить по собственному… И зачем мы с тобой время тратили?

Вечером я целовал Ксюху в уши, она млела, и мы не хотели большего.

11. Отъезд

Утром абы как подшил последние материалы и поездом сплавил их в отдел. Едритесь, как хотите! Работник милиции вчера уснул и не проснулся.

Пришли Татьяна Леонидовна и Наталья Робертовна. Обеих обнял и попросил прощения. Первая не поняла меня, а вторая с воем заплакала.

Пора было навестить свою ушастую невесту, сказать, чтобы тоже писала заявление об уходе. Я поспешил на второй этаж вокзала в товарную контору, а в голове чирикали мысли: «Неужели человеком стану? Неужели будет по барабану годовая статистика преступлений? Благодать божья! Они думали, что я вцеплюсь в работу зубами, глупые нелюди. Будь проклята милиция. Будь проклята».

За несколько шагов до заветного окошка я присел и поковылял гуськом. Решил внезапно вскочить и напугать.

– Рапорт вчера написал, да, ага, – разговаривала Ксюха по телефону. – Сам догадался. Опередил все ожидания.

Я присел ниже.

– Не, вообще не карьерист. Слабачком оказался мой ментёныш, – Ксюха хихикнула. – Не современный он, угу.

Я перебирал шнурки на ботинках и находил, что в шнурках есть смысл, ими можно завязывать обувь. Они лучше меня и Ксюхи.

– Пора стрелять, ага, я давно говорила. Жалко? Это моё дело.

Зачем я развязал шнурки? Теперь завязывать. Узел ещё.

– Чего-чего? Материал на него собрали? Ну, пусть в жопу себе засунут. Теперь он наш. Стреляйте, не думайте. Сашку посылайте, разумеется. Он не промахивается.

Ноги затекли, и я уполз на четвереньках. Позорно, но вовремя, потому что заиграл мобильник.

– Иван Сергеевич, здравствуйте! – пропел девичий голосок. – Я звонила вам на городской телефон, но, видимо, вас нет на месте, поэтому беспокою по сотовому.

– Не узнаю. Кто?

– Простите, не представилась. Прокуратура, делопроизводитель Петрова.

– Надоели вы мне все.

– Что?

– Надоели, говорю.

– Ах, так… Ну, слушайте. Вам надлежит прибыть сейчас к нам. В случае неявки будете доставлены принудительно. Как поняли, Столбов?

– В чём хоть дело-то?

– Узнаете на месте. Выдвигайтесь сейчас же.

Петрова повесила трубку.

У меня не осталось зла, чтобы сопротивляться Ерусалимску. Если предала сама Ксюха, то что толку воевать с остальными? Весь мир стал для меня Ерусалимском.

Брёл и не смотрел на людей. Подбирал название чувству, которое своим огромным размером выдавило из меня и зло, и любовь, и страхи. Название крутилось на языке, я проговаривал его гортанью, упруго мычал, но звуки не клеились в слово. Мучился, как поэт над рифмой.

Дорога проскользнула под ногами незаметно, и я опомнился, когда уже стоял перед Петровой.

– Почему секретари упорно величают себя делопроизводителями? – спросил я, забыв поздороваться.

– В приличных организациях работают делопроизводители, – Петрова поскребла ногтями по столу.

– О как… А я, кстати, с первых дней заметил, что в Ерусалимске красивых женщин больше, чем в других городах. Правда, правда. Ерусалимская генетика особенная.

– Вы пришли меня развлекать? Вас ждёт прокурор!

– Мне кажется, что природа даёт ерусалимцам много красоты, чтобы одёрнуть мужчин, сказать им: эй, чумоходы, нате вам. Хватит друг дружку…

– Вы пьяный?! – Петрова привскочила с места. – Вы на кого намекаете? Кто здесь чумоход?

Прокурор сидел за столом, одетый в угловатый, как гроб, чёрный пиджак. Без плётки.

– Долго вас ждать? Проходите! – пробасил он. – Ближе, товарищ Столбов, ближе садитесь. Не съем. Совершать преступления у вас смелости хватает…

– Прошу, не давите голосом, – тихо сказал я, присаживаясь на ближайший к нему стул.

Говорить громко я боялся, чтобы не спугнуть из горла название чувства. Ещё чуть-чуть и вспомню, как оно звучит.

– Прекрасно! Вижу перед собой адекватного человека, – прокурор хлопнул в ладоши. – Значит, беседа пройдёт во взаимопонимании. Вы, я слышал, покидаете наш город? Увольняетесь из милиции? Мм? Напроказили и убегаете?

– Не понимаю вас, – поморщился я от хлопка.

– А я подскажу, не переживайте. Вы, похоже, натворили много дел, раз начали путаться в них. Я говорю о Николае Николаевиче, которого вы обобрали до нитки. Вообще-то, я был о вас лучшего мнения, когда вы приехали в Ерусалимск. Не думал я тогда, что передо мной вымогатель. Расстроили вы меня, Столбов, расстроили!

– Не кричите, бога ради. Просто скажите, что у вас имеется, и от этого будем плясать. Похуй лирику.

Лицо прокурора раздвоилось. Одна половина нахмурилась, а вторая выразила любовный восторг.

– Вы мне нравитесь, – произнёс он, повернув ко мне вторую половину. – Я согласен быть с вами откровенным. Смотрите!

Прокурор щёлкнул компьютерной мышью и повернул ко мне жэка-монитор.

Я, наверное, побледнел, потому что от наставшего холода свело коренные зубы. На экране дрожала чёрно-белая картинка, пересыпаемая кубиками пикселей. В кадре я узнал свой кабинет и себя.

– Плохая запись, – комментировал прокурор. – В спешке зарядили первой, какая попалась под руку, аппаратурой.

За кадром утробно звучал мой голос. Там я пугал Николая Николаевича, что лишу его лицензии на предпринимательскую деятельность. Картинка перемещалась, и это означало, что видеоглазок крепился на одежде Николая Николаевича. Вспомнились слова Ксюхи о том, что на меня собран материал. Надоело! Скучно.

Наконец-то я угадал название. Скучно. Да так, что пропала охота думать, спорить, защищаться. Мертвецки скучно, замогильно.

– Стобов… Столбо-ов! Вы не слышите? – прокурор потряс меня за плечо. – Производит впечатление?

– Забудьте вы про меня, – проговорил я, отворачиваясь от монитора. – Всё, уезжаю, отвяжитесь.

– Иван Сергеевич, милый, – прокурор приложил к груди руку. – Я знаю, что вы уезжаете, знаю.

«Ксюха докладывала?» – хотел я спросить, но поленился.

– Иван! Ничего, что я буду называть по имени?.. – прокурор облизнулся. – Иван, поверь, я не фанатик правосудия, и возбуждать уголовное дело совсем не желаю. Мне просто жаль трудов, потраченных на сбор доказательств. Понимаешь? Мне себя жаль. Пожалей и ты меня. Понимаешь, о чём я?

Он схватил мою руку и усиленно, будто хотел проглотить, всосал мои пальцы.

Я вскрикнул, выдернул у него изо рта руку, замахал ей, и если бы она не была правой, то уже достал бы пистолет. Побрезговал пачкать рукоять.

– Скучно мне! Скучно! – прошипел я. – А то бы убил.

Прокурор съехал под стол и выглядывал одной лысиной.

На перроне ждала Ксюха. Увидела меня, пошла навстречу.

Или нервозность, или много сегодня курил, но увидев её, ушастую иуду, я согнулся, ожидая, что вырвет. Заговорить сейчас с ней, означало то же, что вернуться в прокуратуру и отдать всего себя сосать.

– Чего там, на земле, нашёл? – спросила она.

Я выпрямился, увидел её вблизи и побежал прочь.

«Ксюш, Ксюш, Ксюша, юбочка из плюша…» – заголосила в кармане Апина.

– Ууу, гадость! – я достал на бегу телефон и разбил его об асфальт.

Без отдыха, давясь воздухом и обжигаясь собственным потом, пересёк город и выбежал на трассу, где меня подобрал междугородний автобус.

Я уселся в конце, забился в угол и закрыл глаза. Ломило в горле, и стариковские морщины больно резали лицо. Это был сухой плач. Влага вышла из тела, её не осталось на слёзы.

Но меня пугало сердце. Оно тянуло кровь маленькими глоточками, осторожничая, как бы ни подавиться. В груди появился присвист, словно я прохудился.

Скука сменилась жалостью, и я сначала не понимал, кого жалко. Себя – нет, Ксюху – нет… Не прокурора же! Отдышался и спокойно осмыслил, что жалко любовь. Она мне представилась зверьком, который прячется в том однообразном лесу, что за окном автобуса. Когда-то зверёк жил среди людей, а потом одичал, но не совсем. Иногда, от голода и глупости, зверёк выходит к людям. Накормив его, дав поспать, люди начинают подумывать, зачем он нужен. Кто-то без устали ласкает его, покупает сухие корма и стерилизует, чтобы зверёк не мучился весной. Кто-то дрессирует, учит командам «сидеть», «лежать», «место», водит на цепи и в наморднике. А другие – пинка под хвост и за дверь, чтобы не мешалась, тварь скулящая, под ногами. А Ксюха убила его.