Текст книги "Чучельник"

Чучельник
Истории графа Опалинского-Стрешнева
Мила Менка

© Мила Менка, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Чучельник

I. Неудавшаяся охота

Мне нравился трактир фрау Шнайдер. Здесь было приличное домашнее пиво нескольких сортов, и к нему подавали вкуснейшие баварские колбаски. На этот раз я заказал темное, исключительно потому, что все светлые сорта уже попробовал, и к тому же захотелось разок нарушить привычный порядок вещей (обычно я не пью темное пиво).

Проживая в Германии второй месяц, я заметил, что вся жизнь моя как бы сама собой подчинилась общегерманскому порядку – словно я являюсь маленьким винтиком сложного и очень четко отлаженного механизма. Размышляя об этом, я сдул плотную кремовую пену и, сделав большой глоток, остался доволен. Превосходно!

Хозяйка, немолодая уже немка, стояла за стойкой и цедила пиво из брюхатого бочонка в большие глиняные кружки. Она зорко следила за выражением моего лица, когда я впервые дегустировал ее напиток. Увиденное полностью ее удовлетворило – она улыбнулась мне своей особой улыбкой и занялась начинкой для колбасок.

Сегодня я хотел лечь пораньше и поэтому, ограничившись выпитым и расплатившись как монетой, так и комплиментами в адрес Анхен, прислуживающей мне обычно за столом, засобирался. Но тут один из посетителей привлек мое внимание. Я сразу понял, что он, как и я, охотник. И почему я раньше не заметил его?

Поманив пальцем Анхен, я шепнул ей на ушко:

– Ты не знаешь, кто это? – И кивнул в сторону интересующего меня человека.

Анхен кокетливо улыбнулась.

– Знаю, конечно. Это Фридрих.

Молодой человек посмотрел на меня не очень-то дружелюбно.

– Он тоже охотник, и…

Дальше я не расслышал: речь девушки вдруг слилась с общими голосами в невнятный гул, все куда-то поплыло, и я понял, что падаю. Последним, что я увидел, было встревоженное лицо Анхен.

Очнувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь. Тикали часы. Вскоре глаза привыкли к темноте, и я понял, что нахожусь в незнакомой комнате: лежу на кровати, которая значительно мягче той, к которой я привык. Вспомнив, что произошло со мной в заведении фрау Шнайдер, я предположил, что, должно быть, все еще нахожусь в трактире. Наборный паркет прорезала линия света: кто-то приоткрыл дверь комнаты.

– Герр Алекс, вам лучше? – я узнал голос хозяйки трактира.

– Да, спасибо, – я старался говорить негромко, потому что, судя по тишине вокруг, было уже довольно поздно. – Который час?

– Уже половина второго. Прошу вас, отдыхайте. Утром сможете вернуться домой, – прошептала она, и дверь закрылась так тихо, что я вообще понял, что она закрылась, только потому, что померк свет лампы, которую фрау Шнайдер держала в руках.

Прислушавшись к себе, я не обнаружил ничего такого, что могло бы насторожить. С детства я отличался отменным здоровьем, и поэтому вчерашнее происшествие было для меня полной неожиданностью. Я поморщился, вспомнив, что Завадовский, мой приятель, с которым мы собирались нанести визит барону С, наверняка подумал, что я изменил нашим планам по какой-нибудь незначительной, пошлой причине.

Цель нашей поездки была в том, чтобы убедить барона разрешить нам поохотиться в его угодьях. Вышло так, что мы с Ильей прознали: барону все труднее нанимать крестьян для обработки своих земель из-за расплодившегося там зверья. После того, как один из наемников стал жертвой огромного вепря, последние из тех, кого прельщала возможность подзаработать на виноградниках С*, оставили работу и разошлись по домам. Мы не сомневались, что барон с радостью даст нам разрешение на охоту, и должны были выехать в С* завтра.

…Решительно пора уходить. Но как сделать это, не потревожив заботливую хозяйку? На ощупь я пробрался к окну и откинул занавеску. В комнату тотчас проник тусклый свет предутренней луны, подслеповато мерцающей из-за плотно укутавшего ее тумана. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы я мог разглядеть очертания нехитрого убранства: кровать, прикроватный столик, скамья, на которой аккуратно были сложены мои вещи.

В который раз, радуясь немецкому порядку, я стал одеваться. Надев гетры, зашарил под скамейкой в поисках ботинок, но не нашел их! Должно быть, этот самый хваленый «Deutsche Ordnung» на этот раз сыграл со мной злую шутку: ботинки, скорее всего, унес слуга, с тем чтобы, почистив их, выставить у двери комнаты, как это обычно делается в гостевых домах.

А может, уже почистили? Я осторожно, стараясь ничего не задеть, подкрался к двери и толкнул ее. Потом толкнул сильнее. Безрезультатно! Попробовал в другую сторону – дверь цокнула железным язычком замка. Заперт?!

Раздосадованный, не раздеваясь, я повалился на кровать, раздумывая о причине, заставившей хозяйку закрыть дверь. Сон не шел ко мне. Я лежал и смотрел в потолок с черными перекрестьями толстых балок, воображая предстоящий разговор с фрау Шнайдер.

Вдруг послышались шаги и какой-то дробный звук, сопровождаемый монотонным, хотя и прерывающимся хрипом. Определить, откуда шел этот шум, было невозможно. Потом все стихло, но ненадолго – я вздрогнул от леденящего кровь визга. Визжала, несомненно, женщина.

Мгновенно я сорвался с места и принялся колотить кулаками в тяжелую дверь. Крик стих, но дверь так и не открылась. Не знаю, сколько времени прошло, должно быть, часа полтора – два крик не возобновился. Я ворочался до рассвета, но с первыми лучами солнца веки мои сами собой отяжелели, и я провалился в сон.

…Почувствовав на висках ледяное прикосновение, я открыл глаза. Анхен растирала мне виски льдом и приветливо улыбалась.

– Вы вчера так напугали нас, герр Алекс, – проворковала она, и ее румяные щеки стали почти багровыми.

Я молчал, наблюдая за ней. Девушка спрятала глаза под опахалами длинных ресниц, но было видно, что она недавно плакала: веки и щеки припухли, на нежной шее были красные пятна.

– Анхен, что с тобой?

Она бросила остатки льда в миску, достала полотняную салфетку, смочила ее в другой миске, стоявшей у прикроватного столика и, отжав, хотела положить мне на лоб.

– Ничего, спасибо. Все хорошо, – девушка, как видно, не была расположена откровенничать.

– Ты плакала? Я ночью слышал шум… – осторожно спросил я, не теряя надежды выяснить хоть что-то о ночном происшествии.

– Да. Мне приснился кошмар… – Анхен избегала моего взгляда.

Правды от нее было не добиться, и я решил изменить тактику. Отвел ее руки, почти до хруста сжав запястья. Вероятно, я причинил ей боль, но она ни словом не обмолвилась об этом, лишь изменилась в лице: румянец оставил его, она стала бледна. Никогда не видев ее такой, я залюбовался. На мой взгляд, это был как раз тот случай, когда здоровый румянец наносит непоправимый урон красоте, превращая царицу Ундину в пастушку. Опомнившись, я отпустил ее руки.

– Прости… Анхен, ты всегда была добра ко мне, – я заметил, что кровь потихоньку стала приливать к ее щекам. – Ради всего святого, скажи, что здесь происходит?

Девушка потерла запястья и, наклонившись к самому моему лицу, сказала:

– Вам вчера стало плохо, и вас перенесли сюда. Послали за доктором, но он не приехал: сказал, что навестит вас сегодня в гостинице, если прикажете…

Это было не то, что я хотел услышать. Не в силах сдержать раздражение, я гаркнул:

– Какого черта я опять раздет?! – и кивнул на свои вещи, снова аккуратной стопкой сложенные на скамейке: – Почему дверь оказалась закрыта?

Черты Анхен исказились, подбородок задрожал,… Она закрыла лицо передником и выскочила вон. Послышался дробный звук ее шагов по лестнице, напомнивший ночной шум.

Откинув одеяло, я спешно принялся одеваться. Мои ботинки, как я и ожидал, были вычищены и выставлены за дверь. Нагнувшись за ними, я вдруг увидел юбку из зеленой тафты. Распрямив спину, я оказался лицом к лицу с фрау Шнайдер – она была достаточно рослой. Обширный бюст трактирщицы уперся мне в грудь, и я вынужден был сделать шаг назад, в комнату.

– Что вы себе позволяете, герр Алекс? Зачем кричать на бедную Анхен? Она всего лишь хотела позаботиться о вас!

– Сожалею… – я с трудом пытался подобрать слова. – Сегодня я должен был отправиться с приятелем по важному делу. Но дверь была заперта…

Лицо хозяйки немного смягчилось:

– Ах да! Наверное, я по привычке закрыла вашу дверь.… Понимаете, я всегда запираю все двери в доме. Эта привычка досталась мне от покойного мужа… Что ж! Если вы достаточно хорошо себя чувствуете, отправляйтесь домой, герр Алекс. И прошу вас, найдите ласковое слово для Анхен. Вы так обидели ее…

Я кивнул, надел ботинки и пошел вниз по лестнице. Пристальный взгляд трактирщицы буравил мне спину.… Эх, будь что будет!

– Фрау Шнайдер… а что за…

Я так и не задал интересующий меня вопрос: никого на лестнице уже не было. Пожав плечами, я поспешил к Завадовскому, который, как оказалось, уехал в С* без меня.

Мой друг вернулся через четыре дня крайне возбужденный. Отчаянно жестикулируя и пуча глаза, он описывал мне роскошные угодья замка С*.

– Люди правы – угодья барона кишат зверьем! Вокруг замка – болото! Рай для вальдшнепов! А лес – не поверишь: глухарь, заяц, лисица, кабан.… Расплодились проклятые, топчут виноградники, я сам видел подрывы!

И Илья разом опрокинул в себя стакан рейнского вина.

– Признаюсь, сначала барон не был в восторге от моего предложения, однако увидев собственными глазами траншеи, вырытые секачами, сдался. Мы приглашены!

– А следы другого зверья? Или, быть может, галерея барона С* сплошь увешана охотничьими трофеями? – спросил я.

Илья, скрестив руки на груди, покачал головой.

– Представь себе, в замке я не увидел ни одного! Ни одной звериной головы, ни одного чучела птицы или животного! Напротив, стены галереи господского дома украшены лишь факелами и нишами, внутри которых стоят какие-то не то амфоры, не то вазы. Я спросил барона, отчего он не украсит свое жилище чучелом медведя или хотя бы просто шкурами. Представь себе, барон как-то странно на меня посмотрел и сказал, что ни разу не охотился.… Каково? К тому же, заметил он, в округе после смерти Генриха Шнайдера нет достойного чучельника.

– Генриха Шнайдера? Уж не супруг ли он Эльзы Шнайдер, хозяйки трактира?

– Все может быть… – пожал плечами Завадовский. – Ну так что, едем?

Спустя три дня, загрузив повозку разнообразной охотничьей амуницией, мы отбыли в сторону замка С*, где предупрежденный вестовым, нас уже ждал барон.

Целый день тряски в повозке утомил нас, к тому же мы замерзли и проголодались. Наконец, в сумерках мы увидели огни цитадели. Ещё через пару часов мы въехали в ворота замка.

Хозяин сам спустился встретить нас и, распорядившись насчет лошадей, пригласил к ужину.

Барон произвел на меня неизгладимое впечатление. Его при всем желании нельзя было назвать красивым, к тому же он был далеко не молод. Однако порода была видна во всем: в гордой посадке головы, в прямой осанке, в красивой, даже немного женственной пластике рук. Средний палец левой руки был отмечен старинным перстнем-печаткой с фамильным гербом. Этот же герб венчал ворота замка. Вообразите себе форму щита, разбитого на четыре части: в верхнем левом углу – четыре креста, в правом верхнем – три звезды; нижние секции изображают ворота, а в центре – хищное животное с оскаленной пастью и когтистыми лапами. Сначала я принял его за льва – но хвост и отсутствие гривы натолкнули меня на мысль, что это волк. Хотя животное было изображено весьма приблизительно, я не мог не заметить его сходство с бароном С*. Это одновременно и удивило, и позабавило меня. Хозяин, как видно, заметил мой интерес и усмехнулся в пышные усы, плавно переходившие в бакенбарды.

– Кресты символизируют четырех рыцарей – основоположников нашего рода, все они были участниками крестовых походов. Мой предок, Вольфганг, был четвертым, младшим сыном Альфреда Бесстрашного, родоначальника С*, имя которого я имею честь носить, – барон поклонился. – Зовите меня Альфредом, господа! Звезды – это походы, в которых все четверо братьев положили головы. Ну а волк – олицетворение силы и могущества нашего рода. Увы, все в прошлом. Я – последний из С*, все остальные – либо однофамильцы, либо самозванцы. Ничего не поделаешь – жена подарила мне лишь дочь, но и та умерла пяти лет от роду.… Однако что же это я?! Вы голодны! Прошу к столу!

В небольшой зале жарко пылал камин, отбрасывая красно-оранжевые блики на серую кладку каменного пола. Над круглым добротным столом висел старомодный светильник, свечной, что характеризовало хозяина замка как личность, придерживающуюся старинных традиций. На столе стояли два больших канделябра в виде Наяд, держащих свечи на подносах над серебряными головами.

При виде разнообразных блюд, причудливым узором украсивших стол, сомнения насчет состоятельности барона улетучились сами собой. Тут был и запеченный с яблоками гусь, и драгоценное вино в матовых бутылках, а также разнообразные закуски и десерты. Приготовление данных яств под силу лишь умелому повару, содержать которого вовсе недешево.

…Слуга откупорил вино, и спустя минуту оно заискрилось, заиграло в хрустальных бокалах. Рубиновая влага на вкус оказалась терпкой и благородной, я узнал сорт винограда – «Черный жемчуг». Вино было очень выдержанным, но я так и не смог определить год.

Настроение заметно улучшилось: тепло, вкусная еда, чудесное вино – сделали нас благодушными и разговорчивыми, и я, не боясь показаться смешным, спросил барона относительно выдержки вина.

– О! Вы, дорогой Алексей, не имели возможности оценить мои виноградники, хотя я вынужден признать, что с недавних пор они находятся в упадке. Нового вина производится ничтожно мало. Правда, есть старые запасы, и их, я полагаю, на мой век хватит. Лоза, давшая жизнь этому вину, погибла еще задолго до моего рождения. А вино.… Это вино пережило и моих родителей, и прародителей… Оно было изготовлено еще при Вольфганге С*, который построил этот замок и возделал девственные окрестности под первый виноградник.

– Этому вину должно быть не менее двухсот лет! – воскликнул Илья.

– Точнее, двести восемьдесят восемь лет, мой друг, – не без гордости сказал хозяин замка.

– Но… тогда оно должно было бы превратиться в уксус, – вставил я.

– Ни в коем случае! Это не самое старое вино из тех, что мне довелось пробовать! – улыбнулся барон. – Я пил вино, возраст которого датировали тысяча триста тринадцатым годом, и уверяю вас, это был божественный нектар!

Мы с Завадовским переглянулись, и я понял, что мой друг сильно сомневается в словах С.

– Однако поздно, господа! – барон потянулся в своем кресле с подлокотниками в виде львиных лап. – Вам, вероятно, необходим отдых с дороги. Завтра с рассветом Камал разбудит вас, и я буду счастлив сопровождать вас на охоте. Вы помните о своем обещании, милый господин Завадовский?

Илья улыбнулся и кивнул:

– Не сомневайтесь, дорогой Альфред! Уверен, что через неделю ваши подвалы будут заполнены мясом. Но прежде чем лечь спать, если можно, мы бы хотели осмотреть псарню и выбрать пару-тройку смышленых псов для охоты на зверя.

На лице барона отразилось недоумение.

– Псов? Но помилуйте, я не держу собак. В замке никогда не было псарни!

Я был удивлен, как и мой приятель. Барон, казалось, тоже. В вопросах охоты он оказался полным профаном.

– Но, милый Альфред, охота без собак… это все равно, что свадьба без невесты! Неужели во всей округе не найдется хотя бы дворняги, приученной идти по кровяному следу?

Барон пожал плечами. Пришел Камал, слуга барона, чтобы показать нам наши комнаты. Нам ничего не оставалось, как, поблагодарив хозяина за ужин, отправиться спать. Мне очень хотелось обсудить с Завадовским новые обстоятельства и детали предстоящей охоты, но это было не совсем удобно: наши комнаты были в противоположных концах дома.

Индус поставил на стол свечу и, поклонившись, исчез. Пятнышко света выхватывало из темноты очертания добротной широкой кровати. Сев на нее, я вдруг ощутил такую усталость, что решил все разговоры оставить до завтра. Кое-как раздевшись, я рухнул на кровать и уснул.

Не знаю, сколько времени длился мой сон, как вдруг стало трудно дышать. С ужасом я ощутил на себе нечто холодное, как лед, а во рту моем шевелился, подобно змее, чужой язык.

Я вскочил, скинув с себя легкое тело, и оно с глухим стуком отскочило на пол, тотчас тихо заскулив.

Отыскав спички, я дрожащими руками зажег одну. На полу, съежившись, сидела молодая девушка.

Обжигаясь, я подпалил огарок свечи, которую успел задуть перед сном, и все еще не придя в себя от ужаса, воскликнул:

– Кто вы, черт возьми? Что вы тут делаете?!

– Умоляю вас, добрый господин, тише! – она приложила палец к губам. – Я… я дочь барона, Амалия.

– Но он уверял меня, что у него нет детей. Единственную дочь он давно похоронил, – повинуясь просьбе странной гостьи, сказал я почти шепотом.

– Да! Он всем так говорит. Отец страшный человек, поверьте. Спасите меня!

– Но как вы оказались здесь?

Я подал ей руку, помог подняться. Ее ладонь была холодной и влажной. Зубы девушки стучали, глаза сверкали на бледном, но красивом лице. Волосы были мокры.

– Между моей темницей и этой комнатой есть тайный ход. Однако уже много лет в замке не было гостей. Вы – первый.

– Вы… вы напугали меня, – смягчившись, сказал я. – У нас на родине не принято молодым девицам вести себя подобным образом. Почему вы не разбудили меня, а сразу забрались ко мне в постель?

– Я так замерзла,… и надеялась согреться, мой добрый господин.

Мой язык прошелся по зубам – во рту до сих пор стояла стылая горечь.

– Ваш поцелуй нельзя назвать приятным, сударыня. Никогда не пытайтесь это повторить, хорошо?

Я раздумывал, как бы поступил мой любимый герой – сэр Ланселот в подобной ситуации. С одной стороны, несмотря на красоту, эта девушка не вызывала у меня никаких нежных чувств, с другой, она взывала о помощи, и у меня не было причин ей не доверять – так как я, по сути, ничего не знал о бароне, кроме того что он прекрасно разбирается в винах и не любит собак.

Тут я вдруг вспомнил, что стою перед дамой в панталонах и рубашке, и, попросив ее отвернуться, стал спешно одеваться. Под одеждой лежало ружье, и, проведя рукой по его стальному стволу, я почувствовал себя намного лучше.

Одно неловкое движение – и ружье с громким стуком упало на пол. Девушка стала белее своей длинной рубахи, невесть как держащейся на тонких ключицах. За дверью послышались быстрые шаги. В этот момент девушка задула свечу и, как мне показалось, юркнула под кровать. Дверь распахнулась. То, что я увидел, заставило меня содрогнуться.

Четыре желтых глаза светились в темноте. Я отступил, пытаясь нащупать ногой упавшее ружье.

Один миг – и я уже взводил курок. Бах! Комната осветилась выстрелом, послышался страшный вой, дверь захлопнулась с такой силой, что сверху посыпалась штукатурка…

Я прислушался – тихо.

– Амалия, выходите! Сейчас я разбужу товарища, и мы покинем замок! – прошептал я.

Ответа не последовало. Я зажег крошечный останок свечного огарка, но комната была пуста. Пахло фосфорной спичкой и еще чем-то звериным. Мой нос охотника не раз ощущал этот запах – запах подранка.

Откинув одеяло, я посветил внизу, но ничего, кроме пыли и паутины, не увидел. Пришлось отодвинуть массивную кровать. Под ней я разглядел крышку люка с литым кольцом, но судя по толстому слою пыли – им не пользовались много лет. Меня заинтриговала эта тайна, но внутренний голос шептал, что силы не равны и лучше отступить.

«Надо найти Илью и бежать отсюда!» – с этой мыслью я повернулся к двери и увидел, что она распахнута настежь…

В этот же момент на мою голову обрушился страшный удар, и я упал лицом прямо на литое кольцо потайного хода.

…Спустя год, я жил у родителей в городишке К* Орловской губернии. Моя добрая маменька в который раз говорила мне о женитьбе, о том, как она хотела бы на старости лет нянчить внуков, что, коли я не образумлюсь, нашему роду Опалинских-Стрешневых суждено будет прерваться.…Наступила Масленица. И в один из морозных дней я вспомнил все. Словно очнулся от спокойного вязко-сладкого сна, опутавшего разум.

– Маменька, а Илья Завадовский? Ну, помнишь, мой приятель университетский. Где он?

Матушка как-то странно на меня посмотрела и замахала руками.

– Ох, Алешенька, ну его совсем! Какой он тебе товарищ – горький пьяница! Один нос остался! Как тебе память-то отшибло, мы с отцом огорчились очень. Но что касаемо Ильи, так тебе, голубчик, лучше вовсе о нем не вспоминать!

Я настаивал, и маменька сдалась:

– Вот привез тебя Илья из заграницы. Мы, старики, думали – совсем ты разумом тронулся: никого не узнавал, вместо глаза – дырка. Ты-то пошел, слава Богу, на поправку, а вот Илья, наоборот, покатился… Все пропил. Но мы его все равно жалели, принимали. А потом… он Леонида Прокофьича часы украл, так мы ему от дома отказали. Илья и на человека-то теперь не похож: ходит грязный, всклокоченный, сам с собой разговаривает…

Не дослушав до конца, я вскочил, и схватив со стола шапку, выбежал по двор. Мороз был крепкий – птахи замерзали на лету. Городишко у нас маленький, потому со всех ног я бросился к самому почитаемому среди нищих пьяниц заведению, где можно было на копейку напиться, а на пятак почувствовать себя королем – к кабаку «Стоялый двор Зеленина».

В сенях вповалку спали вонючие, вконец потерявшие человеческий облик существа. Зажав нос, я стал ворочать их, пытаясь найти Илью. Мне повезло – третье тело принадлежало ему. Бессвязно бормоча какую-то галиматью, Илья таращил на меня безумные глаза. По длинной бородище скакали блохи. Я, стараясь не дышать, отступил, и крикнул полового. Дав половому гривенник, я назвал адрес, и распорядившись, чтобы Илью Модестовича Завадовского доставили по назначению, пулей выскочил во двор.

Постоял я минут пять, не шевелясь, на морозе, чтобы приобретенные мною за время нахождения в заведении блохи отскочили, и бегом домой. Надо дать распоряжения Вальке и Клавке, чтобы вымыли беднягу щелоком, расчесали, одним словом, привели в порядок, а затем отправили ко мне.

В чистой рубахе, с остриженными волосами и выскобленным до синевы подбородком, Илья снова стал похож на человека разумного, хотя мало похожего на того, которого я знал.

Первым делом, пряча глаза и заикаясь, Завадовский попросил рюмку водки и покушать. Клавка принесла пироги с вязигой, кашу с индюшатиной, крепкие бочковые огурчики, водку и квас. Я наблюдал, как мой бывший приятель с жадностью накинулся на угощение, и ждал.

Насытившись, Илья поднял на меня горевшие чахоточным огнем глаза.

– Ну что, память вернулась? – вместо благодарности в его голосе звучал сарказм.

– Ты, Илья, зол за что-то на меня? – я был уязвлен. – Я вытащил тебя из помойной ямы, думал, мы друзья, а ты вроде как, и не рад?!

– Чему радоваться, друг Алексей? – Илья зашелся кашлем. – Ты подальше от меня держись, а то заразишься. Мне, дружище, пару неделек осталось, не боле.

Я налил ему еще водки, затем себе и попросил рассказать о том, что произошло в замке С*.

– А и рассказывать нечего, Алешка! – опрокинув в себя водку и занюхивая огурцом, сказал Илья. – Как развел нас нехристь этот, слуга, по комнатам, так я и свалился. Среди ночи просыпаюсь от грохота. Вроде как выстрел мне послышался. Тьма кругом – хоть глаз коли. Пока оделся, выскочил, добежал до комнаты твоей – ты в луже крови лежишь, думал тебе каюк. Перевернул, у тебя вся морда в крови – упал ты неудачно: аккурат глазом на кольцо, невесть зачем торчавшее из пола. Но дышишь, слабенько так. Тут свеча погасла. Я тебя на закорки – и понес. Звал на помощь: вышел барон в ночной сорочке и колпаке – вид нелепый. При других обстоятельствах, я бы, может, посмеялся… Слуга его, нехристь, куда-то запропастился. Я кричу, что, мол, ежели ты умрешь, я лично этого так не оставлю – завтра же здесь будет полиция. Барон сильно струхнул, засуетился. Заверил меня, что, мол, глаза ты лишился, но жить будешь… Потом он тебя снадобьем каким-то натирал. А с утра организовал нам теплую бричку и сопровождение. Я тебя в гостиницу привез, тебя доктор их смотрел, немец. Все цокал языком, удивлялся. На третий день ты очнулся, но не узнал меня. А я… я с ложечки тебя кормил, Алешка. Все простить себе не мог, что подбил тебя на это приключение. Эх, знать бы наперед… Я же с той поры с охотой завязал и ружья в руки не брал. Привез тебя, как овощ какой, к родителям – тут тебе и уход. Ну а далее, ты, наверное, знаешь… – Он вздохнул и тоскливо посмотрел на графинчик с остатками водки.

Я налил ему еще. Илья поднес к губам рюмку и, выпив, занюхал рукавом, после чего его опять одолел жуткий кашель. Когда он убрал руку, которой закрывался, на рукаве я увидел следы крови – верный признак того, что Илья не врал о скором конце.

На следующий день я пригласил лучшего в К* врача. Илья, узнав об этом, только махнул рукой.

– Не надо врача, Алешка. Зови попа.

Батюшка Нафанаил – плотный, круглый человечек с маленькими, точно у ребенка, ручками и ножками, с жидкой бороденкой – около часа исповедовал Илью. После он вышел к столу, за которым мы – я, матушка моя, Агафья Ниловна, и батюшка, Леонид Прокофьевич – пили чай, и с благодарностью принял приглашение отведать масленичных блинков с икрой и сметаной.

Он пил чай из блюдца, вытягивая губы трубочкой. За стенкой слышался кашель Ильи.

– Что, батюшка, думаете – совсем плох Илья? – спросил я отца Нафанаила.

– Не совсем, чтобы… Просит похлопотать за него: хочет вступить на монашеский путь.

– Вот те на! – я присвистнул от удивления, но осекся, встретив суровый взгляд набожной маменьки.

К вечеру отец Нафанаил вместе с Ильей сели в повозку и поехали в монастырскую обитель Куратово, увозя с собой щедрое подношение от моих родителей и корзину теплых еще пирожков для настоятеля.

Наступила весна. На Пасху я получил письмо из монастыря: по просьбе послушника Илии настоятель сообщал о его кончине. Так и не успел Илья в монахи постричься…