Текст книги "Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители"

Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители
Составитель монах Лазарь (Афанасьев)

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р 14-408-0892

Пролог

Русский летописец под 6545 (1037) годом отмечает, что от крещения Руси «нача вера хрестьяньска плодитися… и манастыреве починаху быти. И бе Ярослав, любя церковныя уставы, попы любяше повелику, излиха же черноризьце»¹,[1]1
  Все примечания, обозначенные цифровыми индексами, помещены в конце книги на с. 650–698. – Вып. ред.


[Закрыть] то есть более всего любил монашество. В те времена и многие века позднее монашеским духом пронизан был вообще весь быт православных². Евангельская нравственность почти вытеснила языческую распущенность. Православные духовники были в народе и в среде бояр и князей самыми авторитетными людьми и, собственно, были часто тем, чем позднее стали старцы.

Вскоре в Киеве возник и один из самых знаменитых русских монастырей – Киево-Печерская Лавра, бывшая поначалу пещерным монастырем, который не был учрежден ни боярином, ни князем. Историк пишет, что он возник из чисто аскетических устремлений отдельных лиц из простого народа и прославился не знатностью ктиторов и не богатствами своими, а той любовью, которую снискал у современников благодаря аскетическим подвигам своих насельников, вся жизнь которых, как пишет летописец, «в воздержании и в великом по-щеньи, и в молитвах со слезами».

Основателями Лавры были святые преподобные Антоний и Феодосий, великие учители жизни по евангельским заповедям. С этого времени труд постижения духовных истин, борьба с грехом и очищение своего внутреннего мира начали становиться для русского человека делом жизни. С тех пор свойственно стало для православного человека пренебрежение к материальным благам, внимание к голосу совести, уважение к аскетическому ради Бога образу жизни. Пусть и не у всех это было, но такой идеал жизни в русском народе преобладал не только тогда, но и ныне существует.

Русский народ полюбил храмы, монастыри, с особенным уважением относился к странникам, ходившим по святым местам, к Христа ради юродивым, блаженным, нищим. Это черты нашего национального характера, который, как бы ни вели себя отдельные люди, никогда не утратится. Если бывала какая-нибудь роскошь, это приходило извне, с Востока и особенно Запада. В ней, как писал И.В. Киреевский, «извинялись». Она тревожила совесть. Обычной картиной было, скажем, для русского села – великолепие белокаменного храма и окружающие его более чем скромные деревянные избы. Дело не в камне, а в искусстве, в той любви, которая чувствовалась при взгляде на русский храм, если даже он был и деревянным, – русский плотник своим топором делал чудеса. До сих пор удивляют нас древние деревянные церкви в костромской Берендеевке или в Кижах.

Отчего русские любят свои монастыри? Да по многим причинам. Что такое монастырь, что монашество? Прочтем несколько мест из писем Оптинского старца Макария на эту тему, – он объясняет все кратко и ясно. Итак: «Обиталища сии – не суть изобретение человеческого ума, но Дух Святый, чрез богодухновенных отцев, уставил жительство сие для тех, кои позваны будут от Бога, или из любви к Нему, или ради множества грехов своих»³. «Святые отцы уподобляют монастырь земному раю и благоцветущему вертограду… а монашеский чин – древу высоколиственному, плодовитейшему, которого корень есть от всех телесных отчуждение, ветви же – беспристрастие души и о еже ни едино имети усвоение (привязанность) вещей, ихже удалился; плод же – добродетелей стяжание и боготворящая любовь и непресецаемое от сих веселие»⁴. «Монастырь есть рай, а потому он есть место молитвы и славословия и другого благоугодного исправления. Сущие во Христе братие суть Ангелы, потому что приемлют жизнь, подобную жизни ангельской; а настоятель монастыря занимает место Бога. Следовательно, послушание, которое показывают иночествующие своему настоятелю, относится к Богу»⁵.

Тяжкий гнет татаро-монгольского ига не был бы сброшен, если бы не воспитал себя и потом своих собратий-иноков в труде молитвенного самоотречения преподобный Сергий Радонежский, создатель другой Лавры – Свято-Троицкой. Он освятил меч святого благоверного князя Димитрия Донского и послал с ним на битву с войском хана Мамая двух схимников – Ослябю и Пересвета. Если бы не было христианской веры в народе, никакие аскеты и схимники не помогли бы ему победить на Куликовом поле. Он победил. И инок Пересвет своею кровью освятил эту победу.

Тогдашняя обитель преподобного Сергия была весьма бедна: в маленькой деревянной церкви ее были деревянные сосуды и вместо свечей зажигались лучины. Но паломник чувствовал здесь скрытый огонь, который без искр и вспышек обнаруживался живительной теплотой, обдававшей всякого, кто вступал в эту атмосферу труда, мысли и молитвы. Мир видел все это и уходил отсюда ободренный и освеженный.

Русский человек не только получал здесь духовную пищу, но чувствовал глубоко родственную стихию, сближающую его душу с небом, чего он и в родном доме порой не находил.

С самого начала русской монастырской жизни и до конца XVII века славны и известны были старцы, опытные монастырские духовники, из которых преподобный Сергий был наиболее ярким. Его ученики, разошедшиеся по всей Руси, основали множество обителей, большинство из которых существует и поныне. Спустя век после преподобного Сергия также близ Москвы, в Иосифо-Волоколамском монастыре, подвизался старец-игумен преподобный Иосиф. Он трудился наравне с простыми иноками, но, как писал митрополит Трифон, «воины и воеводы, бояре и вельможи, сановники и князья – все искали возможности видеть его, послушать его сладкой речи, воспользоваться его наставлениями и советами, а многие избирали его себе в духовники»⁶.

В конце XV – начале XVI века одним из самых знаменитых старцев Руси был Нил Сорский. Позднее, в середине XIX века, святитель Игнатий (Брянчанинов), величайший из наставников монашества, считал преподобного Нила своим учителем. «…Мои грешные сочинения, – писал он, – содержат в себе приспособление учения преподобного Нила к современному монашеству»⁷.

Монастырское старчество было столь необходимо русским людям, что и перерыв почти в целое столетие, когда и царь Пётр, и царица Екатерина (оба вошедшие в историю с почетными титулами «Великих») почти разорили монастырскую жизнь, не уничтожил этого святого дела. Господь не дал ему исчезнуть.

Не стали русские монастыри, как желал царь Пётр, больницами, богадельнями и приютами для солдат-инвалидов, а монахи – крестьянами-землепашцами в рясах. А для народа не университеты стали училищами благочестия и врачебницами душ. Не стали учителями жизни ни правители, ни чиновники, ни писатели светские. Народ устремлялся в монашеские обители. И как бы ни были редки и малодоступны в иные времена старцы, люди находили их. Вовсе без старцев-руководителей Господь русского народа не оставлял. Паломники шли на Соловки, плыли на Валаам, посещали Псково-Печерскую обитель, достигали Саровской и Глинской пустыней. Никакие трудности и расстояния не устрашали сильных христианской верой простых, бесхитростных искателей святости. Оптина пустынь была одним из тех заветных святых мест, к которым за хлебом духовным шел ищущий вечного спасения души русский человек.

Глава 1
«Один ее вид умилял сердца»

Протоиерей Сергий Четвериков, духовный писатель (автор жизнеописаний преподобных Амвросия Оптинского и Паисия (Величковского), книги об Оптиной пустыни и других трудов), посещал Оптину в период с 1891 года по 1917-й. Живя в ней подолгу, иногда целое лето, он работал с архивом монастырской библиотеки, среди других дел готовя к изданию письма преподобных Амвросия и Анатолия (Зерцалова). В небольшой его книге «Оптина пустынь» чувствуется трепетная любовь его к этой замечательной обители. Перед краткой историей монастыря, где он следует по времени от одного старца к другому, отец Сергий изобразил весьма теплую и выразительную общую его картину, показал все то, чем он привлекал уже поначалу взоры паломников, – один его вид умилял сердца и привлекал к молитве.

«Оптина пустынь, – пишет отец Сергий, – расположена в двух верстах от небольшого старинного уездного города Козельска, Калужской губернии, на правом берегу не широкой, но глубокой и полноводной реки Жиздры, у опушки огромного векового бора, который в глубину тянется на 30 верст, а в длину идет от знаменитых Брянских лесов

Орловской губернии до столь же знаменитых Муромских лесов Владимирской губернии. Белые монастырские здания и стены и голубые главы церквей с золотыми крестами красиво и величаво выступают на зеленом фоне сосен и елей. Глубокая тишина леса нарушается лишь шорохом падающей ветки или звуком птичьих голосов. Воздух напоен дивным ароматом. В отдалении живописно раскинулся на холме Козельск, оживляя общую картину, но не нарушая тишины и безмолвия. Откуда бы ни приближался путник к Оптиной пустыни, от Лихвина ли по глухой лесной дороге… или от Калуги по “большаку”, или, наконец, от Козельска лесом по правому берегу Жиздры, или лугом по левому ее берегу, – Оптина пустынь производит одинаково сильное, глубокое и какое-то умиротворяющее душу впечатление. Обычно богомольцы направляются в Оптину пустынь со станции железной дороги через Козельск лугом по левому берегу Жиздры, которую уже под самым монастырем переезжают на монастырском пароме. Не раз оптинцам советовали заменить паром постоянным мостом для удобства богомольцев, но они упорно хранили свою старину, как бы опасаясь устройством моста уничтожить преграду, отделяющую монастырь от мира. И, несомненно, в этом пароме заключалась какая-то особенная прелесть. Неоднократно подъезжая и подходя к Оптиной пустыни и днем, и поздно вечером, я каждый раз испытывал одно и то же ощущение. Прежде всего, с наслаждением чувствуешь, что оторвался от городской, суетливой, духовно бесплодной и утомительной жизни. Всею грудью вдыхаешь чистый, легкий, ароматный луговой воздух, напоенный благоуханием трав и цветов, любуешься открывающимися перед тобою далями и видами, раскинувшимся над тобою необъятным небесным сводом, ночью усыпанным яркими, прекрасными звездами, которых в городе почти никогда не видишь. Чем ближе подъезжаешь к монастырю, тем сильнее охватывает душу особое чувство: словно открывается дверь в XIV и XV век, и оттуда веет старинною, благочестивою Русью, словно души древних подвижников и молитвенников и их тихие кельи раскрывают перед вами свой внутренний мир. Экипаж тихо спускается к реке, и мы поджидаем паром, который медленно перегоняется с противоположной стороны реки монахом-паромщиком. Осторожно и медленно, привычным шагом, всходят кони на паром, громко стуча по доскам копытами. Монах приветливо здоровается с прибывшими и берет благословение у священника. Ямщик сходит с облучка, разминает застывшие ноги и помогает паромщику тянуть канат. Они уже давно знакомы между собою и обмениваются друг с другом словами. Река тихо плещется у парома. Всплескивает рыба. Слышатся привычные речи о глубине реки и о ее рыбном богатстве. Проходит момент, и паром тихо ударяет в монастырский берег. Ямщик и паромщик закрепляют паром, монах отодвигает заграждающее бревно, ямщик садится на свое место, подбирает вожжи, и экипаж быстро въезжает на высокий берег. Направо стоит сторожка паромщика, а у самой дороги столб с укрепленной на нем иконой Богоматери, имени которой посвящена обитель. Обогнув яблоневый сад и повернув направо, ямщик подвозит нас к ближайшей гостинице… <…> По деревянной лестнице, покрытой чистой дорожкой, мы поднимаемся во второй этаж, где нам отводят номер, уютно обставленный старинною разнокалиберною мебелью, с иконами в киотах в переднем углу, с теплящеюся перед ними лампадою, с видами святой обители по стенам, с цветами в окошках, с кроватями, покрытыми чистым и свежим бельем, с запахом ладана, кипариса, хлеба и постных щей. Если мы приезжаем поздно вечером, отец Михаил приглашает нас не вставать к заутрене, которая начинается в час ночи. Мы, однако, слышим сквозь сон звон будильного колокольчика и слова монаха: “Пению – время, молитве – час”… <…>

Часов в девять утра идем к поздней обедне. По широкой каменной лестнице мы поднимаемся к Святым вратам под колокольнею, минуя находящуюся на лестнице по правую сторону монастырскую лавочку, запертую в часы богослужения. В окне лавочки выставлен портрет старца иеросхимонаха Амвросия, почивающего в гробу, написанный красками в натуральную величину, и так живо, что у окна всегда собирается группа богомольцев, удивляющаяся натуральности изображения. Пройдя Святые врата, мы входим в монастырский двор и прямо перед собою видим главный монастырский храм во имя Введения во храм Божией Матери. <…>

Как и все в Оптиной пустыни, он носит на себе печать скромности и простоты. Неспешно, но и без утомительной медлительности, чинно и строго совершается богослужение. <…>

Направо от храма Введения Богородицы находится зимний храм во имя Казанской иконы Божией Матери, в котором погребены бывшие настоятели Оптиной пустыни… Налево от Введенского храма находится храм в честь преподобной Марии Египетской, в котором ежедневно служатся ранние обедни. Впереди Введенского храма, к востоку от него, находится храм в честь Владимирской иконы Божией Матери. В этом храме день и ночь читается заупокойная Псалтирь и устроено несколько келий для братии. Все пространство между названными четырьмя храмами занято братским кладбищем, которое можно назвать надгробною летописью монастыря. <…> За кладбищем к юго-востоку виден небольшой одноэтажный деревянный домик настоятеля пустыни. <…>

Далее, вдоль монастырских стен тянутся корпуса монастырских зданий, в которых помещаются трапезная, маетерская и келии монастырских братий. Весь монастырь окружен выбеленною кирпичною оградою с башнями по углам… <…>

Через восточные ворота мы выходим в чащу окружающего Оптину пустынь леса и по узенькой дорожке, проходящей между огромными соснами, доходим до скита во имя Усекновения главы святого Иоанна Предтечи… <…> Переступив порог Святых врат, мы сразу проникаем в мир особенного глубокого безмолвия, как будто бы здесь, за этим порогом, нет ни одной живой души человеческой. В то же время нас поражает богатство разнообразных цветов, которые широкими лентами тянутся вдоль всех дорожек скита… <…> Мы идем к небольшой деревянной церковке, стоящей прямо против Святых врат. Церковь эта отличается особенною простотою. В сенях стоит ведро со свежею, чистою водою и около него кружка. <…> Внутри скит имеет следующее расположение. Направо от Святых врат находится знаменитая келья старца иеросхимонаха Амвросия. Это – небольшой домик, выходящий окнами в цветник. <…> Такой же точно домик находится и по левую сторону от Святых врат, и в нем обычно проживали начальники скита… По всему скиту между деревьями разбросаны другие небольшие домики… <…> В конце скита находится небольшой пруд с кое-какой рыбой, а дальше – пчельник. Литургия в скиту совершается только по субботам, воскресеньям и праздникам, в остальные же дни только вечернее правило. Братьям предоставляется совершать молитвенное правило по своим кельям. Здесь же, в скитской ограде, находится и братское кладбище скитян.

Таковы внешний вид и расположение Оптиной пустыни и принадлежащего к ней Иоанно-Предтеченского скита. Прибавим еще, что этот монастырь как бы притиснут огромным, густым и тенистым лесом к берегу Жиздры, на противоположной стороне которой расстилается ровный, светлый и веселый луг. В Оптинском лесу имеется неисчерпаемое богатство разного сорта грибов и ягод, особенно земляники и брусники, протекает источник железистой воды и имеется сернистый Пафнутиевский колодезь, при котором устроен бассейн, где купаются богомольцы. В Оптинском лесу водятся и волки, которые по зимам иногда появляются около самого монастыря»⁸.

Теперь, когда читатель хотя и бегло, но познакомился с расположением Оптиной пустыни и ее скита, как бы приехав сюда вместе с протоиереем Сергием Четвериковым, перейдем собственно к истории любимой в России обители, к истории, складывавшейся трудно, но давшей столь благодатные плоды в период существования в ней старчества. Господи, благослови.

Глава 2
Дом Пресвятой Богородицы

Оптина пустынь, расположенная рядом с Козельском, не могла, конечно, остаться в стороне от происходивших здесь исторических событий. А история этого, некогда пограничного, места была бурной и часто жестокой.

Козельск, уже в XIII веке город немалый, подвергся в 1238 году семинедельной осаде многотысячным войском Батыя. Захватчики заваливали рвы хворостом, делали подкопы, метали особыми машинами горшки с зажженным жиром. Приступы врага следовали один за другим, но козельцы бились храбро и не сдавались. Мало того – они вдруг вышли из города и напали на стан осаждающих, уничтожили метательные машины и перебили до четырех тысяч татар. До сих пор вблизи сельца Клыкова высится курган, насыпанный над убитыми воинами Батыя. Город все же был взят: слишком неравны были силы. Но Батый прозвал его Мольбугузуном, то есть «злым городом», так как подобного сопротивления он еще не встречал.

В Ипатьевской (Костромской) летописи Козельск упоминается под 1146 годом – ранее Москвы. Первым козельским удельным князем был Мстислав, убитый в сражении с татарами на реке Калке в 1224 году. В начале XV века город подпал под власть Литвы и в течение двух веков переходил от Москвы к Литве и обратно, а в Смутное время, вместе с Калугой, присягнул на верность самозванцу. В 1610 году Козельск подвергся полному разорению и ограблению от «черкас», как называли тогда запорожцев, которых пришло сюда около сорока тысяч.

После Смутного времени, при царе Михаиле Феодоровиче, по всем границам Руси начали строить засеки – лесные укрепленные линии. Засека представляла собой толстую деревянную стену со рвом перед ней, с бойницами, башнями и кое-где воротами. При ней были пограничные вооруженные отряды. Засека Козельского уезда выходила за его пределы и тянулась лесами на триста верст. Не однажды удавалось сдерживать здесь орды крымских татар, порой прорывавшихся и доходивших до Москвы. Этот-то лес и стоит за Оптиной пустынью – древний, могучий, преисполненный тишины и благоухания.

Существуют два предания о возникновении Оптиной пустыни. Первое гласит, что основал ее раскаявшийся в своих преступлениях предводитель шайки разбойников Опта. А разбойников и в самом деле было тогда немало, – они таились в дебрях близ засек, выходя оттуда по ночам на свой промысел. Второе же – о том, что некогда эта обитель (как и некоторые другие на Руси) служила для одновременного проживания здесь как иноков, так и инокинь: монастырь разделен был на две части. То есть тут была жизнь «оптом».

Архимандрит Леонид (Кавелин), автор «Исторического описания Козельской Введенской Оптиной пустыни» (после первого – 1847 года – издания, переиздававшегося несколько раз с дополнениями), был сторонником первого предания. Он писал: «Подробности благодатного обращения и последующей за сим жизни отшельника Опты, по недоведомым судьбам Божиим, навсегда сокрыты от нашей любознательности; однако для любомудрствующего духовно, несомненно, что, обратясь на путь истины, он соделал и плоды достойные покаяния, ибо из предводителей шайки душегубцев Господь Бог взыскал его в вождя и наставника душ, ищущих спасения. Можно предполагать и то, что он благоугодил пред Господом, ибо благословение Божие не оскудевало и не оскудевает доселе над основанною им обителью.

Не более как 70 верст разделяют Козельскую Введенскую Оптину пустынь от другой обители, столько же древней и равным образом носящей имя Оптиной (Орловской епархии города Волхова Оптин Троицкий монастырь); почему с большою вероятностию можно предположить, что обе эти обители имеют одного и того же основателя.

Признав же отшельника Опту за основателя обеих сих обителей, совершающих уже четвертое столетие со времени своей известности, мы приходим к заключению, что сей пустынножитель пожил немалое время после своего благодатного обращения и, подвизаясь подвигом добрым, восходя от силы в силу, от славы в славу, успел, до исхода своего в вечность, благоустроить и усовершить основанные им пустыни. В которой из них преставился и погребен отшельник Опта, это, к сожалению, утаено от нас так же, как и другие подробности богоугодной его жизни после обращения. А может быть, рука Промысла с намерением скрыла от людей это обстоятельство, чтобы уменьшением внешней славы здесь соделать блистательнее подвижнический венец его в Небесном Царстве.

Можно предполагать, что Опта при пострижении в монашество был наречен Макарием, почему и пустынь его (в которой, вероятно, он сам и был первым настоятелем) удержала за собою название Макарьевой Оптиной. В древних письменных актах обыкновенно писалось: “Макарьевы пустыни Оптина монастыря”. Введенского же пустынь сия начала именоваться только с начала нынешнего столетия (XIX, – Сост.), хотя по письменным сведениям еще в 1629 году был уже в ней храм во имя Введения Пресвятой Богородицы. Впрочем, название Оптиной пустыни Макарьевою, по другому предположению, объясняется и иначе: в “Истории Российской иерархии” (том 5 под литерой М) упоминается о храме святого Макария как о главном храме обители, а Введенская церковь показана состоящею на воротах. Но на чем основано это показание, не знаем. По крайней мере, известно, что со времени первых удовлетворительных сведений о состоянии пустыни, то есть с 1629 года и до 1864 года, в ней не было ни храма, ни придела во имя преподобного Макария»⁹.

Другой историк Оптиной пустыни, бывший письмоводитель преподобного Амвросия иеромонах Ераст (Вытропский), книга которого вышла из печати в 1902 году, не соглашается признавать Опту основателем обители; он ссылается на странность этого имени, но допускает, что на Руси существовали и существуют монастыри, основанные «бывшими грабителями, обратившимися ко Христу»¹⁰.

Странность виделась ему еще и в том, что в Волхове, в 70 верстах от Оптиной, существует монастырь с подобным же наименованием. Для читателя же более убедительным казалось второе объяснение, оговоренное обоими историками, – о том, что на Руси были некогда общие для старцев и стариц обители. Например, тот же Волховский Оптин до Смутного времени звался Общим монастырем. Такое жительство запрещено было лишь в 1499 году Московским духовным собором. Сохранились и древние синодики, в которых попеременно поминались насельники и насельницы. Можно вспомнить и Покровский Хотьков монастырь, где подвизались в иноческом образе родители преподобного Сергия – Кирилл и Мария, старец и старица.

Почти нет сведений об Оптиной пустыни за Смутное время, за весь вообще XVII век. Ясно одно: во время всех войн, потрясавших эту землю, как и город Козельск, как и крестьянские деревни в округе, вероятно, не раз страдала и обитель. Из разрозненных сведений можно отметить следующее. Под 1625 годом упоминается оптинский игумен Сергий. Из писцовых книг видно, что в 1629–1631 годах монастырь имел только одну деревянную церковь и шесть келий. 15 июля 1680 года царь Феодор Алексеевич пожаловал «Козельского уезда Макарьевой пустыни Оптина монастыря строителя старца Исидора с братиею против их челобитья те пустые посадские дворовые семь мест велели им под огороды, под овощ дать в дачу»¹¹.

«Оптина пустынь, – пишет иеромонах Ераст, – не имевшая заботы о вотчинах, принуждена была жить подаянием. Окрестные владельцы не оставляли ее без внимания. Так, вместо деревянной церкви, стоящей целое столетие, в 1689 году начато построение каменного соборного храма во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы с приделом преподобного Пафнутия Боровского»¹².

К 1703 году Оптина пустынь имела лишь следующий небольшой доход, которым жила братия: с мельницы на речке Другусне – 35 рублей в год; с рыбной ловли на Жиздре – 16 рублей; за перевоз через Жиздру против монастыря – 10 рублей; с земли, что «на колодези», – 20 рублей; с огородных мест, что в Козельске, – 3 рубля и с сенных покосов – 16 рублей в год. Однако из этого мельница, рыбная ловля и перевоз были отобраны в казну и возвращены лишь в 1802 году. К 1709 году в Оптиной 16 насельников. В сохранившемся списке значатся: игумен Дорофей, казначей Сергий, иеромонахи Пафнутий, Иосиф и Моисей, иеродиакон Софроний, монахи Николай, Манассия, Никандр, Панкратий, Исаия, Иларион и Варсонофий, трудники Никита, Иван и Михаил.

Введенский собор, начавший строиться в 1689 году, еще к 1717 году стоял без крыши. Оптинский игумен Леонид обратился к вкладчикам с прошением. «…Прошу и молю, – писал он, – со многим усердием вашего благородия и любви, в дом Пресвятые Богородицы прежних вкладчиков и новоподательных всяких чинов людей, на ту святую Божию церковь – на кровлю, что та святая церковь отгнила кровлею, и ограда опала и кельи развалились. Пожалейте нас, не оставьте сирых своих богомольцев, заставьте за себя вечно Бога молить и родителей своих поминать, потому что у нас ни вотчин, ни крестьян нет, питаемся мирским подаянием, кто что пожалует»¹³.

В 1724 году Оптина пустынь была закрыта, а братия переведена в Белёвский Преображенский монастырь. Однако благодаря хлопотам как иеромонахов упраздненной обители, так и их козельских покровителей, в особенности стольника Андрея Шепелева, сына его Никиты, капитан-лейтенанта лейб-гвардии Преображенского полка, и козельского воеводы Григория Ардашева, монастырь был восстановлен летом 1727 года.

Но что же увидела братия на месте своего монастыря, возвратившись из Белёва? Совсем пустое место, на котором лишь Введенский храм стоял, да и у него протекала кровля… Ведь при закрытии всё, даже ограда, разобрано было и увезено. Лошадь, корова, заготовленное сено, зерно, а также церковная утварь и книги и многое другое – все осталось в Белёве, и возвратить это не представлялось возможным. Но «крайне скудное положение обители тронуло сердца окрестных бояр, и, как видно из вкладной книги, довольно значительные лица приняли участие в судьбе ее, каковы, например, генерал-майор и гофмаршал Дмитрий Андреевич Шепелев – пожаловал в обитель годовую пропорцию хлеба; брат его, лейб-гвардии Семёновского полка майор Степан Андреевич Шепелев (на церковную утварь), – пять рублей; князь И.М. Черкасский, генерал-майор Н.М. Желябужский, тайный советник Беклемишев, полковники П.Д. Бестужев-Рюмин и Кошелев, лейб-гвардии лейтенант Чичерин, коллежский прокурор Камынин, заводчики братья Пётр, Александр и Григорий Баташевы и многие “всякого чина люди” способствовали обновлению обители по мере своих средств и усердия, жертвуя кто деньгами на церковь, кто хлебом на прокормление братии»¹⁴.

Шли годы. Общими трудами братии и жертвователей Оптина пустынь строилась. По описи 1762 года в ней значатся соборная каменная церковь во имя Введения Пресвятой Богородицы с двумя приделами – Пафнутия Боровского и великомученика Феодора Стратилата. Службы долгое время шли в приделе преподобного Пафнутия, так как главный храм и другой придел внутри не были отделаны. Деревянная колокольня «на столпах», на ней пять колоколов (построена в 1761 году). Трое ворот, деревянная ограда, келия игумена и три келии для братии, хлебня, конный двор, амбар и два сарая.

С 1764 года Оптина пустынь «за штатом», то есть не получает никакого содержания, а живет как придется. Господь посылал жертвователей. Кроме ранее названных, это были бояре Пушкины, Яковлевы, Румянцевы, Полонские, Хлоповы, Нарышкины. Девица Елизавета Никитична Шепелева пожертвовала на устроение иконостаса во Введенском храме 800 рублей, а на возведение каменной колокольни – 250. Кроме того, она поставила комплект для ризницы и всю утварь для храма.

В 1769 году воздвигнута была каменная колокольня и начата постройка каменной ограды. При этом, кроме игумена, в обители находились только три брата, из них один – отец Карион, девяностолетний слепец. Близилось краткое время царствования одного из благочестивейших русских государей – Павла Петровича, который по своем воцарении в 1796 году обратил внимание на бедственное положение большинства русских монастырей, поставленных предыдущим правлением в такие условия, что им ничего не оставалось, как постепенно угасать.