Текст книги "Дни черного солнца"

– Это бессмысленно, – шепнула она ему на ухо.

Шепнула так нежно, что я невольно вспомнила о своей матери, жившей за много миль отсюда, в области Нимаро.

– Этим ты ничего не добьешься, – продолжала она. – Побои даже не причиняют ему той боли, которая имела бы значение. Так чего ради возиться?

Сиэй отвернулся, мальчишеские руки сжались в кулаки.

– Ты знаешь, ради чего!

– Да, я знаю. А ты?

Когда Сиэй заговорил снова, я различила в его голосе явственное напряжение.

– Нет! Я его ненавижу! Я хочу вечно убивать его!

Но тут плотину прорвало – он обмяк и прижался к ней, разразившись слезами.

Кудрявая богиня вздохнула и притянула его плотнее к себе, намереваясь утешать, сколько бы времени это ни заняло.

Я дивилась на них, разрываясь между жалостью и благоговением, потом вспомнила о Солнышке. Он лежал на земле и хрипло, трудно дышал.

Я тайком мало-помалу отодвинулась от Сумасброда – тот наблюдал за происходившим с очень странным выражением лица, которое я не сумела истолковать. Скорбь? Досада?.. Впрочем, не важно. Пока он и все остальные были заняты другим, я незаметно подобралась к Солнышку.

Да, это несомненно был он; я тотчас узнала характерный запах – специи и металл. Я опустилась на корточки и стала ощупывать его тело. Спина оказалась жутко горячей, как на последней стадии лихорадки, и вся залита… я понадеялась, что просто потом. Он лежал, свернувшись в клубок, крепко сжав кулаки, и определенно чувствовал невыносимую боль.

То, что его довели до подобного состояния, привело меня в ярость. Я свирепо вскинулась на Сиэя и кудрявую богиню… и аж похолодела, заметив ее глаза, устремленные на меня поверх костлявого плеча божественного сорванца. С какой стати эти глаза показались мне серо-зелеными?.. Они были желтовато-зелеными, вот как, и в них не было ни малейшей теплоты.

– Занятно, – сказала она.

Сиэй тоже повернулся и уставился на меня, утирая один глаз тыльной стороной кисти. Рассеянно и любовно придерживая его за плечо, богиня обратилась ко мне:

– Ты его возлюбленная?

– Нет, – встрял Сумасброд.

Женщина глянула на него с самой мягкой из возможных укоризн, и Сумасброд тотчас закрыл рот, крепко сжав челюсти. Я еще ни разу не видела его до такой степени близким к испугу.

– Я не его девушка, – кое-как выговорила я.

Я окончательно перестала понимать, что вообще происходит, почему Сумасброд так опасался этой женщины и мальчика-бога. Мне только не хотелось, чтобы из-за моей прихоти Сумасброд влип в какие-то неприятности.

– Солнышко просто живет у меня, – принялась я путано объяснять. – Мы… то есть он…

Что же говорить дальше? Сумасброд давным-давно мне внушил: никогда не пытайся лгать богорожденным. Иные из них потратили тысячи лет, постигая человеческую природу. Мыслей они не читали, но язык наших тел представлял для них открытую книгу.

– Я его друг, – сказала я наконец.

Мальчик переглянулся с богиней… После чего оба вперили в меня загадочные, неисповедимые взгляды. И только тут я заметила, что зрачки у Сиэя щелевидные, словно у кошки или змеи.

– Его друг, – сказал Сиэй.

Теперь на его лице отсутствовало какое-либо выражение, глаза просохли от слез, голос сделался совершенно невыразительным. Я даже не пробовала гадать, к худу это или к добру.

– Ну да, – сказала я на всякий случай. – Это… в смысле… в общем, так я себя понимаю.

Прозвучало до ужаса жалко. Повисла тишина, и, пока она висела, мне стало стыдно. Я ведь не знала даже настоящего имени Солнышка.

– Пожалуйста, не надо больше мучить его…

Это я уже не выговорила, а прошептала.

Сиэй вздохнул, и за ним вздохнула богиня. Я мало-помалу начала избавляться от ощущения, будто иду по узенькому мостику через страшную бездну.

– Значит, ты называешь его своим другом, – сказала наконец женщина, и я с изумлением расслышала в ее голосе сострадание. Зеленые глаза потемнели, приобретая ореховый оттенок. – А он тебе отвечает тем же?

Я поняла: от них ничто не укрылось.

– Не знаю, – ответила я, про себя ненавидя ее за этот вопрос. На Солнышко, лежавшего рядом со мной, я не смотрела. – Он со мной не говорит.

– А ты спроси себя почему, – растягивая слова, пробормотал мальчик.

Я в очередной раз облизнула губы:

– Мало ли по какой причине он не хочет говорить о своем прошлом…

– Редкая из этих причин бывает достойной. А его – в особенности!

И, бросив на нас последний взгляд, полный презрения, Сиэй отвернулся и зашагал прочь.

Впрочем, он помедлил, а на лице у него отобразилось удивление, ибо кудрявая женщина вдруг подалась вперед и подошла к нам с Солнышком. Когда она тоже присела на корточки, легко держа равновесие на подушечках босых пальцев, меня посетило мимолетное видение ее истинной сущности – божественной сущности, упрятанной в столь незначительную скорлупу, – и я испытала настоящее потрясение. Сиэй заполнял своим присутствием переулок, она же заполняла… что? Ее вселенная была слишком громадна, слишком сложна. Она включала землю под моими коленками, каждый кирпич и все до единой крупицы строительного раствора, хилые сорняки под стеной и каждое пятно таинственной плесени. Самый воздух и выгребные ямы в дальнем конце переулка… Все сущее!

Но видение тотчас померкло, и рядом со мной вновь была невысокого роста уроженка Дальнего Севера с глазами цвета темного влажного леса.

– Тебе очень повезло, – сказала она.

Я было задумалась, что бы это могло значить, потом сообразила, что обращалась она не ко мне, а к Солнышку.

– Друзья бесценны. Нелегко заслужить могущество, но еще трудней его удержать… Ты должен быть ей благодарен, ведь она решилась поверить в тебя.

Солнышко дернулся на земле. Что он там сделал, я не видела, но на лице женщины отразилась досада. Она покачала головой и поднялась на ноги.

– А ты поосторожнее с ним, – сказала она, и это уже относилось ко мне. – Будь его другом, если тебе так хочется… и если он позволит тебе. Он сам не понимает, до какой степени ты необходима ему. Но, ради твоего же блага, не вздумай влюбиться! К этому он еще не готов…

Я могла только смотреть на нее, начисто онемев от священного трепета. Отвернувшись, она пошла прочь, но, минуя Сумасброда, все же помедлила.

– Роул, – сказала она.

Он кивнул так, словно ждал, что она к нему обратится.

– Мы делаем все, что в наших силах, – ответил он и бросил на меня быстрый взгляд, отдававший неловкостью. – Даже смертные пытаются разобраться. Все хотят знать, как это произошло.

Она кивнула – медленно и серьезно. Потом долго, слишком долго молчала. Подобное водится за богами, когда они обдумывают непостижимое для смертных, хотя нам они стараются этого не показывать. Быть может, эта богиня еще не успела привыкнуть к обществу смертных.

– У тебя тридцать дней, – неожиданно сказала она.

Сумасброд так и напрягся:

– На то, чтобы найти убийцу Роул? Но ведь ты обещала…

– Я обещала, что мы не станем лезть в дела смертных, – резко перебила она, и Сумасброд замолк на полуслове. – А это дело семейное.

Мгновение спустя он кивнул, хотя ему было очень не по себе.

– Да. Да, конечно. И э-э-э…

– Он рассержен, – сказала женщина, и я впервые увидела ее обеспокоенной. – Роул не принимала ничьей стороны во время войны. Но даже если бы приняла… Вы все – по-прежнему его дети. И он вас все еще любит…

Она сделала паузу и посмотрела на Сумасброда, но тот отвел глаза. Я решила, что она имела в виду Блистательного Итемпаса, который, как говорят, доводится родителем всем младшим богам. Ясное дело, он вряд ли закроет глаза на гибель своей дочери!

А женщина продолжала:

– Итак, тридцать дней. Я убедила его до тех пор не вмешиваться. Но после… – Она помедлила, потом пожала плечами. – Ты лучше моего знаешь, каков он в гневе.

Сумасброд страшно побледнел.

На этом женщина присоединилась к мальчишке, и оба вознамерились нас покинуть. Уголком глаза я заметила, как у кого-то из подручных Сумасброда вырвался вздох облегчения. Мне и самой полагалось бы испытывать облегчение. И вообще, помалкивать. Но, глядя на удалявшихся женщину с мальчиком, я была способна думать лишь об одном: они знали Солнышко. Ненавидели, вероятно, но – знали его.

Я нашарила свой посох:

– Постойте!..

Сумасброд посмотрел на меня так, словно я лишилась рассудка, но я не обратила внимания. Женщина остановилась, впрочем не оборачиваясь, мальчуган же удивленно уставился на меня.

– Кто он такой? – спросила я, указывая на Солнышко. – Пожалуйста, скажите мне его настоящее имя!

– Орри, во имя всех богов…

Сумасброд двинулся было ко мне, но женщина подняла изящную ладошку, и он тотчас умолк.

Сиэй лишь покачал головой.

– Правила гласят, что он должен жить как смертный и среди смертных, – сказал он, глядя мимо меня – на Солнышко. – Никто из вас не является в этот мир уже с собственным именем, значит и ему не полагается имени. И он ничего не получит, если только сам не заработает. А поскольку особого старания он не проявляет, значит – ничего и не будет иметь. Кроме, видимо, друга… – Он окинул меня быстрым взглядом и кисло скривился. – Да уж… как говорит мама, даже ему временами везет.

Мама, отметила я той частью сознания, которая даже после десяти лет жизни в Тени не уставала дивиться подобным вещам. Что ж, боги и богорожденные временами вступали между собой в связь… Может, Солнышко доводился Сиэю отцом?

– Смертные являются в этот мир не то чтобы совсем на пустое место, – осторожно проговорила я. – У каждого есть история. Дом. Семья…

Сиэй выпятил губу:

– Не у каждого, а только у тех, кому повезет. А он такой удачи не заслужил.

Я содрогнулась и невольно вспомнила, как нашла Солнышко. Свет и красота были выкинуты, как мусор… Все то время, что он у меня прожил, я полагала – с ним случилось несчастье. Я думала, он пострадал от какой-то болезни, гуляющей среди богов, или от несчастного случая, оставившего ему лишь намек на прежнюю силу. Теперь стало ясно, что в нынешнее состояние его низвел чей-то умысел. Кто-то – быть может, вот эти самые боги – низверг его. В наказание.

– Во имя бесчисленных Преисподних, что же такого он мог натворить?! – пробормотала я, не подумавши.

Сначала я не поняла реакцию мальчика. Я, наверное, никогда не выучусь как следует воспринимать мир с помощью глаз так же хорошо, как посредством других чувств. Я не смогла истолковать лишь выражение лица Сиэя в отрыве от всего остального: запаха, звука. Но когда он заговорил, до меня дошло: чем бы ни провинился Солнышко, это точно было нечто абсолютно ужасное, потому что ненависть Сиэя когда-то была любовью. Поруганная любовь звучит в голосе совершенно иначе, нежели обычная ненависть.

– Возможно, когда-нибудь он сам расскажет тебе, – ответил он. – Я, по крайней мере, надеюсь. И еще я полагаю, что он не заслужил друга.

И Сиэй исчез вместе с женщиной, оставив меня в одиночестве среди мертвых тел и богов.

«Разочарование»
(акварель)

Полагаю, к этому моменту повествования в голове у тебя каша. Все правильно; я и сама тогда запуталась окончательно. И дело было даже не в моей неспособности понять, что к чему, вернее, не только в ней. Я чувствовала за всем происходившим дыхание истории. И высокой политики. Возможно, члены семьи Арамери, придворные и жрецы с легкостью внесли бы ясность, но кто была я? Самая обычная женщина без связей и положения в обществе. И вся моя сила заключалась в посохе – который, кстати, становился отличной дубинкой в ближнем бою. А это значило, что мне предстояло все выяснять тяжким путем.

Действительно – тяжким. Даже мои познания о богах оказывались бесполезны. Как и большинству, мне внушали, что некогда существовали три божества, но между ними разразилась война, после чего осталось лишь двое. Да и из этих один утратил божественное достоинство – правда, сохранив немалое могущество, – так что, по сути, главное божество было только одно. И при нем – тьма-тьмущая «боженят», но они нам не показывались.

Так вот, я выросла на том, что подобный миропорядок идеален, ибо кто захочет молиться целой ораве богов, когда довольно и одного?

Однако потом богорожденные возвратились.

И не только они.

Жрецы вдруг начали возносить какие-то странные молитвы и распространять свитки с новыми образовательными поэмами. В школах под крылом Белого зала дети разучивали небывалые песни. Население целого мира, очень строго приученное чтить в молитвах лишь Блистательного Итемпаса, с некоторых пор настоятельно призывали славить еще двух богов: Хозяина Густых Теней и Повелительницу Сумерек. Когда люди пытались задавать вопросы, жрецы отвечали: «Мир изменился, и мы должны измениться с ним вместе».

Можешь вообразить, насколько гладко происходила подобная перемена.

Справедливости ради надо сказать, что хаос, которого вроде следовало ждать, все же не воцарился. Блистательному Итемпасу противно зрелище беспорядка, а наиболее готовые возмутиться и устроить эти самые беспорядки были как раз его верными учениками. И они повели себя очень разумно и мирно: просто перестали посещать службы в Белых залах и начали давать своим детям домашнее образование, наставляя их в вере, кто как мог и умел. Еще они прекратили платить храмовую десятину – притом что когда-то такое означало тюрьму, если не хуже. Они посвятили себя сбережению заветов Блистательного… Хотя весь остальной мир, похоже, предпочел впустить в себя толику тьмы.

Непричастные к религиозным разборкам, затаив дыхание, ждали, когда покатятся головы. Орден подчиняется непосредственно семье Арамери, а те не склонны терпеть неповиновение. Но, как ни странно, ни одна живая душа не оказалась в тюрьме. Не исчезали ни люди, ни города. Местные жрецы посещали семьи, всячески уговаривая родителей вернуть детей, ради их же блага, в школы, но, если родители отказывались, детей никто у них не отнимал. Блюстители Порядка издали эдикт, требуя с населения десятину на покрытие расходов по своему общественному служению; тех, кто не заплатил, наказали. Но никто не наказал тех, кто отказал в десятине самому ордену.

Люди терялись в догадках, как все это понимать. Постепенно начались тихие маленькие революции, весьма дерзновенные в отношении Блистательного. Повсюду стали появляться еретики, открыто поклонявшиеся своим богам. Один из народов Дальнего Севера – не припомню, как он назывался, – постановил учить своих детей сперва родному языку, а потом уж сенмитскому, а не наоборот, как было прежде. Встречались даже такие, кто решил вообще не поклоняться никаким божествам – сколько бы их ни появлялось в Тени день ото дня.

И Арамери ничего по этому поводу не предприняли.

Веками – да какое, тысячелетиями! – весь мир плясал под одну дудку. В некотором смысле это был самый наш священный и непреложный закон: какую бы, ко всем хренам, волю ни высказали Арамери – исполняй! Чтобы подобное да вдруг изменилось!.. Для большинства это было пострашней любых интриг, которые могли замышлять боги. Это означало конец Блистательного. А потом что? Никто не знал.

Теперь ты понимаешь, почему иные тонкости метафизической космологии приводили меня в такое смятение.

Потом-то я, по счастью, сообразила, сколько будет дважды два. Но когда я вновь повернулась лицом к загаженному переулку…

* * *

…светловолосая богиня лизала что-то на земле.

Я решила сперва, что она занялась Солнышком. Однако, приблизившись, поняла, что неверно угадала направление. Солнышко лежал на дальней стороне переулка. Там, где сидела на корточках светловолосая, были только…

У меня желудок поднялся к горлу. Там валялись мертвые Блюстители Порядка.

Когда я подошла, она подняла голову. Глаза у нее были под стать волосам: золотые с неровными крапинками более темного тона. На меня снизошло нечто вроде откровения. Когда люди приглядывались к моим глазам, неужели они видели то же самое? Уродство там, где полагалось быть красоте?..

– Дармовое мясо, – сказала богорожденная и одарила меня несытой улыбкой.

Я обошла ее по широкой дуге и вновь приблизилась к Солнышку.

– Испытываешь ты меня, Орри, – покачал головой Сумасброд, когда я двигалась мимо. – Право слово, испытываешь!

– Я всего лишь вопрос задала! – отрезала я и опять склонилась над Солнышком.

Одни боги знали, что успели с ним сделать Блюстители до того, как на него набросился еще и Сиэй. Что же касается мертвых тел у меня за спиной, то о них и о том, кто устроил это, я думать себе просто не позволяла.

– Он пытался сохранить твою жизнь, – ответила подручная Сумасброда.

Я пропустила ее слова мимо ушей, хотя, возможно, она была права. Вот только я была не в настроении это признать. Пробежавшись пальцами по лицу Солнышка, я определила, что губы у него расквашены, а глаз подбит: он уже опух так, что едва мог открыться. Но эти мелкие раны меня не беспокоили. Мои руки переползли к его ребрам, ища, не сломано ли какое…

Что-то уперлось мне в грудь и пихнуло. Да так, что я с испуганным вскриком отлетела к противоположной стене переулка, врезалась в кирпичную кладку и ненадолго потеряла сознание.

– Орри! Орри!..

Чьи-то руки тормошили меня. Я кое-как проморгалась, разогнав плававшие перед глазами звезды, и увидела склонившегося надо мной Сумасброда. Я даже не сразу поняла, что стряслось, но потом заметила, как Сумасброд оглянулся туда, где остался Солнышко, и ярость перекосила его лицо.

– Я в порядке, – заплетающимся языком выговорила я. – Я в полном порядке…

Хотя я вовсе не была в этом уверена. Солнышко меня не больно-то пощадил. В голове продолжало глухо гудеть, из затылка, которым я треснулась в стену, расползалась боль. Сумасброд поставил меня на ноги, и я благодарно ухватилась за него, когда их со светловолосой сияющие фигуры вдруг расплылись перед глазами.

Сумасброд что-то прорычал на певучем, гортанном языке богов. Я видела, как огнистые слова истекали из его рта и блестящими стрелами уносились прочь, чтобы ужалить Солнышко. Большинство разлеталось безобидными искрами, но иные, кажется, втыкались.

Смех Лил, больше напоминавший ржавый скрежет, прервал его речи.

– Какая непочтительность, братец.

Она облизнула губы, измазанные гарью и жиром. Крови не было видно – она покамест не пускала в ход зубы. Покамест…

– Почтение нужно заслужить, Лил, – сказал Сумасброд и сплюнул на сторону. – Он пытался когда-нибудь заслужить наше почтение? Нет, он его только требовал…

Лил пожала плечами и нагнула голову, так, что неровные пряди скрыли ее лицо.

– Какая разница? – проговорила она. – Мы сделали то, что должны были. Мир меняется… Ну а я всем довольна, покуда есть жизнь, чтобы ее жить, и пища, чтобы ею наслаждаться!

С этими словами она сбросила человеческую личину. Ее рот стал открываться все шире, распахиваясь невозможным образом. Она нагнулась над неподвижным телом ближайшего Блюстителя…

Я прижала к губам ладонь. Сумасброд смотрел на Лил с отвращением.

– Плоть, отданная по доброй воле… Ведь таково, кажется, было твое кредо?

Она помедлила с трапезой.

– Эта плоть была отдана.

Чудовищный рот не двигался, когда она говорила. В теперешнем виде он был просто неспособен производить человеческие слова.

– Кем отдана? – спросил Сумасброд. – Что-то я сомневаюсь, чтобы эти люди добровольно дали себя поджарить ради твоего удовольствия!

Она подняла руку, указывая костлявым пальцем туда, где скорчился Солнышко:

– Его добыча. Его мясо. Он был волен отдать.

Лил подтвердила мои самые худшие опасения… Я содрогнулась. Сумасброд заметил это и стал бережно ощупывать мои плечи и голову. Как ни осторожны были его прикосновения, они все равно причиняли боль, и я поняла, что к утру буду вся в синяках.

– Со мной все хорошо, – повторила я; в голове постепенно прояснялось, и я рискнула отлепиться от руки Сумасброда. – Я в полном порядке. Дай посмотрю, как он там…

Сумасброд нахмурился:

– Он тебя едва не пришиб!

– Знаю.

Я обошла его. Откуда-то сзади неслись безошибочно узнаваемые звуки: там хрустели кости и рвалось мясо. Я положила себе не отходить далеко от Сумасброда, чье мощное тело, по счастью, перекрывало картину пиршества.

Я сосредоточилась на Солнышке – во всяком случае, на том месте, где он, по моим догадкам, должен был находиться. К какой бы магии он ни прибег для расправы с Блюстителями, вся она давным-давно улетучилась. Теперь он был изранен, слаб, и боль заставляла его биться, как бьется покалеченное животное…

Ох, нет. Не так. Я всю жизнь училась по одному прикосновению определять, что на душе у человека. И в отбросившем меня толчке я успела распознать капризную злобу. Вероятно, этого и следовало ожидать после того, как кудрявая богиня велела ему ценить меня в качестве друга. Быть может, я никогда как следует не узнаю Солнышко. Но то, что непомерная гордость заставила его воспринять эти слова как оскорбление, вполне очевидно.

Он снова очень тяжело, трудно дышал. На то, чтобы меня отшвырнуть, у него ушли последние силы. Он кое-как приподнял голову и устремил на меня взгляд, полный злобы. Я это почувствовала.

– Мой дом по-прежнему открыт для тебя, Солнышко, – произнесла я очень тихо. – Я всегда помогала людям, которые нуждались во мне, и намерена делать это и впредь. И я нужна тебе, нравится тебе это или нет.

С этими словами я отвернулась и протянула руку, и Сумасброд вложил в нее мой посох. Я набрала в грудь побольше воздуха и дважды грохнула посохом оземь, радуясь привычному стуку дерева о камень.

– Дорогу найдешь, – сказала я Солнышку.

И оставила его лежать, где лежал.

* * *

Сумасброд никому не стал перепоручать заботу обо мне. На самом деле я этого не слишком ждала, поскольку со времени нашего разрыва между нами существовала некоторая неловкость. А он, поди ж ты, остался со мной и помог вымыться. Я тряслась, стоя на коленях под ледяными струями. Сумасброд мог бы подогреть для меня воду – у богов это здорово получается, – но для ушибов холодная лучше. Покончив с мытьем, он завернул меня в мягкое, пушистое, только что наколдованное одеяние, уложил в постель спиной кверху и сам устроился подле меня.

Я не возражала, лишь с улыбкой покосилась на него:

– Полагаю, ты просто хочешь меня обогреть?..

– Ну, не вполне… – отозвался он, пододвигаясь поближе и укладывая руку мне на поясницу; эта часть моего тела не пострадала при столкновении с кирпичной стеной. – Как голова?

– Лучше. Должно быть, холод помог.

Было так приятно чувствовать его рядом с собой, прямо как в добрые старые времена. «Не привыкай», – сказала я себе, но это было все равно что увещевать ребенка не тянуться к сладостям.

– Даже шишки нет…

– Мм. – Сумасброд отвел несколько вьющихся прядей и, приподнявшись на локте, поцеловал меня в шею. – Может, еще вскочит к утру. Тебе надо бы отдохнуть…

Я хмыкнула:

– Отдохнешь тут, когда ты… всякими глупостями занимаешься.

Сумасброд помедлил, потом вздохнул, и его дыхание защекотало мне кожу.

– Ну прости.

Он еще задержался подле меня, прижимаясь лицом к моей шее, вбирая мой запах, потом привстал и отодвинулся на несколько дюймов. Я мгновенно затосковала по его близости и отвернулась, чтобы он не увидел выражения моего лица.

– Надо будет кого-нибудь послать за твоим… Солнышком… если он сам не явится к утру, – сказал он наконец, нарушая долгое, неловкое молчание. – Ты ведь, помнится, меня именно об этом просила.

– Мм, – отозвалась я.

Благодарить Сумасброда не имело смысла. Он был богом обязательств и всегда держал данное слово.

– Ты поосторожнее с ним, Орри, – проговорил он тихо. – Йейнэ была права. Он ни во что не ставит смертных, ну а насколько крут его нрав, ты сама видела. Ума не приложу, на что ты взяла его в дом… если честно, я половины твоих поступков не понимаю… ты просто поберегись, хорошо? Больше я ни о чем тебя не прошу…

– Не уверена, что позволю тебе о чем-нибудь попросить меня, Сброд.

Я поняла, что здорово взбесила его, когда комната вдруг озарилась переливами яркого сине-зеленого света.

– У каждой речки два берега, Орри! – выговорил он резко. – И ты знаешь это не хуже меня!

Когда он принимал эту форму, голос у него делался тихим, бесстрастным и порождал эхо.

Я вздохнула и хотела повернуться на бок, но синяки тотчас отозвались, и, срочно передумав, я повернула к нему лишь голову. Сумасброд был сияющим сгустком более-менее человекообразного вида, но выражение, пылавшее на его лице, могло принадлежать лишь обиженному влюбленному. Он полагал, что я судила несправедливо. Быть может, он не так уж и ошибался.

Я сказала:

– Вот ты говоришь, что еще любишь меня, а сам не хочешь быть со мной. Не желаешь ничем делиться со мной. Выдаешь какие-то невнятные предостережения касаемо Солнышка, вместо того чтобы хоть что-то полезное рассказать! Ну и как я должна после этого себя чувствовать?

– Я не имею права тебе ничего больше про него сообщить.

Жидкое пламя, заполнявшее его силуэт, внезапно обернулось твердым светящимся хрусталем: бесчисленные грани переливались аквамарином и оливином. Мне нравилась эта его форма, несмотря на то что так обычно обозначалось упрямство. А он продолжал:

– Ты слышала, что сказал Сиэй. Он должен скитаться по смертному миру безымянным, неведомым никому…

– Ну тогда расскажи про Сиэя и про ту женщину – Йейнэ, кажется? Ты их испугался…

Сумасброд застонал, по хрустальным граням разбежалась рябь.

– Ты прямо как сорока, Орри! Хватаешь все блестящее и бросаешь ради того, что поярче блестит!

Я пожала плечами:

– Я же смертная. У меня, в отличие от некоторых, вечности впереди нет. Так что расскажи, пожалуйста.

Я больше на него не сердилась. И он на меня, кажется, тоже. Я знала, что он все еще любит меня, а он знал, что я знаю. Мы просто немного сорвались друг на друга после долгого и тяжкого дня. От старых привычек так легко не отделаешься!

Сумасброд вздохнул, прислонился к подголовнику кровати и вернул себе человеческий облик.

– Это был не страх… – сказал он.

– А мне показалось, именно страх. Вы все перетрусили, кроме той, с пастью… Лил.

Сумасброд скорчил гримасу:

– Лил не способна бояться. И мы не боялись. Это было просто… – Он передернул плечами и нахмурился. – Трудно объяснить.

– У тебя все так.

Он закатил глаза.

– Йейнэ… она… Вообще-то, по нашим меркам, она совсем молода. И я пока даже не знаю, что о ней думать и как относиться. А Сиэй, может, и выглядит как дитя, но на самом деле он старше нас всех.

– Вот как, – сказала я, хотя, по совести говоря, мало что поняла.

Маленький мальчик – и старше Сумасброда?.. И почему Сиэй называл матерью юную женщину гораздо младше себя?..

– Значит, почтение, подобающее старшему брату…

– Нет-нет, это у нас не считается.

Я нахмурилась, окончательно перестав что-либо понимать.

– Что же тогда? Он могущественней тебя?

– Да.

Сумасброд морщился, не находя слов. Меня вдруг посетило мимолетное видение: аквамарин темнеет, становясь сапфиром. На самом деле Сумасброд не менялся, это работало лишь мое воображение.

– Могущественней, потому что старше?

– Отчасти да. Но все не так просто…

Продолжения не последовало.

Настал мой черед разочарованно застонать.

– Ладно, Сброд. Я лучше посплю…

– Я слово пытаюсь подобрать, – вздохнул Сумасброд. – На языках смертных всего не выразишь. Он… как бы… он живет по правилам. Он таков, каков есть. Ты ведь слышала подобное выражение? Ну а для нас это не просто слова.

Я тщетно силилась разобраться, что он имеет в виду. Он понял это по моему лицу и сделал еще попытку.

– Попробуй представить, что ты старше этой планеты, однако тебе приходится действовать точно ребенку. Ну как, получается?

Да уж, невозможно вообразить.

– Я… я не знаю. Не особенно…

Сумасброд кивнул:

– А вот у Сиэя выходит. Он делает это каждый день с утра до вечера и никогда не прекращает. Поэтому он такой сильный.

Передо мной забрезжило нечто похожее на понимание.

– Так ты поэтому ростовщик?

Сумасброд хихикнул.

– Я предпочел бы называться вкладчиком. И процент у меня вполне справедливый, спасибо.

– А еще ты дурью торгуешь.

– Я предпочитаю называться независимым аптекарем…

– Ну все, все.

Я дотянулась и с тоскливым чувством накрыла своей его руку, лежавшую на простынях.

– Тебе, наверное, туго пришлось во времена Отлучения…

Так он и другие богорожденные называли эпоху до своего прихода сюда, эпоху, когда им было запрещено наведываться в наш мир и общаться со смертными. Чем объяснялся запрет и кто его наложил, рассказывать они не желали.

– Как-то трудно представить, чтобы у богов имелось много обязанностей…

– Неверно, – отозвался Сумасброд.

Какое-то время он молча наблюдал за мной, потом его кисть перевернулась и ухватила мою.

– Самые властные обязательства, Орри, не имеют ничего общего с материальным.

Я смотрела на его руку, обнимавшую мою ничтожную ладошку, понимая сказанное им и мечтая отказаться от этого понимания. Ну вот почему бы ему не разлюбить меня? Насколько все было бы проще…

Он разжал пальцы. Кажется, на моем лице отразилось больше, чем я того желала. Сумасброд вздохнул и поднял мою руку к губам.

– Я должен идти, – сказал он. – Если что-то понадобится…

Я поддалась внезапному душевному порыву и села в постели, хотя спина отозвалась отчаянной болью.

– Останься, – сказала я ему.

Он отвел глаза, ему было неловко.

– Мне не следует…

– Никаких обязательств, Сброд. Просто дружба. Останься.

Он протянул руку и отвел с моей щеки волосы. С его стороны это было мгновение беззащитности, я редко видела такое чувство на его лице, разве что когда он становился жидким сиянием.

– Как бы я хотел, чтобы ты была богиней, – проговорил он. – Иногда мне начинает казаться, что ты и вправду богиня. А потом происходит что-нибудь… вот такое. – Он отодвинул мое пушистое одеяние и тронул пальцем синяк. – И тогда я вспоминаю, какая ты хрупкая и уязвимая. И начинаю думать, что однажды я тебя потеряю. – Он стиснул зубы. – Я не могу этого вынести, Орри…

– Богини тоже временами умирают, – ляпнула я и слишком поздно спохватилась.

Я, вообще-то, думала о Войне богов, случившейся много тысячелетий назад, а вовсе не о сестре Сумасброда. О ней я благополучно успела забыть.

Но Сумасброд лишь грустно улыбнулся:

– Это совсем другое. Мы можем умереть. Тогда как вы, смертные… Вас ничто не избавит от неминуемой смерти. А мы только и можем стоять в сторонке и наблюдать…

«И понемножку умирать вместе с тобой». Так он разок выразился прежде – в тот вечер, когда решил расстаться со мной. Мне были понятны его умозаключения, я с ними даже соглашалась. Вот только душой принять не могла.

Я коснулась рукой его лица и наклонилась поцеловать. Он с готовностью ответил на поцелуй, но я-то чувствовала, как он себя сдерживал. Я ничего не ощутила в этом поцелуе, никакого вкуса, как ни старалась, как ни выпрашивала продолжения. Потом я отняла губы и вздохнула, а он отвернулся.

– Мне пора, – сказал он.

Я больше не стала его удерживать. Он встал с кровати и пошел к двери, но у порога помедлил.