Текст книги "Блуждание. Сага «Исповедь». Книга шестая"

ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 10

За длинным столом на почётном месте сидел священник, отпевавший покойную, рядом с ним вдовец с сыновьями по старшинству, их жёны и дети, а уж потом Жюзьен и деревенские. Реми, несмотря на недовольство отца, сел рядом с названной сестрой. И вроде бы ничего между ними особенного не происходило, но не спрячешь от людей влюблённых глаз. Адриан много пил и исподлобья поглядывал в их сторону, смотрели туда и деревенские девицы на выданьи, да вздыхали украдкой, обсуждая соперницу. На столах: сидр и напитки покрепче, кто что предпочитает, поросёнок, жаренный на вертеле, копчёные куры, баранина, овощи и фрукты, печёный хлеб и сладкие пироги… Такую роскошь позволяют себе селяне только в двух случаях: на свадьбы и похороны. Ребятня быстро поела и занялась играми. Взрослые продолжали добрыми словами вспоминать Катарин. Ронан пил, но не пьянел, рядом с ним пустое место хозяйки, и нужно научиться с этим жить. А ему всего-то чуток за пятьдесят, ещё мужик будь здоров, сносу не знает. И работник хороший, и супруг был верный, никогда себе не позволял на других смотреть. Таких все уважают: и женщины, и мужчины. Дом у них хоть не богатый, но добротный, сыновья славные, работящие и воспитанные, только рыжая приживалка у всех, как кость в горле, слишком уж красивая, змеюка. Один аптекарь в ней души не чает, очень умная, говорит.

– Такой перейди дорожку, ещё и отравит, в травах-то разбирается.

– Да что вы, девки, ей и травы не нужны, как зыркнет своими глазищами, так и порчу наведёт!

– Верно говорят, пригрели на груди своей сиротку, а она – цап – и в глотку!

– Тише говори, услышит.

– Ну и пусть знает, мне плевать, выйду за Адриана – сживу её со свету, чтоб под ногами не мешалась.

– Ох, смотри, Барба, как бы тебя саму не выжили, сильно много яда на твоём языке, да и Адриан на тебя не шибко-то поглядывает.

– Вот я и говорю, приворожила ведьма проклятая! Сжигали таких раньше и правильно делали!

– Злющая ты баба!

– А ты иди с приблудой-то подружись!

– Вот надо будет, пойду и подружусь! – чуть не поссорились из-за Жюзьен девицы.

В этот момент прибежал мальчишка с рукою в крови, сильно порезался, глубоко. Плачет, весь белый, трясётся.

– Где ножик взял? – заорал отец.

– Реми мне дал, – всхлипывает малец.

Пока женщины в дом за чистыми тряпками побежали, к нему подошла Жюзьен, взяла за руку порезанную, что-то пошептала, дунула, кровь-то и остановилась. Люди, все видевшие это, так и ахнули, а священник даже перекрестился.

– Что шепчешь, девица?

– Молитву, отец.

– Какую?

Она и выдала ему что-то по латыни.

– Такой молитвы не знаю, – откровенно признался священник.

– Я её сама придумала, когда ещё ребёнком была в приюте. Нас тогда зубрить молитвы заставляли, а они у меня в голове всё никак не укладывались, а как свою сочинила, так и запомнила.

(За отца Эдуарда она так и молилась, ему помогало, но об этом Жюзьен предпочла умолчать. Святое для неё имя она никому не называла, боялась, осквернить его, если произнесёт. Это началось с того момента, когда на похоронах её священника, все о нём шептались нехорошо. Девочка и сделала вывод, что нельзя о нём говорить, даже по-доброму, кощунственно это. Ведь лучшего человека не было для неё на Земле, да, наверное, уже никогда и не будет.)

– Покажи руку, покажи… – все хотели посмотреть, как рана затянулась, ведь чудо на глазах у всей деревни произошло. Отец мальчишки к Реми подошёл.

– Ты зачем ребёнку ножик дал?

– Попросил, вот и дал, говорит, свистульки ему делать нечем.

– Забери, не игрушка это для ребёнка.

Но мальчик запротестовал:

– Мы договорились, если ножик мой, буду молчать, а если нет, то всем расскажу…

– Что расскажешь?

– Как они в саду с Жюзьен обнимались.

– Так вот оно что, а я-то думал, с чего это Реми подарки дорогие детям делает? – засмеялся мужчина и отдал нож хозяину, а пацану своему влепил подзатыльник. – Подглядывать и ябедничать – нехорошо, так и запомни, сын, а ещё хуже того, – чужие тайны выдавать!

Мужчинам эта новость понравилась, всем, кроме братьев и отца Реми. Ронан тяжёлым взглядом придавил сына и, наверное, в другой день прибил бы его и Жюзьен, но не на поминках жены.

Реми покраснел, не ожидал он, что так быстро все узнают о них.

«Ну что ж, значит, время пришло», – подумал он и с виноватым видом подошёл к родителю.

– Отец, я давно хотел тебе сказать…

– Не надо, не начинай! Зря я тогда тебя с ней без присмотра оставил, думал, хоть матери постесняетесь, да видно, и она ничего сделать не смогла… Потом поговорим, – сказал, как обрубил, дальше просить было бесполезно. Все это знают, упрямый он человек. Одно счастье, что сразу не ответил, может, ещё подумает.

А потом ещё подпили, и настроение у всех поднялось, песен и танцев, конечно, не было, но шутки раздавались, и смех был слышен. Молодёжь под благовидными предлогами по парочкам разбрелась. Мужики с красными лицами продолжали пьянствовать, женщины потихоньку со столов посуду убирали, скоро вечер, скотина ждёт: коровки мычат, да и свиньи жрать просят. Простая деревенская жизнь, где за счастье посплетничать, а сегодня столько всего произошло, что на целую неделю хватит!

Жюзьен пробивала нервная дрожь, теперь на неё совсем косо смотрят. Того и гляди, скоро креститься начнут, как от чёрной кошки. Но не могла она ребёнку не помочь, тем более, что по их с Реми вине он и порезался… Ох, не будет ей жизни в этой деревне, и раньше чужой была, а теперь и вовсе – колдунья. И бежала бы она от них ото всех без оглядки, да держит Реми. Сладость такая от него в сердце растекается, что многое можно стерпеть, только бы был он рядом.

Никто и не заметил, что Адриан после той сцены с мальчиком ушёл. Долго бродил он по лесу, да ветки на деревьях ломал, рычал, как раненый зверь, и слёзы горькие лил. Ненависть и любовь – всё смешалось в его сердце, и не было ему покоя.

ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 11

Ещё одну ночь старшие братья с жёнами и детьми остались в родительском доме, а поутру уехали на своё хозяйство. Жюзьен старалась прятаться, чтоб лишний раз на глаза Ронану не появляться, но свои обычные женские обязанности все исполняла. Реми он держал всё время при себе. Приближалось время серьёзного разговора, которого теперь было не избежать. Адриан стал темнее тучи, молчалив и вечно раздражён. Отец семейства, как и полагается вдовцу, подавлен горем. Всё вернулось в доме на свои прежние места, только без Катарин все ощущали пустоту, лишившись её любви, заботы и присутствия. Печально смотрели на них с икон Божественные лики, тёмные от времени и с трудом различимые, но, всё же, живые.

«Господи, помоги нам!» – мысленно обращалась к ним Жюзьен и, тихонечко, чтобы не привлекать к себе внимания, вздыхала.

За столом ели молча. Даже слышно было, как где-то под потолком кружит сонная муха. В животе от нервного напряжения «скреблись кошки», и, если бы можно было отказаться от еды, Жюзьен бы обязательно так и сделала, но это ещё больше разозлило бы хозяина. Он очень требовательно относился к трапезам и настаивал на всеобщем присутствии вовремя и до конца. Съесть нужно было всё, что положено в тарелку, иначе и ложкой по лбу не долго получить, а рука у Ронана тяжёлая.

Аппетита у несчастной Жюзьен, на беду, последнее время не наблюдалось, и каждую ложку она проталкивала в себя через силу, а в этот раз и вовсе занемогла. Зажав рукой рот, она выбежала из дома и прямо у порога её стошнило. Слышали это все.

– Наверное, съела что-то не то… – предположил Реми, и хотел подняться, чтобы помочь, но отец жестом усадил его обратно за стол. Молча дожевал баранье рагу и запил колодезной водой.

Жюзьен вернулась иссиня-бледная, но, увидев еду, её вновь замутило, и она убежала во двор.

Отец отложил ложку и посмотрел на обоих сыновей:

– Ну, а теперь поговорим.

Оба брата покраснели.

– Кто из вас греховодник?

– О чём ты? – растерянно спросил Реми.

Ронан поднялся и с грозным выражением лица сказал:

– Для непонятливых повторяю, кто девку испортил?

Оба опустили голову, но ответил только Реми:

– Я хотел с тобой поговорить, но ты и слушать не стал.

– Нужно было при всех озвучить: «Отец, возрадуйся, я обрюхатил сироту!» – его кулак опустился на стол и тарелки подпрыгнули, ровно как и кишки в животе обоих сыновей.

Адриан молчал. В нём надежда на обладание Жюзьен боролась с ревностью и страхом, ведь девушка конкретно дала понять, что ничего между ними больше быть не может, и если что, вскипятит ему мозг. От одного воспоминания о перенесённых муках, его скрутило.

– Слишком тебя мать любила и жалела пуще всех, драть тебя нужно было, когда мог, теперь уже поздно. Ответишь за свой поступок.

– Я хотел просить её руки, о большем и не мечтаю.

– Мечты… мечты… откуда только эта дурь в мозгах у вас берётся? Поначитались книжек, сукины дети, а всё она!.. Так и знал я, что от этой девчонки только беды будут!

– Разве ребёнок – беда?

– Молчи уже! Хорошо, хоть мать этого стыда не терпит! И так в деревне только о вас и судачат, а мне каково?! Ведьму пригрел, да ещё и за сына выдал, бесовское отродье плодить! Ох, беда-то, беда!.. – сел, схватившись за голову, и, качаясь, запричитал по-стариковски.

– Так ты не против?

– А куда же я от вас, окаянных, денусь?! Набедокурил, держи ответ, у нас в семье за себя мужчины отвечают! Через месяц сыграем две свадьбы в один день, хоть на этом сэкономлю. Идите обрадуйте своих невест! Вечером к Гийому пойдём с подарками, Адриан. Пора тебе своё гнездо вить. А ты, малой, беги, ищи свою зазнобу, пока она с собой чего не сотворила, поняла, небось, что жареным пахнет!

Реми бросился к отцу и расцеловал его, а после убежал искать Жюзьен. Отец отёрся рукавом и, с еле заметной улыбкой, воскликнул:

– Было б счастье, да несчастье помогло. Ты не хмурься, Адриан, не люба тебе Барба, да девка она хорошая, работящая и с большим приданым. Ты с ней беды знать не будешь. Крепкая она, плотная, как спелое яблоко, вкусишь и понравится. А эту здыхлю, разве что на руках носить, пусть Реми с ней и мается.

– Зря ты так. Столько добра она для нас сделала, и сейчас изо всех сил старается… Не забыть мне её, отец… Отравой она во мне сидит, вся душа изболелась по ней.

Никогда ещё Ронан не видел таким сына. Всё, что он держал в себе, наружу полезло, разрыдался на отцовском плече, но про тайну их не сказал, хотя понял, что ребёнок скорее всего его. Знал он, что не сразу тошнота у беременных проявляется, а не раньше, чем через месяц.

– Жюзьен, ты здесь?

Тишина в ответ. Реми хотел уже уйти, как услышал, что солома наверху слегка пошевелилась.

– Чего не отвечаешь? – он взобрался по лесенке на самый верх и увидел Жюзьен, свернувшуюся комочком. Погладил её густые, сверкающие на солнце, огненные волосы. Прикоснулся к ним губами. – Почему дрожишь?

– Плохо мне, неужели не видишь.

– Это бывает… но скоро пройдёт.

– Ничего уже не пройдёт! Ты не знаешь!..

– Это ты не знаешь, моя кровиночка, даже не догадываешься, какие новости я тебе принёс!

Жюзьен посмотрела на него своими огромными янтарно-зелёными глазами.

– Отец нас благословил. Да, да, не смотри на меня так!

Из глаз Жюзьен хлынули слёзы.

– Чего ты плачешь? Он согласен, он принял тебя и нашего малыша, скоро сыграем свадьбу, как только сорок дней пройдёт. Ну, скажи, что ты рада! Да что ж ты плачешь-то всё время?!

Нервное напряжение стало спадать, и Жюзьен дала себе волю, улыбаясь сквозь слёзы, она думала о том, что не сможет долго обманывать Реми, что рано или поздно придётся во всём признаться, если Адриан не сделает этого раньше её. Возможно, уже сейчас он рассказывает отцу об их роковой встрече…

А Реми всё целовал и целовал любимое лицо и, стирая с него губами солёные капли, ощущал себя самым счастливым на свете человеком. Всё это было как сон, и ему совсем не хотелось просыпаться.

ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 12

– Заходи в дом! Да не бойся, ушли они к Гиёму свататься, подарки понесли. Договор-то давно есть, но нужно, чтоб всё по чести…

– А у нас с тобой как? – глаза Жюзьен сверкнули обидой.

– А у нас – по любви.

– Ты ни разу мне даже и не признался, любишь ли?

– Что слова? Ты и так всё знаешь!.. – он приобнял Жюзьен за гибкий стан и привлёк себе. – Как же я истосковался по тебе, родная…

Горячие губы Реми заставили её обо всём забыть, ласковые руки, крепкие объятья… Ещё совсем недавно она и думать не думала, что может быть такой счастливой. Утолив свою страсть и выплеснув нежность, они лежали, прижавшись друг к другу, и мечтали о будущем. Реми поглаживал ладонью перевёрнутое блюдечко её живота.

– Неужели там кто-то есть?.. Даже не верится! – он поцеловал Жюзьен в пупок и заглянул в глаза с такой преданностью и надеждой, что сердце обожгло.

«Он заслуживает большего!» – подумала она и невольно глаза стали влажными.

– Не поймёшь вас, женщин. Когда вам плохо, вы плачете, когда хорошо – тоже…

«Сказать ему и разбить сердце?! – мороз пробежал по коже. – А жить во лжи и растить чужого ребёнка, лучше? Такого ему желаешь?» – не унималась совесть.

И всё же Жюзьен не могла сейчас взять и разрушить собственное счастье, может быть, это эгоистично, может быть, нехорошо, но ей нужен Реми, ребёнку – отец и, прежде всего, дом, где он будет расти. Ведь не чужая же в нём кровь?! Об Адриане она и думать не хотела, ничего бы у них не вышло.

– Нам нужно одеться, они скоро вернутся! – сказала она и быстро начала приводить себя в пристойный вид.

– Откуда ты знаешь? – спросил Реми, натягивая штаны, – Отец говорил, что посидят, как положено.

– Что-то пошло не так. Сердцем чую.

И только успели они всё прибрать, как дверь распахнулась. Отец был в ярости, а Адриан с трудом скрывал своё довольство.

– Это ж надо! Отказалась жить в моём доме! Пусть, говорит, жених с ними живёт, как альфонс, как содержанец! Где ж это видано! Не бывать этому, пока я жив!.. – отец выругался и сплюнул на пол. – В общем так, Адриан, коль не изменят они своего решения – разрываем помолвку. Пусть ищут себе другого жениха. А тебе дом построим, пусть потом локти себе кусают! Ничего, двоим сыновьям построили, и тебе поднимем! Что притихли, голубки? – он перевёл взгляд на младшего сына, – Ваша песенка спета, буду с вами свой век доживать.

Адриан посмотрел на Жюзьен глазами побитой собаки, если бы он мог, то, не задумываясь, поменялся бы с Реми местами, не нужен ему ни дом, ни невеста с приданым. Только бы быть сейчас рядом с ней и, как младший брат, держать за руку…

Развели огонь, поели, да и спать пошли по своим местам, утро вечера мудренее.

Ещё до рассвета Жюзьен встала и пошла к любимой коровке, её мутило даже от запаха парного молока, но нужно было кому-то это делать, одна она женщина теперь в этой семье.

Дверь за спиной хлопнула и Жюзьен замерла, даже не оглядываясь, она почувствовала взгляд Адриана, её пожирающий и безнадёжно болезненный. Она не остановилась, продолжая доить. Коровка посмотрела на вошедшего и, нервно переступив, стукнула задним копытом об землю.

– Ты рано встал, Адриан, мог ещё поспать…

– Спиной видишь, Жюзьен, – удивился он, – не спится мне, глаз всю ночь не сомкнул. Нам нужно поговорить!

Жюзьен согласно кивнула в ответ:

– Нужно.

– Это – мой ребёнок, ведь так?! Не спала же ты сразу с двумя братьями?! С Реми это случилось позже, иначе бы я заметил.

– Да. Это так, – Жюзьен напряглась и отпустила бедное вымя, потому что руки её не слушались и причиняли коровке неудобство.

– Ты, по-прежнему, хочешь быть с ним?

Она повернулась, вытирая руки о фартук.

– Только с ним.

– У меня нет ни единого шанса тебя переубедить? Ребёнку нужен настоящий отец!

– Реми будет ему хорошим отцом.

– А как же я? Как я буду жить и смотреть на своё дитя, которое будет звать меня дядей?! Разве это правильно, Жюзьен?!

– Если ты скажешь правду, мне придётся уйти.

– Я бы смог тебя защитить, я бы отстоял наше право быть вместе.

– Нет, Адриан. Без него мне жизни не будет. Ты – хороший, добрый человек, ты не выдал меня, но… сердцу ведь не прикажешь! Смирись с тем, что есть.

– Не могу. Света белого не вижу. Радость позабыл. Никого не замечаю, ничего не хочу, хоть в петлю лезь!

– Прости меня, не знаю, как так вышло, слабость на меня тогда какая-то напала, нужно было тебя остановить, да не смогла. А теперь уже ничего не воротишь и не исправишь, нет. Люб он мне, всем телом, всей душою прикипела я к нему. Прости меня, Бога ради!

– Тогда помоги мне! Ты же можешь, сделай какой-нибудь заговор, отврати от себя, дай позабыть…

– Если бы это было так просто, Адриан, я не знаю, как тебе помочь, но я постараюсь что-нибудь придумать. Только не выдавай меня, ты ведь любишь Реми, побереги его! Не за себя боюсь, за него прошу, не разбивай наше хрупкое счастье. А я буду благодарна тебе до гроба!

– От меня он ничего не узнает. Ты хорошо тогда мозги вправила, жаль, что до сердца не добралась. Его ты вскипятить не умеешь? Дай руку! – он взял её ладонь и, распахнув рубашку, приложил к своей груди. – Вырви его, останови! Нет мочи терпеть. Люблю тебя больше жизни!

Жюзьен, и вправду, ощутила нежную мышцу в своей ладони, она пульсировала, перекачивая горячую кровь. Достаточно было представить, что она сжимает её, и тогда…

– Нет! Я не сделаю этого. Ты будешь жить и ещё обязательно станешь счастлив! Обещаю! Найди себе невесту, и я сделаю так, что вы полюбите друг друга!

– Мне и кобыла – невеста, какая разница кто, если не ТЫ. Один поцелуй, Жюзьен, всего один на прощание…

– Уходи вон! – Жюзьен вытолкала его за дверь хлева и дождалась, пока стихнут шаги.

Она всё ещё ощущала его сердце в своей ладони, и это будило в ней древние, дикие воспоминания: когда-то, очень-очень давно, она непременно бы уничтожила его, забрав себе всю мощь бессмертной души жертвы. Верховная жрица умела это делать и неоднократно использовала страшный ритуал, лишая жизни тех, кто был в её власти. Когда это было и где? О том память веков умалчивала, но знание оставалось, тихо притаившись без надобности до этой самой поры.

ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 1

Ей стали сниться странные сны, неведомые страны, люди в дорогих одеждах, четырёхугольные строения, к небу сходящиеся в одной точке, и со всех сторон образующие треугольник. Она служила неведомым богам, говорила на другом языке, совершала чудовищные обряды, читала заклинания, объявляла волю Богов смертным… Словно кто-то пытался напомнить ей о древней сущности, разбудить тёмную силу похороненную под толщей прожитых жизней и воплощений. Жюзьен просыпалась и шла доить корову, кормить поросят, убирать курятник, а в голове ещё звенел каскад барабанов и песнопения давних времён. Затем она готовила еду, от запаха которой по нескольку раз убегала за сарай и её выворачивало наизнанку, из-за чего блюда нередко подгорали. Но мужчины ели и не жаловались, видя страдания беременной и сочувствуя ей каждый по-своему.

Приготовления к строительству шли полным ходом, и всё чаще Реми был вынужден целыми днями пропадать на работе, а по вечерам уже еле волочил ноги. Все уставали. Всем было нелегко. Жюзьен часто вспоминала Катарин и обливалась слезами, именно сейчас ей так не хватало материнской любви и ласки, женского доброго слова и совета. Помолвку Адриана расторгли, о другой свадьбе и думать было нечего – все заработки семьи уходили на строительство нового дома. Решили тайно обвенчать молодых безо всяких гуляний. Это в деревне не приветствовалось и считалось позорным, но Ронан плюнул на всё. Разозлившийся на Гиёма и его семейство, он предпочёл поднять сыну дом, нежели следовать установленным традициям. Это не обеляло честь невесты и жениха и уж точно никак не могло облегчить им жизнь среди земляков, но зато перед Богом они становились мужем и женой, и дитё, во чреве растущее, считалось законным.

Молодые не роптали и ни на что не жаловались. У Жюзьен даже не было свадебного наряда. Надела самое добротное из трёх имеющихся, вплела в куаф белую розу, взяла за руку Реми, одолжившего костюм у брата, так как своего не имел, и пошли вчетвером в церковь.

Ронан не испытывал особенной радости, не такой жизни и венчания он сыну желал, но раз уж так вышло, куда деваться-то?! Адриан, так и вовсе понуро смотрел на всё происходящее, ему ещё и пришлось быть им свидетелем. Нужно отдать должное, парень всё выдержал со смирением, хотя далось ему это не просто. А потом был обычный семейный ужин, Жюзьен же и приготовленный, никаких подарков и длинных речей. Мужчины выпили на троих бутылку яблочной самогонки и все отправились спать. С одной лишь разницей – теперь у молодых была двуспальная кровать, на которой раньше спал Ронан с Катарин. На законных правах прикрыв за собою дверцы, молодожёны тесно прижались друг к другу и заснули.

Адриану было не до сна. Он прислушивался к каждому их движению, вдоху и выдоху, ему всё мерещилось, что там Жюзьен и Реми предаются супружеским утехам и его воображение рисовало красочные картины, от которых хотелось убить их и покончить с собой.

Утром, перед самым рассветом, Жюзьен пошла по обыкновению в хлев, и он, истерзанный ревностью и бессонницей, поплёлся за нею.

– Как ночь прошла? – не поздоровавшись, грубо спросил Адриан.

Корова занервничала, её всё больше раздражал этот человек. Она даже пыталась теперь его всякий раз лягнуть, когда он вёл её на поле, ведь после его появления во время дойки, руки Жюзьен становились напряжёнными и невольно причиняли ей боль.

– Хорошо прошла. Ты желаешь увидеть простынь? – съехидничала Жюзьен.

– Свою невинность ты мне отдала и в чреве твоём зреет мой плод, – таким же тоном ответил Адриан.

– Что хочешь? – Жюзьен отпустила бедную корову и подошла впритык к своему мучителю, её глаза горели огнём, в ушах ещё звучал гул медных труб, возвещавших прибытие фараона. И то, что происходило в реальности, всё больше начинало её раздражать.

– Ты обещала помочь, так сделай же что-нибудь! Если уж сам я ни на что не годен!

– Невесту выбрал?

– Выбери сама. Не могу смотреть на ваше счастье.

– Да уж, счастья – полные карманы…

– Ты отняла у меня право отцовства!

– Ты лишил меня человеческой свадьбы!

– С милым рай и в шалаше!

– Это верно… Ты пришёл позлить меня?

– Нет. Освободи меня от своих колдовских чар и дай жить спокойно, я ведь сдержал своё слово и не выдал нашей тайны!

– Ну, смотри, потом не плачь и претензий мне не предъявляй! Сейчас пойдёшь по деревне и первая незамужняя девка, что встретится, – будет твоя. Только сразу подойди и поцелуй её. Не удивляйся тому, что случится потом.

Она наклонилась, взяла пучок соломы и, свив концы кружочком, перевязала другой соломинкой по середине, получилась восьмёрка. Она опустила её в ведро с молоком, что-то прошептала на непонятном языке и, брызнув в лицо ему, отдала амулет в руки.

– После того, что будет, сожги его. Страшный грех на душу беру из-за тебя, Адриан. Но достал ты меня, спасу нет! Уходи!..

Без предупреждения, он схватил жену брата и впился поцелуем до крови.

Вырвавшись, Жюзьен облизнула лопнувшую губу и злобно расхохоталась:

– На меня не подействует, я – замужняя! Ступай и забудь дорогу домой!

Адриан ушёл, не чувствуя земли под ногами.

Корова с предсмертной тоской посмотрела на хозяйку, протяжно замычав, ноги животного подкосились и несчастная рухнула на землю.

– Прости меня, кормилица, прости, родная! Моя вина, мне и муки твои терпеть, только не бойся, больно не будет, уж лучше так, чем от ножа да на стол…

Слёзы ручьями лились по щекам Жюзьен и капали на погибающую корову, до последнего вздоха животного она смотрела в угасающие глаза. Никто не ведает, сколько мук претерпела ворожея в эти минуты, как ненавидела себя и проклинала… Но что сделано, то сделано, и за всё на свете нужно платить.

Корову есть не стали, ведь неизвестно, от чего померла, закопали за садом, погоревали. Адриан так и не вернулся в этот день. Отец пошёл его искать по деревне и ближе к ночи выяснилось, что пропал не только он, а ещё и дочка аптекаря, искали все: от мала до велика и нашли голыми в шалаше, да такой страстью пылавшими, что еле растащили срамных. Ни стыда, ни совести!..

Посидели отцы, посовещались и решили свадьбу играть. Хоть по статусу и не ровня (аптекарь богатый и образованный человек), да от позора нужно как-то избавляться, коль уж молодые совсем разум потеряли, не убивать же их?! Только странные они оба, словно скотина в брачный период. Но, кто ж правду знает?.. Только одна Жюзьен.