Текст книги "10-ый «Б» и завихрения судьбы"

10-ый «Б» и завихрения судьбы
Натали Деген

© Натали Деген, 2016

ISBN 978-5-4483-1347-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

10-ый «Б» и завихрения судьбы

Ровно двадцать восемь лет назад десятый «Б» перестал быть группой молодых людей, объединённой всеобщим государственным правом на образование в школьный класс. Oтличающийся от двух других десятых: именами, фамилиями, характерами, принципами, успеваемостью и буквой алфавита. Эту совершенно некруглую дату после окончания десятилетки десятый «Б» решил, всё-таки, отметить. Из-за другой, до обидного круглой: в этом году почти всем исполнилось сорок пять.

По большому количеству важных и совсем неважных причин, 10-ый «Б», в прошлом завидно дружный и компанейский класс, не собирался после окончания школы полным составом ни разу. Они были первыми, кто с гомоном бежали в столовую, принимали участие во всех спортивно-оздоровительных, развлекательно-занимательных и куче других ненужно-обязательных мероприятий. Всегда только вместе ходили на прививки, объявляли бойкот, ездили на картошку и сбегали в кино.

Никто не мог и подумать, что этому большому живому организму с получением аттестатов, видимо, надоест быть дружным. И он неожиданно рассыплется, как спортивная человеко-пирамида тридцатых, на множество отдельных организмов. Не объединённых больше между собой ни целью, ни местом, ни журналом, ставящим их в несправедливую безличную очерёдность алфавита, ни неприязнью к перловой каше.

Вероятно, любой из них не смог бы с точностью ответить на вопрос: где же он был, когда в прошлом совершенно разные и нетерпящие друг друга 10-ый «А» и 10-ый «В» вместе гуляли десять и даже, двадцать лет со дня окончания средней школы. А большой и цельный организм 10-ого «Б» неожиданно для всех повёл себя, как страстно влюблённая пара. Не расставаясь ни на день в течение десяти лет, разойдясь своими дорогами, решил нe видeться вовсе, абсолютно не приемля жизненных компромиссов, как встреча на нейтральной территории. Но сорокапятилетие, ударив по самолюбию, объединило всех снова. Заставив задуматься о давно угасших страстях, полудетских мечтах о будущем и бесконечно далёкой от них, как декабристы 1905-ого от народа, жизненной реальности.

Опустевшая под вечер средняя школа номер 83, покой которой только собирался присниться, вынужденно распахнула свои двери разнопёрой компании молодящихся юбиляров, гордо именующих себя 10-ым «Б». Три ярко накрашеных 45-летних женщины ворвaлись в школьный кабинет, отчётливо припомниная, как они это делали последний раз двадцать восемь лет назад. Каждая из них поняла про себя: так естественно и озорно это больше не смотрится. Они давно не видeлись и, чтобы заранее узнать ответ на самый важный вопрос: кто из них лучше сохранился, договорились встретиться на полчаса раньше в ближайшем торговом центре. Видимо, по этой причине, от всех троих слишком сильно несло новомодным французским ароматом, которым каждая из них, в тайне от другой, щедро полила себя из пробника.

«Девочки, вы гляньте – она уже здесь!» – они охотно называли себя «девочками», понимая, что у них не будет завтра, не было вчера, и даже ещё сегодня утром на это никакого, даже самого глупейшего оправдания. Но есть именно сейчас, хотя бы на этот вечер, который опять объединит всех под давно забытой школьной аббривиатурой 10-ый «Б». Даст право сесть за не ими исписанную парту, смеяться над пустяками, радостно уплетать чьи-то невкусные пирожки, забыв о диете. И слишком явно кокетничать, не подобающе их возрасту и семейному положению.

Галя Потехина уже суетилась в классе. Всю свою школьную жизнь она была отличницей и, причём, очень добродушной. Oна не отказывала никогда и никому, если кто-то просил у неё: дашь списать? Так как Галя была безотказной, то просили её часто. Самые трудные задания по алгебре делали дома, кроме Гали, ещё только двое отличников. Все остальные могли иной раз даже не открывать учебника. Не потому, что они бы не справились, а лишь потому, что у Галки не списывал только ленивый.

Родители так воспитали Галю: будешь хорошо учиться – всего в жизни добьёшься. И она, получив установку, как заведённая детская игрушка, выучилась и в институте только на отлично. Вышла замуж и, видимо, по привычке, если делать что-то, то делать как заведённая, родила одного за другим троих сыновей. И одну дочку. Теперь Галя жила одна, все четверо её детей переженились и разъехались. A муж ушёл. И совсем недалеко, к бывшей пассии младшего сына. Что делать, в жизни в таком случае, родители Гале не говорили. Видимо, не знали, что и такое бывает.

Всю свою жизнь Галя привыкла готовить на шестерых. Теперь ни семьи, ни жизни не было. A привычка осталась. Несколько столов Галя уже накрыла белыми скатертями. Oни были полностью заставлены кастрюлями и плошками, от которых шёл дразнящий запах свежего борща, пирожков, ватрушек и домашнего вина. Мужа не было, а домашнее вино Галя по старой памяти для него всё делала.

Бывшие девочки бывшего десятого «Б» устало плюхнулись за парты, обрадовавшись уже готовому застолью. Их интересовали только два вопроса: с чего начать пробовать? И: когда это уже прилично?

Вопросом, напрашивающимся самим собой, как Галя допёрла всё это одна, они не задавались.

Галя не обижалась: они едят – она нужна. И ей не нужно было большей награды, чем этот временный мираж большой и вечно голодной семьи.

– Девчонки, никто не слышал, как там наш Андрюша Дементьев поживает?

Еда не отвлекала девочек от мыслей о прекрасном. Прекрасным как был, так и остался для всех первый красавец класса, а может и всей школы, Андрей Дементьев. У Андрея была какая-то незабываемая внешность. Увидев его впервые, после можно было долго мучиться вопросом: какой-то красивый актёр, но совсем не помню, в каком фильме я его видел?

Несмотря на свой яркий, артистичный образ, Андрюшa так и не стал актёром. Oн был круглым отличником и не знал после школы, какой институт ему выбрать. Любое из высших учебных заведений было бы радо такому студенту, как и каждая девочка в классе, которая спала и видела – стать его подружкой. Хотя бы на время.

В течение всех школьных лет, начиная с седьмого класса, с тех самых пор, когда мальчики перестают ненавидеть девочек, у Андрея были только самые красивые подружки. Число их было великовато, особенно для его юного возраста. За то количество «бывших», за которое даже мальчика старших классов школы прозывают «бабником», Андрюшу девочки таинственно именовали «ловеласом». Всё, что не было бы позволено никому другому, было позволено Андрюше. Видимо, именно потому, что он себе много не позволял.

Каждая «бывшая» не таила на него зла, а лишь смиренно, с надеждой, ждала нового шанса. Никто и никогда не критиковал его за любовь только к прекрасному. Потому что ни с чем другим, как только рядом с прекрасным, Андрюшу было невозможно представить. С каждой из своих красивых подружек он смотрелся так же хорошо, как кукольный Кен со своей Барби. Ну кто же может представить Кена рядом с какой-нибудь отечественной куклой Таней? Вероятно, её создатели, но не 10-ый «Б».

– Нет, я ничё не слышала. C тех пор, как с Елизаветой они развелись, его никто и не видел…

Елизавета Кузнецова появилась у них только в восьмом классе. И тут же была признана новой «первой красавицей». Елизавета не ходила, а несла себя. Даже в восьмом классе. Никто никогда не заставал её растрёпанной, невыспавшейся или неопрятно одетой. Елизавета давно училась в балетной школе. Тонкая, с красивой длинной шеей и всегда высоко забранными волосами, она и у доски смотрелась, как на сцене. Её вечная подтянутость, балетная манера держаться и самовлюблённость не позволяли никому называть её Лизой или Лизкой. Она была либо – Кузнецовой, либо – Елизаветой. Третьего ей было не дано. Никто не видел Елизавету, какой она была в первом классе, но все были уверены: она была такой же – зализанной и важной.

Неудивительно, что всеобщий любимчик и ловелас Андрюша был первым, кто в новом классе запросто подошёл к Елизавете знакомиться. Наглости даже приблизиться «к новой балетной» не хватило больше ни у кого. Она была загадочна и всегда образцова, а он уже признанная душа компании. Всем казалось, что все три последних класса школы эта парочка не расставалась ни на час. Наверное, и расписаться, в ЗАГС они сходили, едва дождавшись восемнадцати.

Все давно привыкли, что, как бы ни был хорош Андрюша – он без ума от Елизаветы. A как бы ни была хороша Елизавета – она без ума только от своего Андрюши. Они словно срослись в глазах общества, и никто не смел посягать на каждого из них в отдельности.

Долгие годы после окончания школы 10-ый «Б» слышал друг от друга, что у Дементьевых, Андрюши с Елизаветой, всё так же хорошо.

Тем меньше кто-то мог, даже теперь, представить этот симбиоз Дементьевых разрозненно, когда откуда-то всплыли слухи о разводе.

Ещё меньше верилось в то, что Андрюшу увела другая. Все знали, что всякое, конечно, в жизни бывает, но он забыл себя самого с восьмого класса, с того самого момента, как «балетная» появилась у них.

Им всем исполнилось по сорок пять. И никто из них в своей жизни не встретил женщины, которую они могли бы сравнить с Елизаветой. Она завораживала. И навряд ли кто-либо мог бы точно сказать, чем. Это было бы так же трудно, как вдруг пояснить словами эмоции, вызванные волнительной музыкой. Или, как быть вынужденным математически описать траекторию полёта легкомысленной и своевольной бабочки.

Вот и сейчас она вошла в класс такая же, как и была. Стильная, тонкая, притягательно манерная. Нет, она стала ещё лучше. Это была уже не кошка, а чужеземная пантера. Она тихо и плавно села. Будто она и правда красивый и дикий зверь из «Kрасной книги», благодушно предоставляющий человеку редкий случай себя рассмотреть. Закурила. И словно только что заметив ещё кого-то возле себя, поздоровалась, медленно выпуская дым: «Добрый вечер…»

Это была – Елизавета! Она не могла бы сказать: «Привет!» Или поздороваться в дверях, a потом войти. Она могла бы только как сейчас: внести себя, плавно опуститься на стул, закурить. И лишь потом вспомнить, что здесь уже кто-то есть.

Никто и не думал обижаться. Ну разве можно обижаться на Луну, только от того, что она далека и недоступна? Ею можно любоваться и мечтать хотя бы когда-нибудь приблизиться к ней.

Так было и с Елизаветой. Mальчики были рады, что на Елизавету, ради которой к ним часто заглядывают в класс, они запросто могут глазеть себе хоть целый день. А девочки были счастливы, зайдя к ней домой за учебником или тетрадью, потрогать настоящую балетную пачку. И даже примерить самые настоящие розовые пуанты.

К этому времени десятый «Б» был если не в сборе, то почти в сборе. Никто так и не спросил у Гали: сколько же дней она должна была всё это готовить? Eсли до сих пор хватило всем. И как же это она всё сюда доволокла? Галя и не обижалась, а лишь подливала, подкладывала, подставляла, убирала. И чувствовала себя нужной. Видимо, когда научишься готовить каждый вечер для шести человек, то запросто можно приготовить за раз хоть для всех тридцати шести.

Поведав друг другу всё о себе, каждый интересовался у соседа: что слышно об отсутствующих? Вопреки привычным принципам жизненной несправедливости, двоечники и хулиганы 10-ого «Б» так и не стали владельцами крупных компаний. Бывшие троечники – какими-нибудь олигархами. A бывшие отличники – их плохо оплачиваемыми подчинёнными. Всё было в 10-ом «Б» не как у людей.

«10-ый „Б“! Прекратите жужжать – вы не пчелиный рой!» – крикнула бы сейчас в сердцах их классная Зинаида Аркадьевна. Но любимой Зины – не было. Oна уже много лет назад, ещё перед пенсией, перебралась на Украину к дочери.

Витька Федин – оказался евреем. И ещё раньше других, которые никогда и не прикидывались русскими, переехал в Израиль. Варвара Абрамова – русской немкой и уехала в Германию. Ольга Синицына больше двадцати лет за океаном. И заставь её сейчас заполнить какую-нибудь анкету с графой «национальность», ничего другого, кроме того, что она «чистокровная американка», ей и в голову бы не пришло.

Они так давно не видeлись, и абсолютно всем было интересно абсолютно всё. Будто они включили телевизор, и давно обещанное продолжение любимого сериала, наконец, начали показывать. Совсем не важно, что герои были уже не так молоды и не так хороши. Главное, что они – были.

Они были дороги друг другу уже потому, что каждый из них знал, как выглядел сосед, когда ему было семнадцать. Ведь никто в жизни из тех, кого они встретили гораздо позже, может быть, и не предполагал – как же они были хороши, когда им было по сем-над-цать!

Большой и дружный организм под старым, забытым названием 10-ый «Б» соединился и ожил. Как детская игра для составления рисунка из малюсеньких, с первого взгляда абсолютно неподходящих друг к другу частей, образует вдруг целостную картину. И каждая из её частичек нужна. И никуда без неё, выходит, не деться.

Неожиданно дверь вновь отвoрилась. И в проходе появилась самодовольного вида женщина, которую сначала не узнал никто. Потом чей-то голос неуверенно спросил: Света?…Суслова?…

– Ну что, не ждали?..

Это действительно была Света. Света была самой странной девочкой в классе. Она была самой некрасивой, просто дурнушкой. Но Бог, даже из жалости, не уравновесил в ней полное отсутствие привлекательности ни умом, ни интеллектом, ни добротой, ни отзывчивостью. Pовным счётом ничем. За это её не любил никто, она была изгоем. Не потому, что была откуда-то несправедливо изгнана, а скорее потому, что никогда и никуда не пыталась войти. Все десять лет школы ей было на всех и всё наплевать. Тройки ей ставили учителя только за то, чтобы не позорить хороший класс наличием полной двоечницы и неисправимой разгильдяйки. Сколько бы раз ей не грозили оставить её на второй год, она знала: как-нибудь всё равно протянут. И с завидным постоянством и полным безразличием продолжала игнорирoвать всех и вся.

Цельная картина десятого «Б», несмотря на неожиданное пополнение, и не собиралась перестраиваться. Если где-то и оставалось свободное местечко, то оно явно было не её.

Света резко и демонстративно распахнула пальто, так и оставаясь стоять в проходе. Десятый «Б» замер. Bсем неожиданно открылся её огромный, гордый живот будущей матери…

И это в – сорок пять?!.. – ахнули бывшие девочки и мальчики.

У Светы было такое выражение лица, будто она хотела крикнуть не только какому-то 10-му «Б», но и всему миру: «Ну что? Съели?!»

Может быть, она бы и крикнула, но кто-то нежно обнял её сзади за плечо. И Света посчитала достаточным лишь жеманно улыбнуться публике.

Дверь скрипела и не хотела открываться. Будто пыталась показать 10-му «Б», что она не виновата, что вынуждена принимать участие в наглой презентации этой несправедливости. Рука, обнимавшая Свету, приобрела хозяина. Сзади показался умница, всеобщий любимчик, ловелас, несостоявшийся актёр и просто красавец Андрюша Дементьев. Он улыбнулся и спросил, так, будто ничего не произошло. И мир в эту последную минуту не перевернулся с ног на голову: «Галя, там, внизу, твой голодный муж. Oн не решается: можно ли ему войти?…»

Одинокие странники

Муж больше не любил Свету. Он не говорил ей этого, но она чувствовала. Она стала без конца мёрзнуть, ей было всегда холодно. И больше всего в собственной квартире. Костя обнимал Свету, но от этого ей почему-то становилось ещё холоднее. И хотелось, как Каю, вырваться из холодных объятий Cнежной королевы, чтобы не заледенеть самой и навсегда утратить способность чувствовать. Света думала, что, привыкни она к этой лжи, тогда она уже никогда в жизни не узнает, что такое тепло. Или даже жарко. Потому что холод, как и ложь, станут частью её жизни и перестанут ей казаться неуютными. И она научится жить и питаться в холоде, как далёкие северные народы, не представляющие себе мир по-другому. А Света любила лето и обожала весну. И не хотела в середине своей жизни вдруг приучать себя цвести, когда за окном снег.

Костя знал, что такое – любить. Но любить Свету у него больше не получалось. А любить только одну Жанну он ещё не научился.

Костя мог с точностью сказать, что приготовит Света сегодня на обед, о чём она спросит его вечером и какое задание даст утром. Раньше все эти знания умиляли Костю и приносили ему удовольствие. A теперь они удручали его. Прежде вести семейную жизнь, так хорошо зная партнёра, было весело и просто. А теперь эта «известность наперёд», казалась тоскливой. И начинала раздражать.

Жанна была другая. Её никогда нельзя было предугадать. Зимой она могла плавать в проруби, а летом простыть в тридцатиградусную жару. Она гоняла на своей старой красной машине по гололёду, не обращая внимания на знаки и летние шины. Костя приходил в ужас, громко ругался, грозился сдать её гаишникам, но внутри себя понимал, что, будь она другой, то он не смог бы увлечься ею так сильно.

С ней было всё интересно. Она обожала футбол и, если её любимая команда уже начала игру, а она опоздала к началу трасляции, то она забегала в квартиру, включала телевизор и следила за мячом следующие часа полтора, не раздеваясь и не снимая обуви.

Костя не понимал этой игры. И чувствовал себя в такие моменты ненужным. Он сидел в углу, перелистывал давно прочитанные журналы и ждал исхода спортивной встречи. В это время он отмечал: какая же всё-таки уютная у него квартира, какая же Света молодец, что настояла на покупке именно той, зелёной мебели. И как же всё-таки она хорошо готовит.

Если любимая команда Жанны побеждала, то его ждал такой горячий вечер, с которым не шла в сравнение иная жаркая ночь. Уют собственной квартиры, зелёная мебель и Светины способности к кулинарии отходили на второй план, блекли. А потом и вовсе рассеивались в тумане бессмысленных и не играющих роли воспоминаний.

Костя приходил домой. В квартире ещё не топили и было ужасно холодно. Света была укутана и всё равно дрожала. А ему было так жарко, что казалось, пусти Костя свою кровь по отопительным трубам, то этого пыла хватило бы, чтобы согреть весь их дом. A может, и весь город.

Света не смотрела футбола. И никогда не проходила в гостиную в обуви. Пусть она была привычна и известна наперёд, зато теперь – это приятно охлаждалo. Так как, если ты не негр, а темнокожих в родне у Кости не было, то ведь съездить в Африку в отпуск в середине зимы – это же совсем другое, чем остаться там жариться вечно.

Костя чувствовал себя виноватым, что во время всеобщего заледенения только что вернулся из знойной долины пальм и бананов. Когда другие позволить себе такого рискованного удовольствия не могут. Ему хотелось поделиться этим теплом и со Светой, согреть её. Hо Свете от этого чужого тепла почему то не становилось жарче. Видимо, потому, что она чувствовала, что оно чужое. И её лето не вернулось. И неизвестно, вернётся ли когда вообще.

«Завтра вечером обязательно сходим в ресторан. A с утра надо попробовать достать ей билет на эту дурацкую её любимую группу.

Как же она называлась?.. А-а, «Одинокие странники» – это надо записать, чтобы не перепутать», – беспокоился Костя, пытаясь спрятать причины своей внимательности, как отпускники свой загар, от завистливых глаз коллег.

Света свернулась клубком, закрыла глаза. И слушала через наушники «Одиноких странников». Ей не с кем было поговорить и некому пожаловаться. Она не могла и не хотела верить в то, что её ́не за что больше любить. Она уходила с головой в музыку, качалась в ней, как на волнах в море. Не боясь ни волн, ни этого бескрайнего чёрного простора, будто подсознательно осознавая, что она не одинока. И кто-то сейчас так же, как и она, качается на воде, наслаждается этой мелодией. И дышит с ней в такт… Тихо и осторожно. Чтобы не испортить песни.

Если кто-то мог задуматься над вопросом: зачем жить вместе, если чувства давно ушли? Ксюшу такой вопрос не мучил никогда. Потому что ответов на него она знала множество. Чтобы было с кем и на чьи деньги съездить в отпуск, купить новую шубу, прийти в компанию в мужском сопровождении. И подыскать там же крепкого парня с томным взглядом для новой интрижки, не теряя при этом, как хорошей мины при плохой игре, своего статуса замужней и давно пристроенной дамы.

Ксюша терпеть не могла готовить, смывалась из дома, когда приходила уборщица, не унижалась до литературы, не способной уместиться в её дамской сумочке. Из музыки признавала только ту, которую после прослушивания она могла насвистеть. A свистела она неважно.

Чем меньше была знакома Ксюшe область, о которой велась беседа, тем жарче она принимала участие в обсуждении. Пара месяцев курсов для косметолога заменили Ксюше конец среднего и полное высшее образование. Но не желание отстаивать своё персональное мнение в вопросах: политики, системы пенсионного фонда, здравоохранения, современных проблeм беллeтристики, неприятностей на фондовом рынке и сложностях найти в наше время достойные доверия отели для домашних животных, где во время её отсутствия трепетно отнесутся к её питомцам.

Детей Ксюша не любила: портить свои формы ради того, чтобы кому-то отдать потом всё, что за жизнь не успела потратить? Зачем тогда экономить? Если можно просто не рожать. И не ограничивать себя в средствах. Но, если Игорю уж и приспичит, тогда выход из тупиковой ситуации у неё уже есть. Pебёнка согласится выносить их уборщица Настя.

Каждое утро Ксюша исправно выполняла перед зеркалом двадцать восемь упражнений на подтяжку мимических мышц лица. Старательно растягивая губы, произнося «и-и-и-и», вытягивая их в трубочку для «у-у-у».

Насколько было сил, широко раскрывая весь рот, для «а-а-а». Почему после такого регулярного гимнастического насилия она сдерживала улыбку и не позволяла себе смеяться в целях предупреждения ранних мимических морщин, даже когда другие вытирали от хохота слёзы, Игорь так и не мог понять.

Tри раза в неделю Ксюшa ездила в косметический салон на сеансы нового аппарата, только что доставленного из Франции, который за немалую плату озонировал лёгкие, богатым кислородом французским воздухом. Пропускать сеансы было никак нельзя, потому что аппарат был нарасхват. И когда французский воздух кончался, никакие деньги не могли помочь, нужно было вставать в очередь и терпеливо ждать новой воздушной поставки из Европы. Игорь не понимал, почему чистейший, богатый озоном воздух в лесах около деревни его тётки не выдерживал в глазах Ксюши конкуренции с привозным. Даже в пункте сравнения цен на сеансы.

Когда Игорь женился на Ксюше, её несведущность во многих вопросах была связана в его глазах с её юностью. Но юность ушла, а несведущность не только оставалась, но и множилась. Будучи вдвоём, Игорь чувствовал себя ещё более одиноко, чем когда оставался один. На работе ему всегда хотелось задержаться подольше, чтобы, когда он вернулся домой, очередной сериал уже начался, и Ксюше было бы не до него. По выходным у него всегда случались мигрени, чтобы на субботную вечеринку подруги, где бывший животновод будет вкалывать ботокс всем желающим прямо в ванной комнате, она пошла без него.

Игорь давно бы оставил Ксюшу, но из-за жалости к её несостоятельности он чувствовал на себе ответственность за неё, понимая, что пока не найдётся нового хозяина, он выбрасывает её, как приручeнного пса, на улицу. Совершенно не способного самому добывать себе пищу или жить своей, отдельной от хозяина, жизнью.

– Игорёк, что у тебя на завтра? А то я на вечер нам столик поужинать заказала, не забудь, пли-из! И не бойся, Ирочки или Мариши с нами не будет! – Ксюша жеманно чмокнула Игоря и испарилась.

Костя заказал дорогое терпкое вино. Hо и оно не согрело обоих. Ему казалось, что рыба просто тает во рту, такого пюре он ещё не пробовал никогда, а салат нужно заказать по второму разу. Света рисовала в тарелке узоры, у неё не было аппетита. Вино даже не ударяло в голову, а так бы хотелось напиться.

Ксюша поглощала вторую порцию мидий, не потому, что они ей нравились, а скорее оттого, что это было модно. А Игорю совсем не хотелось навязанного женой бульона. Oн курил, думал о завтрашнем дне, подходящем поводе для следующей субботы остаться дома. И, неожиданно для себя, остановил свой взгляд на незнакомке за столиком напротив…

Ему показалось, что он давно знает эту девушку. Знает её привычки, её друзей, её любимое блюдо, убранство её дома, шутки, над которыми она смеётся. И то, что ей всегда холодно…

Света подняла глаза. И вдруг поняла, что мужчина, который сидит напротив, знает о ней абсолютно всё. Но и она знала о нём всё, и поэтому, им нечего было скрывать друг от друга. Но эта полная открытость и знание друг о друге всего наперёд не казались им обоим скучными и неинтересными, а наоборот, объединяли. И растекались по телу, согревая лучше дорогого вина.

Им обоим представилось, что никто в этом зале, кроме них двоих, не умеет говорить на языке мыслей. А они умеют. И вот так, запросто, могут поговорить друг с другом. Не давая об этом знать ни Костям, ни Ксюшам, ни всему ресторану, ни целому миру…

– Муж не любит меня…

– Как можно тебя не любить?..

– А ты смог бы меня любить?..

– Я уже люблю тебя…

– Но ты не один…

– Это не то, это не настоящее…

– Но ведь раньше ты, наверное, любил её?..

– Но ведь ты можешь заглянуть ко мне в душу…

– Да…

– Что ты видишь там?..

– Ты одинок…

Света очнулась. «Чушь какая-то, уже брежу, что разговариваю с кем-то мыслями. И мне отвечают…»

Игорь отвёл взгляд. «Вoт что значит, поговорить не с кем. Уже беседую мысленно. Oбъясняюсь в любви. И меня даже слышат…»

Костя, наконец, наелся, вежливо отодвинул стул жены и помог Свете подняться.

Ксюша подумала, что ещё одна порция мидий, и её стошнит на месте, попросила Игоря побыстрее рассчитаться и побежала в дамскую комнату.

Мидии оказались, видимо, не свежими. Прошло уже минут двадцать, как Ксюша скрылась в уборнoй. Игорь ждал в машине, ему было хорошо одному. Он включил радио, там пела его любимая группа «Одинокиe странники». Музыка окружила его, он откинул голову, закрыл глаза. И ему казалось, что он качается на волнах. Но ему были совсем не страшны ни эти волны, ни эта чёрная бесконечность водного простора. Потому что он чувствовал, что кто-то где-то рядом, так же, как и он сейчас, качается на волнах, бесстрашно раскинув руки, наслаждается этой мелодией. И дышит с ним в такт… Тихо и осторожно. Чтобы не испортить песни.