Текст книги "Тура, или Я, Сонька, Алик и остальные"

16. Когда все так и прет

Смотрю, бывало, в разгаре лета и дня из окна своей двухэтажной дачки и буквально не могу усидеть на месте, хотя тело так и ломит от трудов праведных, – в цветнике розы, анемоны, мальва, бархатцы, астры горят волшебным светом, а в огороде-то все так и прет! Капуста жиреет и надувается. Укроп уже мне по пояс вырос, цвета густого темно-зеленого. У тыквы листва буйная, так что закопаешься – никто и не сыщет. А огурцы-то, огурцы! Нет слов. И плазма солнца, проникающая во все живое, заставляет меня ходить по комнате в бешеном ритме и говорить, размахивая руками:

– А если бы у меня участок был не в шесть соток, а в двадцать шесть, да дом бы побольше, да еще батраков-крепких-мужиков единицы три, все бы еще не так горело и перло… А помнишь, как ты комплексовала, что у тебя ляжки толстые?

А помнишь, А. приходил как бы к тебе, а на самом деле к твоей подружке Б.? И, разгадав его маневр, ты комплексовала?

А помнишь, Сережа С. прошел по бревну над выгребной ямой, а ты не смогла и комплексовала? А он прошел второй раз, третий, четвертый, а ты не могла, плакала и комплексовала?

А помнишь, директриса твоей школы поймала тебя в коридоре и сказала: «Какие-то глаза у тебя зеленые, сумасшедшие, смотри, мол, у меня», – и ты, чего-то испугавшись, комплексовала?

А помнишь, Е. отметил, что странная у тебя походка? Чудная. Верхняя часть туловища передвигается как бы чуть быстрее, чем нижняя? И даже разницу скоростей оценил в 0,2 сантиметра в час. И ты комплексовала, поверив Е.

А помнишь, на спиритическом сеансе у В-ских тебя осенило, и ты поняла – в животе у тебя вращается жемчужное ожерелье и постукивает трук-трук, как бы вещая о чем-то ласковом и таинственном, а тебе интеллигентно намекнули, что так не поступают в приличном обществе-то. И ты потом три дня комплексовала…

А помнишь, профессор Ж. спросил, почему это у тебя тензоры ковариантные? И ты, не зная, что ответить, закомплексовала – и вправду, почему?

А помнишь… ты, Вика и Алеша резвились в пруду? Вы влюблены в Алешу обе были, а он симпатизировал обеим. Так вот, тогда… когда ты с Викою ныряла, хохоча, Алеша вас притапливал, играясь. С какого-то момента – почему? – твою макушку он давил все резче и сильнее (а Викину макушку не давил), и там под толщей вод, под бульканье свое, ты так комплексовала – не-на-висть это или же лю-бовь?..

А помнишь? Помнишь?! ПОМНИШЬ?! … А вот теперь ты тоже с шашкой наголо!

17. Шурочка-автомобиль

От суеты и усталости Шурочка вывалила глаза из орбит и рухнула на спину.

Сохранив огромный импульс готовности к любому делу, клетки Шурочкиного тела превратились в микроскопические шестеренки, которые завращались: каждая – со своей скоростью и в своей плоскости. Шурочка подумала, что она умерла, а она вдруг поехала вперед боком по полу, как большой сломанный заводной автомобиль. Шурочка покатилась по направлению к семейному сложенному дивану. «Ну вот, – решила она, – теперь-то остановлюсь навсегда». Но не тут-то было. Безумные мощные шестеренки заставили Шурочку въехать под диван. Диван приподнялся, Шурочка сплющилась, диван опустился и укрепился на Шурочке устойчиво. Потом шестеренки, резко разогнав Шурочку, ловко сбили этажерку, которая упала на диван, а точнее – на Шурочку. Немного подумав, они хитроумным маневром навалили на нее еще полку с вещами и фисгармонью. Самопальная пирамида Хеопса, выбив входную дверь, медленно выехала на лестничную площадку.

В это время из лифта вышел благоверный Шурочки и как всегда – руки в брюки.

– Это ты, Шурец?! – крикнул он пирамиде.

– Не называй меня так, – прошелестела Шурочка.

– Шурец, и я с тобой, – благоверный прыгнул на самый верх пирамиды, сунул два пальца в рот и по-молодецки свистнул.

Шестеренки подскочили и завращались с утроенной силой. Они мигом преодолели четыре лестничных пролета и, проломив двери подъезда, выкатились на улицу. Некоторое время шестеренки раздумывали, что бы еще на Шурочку навалить, но одумались и покатили пирамиду по главной магистрали… Так они и едут. Долго-долго. Всю жизнь.

18. Случай в Голубой бухте

– Ну вот, – сказал Семен Иоаныч и положил на круглый стол перед нашими носами прибор для измерения пульсаций температуры в верхнем слое океана, – сейчас разберем и рассмотрим датчик.

Семен Иоаныч был не только начальником нашей студенческой практики, но и заметным ученым-океанологом.

– Ага, – сказал Сухов и, взяв отвертку, стукнул по прибору. Тотчас от прибора отлетела гайка и ударила меня по лбу.

– Нехорошо так с дамами, Сухов, – заметил Семен Иоаныч.

– С женщинами, – поправил Сухов.

– Она не женщина! – закричал Витек, мой ухажер.

– А кто же? – заволновалась я.

– Барышня, – рявкнул Витек и ударил Сухова кулаком в нос.

– Ну, какая я барышня, – смутилась я. – Я просто океанолог, – последнее слово произнеслось отчетливо, но со всею скромностию.

– Она еще и дура, – неожиданно для себя и других проговорился Семен Иоаныч, но, спохватившись, добавил:

– Все мы… океанологи.

Однако было уже поздно. Солнце, выскочившее из-за горизонта, осветило желто-оранжевым брюшком Голубую бухту, Черное море, еще подрагивающее в полусне. Мы осознали, что пребываем в плену магнолий, и каждая секунда, проведенная вне пляжа и плесканий в прозрачной воде, может доказать лишь безнадегу нашей будущей жизни.

19. Особая статья

Я редко бываю агрессивной, но тут меня заело. Больше всего на свете мне захотелось разломать новую мишень, которая сразу же показалась странной: какая-то пухлая, чтобы нормально исполнять необходимые функции – быть просто мишенью.

Тренер всегда отдавал мне предпочтение. Он считал, что я – звезда. В нашей подростковой смешанной команде, среди девушек мне не было равных по силе, зоркости и технике обращения с луком. А с этой мишенью ничего не получалось. Все мои стрелы летели мимо нее. В конце концов, я заподозрила в ней магнит, точнее – антимагнит. Ну да, – перед ответственными соревнованиями кто-то из будущих соперниц спрятал в необычную мишень магнит, который отклонял мои стрелы.

Специально задержавшись на площадке и дождавшись момента, когда вокруг никого не было, я подошла к мишени и вскрыла ее. Внутри ничего не оказалось, кроме прессованной массы из пропитанных маслянистой влагой мелких хлопьев и свитых стеблей соломы. «Мои соперницы, – подумала я, – хитрее, чем я предполагала. Наверняка они вынимают магнит вечером, а утром опять его вставляют».

На следующий день, когда все вышли на тренировку, на том месте, где я оставила изуродованную мишень, стояла новая, но в точности такая же, как и прежняя. И на тебе – мои стрелы опять летели мимо. Просто феномен какой-то! Я расстроилась и высказала тренеру свои подозрения при всех. Он только головой покачал, потом что-то записал в свой блокнот и посетовал, что мое состояние и форма не из лучших, и уже жестче добавил, что мне необходим отдых. С тренером не поспоришь, и я начала собираться домой.

– Ты напрасно так волновалась, – ко мне подошел Альберт, высокий белобрысый парень, которому прочили большие успехи и который совсем недавно появился в нашей команде. Он мне сразу не понравился. И потом это его имя с ударением на первом слоге. Он всегда исправлял нас, когда мы самовольно переносили ударение с первого слога на второй. Поправлял нас с подчеркнутой вежливостью и даже надменностью.

– Все дело в нейронах. С тобой что-то произошло.

– В каких нейронах? – признаться, меня удивили слова Альберта.

– Головного мозга, – ответил Альберт.

– Да брось ты. Вы думаете, что я сошла с ума?

– Нет, но ты слишком мнительна. Не было никакого магнита. Просто мы всегда видим не мишень, а мираж мишени.

– А ты что видишь? – Альберт начал меня раздражать.

– И я вижу мираж.

– А как же ты попадаешь в цель?

– Этому нельзя научить. Это особая статья.

– Особая статья в том, что я вижу цель, но попадаю в мираж, а ты видишь мираж, но почему-то попадаешь в цель.

Альберт молчал.

– Вот что… – по какому-то наитию решила я, – давай-ка твою стрелу.

Альберт не успел увернуться, я вытащила из его колчана стрелу, потом подошла к мишени на нужное расстояние и натянула тетиву. Стрела попала точно в центр мишени. Я была ошеломлена.

– Ну… Альберт?!

– Ну и что! Это же моя стрела, – констатировал Альберт как ни в чем не бывало.

– Причем здесь – твоя?! Хотя…

– Ты еще не ушла? – к нам подошел тренер.

– Мы здесь с Альбертом спорим… – не знаю, почему, но я испытывала смущение. Однако тренер перебил меня.

– Соревнования через три дня. А тебе лучше отдохнуть недельку. Я договорился с начальством. Команда девушек будет чуть меньше, а команда парней – больше, в целом же количество участников от нашего клуба менять нельзя.

Тренер положил руки мне и Альберту на плечи.

– Альберта возьмем.

– Альберта?.. вот как… – я резко стряхнула руку тренера и, не попрощавшись, пошла через поле к раздевалке.

– Зря ты так… – меня нагнал Альберт, он здорово запыхался и стряхивал капельки пота со лба, – у тебя скоро все наладится.

– Наладится?! – я прямо-таки кипела от негодования и злости.

– Ты перейдешь на другой уровень.

– Уровень? А ты… и на соревнованиях собираешься так же шустрить?

– Ты что?.. ты это серьезно? – Альберт опешил и остановился.

Я остановилась тут же.

– Ты всерьез думаешь о магнитах… что я?..

– Причем здесь магниты? Козни.

Мне даже стало интересно, как будет выкручиваться Альберт.

– Ты просто нервничаешь и злишься из-за неудачи…

Кстати, в данный момент я как раз была абсолютно спокойна.

– Нет, все дело в нейронах.

– В каких нейронах? – переспросил Альберт.

– Головного мозга.

Альберт молчал с секунду, а потом отчаянно выпалил:

– Из-за своей глупости ты довела ситуацию до такой степени, что задача не может иметь однозначного решения, и нельзя понять, кто прав, а кто виноват…

Он запнулся, по всей видимости, не зная, что еще добавить, резко повернулся и пошел назад, к спортивной площадке. Я долго провожала взглядом его мускулистую фигурку, потом побрела к раздевалке. Настроение катастрофически ухудшалось. Во-первых, я была неучтива с тренером. Во-вторых, меня лишили участия в соревнованиях. И, в-третьих… может быть, действительно задача уже не может иметь однозначного решения, и Альберт, впрямь, ни в чем не виноват?

20. Конформные отображения
^{(из записной книжки Алика)}

Хорошо отразить себя в центр огромной прозрачной сферы. А всех остальных отразить на ее внешнюю сторону.

Люди ползают, словно мурашки, или будто бы бродят неловко по зыбким навесным мостам. Теперь-то они абсолютно безвредны. И даже вызывают божественное удивление.

21. Делишки влюбленных парочек

В Исаакиевском, где я однажды внимательно рассматривала маятник Фуко, а также раздумывала о жизни великого Жана Бернара, который не только весьма оригинальным способом подтвердил суточное вращение Земли, но и обнаружил в свое время электрические вихревые токи, народу было немного, и был он разношерстный, но углубленный в себя. Более всего поражали, пожалуй, влюбленные парочки (которых насчитала штук двадцать) утонченной отрешенностью и как бы вывернутой в иные мировые ипостаси сутью. Так, например, несмотря на мои любопытные заглядывания, которыми я щедро одарила каждую парочку, мой блестящий вид и притягательную внешность, я не получила и малейшего намека на взаимный интерес. Поначалу это ввергло меня в уныние. Однако чуть погодя вдохновило необычайно, и я решилась остановить маятник, чтобы обратить на себя внимание. Остановить маятник было совсем не просто и удалось мне только с четвертой попытки ценою собственной свободы. Увы, но и это не помогло. И тут поняла, в чем дело. Постараюсь говорить как можно точнее, чтобы и вы поняли: в общем… все парочки несли яйца. Несли и откладывали. Каждая парочка много-много яиц зачем-то отложила тогда…

22. Рецепт омоложения
^{(от Алика)}

Некоторых людей надо трясти долго-долго и злобно-злобно, чтобы холестерин закапал из их пор, и они стали вновь, как розы.

23. Три поломки

Комната была абсолютно пуста и необычно изогнута, так что десятисантиметровые брусья, крепившие потолок, напоминали брови вечно удивленного субъекта. Мне нечего было здесь делать, и я переминалась с ноги на ногу.

Неожиданно дверь скрипнула, и на пороге появился Коля, друг детства, потерявший окончательно разум ровно на третьем году обучения в военном училище. За ним вошел Валера, хромоногий дурачок, державший нашу улицу в страхе в течение трех с половиною лет и ставший впоследствии жестоким насильником несовершеннолетних. И, наконец, втиснулся Сева, худосочный блондин, бывший муж моей троюродной сестры, великий молчун, но неадекватный и невменяемый.

– И здесь никого нет, – с раздражением прошептал Валера.

Это было странно, хотя и отрадно моему забившемуся в страхе сердцу, так как они смотрели мне прямо в глаза и стояли всего лишь в трех метрах. Их головы были чуть запрокинуты, однако я видела лица в точности в фас: раскосое, как бы составленное из дефектных деталей лицо у Валеры, бесконечно удлиненное – у Всеволода, и мастерски подогнанное к арийскому типу лицо Николая.

Пауза длилась секунду. Они развернулись и, взявшись за руки, вышли на цыпочках из комнаты. За спиною у каждого я разглядела по миниатюрному колчану с желтыми стрелами.

Совершенно не помню, как выбралась на волю, но плотная тишина белой ночи сделала мое тело легким, почти невесомым. Я без труда нашла свои «жигули» и, вырулив на пустынное шоссе, набрала высокую скорость.

У ГАИ меня остановил постовой:

– Права-то у вас есть?

Я предъявила.

– Как же вы так ездите… к тому же в кромешном тумане.

– А что?

– У вас же три поломки.

И начал считать, загибая пальцы:

– Спущены скаты – раз, протек радиатор – два, сбит габаритный огонь – три.

Я молчала, хотя в точности не была с ним согласна.

– Вы еще очень легко… – бормотал озадаченно постовой, заполняя квитанцию на оплату астрономического штрафа, – …просто о-чень легко от-делались.

Что-то в его интонации вселяло тревогу, и я внутренне подобралась, чтобы дать решительный отпор в случае чего.

– Видите ли, – постовой заглянул мне прямо в глаза, – все дело в желтых стрелах… Вы просто были обязаны обратить на них внимание. Припоминаете?

Я действительно что-то припоминала, и от этого мне становилось бесприютнее и холоднее.

– Вот, держите.

Постовой, наконец, протянул квитанцию и лихо козырнул, очертив в пространстве заковыристый знак. Из-за чего воротничок рубашки его распахнулся, и я увидела необычное ожерелье, состоящее из трех отшлифованных акульих зубцов. Приглядевшись (но так, чтобы постовой не заметил), я поняла, что там не зубцы, а пустые миниатюрные колчаны, которые уже видела где-то. Я поспешила ретироваться к машине. Шоссе по-прежнему было пустынным. И только один постовой все стоял и смотрел (то ли насмешливо, то ли с жалостью) мне вслед…

24. Живые и страшные

Вот они, Черные перчатки, лежат на столике. В квартире никого нет, кроме меня. И они это чувствуют, подлые звери, шевелятся. А еще и взлетают, целясь прямо в мое незащищенное горло.

25. Беспричинно
^{(из записной книжки Алика)}

Ночами Духи в квартире тихо шуршат, но иногда беспричинно могут завыть на высокой душераздирающей ноте, маскируясь зачем-то под вопль одинокой, жаждущей соития кошки.

26. Про это

Это преследовало меня. Особенно в детстве. Если выйдешь на улицу вечером, почти наверняка это случится… Когда узнала научное название, легче не стало.

Как-то раз я спросила мою подругу Маринку (когда мы уже оканчивали институт):

– А тебя не преследовали эксгибиционисты?

– А кто это такие?

– Ну, это такие мужики.

– Какие такие?

Пришлось рассказать.

– Врешь… – ахнула Маринка, – не может такого быть.

– Это «Матерь-Секси» всех мордует в Москве, – влез в разговор Алик, – мужики беснуются в столпленном цацами пространстве.

…Высокий брюнет был модно одет. Я и моя подруга Танька смотрели на его цветастый шарф, болтали и завидовали, сидя на спинке скамейки возле нашего подъезда. Брюнет прятал руки в карманах замшевой куртки (наверное, купюрами хрустит – думали мы), вдруг он распахнулся, и из него, как из брандспойта, хлынула обильная пена… «Что это?!» – обомлели Танька и я, и соскользнули со спинки в сугроб…

А еще… Я, Вика и Лера бежали по пустому переулку, опаздывая в школу. Непонятно откуда появился старик в кафтане – он шел навстречу. Когда он оказался рядом с нами, мы опустили глаза, а старик вдруг сладким баритоном: «Я бы с этими и е…ться не стал». Мы вскинулись и рты раскрыли. А он раскрыл кафтан, а там… мы с визгом врассыпную… только ко второму уроку и успели. Потом рассказывали всем в школьном туалете, что с нами произошло…

А еще летом на пересменке, когда московские дворы пусты и тихи, ко мне пришли подружки и сказали: «Пойдем гулять, мы кое-что тебе покажем, только ты не бойся и не смейся, хотя это страшно и смешно», – и мы пошли к беседке и смотрели.

Он был абсолютно гол, под животом виднелось черное зияние, словно тазик с вороненой эмалью прилип к его бедрам. Он что-то застирывал в этом тазу, потом разглаживал, просматривал и опять застирывал… глаза его, как драндулеты, неслись на нас расширенно и быстро… У нас в руках кульки с черешней были, и все они рассыпались… мы вздрогнули и побежали прочь.

– Как жутко, – всхлипывала Лера, когда мы остановились и перевели дух, – и смешно…

Мы смеялись и не могли остановиться.

– Неужели это все на самом деле было? – спросила Лера.

И мы опять пошли смотреть и убегать. А потом спрятались за гаражами и начали следить. Сидели с час. Уже хотели уходить, как из беседки вышел наш бывший пионервожатый Голиков в светлой паре и с портфелем. Его отчислили из школы почти как год назад, но он нам говорил, что его пригласили на секретную работу в разведку.

Голиков огляделся, наклонился, поправил шнурки на штиблетах и вышел на набережную.

– А этот еще откуда? – спросила Лера.

– Наверное, скрутил того, – предположила Даша.

– А вдруг убил? – прошептала Лера.

– Как же убил… – у меня возникло подозрение, и я взглянула на Леру.

– Ну не Голикоффф-же! – вскрикнула она, приложив руки к ключицам…

– Это неудовлетворенная «Матерь-Секси» сует свои животы и груди в переулки и дворы Москвы, – сказал Алик, – и потом уже злая «Покуда» бьет фонтаном в небо, наполняя страхом малолеток, приобщая их к коловращенью такой-сякой вселенной.

И… еще… еще… И даже здесь, в уголке небольшого сада, где я сижу на скамейке с маленькой дочкой, кто-то шевелится в цветущих кустах сирени… И мы срываемся… – «Мама, а ведь он за тобой охотится», – несемся, спотыкаясь, как раненые звери, и неудовлетворенная «Матерь-Секси» и злая «Покуда» гонятся по следу, а потом наперерез, пытаясь напугать две крошечные фигурки, бегущие к людям…

27. Доктор дизель

– Ты только не торопись и будь внимательна, – моя тетушка раскрывает ноты на нужной странице и разглаживает листы со всей тщательностью, хотя они в этом и не нуждаются. – Эту вещь, – тетушка явно чем-то озабочена, и мне кажется, что ей наплевать на меня (во всяком случае, сейчас), поэтому просит сыграть что-то из давно пройденного, чтобы предаться собственным мыслям, а не тратить силы на замечания, которыми она истязает меня при разборе новой пьесы, – ты играла уже давно и вполне прилично, вспомним для разнообразия.

Я медленно начинаю «К Элизе», но тут же молниеносно увеличиваю темп, и тетушка постукивает меня по руке и приглушенно шепчет: «Ну, куда ты несешься? Давай-ка сначала». Я слушаюсь, но из вредности начинаю бить по клавишам как по барабану, и тетушка морщится, хлопает опять по моей руке, а потом легко и по макушке, заставляя опять играть пьесу с самого начала. Я беспрекословно следую указаниям, поначалу раздумывая, чем бы еще возмутить тетушку, но музыка вскоре пленяет меня, и я продолжаю с удовольствием, с замедленной реакцией наблюдая, как тетушка листает указательным пальчиком уголки нотных страниц и находит на пюпитре (за сборником фортепьянных пьес) тоненькую книжку по занимательной химии, в которую я «вгрызаюсь» всякий раз во время пауз наших занятий, например, когда моя мучительница справляет нужду или долго смотрится – она делает это редко, но периодически, подчиняясь каким-то собственным внутренним порывам, – в зеркала трюмо, которое стоит в темном длинном коридоре.

– Ага… – многозначительно тянет тетушка.

Я сбавляю темп и останавливаюсь.

– Да ты играй, играй, – тетушка шуршит страницами, и я несмело продолжаю мелодию, спотыкаясь на каждом такте.

– Ну-с, ну-с, – шепчет себе под нос тетушка, – что же будет, если смешать селитру, серу, бертолетову соль и все это поджечь?

Я вспоминаю опыт недельной давности, когда я сожгла именно такую адскую смесь и чуть не задохнулась от едкого дыма. К тому же опалила челку, и ее пришлось состричь (как всегда неаккуратно, с проплешиной надо лбом). Пережив ужас и позор еще раз, начинаю недовольно морщиться и нехотя говорю: «Что надо, то и будет», потом разворачиваюсь на стульчике и смотрю на тетушку с напряженной, но вежливой улыбкой.

– Ты пробовала? – тетушка заговорщицки пристально вглядывается мне в глаза. Я уверена, что она обо всем догадывается или даже знает (правда непонятно – откуда), тем более, такого опыта в книжечке не описывается, поэтому отпираться бесполезно, и утвердительно киваю.

– Да ну… и где? – тетушка сейчас своя в доску и ей можно довериться.

– Вон там, – я разворачиваюсь на стульчике и машу рукой в сторону скрытого непролазной темью закутка в коридоре.

– Как, прямо на паркете?! – восклицает тетушка.

– Нет, почему, на сковородке.

– Ну, и как это было, расскажи, – тетушка прижимает книжку к груди и просто-напросто выпяливается на меня, чуть приоткрыв рот.

Мне непонятно, к чему она клонит и что ей за дело, но мой язык развязывается сам собой:

– Ну, дым был, искры.

– А запах был? – не отстает тетушка.

– Еще бы… такой едкий, я даже закашлялась.

– А дым какой, фиолетовый?

– Дым как дым, ничего особенного.

Я чувствую, что тетушка уже не слушает меня, она пристально вглядывается в то место, где я сжигала смесь. Ее напряжение передается мне – я утыкаюсь взглядом туда же.

– Дым, говоришь, и запах, – с особым акцентом на первом слове произносит тетушка, и я отчего-то вздрагиваю. Нет, не может же быть, чтобы память так четко… но действительно опять вижу дым. Тетушка намеренно громко шумит носом, втягивая воздух, и я, не веря своим ощущениям, чувствую запах жженой серы. Дым вскоре рассеивается (строго говоря, он не похож на тот, первоначальный, недельной давности, он более разрежен и подсинен), и я четко осознаю, что в коридоре, в закутке, точно на том месте, где производился мой опыт, стоит высокий чернокожий в джинсах и байковой рубахе в бледную клетку.

– Не бойся, – шепчет тетушка и кладет мне жаркую ладонь на колено, – это доктор.

В том, что чернокожий абсолютно реален, я не сомневаюсь (хотя – из общих соображений – кто знает?). Скорее всего, он очередной поклонник тетушки, и она его провела в квартиру тайком (это сделать просто элементарно). Не исключено также, что весь наш урок он мыкался у входной двери (возможно, у вешалки), прикрывшись безразмерной мутоновой шубой, а сейчас вылез из укрытия, и стоит чин чинарем, нагло улыбаясь.

Я внимательно разглядываю чернокожего. У него симпатичное европейское лицо, губы, правда, великоваты и похожи на две пампушки (но они его не портят), а все остальное у него доведено до совершенства. Конечно же, непрошеный гость – хахаль тетушки, который с особым рвением ее тараканит (это слово я произношу про себя с наслаждением, хотя, когда впервые наткнулась на него, читая Чехова, оно меня покоробило). А то, что он настоящий доктор, – и ежу ясно. Во-первых, несмотря на белозубую улыбку и яркие белки, он черен как сапог. Во-вторых, он испускает ауру своеволия, отваги и эротического волнения, которые я испытывала, испробовав замечательного вина «Черный доктор», когда меня тайком от взрослых угостила тетушка почти год назад.

Тогда она ворвалась в мою комнату в сильнейшем волнении, как будто за ней гнался полк разъяренных солдат. Минут за тридцать до этого меня нагло выдворили из кухни, где тетушка и ее приятель Володя пили чай. Чем они занимались после чая, я могла только догадываться.

– Вот… – отдышавшись, тетушка потрясла перед моим носом бутылочкой для детского питания, наполненной черной жидкостью.

– А это зачем? – я скосила глаза на соску, прочно натянутую на горлышко бутылки.

– Ты же еще маленькая, поэтому засоси чуть-чуть и все… – тетушка подсунула бутылку с соской к моим губам, – ну…

Я действительно считала себя маленькой – мне исполнилось только двенадцать.

– А это что, деготь или дизель? – моя шутка осталась незамеченной.

– Давай, не дрейфь, не пожалеешь… вино – пальчики оближешь, – торопила тетушка, и я, предварительно взяв бутылочку в обе руки, смело засосала ароматную жидкость.

Дырка в соске оказалась огромной – все содержимое бутылочки в секунду осело в желудке. Тут же у меня разгорелись щеки и закружилась голова.

– А что это с ними? – я пощупала щеки рукой и взглянула на тетушку.

– А это тебя кто-то вспоминает, – тетушка вроде бы раздвоилась, но вскоре опять собралась воедино и приняла обычный строгий облик.

– Тсссс, – она приложила указательный палец к губам и, шурша юбкой, выскочила из комнаты, не забыв, однако, прихватить пустую бутылочку, которая мне отчего-то напомнила шприц.

Щеки мои разгорелись сильнее, ноги и руки стали ватными и, развалившись на кресле, я, наконец, ощутила лирический трепет и наслаждение. Действительно, кто меня вспоминает? – Сережа Фатюхин, отпетый хулиган во дворе, но зато верный товарищ, или высокий голубоглазый мальчик, недавно появившийся в нашем классе, остряк-самоучка, который нравился всем девочкам без исключения.

Я умозрительно вглядывалась в лица мальчиков, гадая кто же из них? – пока не начала икать. Однако встать, пойти и попить холодной воды у меня не хватило сил – неведомая тяжесть вдавила меня в кресло…

– Ты что и в самом деле испугалась? – цепкая рука тетушки берет мое колено в тиски, и я отвлекаюсь от воспоминаний.

– Что затихла?.. Это и есть доктор, – тетушка переходит на шепот. – Сейчас в него, как в большую пещеру, скроются все привидения.

И тут мне становится смешно, я чуть не прыскаю. Тетушка не меняется – она до сих пор считает меня дурочкой. Правда не понятно, чего она хочет, – вывести меня из строя, как в случае с Володей, и соединиться, хотя бы на мгновение с этим, как его, доктором… дизелем… Дизель! Вот оно, имя, которое подходит более всего. Смесь высококипящих углеводородов, применяемых в качестве горючего. Самовоспламеняемость, дизельный индекс, характеристика вязкости, фракционный состав. Все эти показатели у гостя наверняка высшего качества.

Я, прищуриваясь, вглядываюсь в доктора. Он покачивает бедрами – вот-вот воспламенится. Его цетановое число, скрытое от глаз зиппером, топорщит джинсы. Смотреть туда и завлекательно и стыдно.

– Чу… – легко касается плечом тетушка, – слышишь, они шуршат.

– Кто?

– Как кто?.. привидения… там в углу.

Я делаю вид, что прислушиваюсь. В углу за пианино действительно кто-то шуршит. «Ну, и врать ты здорова, – шепчу про себя, чтобы тетушка не разобрала ни слова, – это же мыши».

То, что у нас иногда появляются мыши, для меня не секрет. Однажды мы с братом и моей двоюродной сестрой Катериной (про которую моя мама говорила, что она хоть и умна, но непоследовательна, и поэтому ей будет трудно в будущем решать проблему выбора в личной жизни) выловили целый выводок с помощью банки и пятачка. Правда, наша удачная охота вышла боком – рассматривая мышей, до отказа набившихся в воздушный аквариум, поставленный на попа, мы увидели две ополовиненные тушки: крупная мышь то ли от страха, то ли от голода расправилась с двумя малышами. Катерина предложила накрыть банку черным пакетом, чтобы не видеть этого страшного пира во время чумы и забыть на время о содержимом банки, чтобы набраться сил для решения, что же делать дальше. Мой брат, который был старше нас на несколько лет, без лишних слов подхватил банку с картонкой, на которую она опиралась, и решительно направился к туалету, чтобы смыть живых и почивших пленников в канализационную трубу. «Цель оправдывает средства», – сказал он, вернувшись. Потом добавил – «почти каждый человек хотя бы раз в жизни бывает палачом». Не знаю, почему, но его слова нас с Катериной приободрили и даже способствовали через некоторое время прекрасному расположению духа…

– Точно… шуршат, – делаю вид, что пугаюсь, и перевожу взгляд на тетушку (она взволнована и теребит воротничок блузки), а потом пристально смотрю на доктора. Он покачивается, улыбаясь, и делает первый шаг. От него исходят такие мощные волны, что мне хочется растянуться на стульчике (жаль, что это невозможно) и закрыть глаза. Я желаю только одного, чтобы он подошел не к привидениям и не к тетушке, а ко мне.

Дизель явно слышит мои призывы – он улыбается именно мне, в этом нельзя ошибиться – и делает второй легкий шажок, словно плывет по воздуху. Тетушка начинает пыхтеть: разогретый воздух из-за исходящего от нее жара шевелит мне волосы, и я вижу краем глаза, как она расстегивает две верхних пуговички блузки… ну, еще немножечко, доктор, – я фокусирую мысли до полного изнеможения, – поддай ей! Пусть она взовьется от ревности и злости…

Доктор делает третий шаг, четвертый, пятый… я закрываю глаза… сомнений нет, он двигается по направлению ко мне…

– Давай-ка сменим пластинку, – тетушка стремительно (так, что я чуть не падаю) разворачивает меня вместе со стульчиком лицом к клавишам, – играй! – Она бухает на пюпитр «Этюды Черни» и раскрывает их на произвольной странице.

Я терпеть не могу эти этюды, хотя знаю некоторые наизусть, поэтому бойко начинаю с места в карьер.

– Не молоти, – чуть взвизгивает тетушка. Она взбешена. Я, не зная правил игры, сорвала банк, и она не может поверить и успокоиться.

– Ты что, с цепи сорвалась, хрюшка, не молоти же, кому говорят?! – тетушка не находит слов, чтобы выместить свою злость. Я про себя праздную победу, но из кожи вон лезу, чтобы музицировать, не раздражая тетушку. Правда, мне до чертиков хочется оглянуться назад, посмотреть, что там с доктором, – он на цыпочках скачет в коридор, к своему убежищу за вешалкой или рассеивается, как мираж, материализованный на время буйным воображением моей учительницы?

– Ты же понимаешь, что они тоже нужны, – тетушка говорит уже спокойнее. Я догадываюсь, что она имеет в виду музыкальные пьесы, которые разделяет на лирические, обворожительные и учебно-спортивные, но у меня само собой вылетает:

– Кто… негры?

– И негры тоже, – она усмехается и свысока продолжает, – вообще все, даже те, которые на нас совсем не похожи.