Текст книги "Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского"

К этому времени Луи-Филипп во многом образумился, избавившись от многих прежних революционных иллюзий. Он тяжело воспринял казнь Людовика XVI, оценив ее как проявление революционного насилия, но не как акт исполнения законного правосудия. Еще тяжелее для него было узнать, что за казнь короля проголосовал его отец, в своем желании не отстать от стремительного развития революции договорившийся в Конвенте до того, что заявил: он сын кучера, а вовсе не герцога Орлеанского. Недостойное поведение отца глубоко травмировало душу юного Луи-Филиппа. В феврале 1793 г. он написал отцу очень жесткое письмо, не подозревая, что больше никогда его не увидит.

Под именем Шабо-Латура Луи-Филипп вместе с сестрой Аделаидой и мадам де Жанлис поселился в Швейцарии, в Рейхенау. Как писал В. Гюго, «этот наследник самых богатых королевских поместий Франции продал свою старую лошадь, чтобы не умереть с голоду. В Рейхенау в частном коллеже он давал уроки математики, а Аделаида занималась вязаньем и шитьем»[65]65
  Гюго В. Отверженные. С. 19.


[Закрыть]. Здесь же Луи-Филипп узнал о гибели отца. С этого момента он стал главой Дома Орлеанов и носителем титула герцога Орлеанского, о чем, разумеется, предпочитал помалкивать, так как швейцарцы симпатизировали французским революционерам.

Совершив путешествие по северо-западной Германии и Скандинавии и проведя несколько лет в Америке, в 1800 г. Луи-Филипп переехал в Англию, где обосновался в деревне Твикенгэм близ Лондона. Здесь произошло его примирение со старшей ветвью Бурбонов, после того как он подписал декларацию покорности Людовику XVIII как своему законному государю. С этих пор с ним обращались как с принцем, хотя и относились с недоверием, тем более что он не принимал никакого участия в интригах роялистов против французского правительства. В 1809 г. Луи-Филипп отправился на Сицилию, где познакомился с дочерью короля Фердинанда Неаполитанского Марией-Амелией, приходившейся племянницей казненной королеве Марии-Антуанетте. 25 ноября 1809 г. в Палермо состоялось их бракосочетание. 3 сентября 1810 г. Мария-Амелия подарила мужу наследника, получившего, в соответствии с давней традицией Орлеанского дома, титул герцога Шартрского. Впоследствии она родила еще четырех сыновей и трех дочерей[66]66
  О Марии-Амелии см.: Isabelle, comtesse de Paris. La reine Marie-Amélie, grande-mère de l’Europe. P., 1998.


[Закрыть].

В 1810 г. Луи-Филипп отправился в Испанию, где намеревался принять участие в борьбе против Наполеона, мечтая получить испанскую корону; однако этой мечте не суждено было сбыться, как, впрочем, и его планам о короне Ионических островов.

Великий князь Николай Павлович, как и Луи-Филипп, тоже начинал как военный. Только в отличие от Луи-Филиппа он до конца своих дней сохранил пиетет перед всем армейским. Если Луи-Филипп прошел через войну и армию в молодости, после чего весь воинственный задор у него иссяк, то для Николая это стало главным вектором его жизни и судьбы.

Великих князей, как и детей большинства дворян в России, было принято с колыбели записывать в армию. Николай Павлович при рождении был произведен в полковники и назначен шефом лейб-гвардии Конного полка с обычным для данной должности жалованием в 1105 рублей в год. В мае 1800 г. он стал шефом еще и лейб-гвардии Измайловского полка и с тех пор с особым удовольствием носил измайловские мундиры. В 1814 г. император Александр разрешил младшим братьям присоединиться к русскому победоносному войску с условием, что участия в боевых действиях они принимать не будут. Во время своего первого пребывания в Париже Николай имел случай познакомиться с герцогом Орлеанским. Эта встреча не прошла бесследно для великого князя: он был свидетелем семейного счастья герцога, и эта отрадная картина глубоко запала в его душу.

«– Какое громадное счастье жить так, семьею! – сказал ему великий князь.

– Это единственное истинное и прочное счастье, – твердо ответил герцог Орлеанский»[67]67
  Шильдер Н.К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. М., 2010. С. 38.


[Закрыть].

Закончились Наполеоновские войны. Во Франции установился режим Реставрации, Бурбоны вернулись к власти. В России и по всей Европе гремела слава императора Александра I.

Через две недели после прибытия в Париж Людовика XVIII там же оказался и Луи-Филипп – вместе с братом короля Карлом д’ Артуа и его двумя бездетными сыновьями он входил в число непосредственных наследников трона. Король возвратил герцогу Орлеанскому громадные имения его отца, конфискованные во время революции, и уже в конце сентября Луи-Филипп вместе с женой и детьми въехал в Пале-Руаяль. Его положение при дворе Людовика XVIII было, однако, весьма затруднительным: ему не простили ни роли его отца в революции, ни его собственных либеральных убеждений, от которых он никогда не отказывался. После возвращения Наполеона с Эльбы Луи-Филипп, назначенный главнокомандующим Северной армии, был вынужден передать командование маршалу Мортье и уехал в Англию, а вернувшись в Париж уже после вторичного падения Наполеона и заняв место в Палате пэров, где проявил себя либералом, решительно выступил против реакционных мер нового правительства, из-за чего ему было приказано выехать за границу. Только в 1817 г. он получил окончательное разрешение вернуться во Францию.

Отчужденность герцога Орлеанского от двора, ненависть, которую он внушал ультрароялистам, привлекли к нему симпатии всех противников режима Реставрации – от либералов до бонапартистов. Пале-Руаяль постепенно превращался в центр умеренной оппозиции. Благодаря непринужденной атмосфере, созданной стараниями Марии-Амелии, Пале-Руаяль притягивал к себе видных деятелей литературы, искусства, науки и политики. Талейран называл герцогиню Орлеанскую «последней знатной дамой Европы»[68]68
  Bertaut J. Op. cit. Р. 103.


[Закрыть]. Что касается самого Луи-Филиппа, то он вел себя по отношению к царствующему дому вполне тактично. Вплоть до смерти Людовика XVIII в сентябре 1824 г. он сторонился двора, однако после восшествия на престол Карла X отношения между Тюильри и Пале-Руаялем улучшились, хотя герцог посвящал себя не столько придворной жизни и политике, сколько приумножению своего состояния. Орлеаны получили свою долю (17 млн франков) от «эмигрантского миллиарда» – либерала Луи-Филиппа, в недавнем прошлом «генерала Эгалите», нисколько не смущало, что он оказался в числе жаждавших компенсации роялистов. Вообще он никогда не был щепетилен в том, что касалось денежных вопросов, считая первейшим долгом обеспечение материальной будущности своих восьмерых детей. Он с явным удовольствием, как завзятый буржуа, занимался коммерческими операциями: покупал, продавал, обменивал; делал деньги из всего, что можно, словно подтверждая мнение мадам Жанлис о его скупости. Большую радость доставило ему расширение старых владений в Нейи, куда он перебрался с семьей в начале 1830 г. Там и застали герцога Орлеанского июльские события, кардинально изменившие его жизнь.

Спустя год после восшествия во Франции на престол Карла X в Таганроге умер император Александр I.

Николай к тому времени был уже главой семьи. Еще во время поездки за границу его внимание привлекла красивая и грациозная дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма III Шарлотта Фредерика Луиза Вильгельмина. Он посватался к пятнадцатилетней принцессе, получил согласие ее родителей, и в ноябре 1815 г. состоялась их помолвка. Для завершения образования Николай Павлович совершил поездку по России (1816) и три поездки в Европу (1814–1817)[69]69
  Ляшенко Л.М. Указ. соч. С. 20.


[Закрыть].

13 июля 1817 г. в дворцовой церкви Зимнего дворца состоялось бракосочетание Николая и принцессы Шарлотты, ставшей в православии Александрой. В качестве резиденции молодым супругам был дарован Аничков дворец. Вскоре после этого новоявленный глава семьи стал главным инспектором Корпуса инженеров и шефом лейб-гвардии Саперного батальона. Иными словами, генерал-инспектором по инженерной части российской гвардии.

В 1818 г. Николай Павлович стал командиром 2-й бригады 1-й пехотной дивизии, а в 1825 г. был назначен еще и начальником 2-й пехотной дивизии. Получив в свои руки гвардейские полки, он занялся «подтягиванием» дисциплины. Прежде всего он защищал особую модель армейских порядков, причем не реальных, а некий их идеал. Его восхищали простота, незатейливая четкость армейской жизни, точность отдачи приказов и их безусловное выполнение, нравилась иерархичность жизни солдат и офицеров, прямая зависимость их друг от друга. При этом, постоянно вращаясь в гвардейской среде, общаясь с вернувшимися из заграничных походов офицерами, великий князь усматривал в отдельных нарушениях уставной дисциплины не простую оплошность, а симптомы серьезной оппозиции власти.

Отношения со старшими братьями у Николая складывались весьма своеобразно. Николай был моложе Александра на двадцать лет, а Константина – на семнадцать. Братья относились к нему снисходительно. Именно в этом, очевидно, была одна из главных причин «незанятости» Николая Павловича в государственных делах. Чтобы не стать изгоем в семье, «добрый малый» понимал, что надо прикрыться маской. Он выбрал для себя любимую роль не рассуждающего солдата, прикинулся простым и недалеким воякой[70]70
  Ляшенко Л.М. Указ. соч. С. 28.


[Закрыть]. Однако на самом деле великий князь был далеко не прост…

Восстание декабристов и Июльская революция: легитимация власти

Казалось бы, Николай I и Луи-Филипп получили власть совершенно разными способами. Николай – легитимным путем, унаследовав престол после смерти императора Александра I. Луи-Филипп, представитель младшей ветви Бурбонов, – в результате революции, и легитимность его власти сразу была подвергнута сомнению. В стране произошла смена династии и утвержден новый политический режим. Но восшествие на престол обоих монархов сближают такие события, как революция, восстание, бунт. Хотя есть и важное отличие: для Николая Павловича обстоятельства прихода к власти были очень тревожными: неудавшаяся «революция» – восстание декабристов – в значительной степени повлияла на все его дальнейшее царствование и определила основные направления деятельности в области внутренней и внешней политики. Для Луи-Филиппа обстоятельства прихода к власти были тоже тревожными (особенно с учетом той паники, которую они спровоцировали по всей Европе), но и триумфальными: революция победила. Несмотря на то что победителей, как известно, не судят, это не относилось к Луи-Филиппу: ему еще предстояло доказывать легитимность своего правления перед всей Европой, особенно перед Николаем I. Но не будем забывать, что и перед самим Николаем Павловичем в свое время стояла та же задача.

Луи-Филипп лишь согласился принять корону, но в революции не участвовал, да и Николай отнюдь не рвался к власти. Он не был посвящен в суть завещания императора Александра I и был убежден, что наследником является его брат Константин. Поэтому Николай, как заметил Н.К. Шильдер, «отказывался от престола потому, что не верил, чтобы Константин Павлович отказался от такого лакомого куска»[71]71
  Там же. С. 36.


[Закрыть]. В результате вместо ожесточенной борьбы за престол шло соревнование в отказе от прав на него. При этом «жонглирование короной» не могло продолжаться бесконечно. Оно и так дало возможность декабристам в Петербурге собрать силы для выступления. Николай узнал о готовящемся мятеже и получил третье «отказное» письмо Константина одновременно. 13 декабря все члены Государственного совета были вызваны к восьми часам вечера на секретное заседание. На этих ночных бдениях был выработан официальный акт, в котором Николай Павлович в начале документа титуловался «великим князем» и «высочеством», а в конце провозглашался «императором» и «величеством».

Несомненно, события 14 декабря оставили в душе Николая глубочайший след. Они породили в его и без того недоверчивом уме опасения относительно дворянского сообщества, которое, оказывается, могло взяться за оружие, отстаивая собственное представление о путях развития страны. Кроме того, Николай Павлович не мог не признаться себе в том, что недовольство части общества не сводилось только к идейным заблуждениям, а имело под собой объективные основания. Мятеж декабристов Николай счел частью общеевропейского заговора, направленного против порядков, установленных на Венском конгрессе и закрепленных созданием Священного союза. Именно с этого момента Николай взял на себя роль непоколебимого защитника этого союза. То, что позже стало линией его жизни, было во многом «сформулировано» им в декабре 1825 г. Первые же месяцы после воцарения Николай был занят беспощадной борьбой с духом «анархии».

Необходимость утвердить официальную версию событий 14 декабря 1825 г., рассеять сомнения в легитимности нового царствования, успокоить союзные монархические дома, дипломатические представительства России, европейское общественное мнение относительно династического кризиса, «гибельных» происшествий в Петербурге, – все это заставило российское правительство ускоренно информировать Европу о произошедшем. И хотя власть еще не обладала всей полнотой сведений о характере «мятежа» и его масштабах, уже 15 декабря 1825 г. в «Прибавлениях к Санкт-Петербургским ведомостям» было опубликовано первое правительственное сообщение, подготовленное бывшим чиновником внешнеполитического ведомства Дмитрием Николаевичем Блудовым[72]72
  Д.Н. Блудов являлся министром внутренних дел (1832–1838), главноуправляющим Второго отделения (1839–1861), с 1861 г. был председателем Государственного совета Российской империи.


[Закрыть]. Дипломатам предписывалось «предать гласности» официальное сообщение, а также подтвердить приверженность государственным принципам и союзническим обязательствам предыдущего царствования.

Накануне, 14 декабря, вице-канцлер К.В. Нессельроде особыми нотами оповестил иностранных дипломатических представителей в Петербурге о восшествии на престол императора Николая I. В документах подчеркивались преемственность внешнеполитических принципов России и «верность принятым на себя обязательствам»[73]73
  Андреева Т.В. Тайные общества в России в первой трети XIX века // Николай I: pro et contra, антология. С. 476–477.


[Закрыть].

Итак, восшествие Николая на престол было омрачено попыткой государственного переворота, мятежом. Отсюда – его стремление во что бы то ни стало предотвратить последующие революции, возможные потрясения – как в России, так и в Европе. Становится понятной реакция Николая на Июльскую революцию 1830 г., приведшую к власти Луи-Филиппа. Не имея ничего против герцога Орлеанского лично, император был глубоко возмущен обстоятельствами его прихода к власти.

Действительно, Луи-Филипп получил власть в ходе революции и вошел в историю под именем «короля баррикад». Однако он не принимал участия в Июльской революции. Корона была ему предложена депутатами парламента, и он ее принял. Революция же стала реакцией на грубое нарушение королем Карлом X конституционной Хартии. Характерно, что Николай I, не понаслышке знавший, что такое бунт, накануне революции 1830 г. отчетливо видел сгущавшиеся над Францией тучи и предупреждал своего венценосного собрата Карла X о неминуемой катастрофе, если тот будет идти тем же путем. При получении известия о свержении Карла X император сказал сыну, великому князю Александру: «Вот, сын мой, тебе урок! Ты видишь, как наказываются цари, нарушающие присягу!»[74]74
  Император Николай Первый. С. 175.


[Закрыть]

Предостерегал Карла X и Луи-Филипп. Еще в августе 1829 г., когда Карл X назначил главой правительства одного из лидеров ультрароялистов князя Ж. де Полиньяка, Луи-Филипп предупредил короля об опасности такого выбора, чреватого политическим кризисом. Действия Полиньяка полностью подтвердили предостережения Луи-Филиппа, считавшего, что политика правительства выходит за рамки Хартии 1814 г., служившей гарантией поддержания стабильности режима Реставрации.

14 июня 1830 г. произошла встреча Луи-Филиппа с Карлом X в замке Рони, принадлежавшем невестке короля герцогине Беррийской. Луи-Филипп попытался еще раз предостеречь Карла X, открыв ему глаза на опасное положение дел.

25 июля, когда Карл X издал ордонансы, нарушавшие конституционную Хартию, Луи-Филипп с семьей находился в своей летней резиденции в Нейи. Большинство оппозиционных депутатов, группировавшихся вокруг Ж. Лаффита, А. Тьера и М.-Ж. Лафайета, настаивали на кандидатуре Луи-Филиппа как продолжателе королевского правления; большая часть бойцов на баррикадах требовала провозглашения республики и назначения президентом генерала Лафайета.

В сложившейся ситуации Луи-Филипп решил не вмешиваться в ход событий, ожидая, когда они сложатся в его пользу. Он покинул Париж, но не отправился в Нейи; никто, за исключением немногих друзей, не знал о его местонахождении.

У читателя может возникнуть закономерный вопрос: был ли Луи-Филипп искренен по отношению к Карлу X, которому накануне Июльской революции давал благоразумные советы соблюдать Хартию? Ведь поведение герцога Орлеанского можно оценивать как сознательное лицемерие с целью отобрать корону у Бурбонов. Не случайно Стендаль, современник и знаток эпохи, отмечал, что Луи-Филипп – это «лукавый и хитрый ум», умело воспользовавшийся ситуацией в свою пользу. Оставаясь за кулисами, он предоставил возможность действовать своим многочисленным сторонникам, умело и тонко их направляя. В то же время не исключено, что события конца июля 1830 г. застали Луи-Филиппа врасплох и он лишь следовал за ними, не направляя их, а потому принятие короны было для него столь же вынужденным, сколь и неожиданным решением.

Между тем 27 июля Адольф Тьер, находясь в Нейи, во время отсутствия там Луи-Филиппа, предложил его сестре Аделаиде, чтобы герцог стал регентом. После некоторого колебания Луи-Филипп принял это предложение.

Карл Х, пребывавший вместе с семьей сначала в замке Сен-Клу, затем в Рамбуйе, до последнего момента не отдавал себе отчета в происходящем. Лишь в ночь на 30 июля он наконец дал согласие на отставку правительства Ж. Полиньяка и отмену ордонансов. В тот же день Палата депутатов провозгласила Луи-Филиппа наместником (lieutenant-général) королевства. Он продиктовал прокламацию к парижскому населению, в которой объяснял свое согласие желанием предотвратить междоусобную войну и анархию. По улицам, на которых толпился взволнованный народ и еще не были убраны баррикады, Луи-Филипп отравился в городскую Ратушу. Не проявляя ни малейшего волнения, он пробирался верхом через толпу народа, пожимая руки направо и налево. В Ратуше его встретил глава Временного правительства генерал Лафайет.

2 августа король Карл X отрекся от престола в пользу своего внука, герцога Бордоского, а до совершеннолетия последнего назначил Луи-Филиппа регентом и наместником королевства. Герцог Орлеанский немедленно сообщил Палатам об отречении короля, скрыв, однако, его условия.

7 августа 1830 г. Палата депутатов, предварительно объявив трон вакантным, предложила корону Луи-Филиппу, герцогу Орлеанскому и его потомкам по мужской линии в порядке первородства. Через два дня в Бурбонском дворце, где заседала нижняя палата, состоялась церемония гражданской коронации: герцог Орлеанский принял присягу на верность конституции, подписал Хартию, после чему ему вручили королевские регалии. Отныне он стал именоваться Луи-Филиппом I, «королем французов».

Столь необычная церемония возведения на трон, противоречившая вековым традициям династии, символизировала важную перемену в характере режима конституционной монархии по сравнению с периодом Реставрации. Хотя его основные составляющие – король, Хартия, Палаты – оставались неизменными, но их относительная роль изменилась. Власть короля отныне основывалась не на божественном праве, а на суверенитете нации.

14 августа Луи-Филипп подписал новую Хартию – несколько измененный вариант Хартии 1814 г., – ознаменовавшую дальнейшую либерализацию режима, укрепление конституционного строя и переход от наследственного к выборному способу передачи государственной власти[75]75
  О Хартиях 1814-го и 1830 г. см.: Rosanvallon P. La monarchie impossible. Les Chartes de 1814 et de 1830. P., 1994.


[Закрыть]. Хартия существенно расширяла права Палаты депутатов. В ней, помимо прочего, была изменена и статья 14-я, которой так неумело попытался воспользоваться Карл X. Новая редакция этой статьи гласила: «Король делает распоряжения, необходимые для исполнения законов, но он никогда не может ни отменять законов, ни разрешать кому бы то ни было их нарушать». Белое знамя Бурбонов было заменено трехцветным стягом революции. Палата пэров сохранилась, но утратила наследственный характер. Имущественный ценз снижался с 300 до 200 франков, а возрастной – с 30 до 25 лет для избирателей и с 40 до 30 лет – для кандидатов в депутаты. Значительно ограничивались права католического духовенства, которому, в частности, запрещалось владение земельной собственностью. Постепенно прекращалась выплата денежного возмещения бывшим эмигрантам, установленная Карлом X. Вводилось местное и областное самоуправление, отменялась цензура, суды прекратили выносить смертные приговоры. Восстанавливалась распущенная Карлом X Национальная гвардия с выборными офицерами (до капитана) и унтер-офицерами[76]76
  См.: Dechappe m-me, Dechappe L. L’Histoire par les textes. La France contemporaine 1814–1914. Histoire politique. P., 1927. Р. 155–156.


[Закрыть].

Однако принятие короны из рук революции явилось первым и последним революционным актом Луи-Филиппа, девизом всего его царствования будут слова: «Порядок и свобода». Несмотря на службу в революционной армии король не был радикалом. Хотя он любил вспоминать молодость, он крайне редко говорил о революции, так как воспоминания о ней его ужасали. Он не хотел разжигать пожар войны в Европе; самым большим его желанием было добиться признания его короны другими европейскими монархами, и он надеялся добиться этого с помощью проведения конституционной внутренней и миролюбивой внешней политики. Сразу после революции 1830 г. правительство Луи-Филиппа признало все территориальные изменения, произведенные трактатами 1815 г., а в столицы европейских государств были направлены представители Луи-Филиппа с соответствующими заявлениями.