Текст книги "Миллион черных роз"

– Что, мой дорогой, – Рудик сразу взял быка за рога, – как обычно, нужна моя консультация?

– Угадал. Давай встретимся через час-два…

– Не раньше шести, – немедленно поставил Рудик условие, – в «Беременной монахине».

«Беременная монахиня», модный ресторанчик в центре города, в тихом переулке неподалеку от Невского, стал в последнее время популярен среди москвичей, наведывавшихся по делам или для развлечения в Северную столицу. «Для вас, здешних, тут слишком дорого», – высокомерно заявляли московские гости, проходя со своими питерскими знакомыми мимо «Монахини». Поэтому Рудик и назначил встречу с Маркизом в этом ресторане, чтобы соединить за его счет приятное с полезным.

В дверях ресторана Маркиза встретила очаровательная юная монахиня в мини-рясе и проводила к столику, где уже дожидался Рудик, со своей обычной барственной невозмутимостью потягивавший абсент.

– Здравствуй, мой дорогой! Давненько не виделись! – Рудик наклонил голову набок, разглядывая старого знакомого. – Забурел, забурел! Европа накладывает свой отпечаток! А здесь мило, – и Рудик с симпатией покосился на «монахиню», – вот девушка нам сейчас посоветует, что сегодня удалось их повару.

– Рекомендую карпаччо из телятины, – прощебетала «сестра».

– Карпаччо так карпаччо, – согласился Маркиз и сделал заказ, чтобы поскорее отослать официантку.

Как только они остались с Рудиком наедине, Леня наклонился к нему и негромко проговорил:

– Расскажи-ка мне, братец, все, что ты знаешь про Богомолова. Про Сергея Никитича Богомолова.

Рудик поперхнулся абсентом.

– Ну ты даешь, – проговорил он, когда ему наконец удалось откашляться и восстановить дыхание, – ты, дорогой, умудрился испортить мне аппетит, а это, уверяю тебя, непросто. Знал бы, кто тебя интересует – отказался бы от встречи под каким-нибудь благовидным предлогом…

– Что, это настолько серьезно?

– Серьезнее, дорогой мой, не бывает!

Рудик покосился на официантку, которая подошла к их столику, и замолчал. Девушка расставила тарелки, вопросительно взглянула на клиентов и, правильно оценив недовольный взгляд Рудика, удалилась.

– Богомолов прет как танк, прибирая к рукам массу собственности в городе, – начал Рудик, – при этом не гнушается самыми гангстерскими методами…

– Это я уже заметил, – вставил Маркиз, вспомнив машину, взорванную на тихой аллее Крестовского острова.

Рудик посмотрел на него внимательно и, негромко кашлянув, продолжил:

– Конечно, его усилением очень многие недовольны, и в городских верхах идет сейчас настоящая война.

– Война за передел сфер влияния? – заинтересованно осведомился Маркиз.

– Ну да, конечно.

– И кто, на твой просвещенный взгляд, возглавляет противодействующую Богомолову группировку?

Рудик на некоторое время задумался, опасливо огляделся по сторонам и, убедившись, что его никто, кроме Маркиза, не слышит, проговорил вполголоса:

– Никитенко. Вилен Иванович Никитенко.

– Это еще что за фрукт?

– Это, дорогой мой, человек старой закалки! – Рудик откинулся на спинку стула и начал по своему обыкновению вещать, как будто находился на университетской кафедре перед аудиторией, полной хорошеньких студенток. – Это, дорогой мой, один из последних представителей советской экономической школы. Если, конечно, считать, что такая школа существовала. А если говорить проще – это старый злобный хищник, успевший урвать хороший кусок от обкомовского пирога и, в отличие от большинства своих коллег, не пустивший все по ветру. Человек злой, жесткий, властный. Конечно, ему очень не нравится, что Богомолов подгребает собственность под себя. С его точки зрения, Сергей Богомолов – наглый молодой выскочка…

– Короче, если бы кто-то имел компромат на Богомолова, наиболее действенным вариантом было бы подбросить этот компромат Никитенко?

– В общем, да, – Рудик смотрел на Леню с нескрываемым и опасливым интересом, с каким смотрят на человека, собирающегося прыгнуть в пропасть без парашюта или сыграть в «русскую рулетку», – но должен тебя предупредить, это такая опасная игра! По моему мнению, куда безопаснее почесать за ухом тигра-людоеда.

– А скажи-ка мне, что тебе говорит такая фамилия – Аветисов?

– Аветисов? – недоуменно повторил Рудик и надолго задумался. – Ничего не говорит. А кто это такой?

– Николай Афанасьевич Аветисов. Может он иметь какое-то отношение к Богомолову? Как-то с ним пересекаться – допустим, какие-то общие дела в недавнем прошлом?

– Ну, ты слишком многого от меня хочешь! – протянул Рудик, ковыряясь вилкой в карпаччо. – Может, и пересекался – но во всяком случае, это вряд ли заметный человек, всех людей высокого уровня я знаю… Девчонка не соврала…

– Какая девчонка? – удивленно переспросил Маркиз. – О чем ты говоришь?

– Официантка, – как ни в чем не бывало пояснил Рудик, показав глазами на маячившую невдалеке «монахиню», – карпаччо у них сегодня действительно удачное, телятина просто тает во рту.

– Быстро ты темы меняешь! – нервно усмехнулся Маркиз.

– А по поводу нашей темы, – Рудик снова склонил голову к плечу и посмотрел на Маркиза странным долгим взглядом, – будь осторожнее, мой дорогой, это очень опасные люди и очень опасные дела… А я хочу, чтобы ты еще не раз угощал меня таким замечательным карпаччо… Впрочем, я тебя знаю как человека умного и удачливого, так что, может быть, у тебя все получится… А тогда… – Рудик на несколько долгих секунд погрузился в размышления и наконец вполголоса проговорил, ни к кому не обращаясь, – а тогда нужно срочно продавать акции «Петроинвеста»…

– Ольги, конечно, как всегда, нет, – Лиза Штукина, стареющая травести, обреченная до пенсии играть шаловливых мальчишек, энергичных бойскаутов и чахоточных племянников главной героини, склонилась к самому уху своей сердечной подруги Гаяне Айвазян, темпераментной и роковой актрисы второго плана. Лиза дружила с Гаяне последние два месяца. Причиной этой внезапной дружбы стало появление в театре Ольги Чижовой – именно такие имя и фамилия стояли в паспорте у Лолы. Новая актриса, которой явно благоволил главный режиссер, или просто – Главный, да к тому же еще одаренная природной красотой и каждый день меняющая дорогие шикарные тряпки, поминая к месту и не к месту какого-то мифического богатого и влиятельного «спонсора», не могла не вызвать настоящую бурю ненависти в маленьком тихом болоте, каким был этот второразрядный театр. Как некрасивые девочки в пионерлагере, Лиза и Гаяне подружились «против» хорошенькой Ольги, мгновенно позабыв все свои прежние нешуточные ссоры и смертельные обиды друг на друга. Ольгу они называли за глаза в лучшем случае содержанкой; другие прозвища были куда хуже, вплоть до совершенно непечатных.

– Конечно, нет! – Гаяне вспыхнула, мгновенно заводясь сполоборота. – Некоторым все можно! Если бы мы с тобой, Лизанька, не пришли на репетицию – представляешь себе, какой скандал закатил бы наш Великий и Ужасный!

– Айвазян! Штукина! – прикрикнул на подруг главный режиссер. – Мы вам не мешаем выяснять отношения? А то можем перенести репетицию в другое помещение, а сцену оставить в вашем распоряжении!

– Извините, Олег Игоревич! – пропищала Лиза Штукина своим звонким пионерским голосом.

– Свиристицкая, повтори сцену с самого начала. Ты выходишь из-за левой кулисы, поворачиваешься к залу и говоришь…

Что должна сказать героиня, осталось неизвестным, потому что в этот самый момент из-за правой кулисы вышла уборщица тетя Клава с таким выражением лица, что Главный застыл в немом восхищении и всерьез подумал, не пропадает ли в уборщице великая драматическая актриса.

– Там… – едва слышно проговорила тетя Клава, показывая рукой куда-то назад и дико тараща глаза.

– Немедленно очистить сцену! – завопила помощник режиссера Лютикова, устремившись наперерез тете Клаве. – Черт знает что творится! Вы понимаете, что идет репетиция!

– Репетипитиция! – передразнила Лютикову уборщица. – Какая еще репетиция! Там… там…

– Да что там такое? – тоном страдающего непризнанного гения воскликнул Олег Игоревич.

– Там… Валерию Борисовну убили! – выдала наконец тетя Клава поразительную новость.

– Как? Что? Не может быть! – загалдели все в один голос и бросились толпой к неожиданно прославившейся тете Клаве. Репетиция была окончательно и бесповоротно сорвана.

Сплоченный театральный коллектив во главе с уборщицей, переживавшей свой звездный час, дружно шествовал по полутемным переходам и коридорам таинственного закулисного мира. Чуть не бегом миновали тесные актерские гримуборные, поднялись по узкой винтовой лестнице и вышли на узкий балкончик, с которого обычно перед новым спектаклем осматривали разложенные на полу декорации. На балкончике было явно мало места для всех любопытствующих, задние давили на передних, прижимали их к шатким неустойчивым перилам.

– Ну что, ну что там? – жадно спрашивала Лиза Штукина, пытаясь разглядеть что-нибудь через плечи и спины коллег и горько сетуя в душе на свой пионерский рост. – Что там, что-нибудь видно?

– Видно, – односложно ответил ей мрачный пожилой комик Задунайский и, с трудом переведя дыхание, пропустил вперед неугомонную травести.

Лиза, активно работая локтями, пробилась в первые ряды и замерла, пораженная увиденным.

Внизу, у ног потрясенной театральной общественности, на той площадке, где обычно художник раскладывал неоконченные или вполне готовые декорации и фрагменты оформления сцены, лежала в живописной и трагической позе Валерия Борисовна Кликунец, театральный завсегдатай и спонсор, постоянная посетительница репетиций и прогонов, свой человек за кулисами.

Холеное, надменное лицо Валерии Борисовны было искажено гримасой скорее презрительного высокомерного недоумения, нежели страха. То, что она была мертва, не вызывало ни малейшего сомнения – об этом ясно говорили широко открытые безжизненные глаза, а еще яснее – длинная шпага, вонзенная в горло, прямо под подбородком, и приколовшая мертвую женщину к дощатому полу, как булавка прикалывает жука к донышку коробки в коллекции энтомолога. Шпага казалась театральной, бутафорской, но горло женщины было пронзено всерьез, и совершенно всерьез вокруг нее на полу расплылась огромная лужа темной крови.

Довершал эту картину букет темно-красных роз, брошенный на грудь Валерии Борисовны.

Лиза Штукина не отрываясь глядела на эту поразительную мизансцену, созданную неизвестным, но весьма одаренным режиссером – мизансцену восхитительную и ужасную. Почему-то она обратила внимание на запах – сложную смесь типично театрального запаха краски и пыли, тонкого аромата роз и едва ощутимого, сладковатого и тлетворного запаха крови.

– Всем возвратиться на репетицию! – громко скомандовал Олег Игоревич, вспомнив о своей руководящей роли. – Ни к чему не прикасаться! Тело не трогать! В первую очередь это касается вас, Клавдия Никаноровна! – повернулся он к уборщице, и, только убедившись, что его указания неукоснительно выполняются, достал мобильный телефон и набрал номер полиции.

Вернувшись на сцену, Лиза Штукина увидела стерву, заразу, содержанку – то есть Ольгу Чижову собственной персоной. Ольга удивленно оглядывалась, пытаясь понять, куда подевались все ее коллеги.

– А что случилось? – спросила она у появившихся из-за кулис актеров. – Репетицию что, отложили?

– Вас ждали, милочка! – с непередаваемым сарказмом сообщила опоздавшей примадонне Гаяне. – Олег Игоревич так и сказал: пока нет нашей звезды, репетицию не начинать!

– Между прочим, – горячо зашептала на ухо Гаяне раскрасневшаяся от эмоций Лиза, – ее здесь не было!

– Что значит не было? – переспросила незадачливая подруга. – Когда не было? Кого не было?

– Примадонны нашей не было! Здесь не было, на репетиции!

– Ну, не было, – до Гаяне по-прежнему не доходило, – и что с того? Главный знал, что ее нет на репетиции.

– Ее не было на репетиции во время убийства! Мы все были здесь, значит, у нас есть алиби, а у нее алиби нет!

– Правда! – Глаза Гаяне зажглись горячим охотничьим азартом, и она решительно направилась к Ольге.

– Милочка! – начала она, поравнявшись со своей жертвой. – Вы ведь, кажется, не ладили с Валерией Борисовной? Постоянно жаловались, что она вам прохода не дает?

– Мы с Валерией Борисовной как-нибудь сами разберемся, – отшила коллегу наглая примадонна.

– Не разберетесь, – мстительно прошипела Гаяне, – Валерию Борисовну только что убили.

– Вот как? – только и смогла вымолвить Лола. – Что это вы обе несете? Совсем от зависти помешались?

– В данном случае они говорят правду, – вмешался комик Задунайский, – Валерию Борисовну действительно только что нашли убитой – там… – он неопределенно махнул рукой в сторону служебных помещений.

– Чушь какая! – нервно воскликнула Лола. – Кому это, интересно, понадобилось ее убивать?

– Вам лучше знать, милочка, – елейным тоном заговорила Штукина, – ведь это у вас с ней были какие-то особые отношения… Ведь это вам она пела дифирамбы и не давала проходу! Подарки дарила… вы сами жаловались.

– Я вовсе никому не жаловалась, – с металлом в голосе произнесла Лола, – уж вы-то последний человек, с кем бы я стала обсуждать свои, как вы изволили выразиться, особые отношения с мадам Кликунец. Другое дело, что вы бесконечно подслушиваете под чужими дверями, а потом сладострастно разносите по театру сплетни, причем нагло искажаете информацию.

– Ты с кем это говоришь в таком тоне? – взвизгнула Штукина, а рослая Гаяне придвинулась поближе, чтобы защитить свою мелкую подругу.

Но Лола ничуть не испугалась, она, наоборот, еще больше разозлилась.

– Шныряешь везде, как помойная крыса, а потом закладываешь всех как… Павлик Морозов!

– Я? – возмущенно заорала Штукина. – Я – Павлик Морозов?

– Эта роль просто создана для тебя! – подтвердила Лола.

– Прекратите вы обе! – приказал появившийся Главный. – Совесть имели бы! Там человека убили, а они грызутся! Помолчали бы!

– Вы правы, – Лола резко сбавила тон, – извините меня, Олег Игоревич. Я выйду, покурю…

– Убийцу всегда тянет на место своего преступления! – прошипела ей вслед Штукина трагическим полушепотом, но, наткнувшись на злобный взгляд Главного, осеклась на полуслове и даже закашлялась.

«Что происходит? – думала Лола, а ноги в это время сами несли ее в то злополучное место, где лежал труп Валерии Борисовны Кликунец. – Кому понадобилось убивать эту нетрадиционную мадам?»

Она вспомнила, как воскликнула недавно в сердцах, что так бы и убила эту стерву приставучую, имея в виду доставшую ее Валерию, но, во-первых, на самом деле Лола так вовсе не думала. Не настолько уж мешала ей Валерия, чтобы ее действительно убивать! А чего не скажет человек в сердцах!

И, во-вторых, сказала она это в приватном разговоре с Леней Маркизом, так что в театре про это никто не мог знать. Но факт остается фактом: единственный человек в театре, которому Валерия мешала жить – это она, Лола. И уж полиция-то узнает об этом факте в первую очередь, дорогие коллеги позаботятся.

Лола не знала, каким образом убита мадам Кликунец.

«Я слишком много лишнего наболтала, – грустно констатировала она, – вместо того, чтобы ставить на место стерву Лизку, нужно было расспросить у остальных, в каком виде нашли Валерию Борисовну. Но, раз эти две гиены местного разлива так на меня набросились, то следует сразу же исключить предположение о несчастном случае. Вряд ли Валерия свалилась в люк и сломала себе шею или нечаянно задушила сама себя театральным занавесом».

«Если это убийство, то обязательно будет следствие, – текли дальше безрадостные мысли, – понаедет сейчас полиции, будут расспрашивать. И что им говорить? Кто я такая? Придется давать свой домашний адрес, всплывет присутствие Леньки. Вот уж кто обрадуется, когда попадет в поле зрения органов! Кстати, а какие у него с ними отношения? Были уже у него трения или нет? Он ничего не рассказывал…»

Вспомнив про Маркиза, Лола даже остановилась на месте. Ведь Ленька обещал ей разобраться с Валерией! Неужели это он постарался? Но нет, Маркиз ненавидит насилие во всех его проявлениях, уж Лоле-то это отлично известно. И потом такое решение вопроса вовсе не в Ленькином духе. Он придумал бы что-то более остроумное. И самое главное – Лола знала, что Маркизу в последнее время некогда было заниматься ничьими делами, кроме своих собственных. Стало быть, это кто-то посторонний подсуропил убийство. А у Лолы теперь будут неприятности.

Неприятности эти возникли в театре в образе бригады ментов самого грозного вида. Когда Лола подошла к винтовой лестнице, намереваясь подняться и на всякий случай взглянуть на убитую – мало ли как там дело повернется, лишняя информация никогда не помешает, – ее остановил молодой парень в полицейской форме, сказав, что наверх нельзя и что шла бы Лола к остальным артистам, с них сейчас будут снимать показания. И желательно документики представить для ознакомления.

«Начинается!» – встревоженно подумала Лола.

По дороге к остальным она уединилась в уголке, чтобы позвонить Маркизу. Следовало предупредить его о случившемся в театре. По домашнему телефону никто не брал трубку, мобильник сообщил мелодичным женским голосом, что аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия. Лола выругалась вполголоса и спрятала трубку в сумочку.

Труппа испуганно сбилась на сцене в стадо и молча ожидала снятия показаний, как овцы ждут сезонной стрижки или чего-нибудь похуже.

– Вы что тут делаете? – раздался голос откуда-то сверху над Лолой и рядом остановились ботинки размера приблизительно сорок пятого, а может, и больше, если больший размер обуви бывает.

Она подняла глаза и где-то далеко наверху увидела кудрявую голову.

– Вот, покурить хотела… разве нельзя?

– Вы кто? – он глядел поверх Лолиной головы на афишу «Двенадцатой ночи», висевшую на стене. – Вы…

– Ольга Чижова, я играю в этой пьесе Виолу.

Она тут же рассердилась на себя: для чего ему знать ее роли, он небось и Шекспира никогда не читал!

– Капитан Сойка, – представился кудрявый великан, – пройдите, пожалуйста, к остальным, мешаете работать.

Лола вздохнула и полезла на сцену.

– Шурик! – прогрохотал над головой капитан. – Давай сюда уборщицу!

На сцене мигом нарисовался такой маленький, подвижный коренастый тип. Уверенно и твердо ставя чуть косолапые ноги, он проворно вклинился между артистами, отделил от них тетю Клаву, как умная кавказская овчарка отделяет от отары нужную овцу, и повел на заклание – то есть на снятие показаний. Тетя Клава, впрочем, не в пример овце, шла довольно бойко и победно оглядывалась на остальных – вот ведь, какая ей выпала честь, раньше Главного вызвали!

– Олег Игоревич! – взмолилась Лола. – Можно я здесь покурю?

– Пожарника удар хватит! – поморщился Главный. – Ай, ладно, все равно репетиция полетела к чертям собачьим! Давай!

Они отошли в сторонку и дружно закурили. Лола вполголоса поинтересовалась, в каком виде нашли Валерию Борисовну, и что подумал об этом коллектив.

– В общем, хорошего мало, – закончил Главный, кратко обрисовав ей ситуацию, – от полиции добра не жди, привяжутся теперь…

Вернулась тетя Клава и вызвали на ковер Лизавету Штукину. Она театрально прижала руки к груди и шагнула вперед, оглянувшись на Лолу. Та не утерпела и скорчила Штукиной страшную рожу. Штукина в ответ поджала губы и одарила Лолу мстительным взглядом вечной ябеды.

«Все ясно, – вздохнула Лола, – сейчас она сообщит ментам все – что было и чего не было. Здорово я влипла. И какого черта вообще понесло меня в этот театр? И Маркиз был против…»

Она тут же возразила самой себе, что театр – это ее подлинное призвание, что она создана для сцены – словом, произнесла мысленно все те красивые слова, которые не раз приводила Маркизу в качестве аргументов. Но сегодня они что-то плохо работали. Лола решила, что она слишком расстроена и что сейчас нужно думать, как конкретно выбраться из сложившейся ситуации.

– Вы не думайте, я вам честно скажу! – тараторила Штукина своим мажорным пионерским голосом, захлебываясь словами и брызгая на капитана слюной. – Все, буквально все в театре знали, что у Ольги Чижовой с покойной Валерией Борисовной были свои особые отношения!

– Какие это такие особые отношения? – огромный капитан Сойка чуть заметно поморщился.

– Ну, вы же понимаете, – Штукина сощурила глаза и поджала губы.

– Не понимаю, – капитан сделал каменное выражение лица, – что конкретно вы имеете в виду?

– Ну, Валерия Борисовна… она… как бы это выразиться… часто одаривала своим вниманием некоторых актрис…

– Кого именно?

– Ну, говорили, что многих… но ведь никто же не признается… в общем, она старалась приблизить к себе хорошеньких молодых женщин…

Штукина замолчала, а капитан Сойка тут же подумал, что, насколько он мог заметить, молодая и красивая актриса была в театре только одна – та самая Ольга Чижова. Так что выбор у покойной мадам Кликунец имелся небольшой. Но зачем она нужна была этой красотке? Неужели из-за денег?

Капитан искоса взглянул на Лизавету Штукину. Она встала, а капитан оставался сидеть, таким образом они оказались одного роста. Лиза говорила что-то, округляя глаза и брызгая слюной.

«Ох и мерзкая же баба! – подумал капитан неожиданно для себя. – И глазки совершенно поросячьи».

Он сделал над собой усилие и вслушался в слова Штукиной.

– Спросите ее, почему она опоздала на репетицию! Мы ждали всем коллективом! А Главный ей вечно потакает!

– Почему? – вклинился капитан Сойка. – Почему Главный ей потакает? У него с Чижовой тоже свои особые отношения?

Штукина испугалась, что перегнула палку. Главный в гневе бывал крут. Запросто может и уволить. Актрисе ее амплуа устроиться нелегко. В каждом театре нужна только одна травести…

– Ближе к делу, – предложил капитан, – вы конкретно видели, чтобы покойная Кликунец с Чижовой ссорились, ругались, выясняли отношения?

– Нет, но она жаловалась, что Валерия не дает ей прохода…

– Кому жаловалась? Вам? – гаркнул капитан.

– Не-ет… – прошелестела Штукина, не решаясь перед лицом сурового капитана на откровенную ложь.

– Идите, – спокойно сказал капитан, но глаза его выразили Штукиной все, что он думает о ее поведении, – вы свободны.

Штукина вышла, губы ее дрожали от унижения.

«Разумеется, – думала она, уныло бредя длинным полутемным коридором назад к своим собратьям по сцене, – разумеется, эта крашеная стерва, эта содержанка, эта наглая потаскуха с длинными ногами и смазливеньким личиком уже успела состроить капитану глазки. И он, как все мужики, купился на дешевое кокетство. А может, она уже посулила ему себя в награду за то, чтобы он избавил ее от неприятностей? Что, ну что в ней хорошего? Кукла Барби какая-то!»

Тут Лиза Штукина вспомнила, что кукла Барби блондинка, а у Ольги Чижовой карие выразительные глаза и густые, темные от природы волосы. Откровенно говоря, на Барби она совсем не была похожа. Наедине с собой – но только наедине – Лиза даже могла признать, что как актриса Ольга очень даже неплоха… Именно эта здравая мысль вызвала у Лизы наибольшую злость.

«Конечно, будешь казаться замечательной актрисой, если дают такие выигрышные роли! – возмущенно думала Штукина, – Виола в «Двенадцатой ночи», Элиза в «Пигмалионе»… Попробовала бы она хорошо, с подлинной страстью и глубоким проникновением в образ сыграть Тома Сойера на детском утреннике! Или Кристофера Робина! Или Пеппи, черт бы ее побрал вместе с ее Длинным Чулком!»

Зависть очень опасное чувство, нельзя идти у него на поводу. Штукина внезапно ощутила такую острую и непреодолимую ненависть к Ольге Чижовой, что даже остановилась на месте. Ноги ее не держали, на лбу выступила холодная испарина, и срочно понадобилось в туалет.

Передвигаться после допроса ей разрешили свободно – ведь она рассказала уже капитану Сойке все, что знала, и еще много лишнего.

Штукина мелкими шажками устремилась к туалету. И вот там, на подходе, она увидела вдруг на полу что-то блестящее. Только ее зоркие глаза могли разглядеть в темном углу небольшую вещь. Пол покрывала густая пыль, потому что уборщица тетя Клава, раздувшаяся от гордости и переживавшая новое для нее состояние знаменитости – Человека, Который Первым Нашел Труп, так и не приступила сегодня к своим непосредственным обязанностям. И в этой пыли Лиза увидела хорошо знакомую всем в театре брошку-змейку. Лиза нагнулась и подняла брошку.

Тело змейки состояло из тщательно подобранных по размеру и форме мелких бриллиантов, а глазами ей служили два изумруда чистой воды. Брошку эту очень любила носить покойная Валерия Борисовна Кликунец, и про это знали все в театре, от Главного до швейцара.

Но как она тут очутилась? Возможно, Валерию убили здесь, и брошка упала на пол в процессе борьбы? Или ее потом выронил убийца, когда убегал? Но куда он бежал? – задала сама себе вопрос Лиза. – В туалет, что ли?

Она огляделась. Поблизости никого не было, никто ее не видел. Штукина решительно сжала зубы, достала из кармана носовой платок и завернула в него брошку, аккуратно вытерев то место, которого она коснулась пальцами. Потом она убрала сверток в карман и целеустремленно зашагала в сторону гримуборных. Там тоже никого не было. Она проскользнула в уборную Ольги и положила брошку поглубже в ящик туалетного столика, не забыв забрать собственный носовой платок.

Абсолютно никаких мыслей не было в ее голове, все действия совершала она на автопилоте и опомнилась только в зрительном зале, увидев на сцене знакомые лица своих коллег.

– Пройдите к остальным! – буркнул ей коренастый Шурик, как свидетель Штукина его больше не интересовала.

Капитану Сойке надоело выслушивать бабские сплетни, и он вызвал на допрос Главного. Но ничего от него не добился: Олег Игоревич был весь в искусстве и заявил, что житейские подробности его мало интересуют. Правда, он дал покойной Валерии объективную характеристику – она действительно очень любила театр, хорошо разбиралась в режиссуре и актерской игре и, он не боится в этом признаться, оказывала театру немалую спонсорскую помощь. Так что он лично и весь театральный коллектив были Валерии Борисовне за это очень благодарны. Она бывала в театре запросто, без приглашения. Могла посетить репетицию, никому не приходило в голову ей это запретить. Но вела она себя вполне корректно, сидела тихонько в зале, работать не мешала и с неквалифицированными советами не лезла.

– Значит, вы не находите странным то, что тело ее нашли в декораторской? – обреченно спросил капитан Сойка.

– Ни в малейшей степени! – заверил его Главный. – Валерия… она могла оказаться абсолютно где угодно, ходила, знаете ли, где ей вздумается и гуляла сама по себе, как та кошка у Киплинга.

– Черт знает что! – произнес капитан Сойка, оставшись один. – В этом театре бардак творится несусветный! Как и везде, – подумав, добавил он.

В дверь шариком вкатился напарник.

– Ну что? – встретил его Сойка дежурным вопросом.

– Да ничего, – с досадой ответил тот, – главный вход театра по дневному времени вообще был закрыт, а бабка, что сидит у служебного, клянется, что никто посторонний не проходил.

– Значит, кто-то свой ее заколол?

– Ага, как же! Бабуля не видела даже, как сама потерпевшая прошла, эта самая мадам Кликунец! А ты говоришь!

– Да я ничего не говорю, я думаю вслух… Ну, много там еще народу допросить осталось?

– Человек шесть, – Шурик зачитал по списку:

– Айвазян, Задунайский, Свиристицкая, Чижова… еще трое осталось, нет четверо.

– Знаешь, ну их всех! Ничего кроме сплетен не расскажут! Давай сюда эту самую, Чижову! Красивая женщина, хоть пообщаться приятно…

Лола вошла в кабинет Главного, где полицейская бригада устроила комнату для допросов. Капитан Сойка сидел за столом и в этой позе не казался таким огромным. Она быстро ответила на его обычные вопросы.

– Что вы можете сообщить следственным органам об убийстве? – скучным голосом спросил капитан.

– Ничего, – честно ответила Лола, – я ничего не знаю, я опоздала на репетицию и пришла в театр, только когда все уже вернулись из декораторской с этой… неприятной новостью.

– Отчего же вы опоздали? – вкрадчиво спросил капитан.

– Пробки, – Лола пожала плечами.

– Репетиция была назначена на час дня, – начал Сойка, – вы утверждаете, что приехали в театр…

– Примерно в половине второго, – сказала Лола.

– Отчего же тогда вахтерша не видела, как вы вошли? – улыбнулся Сойка.

– А ее не было на месте, – улыбнулась ему в ответ Лола, – она вечно торчит у себя в каморке – то чай пьет, то с сестрой по телефону разговаривает. Днем в театре народу много – все ходят туда-сюда, она говорит, что все равно за всеми не уследишь…

«Вообще-то похоже на правду», – подумал капитан, но вслух ничего не сказал, а наоборот, спрятал улыбку и насупился.

– Вы, вероятно, уже знаете, каким образом была убита потерпевшая? – официально спросил он.

– В общих чертах, – Лола снова пожала плечами.

– Ее закололи шпагой.

В это самое время в дверь всунулся Шурик и развернул на столе длинный сверток. В нем оказалось орудие убийства – довольно длинная шпага.

– Всегда думал, что у артистов оружие бутафорское! – признался Сойка, – что кинжал не вынимается из ножен и так далее…

– Этого не может быть, – заметила Лола, – по ходу пьесы иногда приходится фехтовать по-настоящему. Обычно применяют оружие с тупым концом. Такая есть специальная круглая насадка…

– Но здесь ее нет, как видите, она спилена. И оружие стало боевым, во всяком случае, этой шпагой была убита Валерия Кликунец. Вы умеете фехтовать?

– Этому учат в театральном институте, – Лола едва сдержалась, чтобы не пожать плечами.

– Стало быть, все актеры в принципе владеют колющим оружием?

– Не могу сказать про всех, – усмехнулась Лола, – но мне приходится фехтовать в четвертом акте «Двенадцатой ночи», когда играю Цесарио…

– Вы же утверждали, что играете в «Двенадцатой ночи» Виолу? – обрадовался капитан Сойка. – Нестыковочка в показаниях получается!

– О, господи! – закричала Лола, – Просто с ума сойти можно! Простите, – тут же опомнилась она, – день у меня сегодня такой выдался сложный, вот я и нервничаю… Виола в начале пьесы переодевается мужчиной и берет имя Цесарио. Оливия влюбляется в Виолу, а герцог….

– Так-так, – перебил ее капитан, – новое прочтение пьесы, я понимаю, очень современно. Сейчас это модно, все работают под Виктюка. Значит, Оливия влюбляется в Виолу… Не хочу ничего плохого сказать про ваш театр, но мне жалко Шекспира. Раньше как-то было привычнее…

– Вы видели «Двенадцатую ночь»? В каком театре?

Капитан Сойка в далеком детстве смотрел старый черно-белый фильм, на этом его знакомство с бессмертной комедией Шекспира заканчивалось. Но он не собирался признаваться в этом Лоле.

– Перейдем к делу, – сказал он, – вы узнаете эту шпагу? Она ваша?

– Она из театрального реквизита, – поправила Лола, – кто угодно мог ее взять из бутафорской.