Текст книги "До свадьбы заживет"

– Эй, ты где?

И с ней снова начали твориться те же загадочные вещи, что и в «Джоне Сильвере». Только что она думала об Антоне со сдержанной неприязнью и удивлялась тому, что пошла за ним, как дурочка, забыв все на свете, только что она хотела как можно скорее уйти от него и никогда больше его не видеть – и вдруг ее снова потянуло к нему как магнитом, ее окатило волной того же, что прежде жаркого холода, и она двинулась на голос своего голубоглазого повелителя, как кролик послушно идет в объятия удава.

При этом, чтобы найти себе хоть какое-то оправдание и придать видимость смысла своему поведению, Лола подумала, что ей обязательно нужно поговорить с Антоном, разузнать у него как можно больше о его недолгой семейной жизни и выяснить, что ему известно о судьбе Моники Тизенхаузен.

Однако все эти благие намерения так и остались только намерениями.

Войдя в комнату и увидев голубые глаза Антона, Лола потеряла способность рассуждать. Ее, как прежде, охватила зябкая томительная слабость. Она застыла под взглядом Антона, ожидая, как Его Величество распорядится ее судьбой.

– Ты чего оделась-то? – с ленивым недоумением спросил Антон. – Собралась, что ли, куда?

– Нет… Я никуда… – пролепетала Лола, с трудом справившись с неожиданно отказавшим голосом.

– Ну, так иди сюда, – лениво проговорил Антон, гостеприимно раскрывая объятия, как удав раскрывает объятия трепещущему кролику.

Лола послушно двинулась на зов своего повелителя, торопливо сбрасывая на ходу одежду.

– Это ЛОСХ, – уверенно заявил Боря Штрек, брякнув по столу опустевшей пивной кружкой.

– Что? – не понял его Леня. – Какой лось?

– Да не лось, – поморщился Боря, – серый ты Леонид, как соцреалист в третьем поколении! Не лось, а ЛОСХ – Ленинградское отделение Союза художников на Большой Морской. Отделение давно уже не Ленинградское, а Санкт-Петербургское, но все его так по старой памяти и называют ЛОСХом. А это, на снимке у тебя, – «Белая гостиная» ЛОСХа, такой выставочный зал. У них, сам понимаешь, денег негусто, вот они и сдают свои залы под всякие сомнительные псевдохудожественные выставки преимущественно эротического характера.

Прилетев в родной Петербург, Леня Маркиз задумался, с чего начать поиски таинственной немецкой миллионерши, и решил, что для начала непременно нужно узнать, где именно была сделана та единственная фотография, с которой начались сомнения в ее, миллионершиной, преждевременной кончине.

Будучи жуликом высокого полета и занимаясь своим благородным делом в таком культурном центре, как Петербург, Леня волей-неволей сталкивался с разного рода экспертами, галерейщиками, держателями и устроителями выставок, торговцами живописью и графикой разной степени честности. Одним из них и был Боря Штрек, когда-то неплохой, подающий надежды живописец, позднее переключившийся в поисках более легких заработков на изготовление копий картин художников-авангардистов двадцатого века. Боря знал в городе все и всех и наверняка должен был узнать запечатленный на снимке выставочный зал.

Маркиз нашел в старой записной книжке Борин телефон, позвонил ему и через час уже ввалился в мастерскую Штрека, побрякивая полной сумкой пива в качестве гонорара за ожидаемую информацию.

И Боря не подвел.

– То у них выставка «Лучшие фото «Плейбоя», то «Женщины и автомобили»… Вот и это явно снято на такой же выставке. Когда, говоришь, сделана фотография?

– Ну, я думаю… месяца полтора назад… или чуть больше.

– Ну так это все можно у Валечки узнать. – Боря придвинул к себе телефон, потыкал пальцем кнопки и замурлыкал в трубку, как толстый кот при виде сметаны: – Валюшечка, зайчик мой ушастенький, ты меня не забыла, надеюсь? Да никакой это не Гроссмуттер! И не Пеликанский! Валюшечка, это же я – твоя большая и вечная любовь – Боря Штрек! Ну, слава богу, наконец узнала! Валюшечка, котик мой пушистенький, вспомни, пожалуйста, какие выставки у вас были в «Белой гостиной» полтора-два месяца назад? Как? «Маленькие радости»? «Женщины и цветы»? Рыбка моя глазастенькая, к тебе сейчас приедет один мой друг – потрясающий мужик! Только что, между прочим, из Монте-Карло! Он тебе покажет одну фотку, так ты не в службу, а в дружбу помоги ему узнать, что на ней изображено. Знаешь такую игру – «Как стать миллионером?». Так вот, это у них называется – звонок другу. Целую тебя, индюшоночек мой толстопузенький.

– Спасибо, дорогой. – Маркиз записал адрес и заторопился.

– Всегда рад помочь! Заходи в любое время, только с пивом. Но ты учти: эта Валечка подарков не берет, у нее основной лозунг: «Лучший мой подарочек – это ты!» Сам по ходу дела там разберешься…

Валечка оказалась невысокой, симпатичной, слегка полноватой дамой в мохеровом свитере, призывно облегающем бюст шестого размера, с глубокими и выразительными карими глазами. Эти карие глаза выражали в основном глубокий интерес ко всем встречающимся на Валечкином жизненном пути особам противоположного пола.

При виде Маркиза Валечка необыкновенно оживилась, и ее мохеровый бюст взволнованно заколыхался. Маркиз передал ей привет от Бори Штрека, в ответ на что Валечка закатила выразительные глаза и с придыханием проворковала:

– Ах, какой мужчина, какой мужчина!

Пользуясь этим приступом энтузиазма, Леня подсунул мохеровой Валечке копию немецкой фотографии.

– Кажется, этот снимок сделан у вас в «Белой гостиной»?

Дама близоруко сощурила карие глазки, вгляделась в фотографию и низким грудным голосом подтвердила:

– У нас, у нас! Это с выставки «Радости жизни», закрылась месяц назад, а продолжалась… – она пошуршала какими-то бумажками, лежащими в беспорядке на столе, – три недели, с двадцать шестого июля по семнадцатое августа.

– Какая у вас чудная память! – самым своим чарующим голосом проговорил Маркиз. – А не знаете ли вы, Валечка, чья вот эта фотография? – Он ткнул кончиком карандаша в снимок девушки с журналом.

– Вас что, заинтересовала эта рыжая селедка? – ревниво спросила Валечка, возмущенно качнув бюстом. – Или хотите узнать, какой фотограф ее снимал?

– Фотограф, фотограф! – успокоил Маркиз взревновавшую даму, понимая, что имени и адреса модели она все равно не знает.

– Это Славик Расторгуев, – доверительно сообщила Валечка, почему-то не добавив своего «какой мужчина!».

– Расторгуев, Расторгуев… – задумчиво повторил Леня, будто бы пытаясь что-то припомнить, – а его адресочка у вас нет?

Валечка привычно закатила глаза и с наигранным сожалением в голосе сообщила:

– Он у меня записан в старой записной книжке, а книжка – дома… но я через полчаса заканчиваю, – она бросила взгляд на часы, – и мы могли бы зайти ко мне… Я живу недалеко, на Гороховой.

Леня послонялся полчаса в фойе Союза художников, просмотрел афиши выставок на ближайшие месяцы – «Обнаженные в шляпах», «Тайны японской спальни», «Эрос и космос»…

Наконец по лестнице процокали каблучки, и Валечка торжественно спустилась в фойе. В полный рост она выглядела гораздо привлекательнее, чем за рабочим столом – у нее оказались довольно стройные, несмотря на небольшой рост, ножки и неплохая талия, что при ее выдающемся бюсте производило впечатление.

Вспомнив напутствие Бори Штрека, Маркиз подумал: на что только не приходится идти ради достижения цели, и порадовался тому, что догадался по дороге купить бутылку шампанского.

Валечка жила действительно недалеко от Союза художников. В отличие от большинства подъездов в центре города, обычно донельзя запущенных, Валечкин был прекрасно отремонтирован, чисто вымыт и заперт на кодовый замок.

– У нас на первом этаже живет американский пастор, – гордо пояснила дама, – это он на свои деньги привел подъезд в порядок.

Они поднялись на третий этаж и попали в бывшую коммунальную квартиру немыслимых размеров, разделенную когда-то на три или четыре махонькие отдельные квартирки, одна из которых принадлежала гостеприимной Валечке.

Оставив Леню в кресле перед низким столиком, заваленным художественными журналами, проспектами и каталогами выставок, Валечка извинилась и исчезла. Через несколько минут она спросила из кухни, предпочитает ли гость кофе или чай, и когда он согласился на кофе, энергично зазвенела посудой.

Прошло еще несколько минут, и наконец хозяйка появилась на пороге с подносом в руках.

Леня вытаращил глаза: гостеприимная Валечка успела переодеться, и теперь на ней был коротенький розовый халатик без пуговиц, туго перехваченный в талии пояском. В вырезе халата выразительно трепетал Валечкин умопомрачительный бюст.

– Вы не против? – Хозяйка скромно захлопала ресницами. – Я по-домашнему… У меня так жарко…

Леня, не говоря ни слова, поставил на стол бутылку шампанского и начал откручивать проволоку. Ему тоже стало жарко.

– А как же кофе? – спросила хозяйка, поставив поднос на свободный край стола.

– Кофе потом, – лаконично ответил Маркиз, – фужеры есть?

Фужеры в доме, конечно, нашлись. Валечка села на диван, скромно сдвинув колени, и выпила с Леней за знакомство. Леня расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и пересел поближе к хозяйке. Валечка вдруг вскочила и прощебетала:

– Ах, ведь вы хотели адрес Славика Расторгуева…

– Черт с ним, с адресом… – проговорил Маркиз, расстегивая следующую пуговицу.

Ему стало еще жарче. Валечка подошла к книжному шкафу и забралась на стул, чтобы дотянуться до верхней полки. При этом перед Леней открылся такой вид, что он забыл о приличиях, подскочил к хозяйке, схватил ее в охапку и понес на диван, на ходу зубами развязывая пояс халатика.

– Ну что вы, право, какой необузданный… – сладко замурлыкала Валечка, но Леня не дал ей продолжить.

Его подозрения подтвердились: под халатиком на ней совершенно ничего не было.

В комнате наступила тишина, время от времени прерываемая Лениным рычанием и Валечкиными истошными вскриками.

По прошествии полутора часов Валечка томно потянулась и спросила:

– Там в бутылке шампанского не осталось?

Леня протянул руку к столику, и они допили шампанское прямо из горлышка.

– Да, кстати… – вспомнил Маркиз, – ты мне обещала адрес этого… Славы Расторгуева. Только давай я сам достану твою записную книжку, а то, если ты туда полезешь, мы снова отвлечемся…

– А почему бы и нет? – Валечка пожала круглыми плечами, при этом ее непревзойденный бюст призывно колыхнулся.

Леня вернулся домой очень поздно. Он раздобыл адрес фотографа Расторгуева, но в такое время нечего было и думать о визите к нему. Продолжение поисков волей-неволей пришлось отложить на завтра.

Лолы почему-то тоже не было, и Леня в ожидании своей партнерши принял душ. Когда он вышел из ванной комнаты в набедренной повязке из махрового полотенца, дверь открылась, и на пороге появилась Лола. У нее было какое-то удивленное, растерянное лицо. Выглядела она очень утомленной – под глазами залегли темные круги, помада с губ стерлась, сами губы подозрительно припухли, и даже слегка размазался левый глаз.

– Где ты была? – напустился Маркиз на подругу. – Я за тебя так волновался! Я просто места себе не находил целый вечер!

Лола подняла на него влажный затуманенный взгляд, но ничего не ответила.

– Что ты себе позволяешь! – Маркиз накручивал себя все больше и больше, в праведном гневе он так замахал руками, что махровое полотенце чуть не упало на пол, и ему пришлось подхватить его, чтобы не оказаться перед Лолой в костюме Адама, что в настоящее время совершенно не входило в его планы.

Лола в это время, совершенно не обращая на него внимания, утомленно упала в кресло, скинув лодочки.

Леня продолжил в той же тональности, но без жестикуляции:

– Мы приехали сюда с чисто деловыми целями, и должны заниматься розысками этой чертовой пропавшей немки, а не тратить время на свою личную жизнь!

Лола сняла жакет и швырнула его мимо Лени на диван, а сама вольготно откинулась на спинку кресла и глубоко вздохнула, при этом достаточно помятая блузка распахнулась на груди, и стало видно, что Лола без лифчика.

– Не пытайся меня обмануть, я вижу, что ты только что была с мужчиной! – кипятился Маркиз. – Нашла, понимаешь, время!

Проследив за его взглядом, Лола ощупала себя и пожала плечами: она поняла, что забыла бюстгальтер у Антона. Она хмыкнула и смущенно закрыла глаза.

– Отвечай, где ты была! – вопрошал Маркиз голосом оскорбленного мужа.

Лола открыла глаза, удивленно посмотрела на него и проговорила хрипловатым голосом:

– По-моему, я совершеннолетняя, а у нас с тобой отношения сугубо деловые. Да ты бы лучше на себя посмотрел – в твоем возрасте это уже неприлично!

Леня подошел к зеркалу и увидел у себя на груди багровую отметину от Валечкиных губ.

Маркиз проснулся рано, оттого что Пу И пытался зубами стянуть с него одеяло. Зловредная Лолка впустила его ночью к Маркизу и закрыла дверь в свою комнату, чтобы песик не мешал ей спать. Пу И запрыгал по комнате, давая понять, что срочно нужно заниматься им. Маркиз выпустил его вместо прогулки на балкон – там, очевидно с прошлого года, оставались ящики со старой землей.

– Действуй! – пригласил Маркиз песика. – Удобряй на здоровье!

Пу И недовольно гавкнул, но уединился на балконе. Леня взглянул на часы – еще только половина восьмого. Чертова собачонка! Однако он решил долго не спать, а лучше заняться делом.

В комнате было мало мебели, и Маркиз проделал несколько физических упражнений, с помощью которых определял, достаточно ли хорошо он владеет своим телом и не нужно ли, к примеру, похудеть или заняться упражнениями на тренажерах. Все было в порядке, тело слушалось его отлично, сердце работало как часы, а после вчерашней встречи с любвеобильной Валечкой тело Маркиза вообще приобрело удивительную легкость и гибкость. Он побрился, принял душ и устремился на кухню. Там его поджидало разочарование, потому что из продуктов в шкафчике был только кофе, сахар, а также большая коробка орехового печенья.

Маркиз вполголоса ругнул Лолку и принялся заваривать кофе. На звук шуршания коробки прибежал Пу И, требовательно заглянул в глаза Маркизу и гавкнул. Они чудно посидели и съели на завтрак целую коробку печенья. Около девяти Маркиз решил, что уже вполне прилично звонить, а то кто его знает, этого фотографа, вдруг ему взбрендит куда-то бежать с утра пораньше?

Однако на звонок ответил злобный женский голос, который сообщил, что никакого Славика Расторгуева по данному номеру нету. И никогда не было. А на вопрос, давно ли у тетки этот номер телефона, та ответила, не стесняясь, что это не его, Маркизово, дело.

Очевидно, Валечка перепутала телефон, но с нее, кроме хорошего секса, больше ничего не получишь, так что Маркиз решил идти по указанному адресу и определяться на месте.

Он заглянул к Лоле, та крепко спала на животе, обняв подушку. Двигаясь на цыпочках, Маркиз подхватил Пу И за шкирку и подсунул в кровать, после чего закрыл дверь комнаты, так что песику будет не выйти. Через некоторое время либо он Лолку разбудит, либо написает в кровать. И то, и другое Маркизу одинаково приятно.

Когда он добрался до Конногвардейского бульвара, где проживал, по Валечкиным сведениям, фотограф Расторгуев, было пять минут одиннадцатого. Дом тринадцать, хоть и находился наискосок от Манежа, был довольно обшарпанным, во дворе традиционно воняло кошками и помойкой.

В парадной не было кода, и вообще никто не встретился Маркизу на пути, только где-то наверху гремели ведра и лилась вода. Он поднялся на третий этаж, где была нужная ему пятая квартира, но на звонок никто не ответил. Больше сказать, оказалось, что звонок вообще не работает.

Маркиз внимательно оглядел дверь и не удивился неработающему звонку: дверь была старая, обитая порванным во многих местах дерматином. Судя по всему, и квартира за дверью была в таком же состоянии. Маркиз постучал в дверь костяшками пальцев, но безрезультатно, потому что дерматин гасил все звуки. Тогда он как следует шарахнул в дверь кулаком, эффект был тот же.

– Чего стучишь? – раздался сзади скрипучий голос.

Маркиз оглянулся: сзади стояла самая настоящая баба-яга – старуха в синем рабочем, далеко не новом халате, с тряпкой на изготовку. Бывшая когда-то белой, косынка была повязана у старухи концами кверху, так что получались рожки. Во рту у старухи торчал желтый клык, по подозрению Маркиза, единственный.

– Здравствуйте, – сказал он как можно приветливее.

– Чего тебе? – еще более подозрительно спросила старуха.

– Да вот, пришел к фотографу Расторгуеву по делу, – ответил Маркиз, улыбаясь, – не знаете, он дома?

– Какое у тебя дело? – спросила старуха, надвигаясь неотвратимо, как судьба.

– Портрет хочу заказать, – ответил Маркиз и невольно сделал шаг назад.

– Портрет? – заорала старуха и вдруг пошла в атаку, размахивая тряпкой. – А ну пошел отсюда, бандит проклятый!

– Тихо, бабка, тихо! – Уклониться от вонючей тряпки Маркизу помогла только отличная реакция. – Что это ты так разъярилась?

– Ты зачем это пришел? Да я сейчас…

– Стоп! – Маркиз отвел ее руку с тряпкой от своего лица. – Ты что, рехнулась, карга старая?

– Я-то еще не рехнулась, а вот когда приходят у покойника портрет заказывать, так это надо еще разобраться, что за человек! – орала бабка. – И шляются, и шляются, грязь только носют…

– Так что – фотограф помер, что ли? – оторопел Маркиз. – А когда это случилось?

– Да ты кто такой, чтобы допросы учинять! – окончательно рассвирепела старуха. – Да я сейчас тебя в милицию сдам! Это мы еще посмотрим, кто тут карга старая! – завизжала она и вытащила из кармана халата свисток. – Да я сейчас как свистну! – Докончить она не успела, потому что свисток волшебным образом исчез из ее руки.

Старуха мигнула и подняла глаза на нахального визитера. Но тот тоже исчез. Только что стоял напротив нее и вдруг исчез, как не было. Бабка махнула рукой и взялась за тряпку, но тут увидела на полу рядом с ведром мужской бумажник из хорошей светло-коричневой кожи. Не веря собственным глазам, старуха наклонилась и взяла бумажник в руки. По ощущениям он был приятно плотен.

«Его это, того хмыря, что к фотографу приходил, – сообразила старуха, – выронил, верно, когда от меня отмахивался…»

Она вытерла руки о халат и расстегнула бумажник. В одном отделении лежали какие-то бумажки, а в другом… у бабки даже потемнело в глазах, потому что в другом отделении лежало много денег – тысячные бумажки, две по пятьсот, а в следующем кармашке и вовсе такие серо-зелененькие купюры… старуха, конечно, знала, что это доллары, но в руках их никогда в жизни не держала.

«Спрятать скорее бумажник, – мелькнуло в голове, – если вернется, знать ничего не знаю, не видала никаких денег. Пусть докажет!»

Она спрятала бумажник в карман халата, спустилась вниз, высунула голову из подъезда, убедившись, что никто за ней не наблюдает, скользнула наружу и припустила по двору к двери кочегарки.

Однако старуха ошибалась, когда думала, что никто ее не видит, потому что, когда она, приоткрыв дверь кочегарки, свернула вбок, чтобы спрятать бумажник в одном только ей известном надежном месте, чья-то не намеренная шутить рука схватила ее сзади за воротник.

– Ты чего, ты чего? – заверещала бабка, узнав того самого типа, что выронил бумажник. – Ты чегой-то пристаешь?

– Отдай бумажник, ведьма старая, – спокойно проговорил мужчина и сильно сжал бабке руки, чтобы она не могла отмахиваться. Привычного оружия – вонючей половой тряпки – не было под рукой, старуха несколько приуныла, но не собиралась сдаваться.

– Да ты что несешь-то? Какой такой бумажник, не знаю я никакого бумажника и не видела никогда, – забормотала она, понемногу повышая голос, – потерял, так иди своей дорогой, я-то тут при чем?

Мужчина не стал горячиться, уверять, что бумажник он потерял именно на лестнице, и грозить милицией, он без предупреждения схватил бабку за плечо железной рукой и слегка сжал.

– Ты что делаешь, ирод! – заорала она. – Ты как себя ведешь? Да ты знаешь, что я ветеран фабрики? Сорок лет верой и правдой! У меня даже медаль есть!

– Да ну? – усмехнулся Маркиз. – Неужто?

– Заслуженная чесальщица! – гордо заявила старуха.

– Ой! – опешил Маркиз. – Это что ж такая за профессия?

– Пряжу чесала! Сорок лет подряд!

– Ну, про это ты святому Петру расскажешь, чтобы в рай пропустил, – отмахнулся Маркиз, – только вряд ли поможет, потому что воров-то в раю не любят…

Старуха снова попыталась вырваться, не преуспела в этом и от бессилия плюнула в ненавистного мужика, но не попала. Тот, видно, потерял терпение и снова больно сжал руку.

– Сломаю! – предупредил он серьезно, и старуха поняла: этот не соврет.

– Ах ты бандит, шпана проклятая, – прошипела она и тут же поняла, что не права – одет был мужчина прилично, говорил поначалу вежливо, бумажник опять же…

Мужчина в это время ловко обшарил ее одежду.

– Ты что себе позволяешь, извращенец проклятый? – прошамкала бабка. – Я – старая женщина…

Но он уже вытащил свою собственность.

– Вот, а говорила – не брала, – усмехнулся он.

От расстройства у старухи пропала охота сопротивляться. Мужчина отошел чуть подальше, но встал так, чтобы перекрыть выход. Затем он открыл бумажник и показал бабке тысячную купюру.

– Если ответишь на мои вопросы, получишь вот такую денежку. Если бы не орала там, на лестнице, то мы бы сразу сговорились. Ну, сойдемся?

– Ладно уж, – проворчала бабка, не в силах оторвать глаза от денег.

– Давай рассказывай подробно, что случилось с фотографом из пятой квартиры, да не забудь никакой мелочи!

– Забудешь тут, – вздохнула старуха, – ну, слушай. Значит, Славка этот, фотограф-то, так себе мужик был, пьяница и прощелыга. Жил один, бабы у него бывали, но ни одна надолго не задерживалась – там в квартире такое творилось, что бульдозер не разгребет, не то что одна женщина. Да он, Славка-то, не больно баб и жаловал – не могу, говорит, Егоровна, работать, когда баба в квартире сидит. Она, говорит, из меня будто кровь пьет! Да кому, говорю, твоя кровь нужна поганая, когда она вся проспиртованная, тьфу!

– На что жил-то он, где работал? – подал голос Маркиз.

– Так фактически нигде не работал, – отозвалась бабка, – болтался по городу да по разным мероприятиям, снимет там кого-нибудь, а потом пристраивает фотографии в журналы да газеты.

– Или на выставку, – протянул Маркиз.

– Ну, не знаю, – отмахнулась бабка. – Я, говорит, на одном месте работать не могу, лямку тянуть, я, говорит, художник, работать могу только творчески! Так и перебивался. То – гульба у него, бутылки потом выставляет на лестницу заграничные десятками, а то у соседей десятку на пиво просит, чтобы опохмелиться.

– Ближе к делу, бабуля, – попросил Маркиз, нетерпеливо взглянув на часы.

– А что там ближе к делу, – усмехнулась бабка, умильно поглядывая на тысячную, – поскольку за ним никто не присматривал, за Славкой-то, то и не хватились, когда пропал он. Ну, нет и нет его, так, может, подался куда-нибудь на заработки? Или загулял, кто ж его проверит? Мне меньше грязи убирать – никто к нему не ходит. А тут Леокадия, которая с шестой квартиры, что напротив Славкиной, вдруг и говорит: вы, говорит, Алевтина Егоровна, наверно, лестницу недобросовестно моете, потому что, говорит, такой ужа-асный запах стоит и даже в квартиру попадает! Это я-то плохо мою! Да я с семи утра на этой лестнице… – тут старуха в сердцах вставила непечатное слово, – на этой лестнице корячусь! Как мыла, говорю, так и мою! А если не нравится, так пожалуйста, ищите уборщицу за свой счет! Дворникам-то замечания делать все умные, а как нужно денежки из своего кармана выложить, так сразу у них слух отказывает и всем довольны! Она говорит – мы с мужем научные работники, муж профессор, ему книгу писать надо, а тут воняет вашей тряпкой так, что дух захватывает!

– Это точно, – вставил Маркиз, – тряпку твою можно вместо нашатыря использовать, она мертвого в чувство приведет.

– Тряпка как тряпка, – огрызнулась старуха, – всегда ею мою… Но, конечно, Леокадии я ответила, все высказала, что о ней думаю!

– Я себе представляю, – тихонько пробормотал Маркиз, – и что дальше было?

– Ну, что было, время идет, стали нижние жильцы на запах жаловаться, а у верхних собака беспокоится и воет. Тут поняли, что от Славки пахнет, прикинули, что не видели его недели две…

– Это когда было, не помнишь? – перебил Маркиз.

– Почему не помню, – обиделась старуха, – помню очень даже точно. Было это в начале августа, Леокадия-то завелась аккурат на второй день после пенсии. А пенсия у меня восьмого числа… Ну потом еще дней пять прошло, когда про Славку-то сообразили, что не то у него в квартире. И тут как раз одна там, со второго этажа, пошла ночью в туалет, а там – черви!

В глазах старухи зажегся нехороший огонь, Маркиз даже испуганно отступил.

– Тогда муж Леокадии, профессор, сказал, что черви – трупные, и вызвали милицию.

Маркиз почувствовал явственные рвотные позывы, но удержался.

– Ну, я тебе скажу, в квартире вонища была – живому человеку не выдержать! – Старуха продолжала весьма оживленно: – Один из милиции даже в обморок чуть не свалился! Меня понятой вызвали. Там от Славки, почитай, ничего не осталось, при такой-то жаре! Врач сказал, что недели две он так пролежал, убитый-то.

– Так что – убили его или сам умер?

– Ясное дело – убили, раз кровищи вокруг – немерено! Хоть и сгнило все, но сразу определил врач, что зарезали его. Может, в пьяной драке, а может, еще чего не поделили. Квартиру опечатали…

– А где же печать? – встрепенулся Маркиз.

– Да кто же ее знает, может, дети сорвали… Ну, так давай деньги-то, – напомнила старуха.

– Держи, если ничего не забыла мне сказать, – отдал Маркиз купюру.

Старуха протянула руку, и деньги исчезли, как корова языком слизнула. Маркиз собрался уходить, но тут в дверь ввалился здоровенный мужик, несмотря на теплое время, в ватнике и огромного размера грязных кирзовых сапогах.

– Егоровна! – заорал он. – Ты с кем это тут обжимаешься? Ну, мужик, ты попал! – радостно заржал он, разглядев Маркиза. – Она ж у нас вампир! Запросто кровь выпьет и не подавится!

– Тихо ты! – огрызнулась старуха. – У нас разговор деловой. Не прибавишь? – искательно обратилась она к Маркизу.

– Нет уж, как договаривались. – Он поскорее выскочил на белый свет и перевел дух.

Он миновал двор, вышел на Конногвардейский, не спеша дошел до Манежа и свернул на Почтамтскую. Город был удивительно хорош в этот теплый сентябрьский день, и Маркиз почувствовал себя дома.

Чтобы отдохнуть от общения с проклятой старухой и поразмыслить на досуге, Маркиз зашел в кафе на Вознесенском. Здесь почти никого не было, и Маркиз, вспомнив, что толком не поел, заказал сытный ланч. Ему принесли большой кусок мяса, запеченный с сыром, с разноцветным овощным гарниром. Кофе тоже был крепкий и горячий.

Расплачиваясь, Маркиз вынул бумажник и заодно пересчитал деньги. Он дал бабке одну тысячную бумажку. Но вторая тоже исчезла, стало быть, чертова старуха успела каким-то чудом ее спереть. Это называется: ловкость рук и никакого мошенничества. Ай да старая гвардия!

– Хороший у вас кофе! – сказал он официантке, протягивая деньги. – Это какой сорт – не «Рабуста»?

Девушка пожала плечами и спросила парня за стойкой:

– Миша, клиент вот интересуется, какой у нас сорт кофе, а я в этом не разбираюсь.

Миша выглянул из-за стойки, вытирая руки:

– Сегодня у нас «Плантейшн», сорт «Маленький цветок». А вы любитель?

– Да не то чтобы большой любитель… Как-то раз в Турции пил «Рабусту», так мне очень понравилось. Ну здесь-то, в Питере, наверное, нигде его не варят?

– Ну почему же! У нас, конечно, попроще – «Плантейшн» или «Арабика», а вы зайдите в специализированные кофейни, фирменные… Их сейчас много в городе развелось, может, и найдете там «Рабусту».

Дома Маркиз застал выспавшуюся энергичную Лолу. Она, напевая, наводила красоту перед зеркалом. Пу И лежал на диване и поглядывал на хозяйку с большим неодобрением.

– Как дела? – обратилась Лола к Маркизу рассеянным тоном. – Где ты был – у своей?

– У какой это своей? – немедленно завелся Маркиз. – Я в отличие от тебя с дамами встречаюсь исключительно по делу! Вот, вчера адрес фотографа достал, который снимок сделал!

– Ну, и что там у фотографа? – довольно равнодушно поинтересовалась Лола, все ее внимание было занято левым глазом, потому что ресницы никак не хотели расчесываться.

– Плохо, – вздохнул Леня, – убили фотографа…

Лола наконец закончила макияж и повернулась к нему.

– Вот как? – спросила она. – И когда же?

– Когда… По всему выходит, что убили его в начале августа.

– А выставка открылась…

– Двадцать пятого июля. Стало быть, кто-то узнал, что Расторгуев сумел сфотографировать девицу. А ее никак нельзя было снимать. И фотографа убрали, чтобы он не проговорился о том, где он сделал снимок.

– А может быть, кто-то очень хочет заставить нас так думать? – Лола смотрела очень серьезно.

Леня открыл дверь на балкон и приглашающе махнул рукой.

– Ну что еще за конспирация, – буркнула Лола, но накинула коротенький халатик и выскочила следом.

– Не забывай о «жучках», – прошептал Леня, – не зря они нам подсудобили эту квартиру. Раз Вольф не приставил к нам никого, перед кем мы должны отчитываться, значит, они нас слушают.

Пу И заскулил в комнате, требуя, чтобы его тоже немедленно выпустили на балкон.

– Пока что факты. Выставка действительно была, и на ней висела эта фотография. Фотографа убили, это доказано, убили ножом в собственной квартире, и нашли тело через две недели.

– Ужас какой!

– Значит, от фотографа мы ничего не узнаем. Теперь что у тебя? Ты получила какие-нибудь полезные сведения или просто провела вчера полдня, развлекаясь с мужиком?

Лола молча вошла в комнату и протянула Маркизу снимок Моники, который она нашла в прихожей у Антона Кузовкова.

– Это все? Он что-нибудь говорил на эту тему?

– А зачем, по-твоему, я сегодня туда иду? – рассердилась Лола.

– За этим… за самым… – хмыкнул он, с неудовольствием заметив, как блестят ее глаза.

– За информацией, дорогой, – кротко напомнила Лола.

– Ладно, попробуй, – задумчиво сказал Маркиз, – кроме Антона, у нас осталась еще одна ниточка – тот человек, который послал фотографию папаше Тизенхаузену. Я сегодня спрашивал в кафе, там сказали, что такой кофе, которым пах конверт, мало где подают, только в специальных кофейнях. Так что пока ты развлекаешься с этим козлом Антоном, я попробую проработать версию с кофе.

– Не будешь же ты обходить подряд все кофейни города? – изумилась Лола. – Сердечко не выдержит!

– А что мне еще остается! – рыкнул Маркиз.

Пу И заскулил на балконе, требуя, чтобы его впустили в комнату.

– Несносная собака, – вскинулась Лола, – кстати, ему нечего есть. Будешь разгуливать по своим кофейням, хоть консервов собаке купи!

– Нахалка! – высказались хором Маркиз и песик, а Маркиз еще добавил ехидно: