Текст книги "Традиция и ускользающие смыслы бытия"

Наталья Иртенина
Традиция и ускользающие смыслы бытия

«Кто такой Иисус Христос?» –

«Это буддист, снимавшийся в знаменитом телесериале, только я не помню в каком».

Из беседы врача-нарколога с пациентом-подростком[1]1
  Взято из книги А.Данилина «lsd: Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости» (М., 2000).


[Закрыть]

На том уровне умственного смешения, которого уже достигло большинство людей нашего времени, любые сочетания слов, самым очевидным образом несовместимых друг с другом, уже не вызывают ни у кого удивления, которое могло бы хоть на мгновенье заставить задуматься об этой несовместимости.

Р.Генон

Маленькое предисловие

Это рассуждение о логико-топологических моделях традиционного и антитрадиционного мышления построено с использованием отдельных конструктов теории информации, теории хаоса, концептов структурализма, дефиниций Р.Генона и Л.Н.Гумилева, репрезентов феномена виртуальности эпохи симулякров, а также некоторых теоретических разработок западной семиотики в качестве скрепляющего цемента.[2]2
  При написании статьи была задействована книга А.Р.Усмановой «Умберто Эко: парадоксы интерпретации» (М., 2000)


[Закрыть]

Обычный для понятия «Традиция» метафизический, религиозный, философский, морально-этический контекст большей частью изменен здесь на структурно-семиотический и логико-символический. Основанием для этого послужили существующие представления о чуждой среде как катализаторе раскрытия сущностных свойств и возможностей анализируемого явления/объекта, и, следовательно, о необходимости помещения его (объекта) в непривычный для него контекст, т. е. частичного или полного его отчуждения.

Впрочем, могут ли вообще быть такие контексты – полностью свободные от Традиции? Ведь даже антитрадиция в обыденном смысле этого слова традиционна, поскольку тоже берет начало из райского сада…

* * *

Начну с Генона. Точнее, с его определения сущности традиционного общества: «Метафизическая доктрина является самым важным элементом традиционного общества, а все остальные области человеческой жизни оказываются либо прямыми следствиями из этой доктрины, либо ее применением к тому или другому особому уровню существования… Таким образом, подлинная иерархия существует в этих обществах везде и во всем; с другой стороны, все относительное не рассматривается как нечто вообще несуществующее… Однако они (относительные уровни реальности. – Н. И.) учитываются только надлежащим способом, т. е. в качестве вещей второстепенных и производных, в соответствии с тем, какое место в реальности занимает та или иная вещь, в зависимости от того, насколько удалена она от области высших фундаментальных принципов». Т. е. основной структурный (не метафизический) и организующий принцип здесь – иерархия, соподчиненность одного другому и общее подлежание одному-единственному, Высшему, Единому.

Иерархия с древности и на западе, и на востоке сопрягалась с понятием порядка, «космоса». Мировое бытие в пространстве и времени мыслилось в категориях причинности, всеобщей обусловленности, гармонии множественности как следствии организующего и соразмеряющего единого начала. Средневековое христианское сознание, восприняв эту метафизику «первоистока», двинулось дальше и естественным образом возвело идею разумного мирового порядка в абсолютную степень. Абсолют, как ему и положено, принял трансцендентные формы, идея «космоса» метаморфировала, а принцип иерархии лишь усилил свои позиции, «вознесясь главою» к Творцу всего сущего и распространившись на все без исключения жизненные пространства человека – онтологическое, культурное, идеологическое, социальное и бытовое. Иерархия мироздания определяла место каждой вещи или твари согласно степени ее гармоничности и приближенности к идеалу совершенства. Анализируя мировоззрение средневековья, воплощенное в эстетической концепции Фомы Аквината, У.Эко определяет его как «философию космического порядка». При таком понимании мира, «Бог рассматривается как Первопричина по отношению как к себе, так и к своим творениям, для которых он выступает как Действительная, Окончательная и Созидательная причина… Здесь все, начиная с творения ангелов, мира и человека, определения страстей, привычек и кончая таинствами как орудиями искупления и самой смертью как вратами в вечную жизнь, – все не случайно, все имеет свое объяснение и свои функции в этой целостности» (Эко, «Эстетика Хаосмоса»).

Т.е. в основе того, что называется традиционным сознанием/мышлением лежит принцип иерархичности, усиленный идеей отсутствия случайности, невозможности беспричинного, акаузального бытия. Для личности, находящейся «внутри традиции», «все вещи имеют традиционный характер, поскольку всегда рассматриваются в их непосредственной связи с основными принципами» (Генон).

Все эти достаточно простые и известные истины повторяются здесь лишь для того, чтобы продемонстрировать ядро логических отношений в системе традиционного мышления и уже от этого непосредственно перейти к топологической плоскости данного рассуждения.

В топологическом плане целостность традиционного мышления предстает структурированной по принципу «древа»: корни («основные», «метафизические принципы»), ствол (Единое, высший уровень иерархии), широко разветвленная крона (универсум мироздания и, в частности, человеческой культуры). В рамках современного научного рационализма (в разработках философов, лингвистов, семиотиков, структуралистов, психологов, психиатров и т. д.) принцип «древа» давно уже легитимирован как эпистемологическая, методологическая реальность, как архетип и вообще «одна из самых сильных „универсальных“ структур человеческого мышления и практики освоения мира». Фрейд считал древоподобным самое бессознательное, культурологи возлагают на означенный принцип функции поддержания памяти человеческого рода и творения истории. Однако модель «древа», принцип структурирования человеческого знания и опыта по типу ветвления от единого «ствола», единой точки отсчета – есть не просто «один из» древнейших способов мышления и освоения мира. Вне всяких сомнений, эта модель организации/упорядочивания пространства бытия является единственной– от Шумера и «по сейчас» – неизменной и незаменяемой логико-топологической моделью традиционного, т. е. иерархического и нерелятивистского мышления. Универсум с позиций этого мышления предстает не только упорядоченным согласно значимости каждого его элемента (его смысловой адекватности «высшему принципу»), но и организованным как глобальная и исчерпывающая система, где отсутствующим вещам нет места, а каждая наличествующая бытует вне времени, независимо от своего действительного существования, и не может быть заменена никакой другой.

И все же распространенность «древесного» мышления (древо жизни, древо познания, мировое древо, генеалогическое древо) не может служить достаточным основанием для приравнивания этого символа к архетипу и придания ему «значения принципа работы сознания на глубинных уровнях человеческой психики». Древоподобно бессознательное или нет – вопрос весьма спорный. Несомненно одно – реализация на практике принципа «древа» служит удовлетворению нормальной и изначальной метафизической потребности человека, истоки которой действительно лежат в его бессознательном. Но способы удовлетворения ее принимают традиционные формы лишь тогда, когда эта самая потребность ассимилирована сознанием, т. е. верхними, а не глубинными (бессознательными) слоями психики. Собственно, творение «древесных» структур есть функция человеческого сознания, гармонизирующего мир при помощи иерархии в противовес искажающим и хаотизирующим влияниям бессознательного.

Но древоподобная организация культурного пространства все же не является тотальной и действительно представляет собой «одну из» «универсальных структур». Метафизическая потребность может удовлетворяться и не «внутри традиции», а вовне ее. Однако в этом случае есть все основания говорить о примитивном и частичном (неполном или неполноценном) ее удовлетворении, поскольку здесь уже напрямую задействуются глубинные уровни бессознательного, определяющие направленность и структурированность этого типа мышления, которое можно назвать антитрадиционным, т. е. не древоподобным. Бессознательное здесь играет роль отнюдь не упорядочивающего, благотворного начала, а напротив – хаотизирующего, искажающего формы и способы удовлетворения исконной метафизической потребности и потребности в знании вообще. Антитрадиционное мышление не идет по пути непрерывного поиска «первоосновы», «единого», трансцендентной инстанции и т. д. Оно не нуждается в этом, и поэтому культурный универсум, создаваемый и интерпретируемый этим мышлением, структурирован принципиально иначе. Его модель (т. е. и мышления, и представляемого им универсума) – это потенциально безграничная сетка, модель структуралистского лабиринта («ризома» Ж.Делеза и Ф. Гваттари), где каждая дорожка имеет возможность пересечься с любой другой. Тут нет ни центра, ни периферии, ни верха, ни низа, ни начала, ни конца. Естественно, ни о какой иерархии здесь речи быть не может, наоборот, сущность ризомы – принципиальная неиерархичность, это неупорядоченная сеть интерпретант, т. е. всякая истина в пространстве ризомы относительна и заменяема другой, а ее ценность и значение тотально зависимы от прихоти интерпретатора (обладателя этого релятивистского мышления).

Весьма сомнительно утверждение иных философов о том, что принцип «ризомы» – более древний и более универсальный принцип мышления, чем «древоподобный». Тем не менее, и он глубоко укоренен в человеческой культуре. У.Эко в одной из своих книг проводит параллель между современными гиперинтерпретативными теоретизированиями (60-е – 80-е гг. ХХ в.) деконструктивистов (образец воинствующего неиерархичного, релятивистского мышления) и античным и средневековым эзотеризмом (концепциями герметизма и гностицизма). Герметическая модель мироздания – огромный зеркальный зал, где все отражается во всем. Каждая вещь существует не сама по себе, а лишь постольку, поскольку является знаком, символом, отсылающим к другой вещи, а в итоге и ко всему вообще. В конце концов, интерпретация смыслов вещей уходит в бесконечность. В своем романе «Маятник Фуко» Эко «срывает покровы» именно с этого герметического мифа о «последней тайне», скрывающейся под ворохом других тайн, – той, которая есть тайная пустота: «При желании совпадения находятся всегда, повсюду и между всем, мир превращается буквально в сетку, в водоворот частиц, среди которых все отсылает ко всему и все объясняется всем». Пространство герметического знания – пространство ризомы, которую Эко вслед за Делезом и Гваттари характеризует в том числе антигенеалогичностью, т. е. беспричинностью, отсутствием генетической оси и возможностью непротиворечивой связи каждого ее элемента с любым другим. Соответственно, это – неограниченный семиозис (наделение вещи смыслом) и равнозначность любых объектов. Потенциальная готовность к смешению чего угодно с чем угодно. А это уже основа для синкретизма, в одном из своих значений более известного под одиозным именем эклектизма.

В представлении Эко, синкретизм – прямая дорога к «вечному фашизму», под которым итальянский философ понимает вообще любое проявление традиционализма, антилиберализма и «мракобесия», препятствующих прогрессу Просвещения. Немного скорректировав эту мысль, можно говорить о том, что наихудшая разновидность фашизма, германский национал-социализм, – в действительности представляет собой продукт реализуемых потенций как раз антитрадиционного мышления. Точнее, его варианта, который можно определить как неоязыческое,[3]3
  Говоря о неоязычестве, следует прежде всего иметь в виду агрессивную направленность этого явления против традиционного христианства и христианского мировоззрения. Христианство освободило человека от давящей власти рода и крови, вернуло ему богоподобные свойства личности, противостоящей хтонике бессознательного. Неоязычество освобождает человека от личности как помехи на пути растворения его в «племени», «коллективе», подчинения тотальной власти «жрецов»-идеологов. Неоязычество ставит целью встраивание в структуру человеческой личности иных, нехристианских духовных сущностей (матриц), подавляющих и разрушающих волю и индивидуальность. В либеральной публицистике это массовое для ХХ в. явление получило название тоталитаризма и воспринимается исключительно как политическое. Между тем политическая сторона данного феномена – лишь внешний его атрибут. В основе же его лежит религиозный процесс подмены Единого Бога институтом кровавого мессианства-кликушества, «спасения» человечества (части его) посредством «мирового пожара» («оккультной революции» нацизма, перехода «по ту сторону Добра и Зла»).


[Закрыть] тотально-обусловленное мышление, опирающееся на абсолютный коллективизм, скрытый или явный оккультизм и доктрины репрессивного государства.

Хотя изначально фашизм действительно возник как естественное и оправданное противодействие просвещенческим идеологиям, взращенным антитрадиционным сознанием, между нацизмом и либерализмом обнаруживается много общего. То и другое опирается на общий костыль – идею сверхчеловеческого в человеке, лишь подходя к этой идее с разных концов, оперирует одинаковыми методами обработки масс, апеллирует к инстинктам толпы и т. д.

Если модель традиционного мышления символически обозначить греческой буквой «пси» – Y (все произрастает и питается от единого ствола), то неоязыческая модель будет выглядеть как «пси», перевернутая «вверх ногами» (разумеется, и то и другое обозначение весьма условно). В последнем случае, хотя и явственно видна подчиненность элементов системы «единому», пространство универсума здесь разворачивается не в кроне «древа», а в разветвленной корневой системе. Культура этого «дивного нового мира» пропитана насквозь воинствующим наследием языческого прошлого, ворвавшегося, сметая все на своем пути, в настоящее. Прошлое живет в архетипах. К.Юнг, навязавший миру представление об этих условных структурах бессознательного, признавал, что «нет такого безумия, жертвой которого не становились бы люди под властью архетипа». Свидетельствуя об укрепляющем (в 30-е гг. ХХ в.) позиции германском фашизме, Юнг писал: «Целая нация воскрешает архаический символ и даже архаические религиозные церемонии… Человек прошлого, живший в мире архаических „коллективных представлений“, снова приобрел влияние в видимой и до боли реальной жизни».

Но здесь не просто архаика, не просто сбесившеея прошлое, здесь целенаправленно воспроизводятся именно оккультные, эзотерические и магические опыты прошлого – устойчивые схемы герметического «таинственного» знания, открывавшего «избранным» способы обнаружения новых связей и отношений в этом мире. Последнее необходимо, чтобы овладеть механизмами воздействия на универсум и приступить к преобразованию мира. Социализм в этом плане совсем немного отличался от германского нацизма – магические функции марксизм-ленинизм возлагал на научное «обществоведение», призванное переустроить не только мир, но и человека, создать новую его разновидность – биологическую машину для созидания светлого будущего. Универсальная магическая симпатия в этой картине мира связывает между собой все существующие вещи и явления. Одно отсылает к другому, другое – к третьему, третье – к четвертому и так далее. Задача сводится к отысканию последнего, замыкающего звена этой цепи, которое и есть тайный центр власти над миром, точка, в которой познаются тайные законы бытия. Эко определяет этот феномен человеческого мышления (блуждающего по бесконечному и запутанному пространству ризомы) семиотическим экстремизмом (против чего, собственно, и направлен «Маятник Фуко»). Манипулирование знаками дает власть над простодушными массами, повергая их в трепет, страх и ужас перед могуществом символа. Символ – архетип – бессознательное – метафизическая потребность – цепочка прослеживается легко. То, что традиционное сознание обретает в лице Бога, неоязыческое, оккультное мышление возводит к доктрине тайного центра, господствующего над жизнью и историей человечества. Ключом к этой идее (а также и к оному центру) оказывается «интерпретация, основанная на неограниченном смещении смыслов», «непреклонный релятивизм». Легко переносясь «умом живым и резвым» от Грааля к мистическим обрядам братства Креста и Розы, от пещер под Гималаями, где спят древние маги-великаны, на загадочный остров Туле, от алхимических рецептов к «Протоколам Сионских мудрецов» и от деяний языческих германских богов к грядущему тысячелетию Рейха (легко, потому что в пространстве ризомы все пути-дорожки пересекаются друг с другом – да не один раз, так что не дойти, куда шел, – очень мудрено), неомагическое сознание мешает в кучу культуры, религии, идеологии, доктрины, философские и метафизические концепции, обычаи, обряды, ритуалы, мистические откровения, языческие верования, алхимию и астрологию, а также бабушкины сказки, речения уличного попугая и предсказания вертящих столами духов.

Sic tranzit gloria мира сего – синкретизм, несомненно, опошляет лик земной.

«Синкретизм, в точном смысле этого слова, заключается в соединении элементов различной природы, то есть таких, которые не связаны друг с другом на основе единого фундаментального принципа, а собраны вместе чисто „внешним“ способом… В любом случае, синкретизм, несомненно, представляет собой профаническую концепцию». Под «профанической» Генон, само собой, подразумевал «чуждую традиции».

Таким образом, модель неоязыческого мышления оказывается гибридом перевернутого «древа» и ризомы. На плоскости такого «чуда» не изобразишь – только в трехмерном пространстве: в основании – сеть, из перекрестьев которой тянутся вверх бесчисленные жилы корней, питающих покалеченное дерево – один ствол, без ветвей, без кроны, без будущего.

Советская система, безусловно, была несколько иного свойства – в нем странным образом сочетались мессианские идеи вывернутого наизнанку христианства и реалии земного царства Антихриста. Не берусь предложить модель мышления Хомо Советикуса, подозревая, что это в любом случае будет довольно корявое сооружение на манер конструкций с картин Дали.

Далее. Нынешние обитатели планеты Земля принуждены техническим прогрессом жить в таких темпорально неустойчивых условиях, которые требуют для адекватного ориентирования в жизненном пространстве постоянного и все возрастающего поглощения индивидом информации любого вида и типа, любой степени содержательности и важности. Без регулярного и частого (ежедневного) «обновления файлов» сегодняшнюю жизнь подавляющему большинству невозможно даже представить. Обильные потоки информации, поставляемой телевидением, компьютерной сетью, прессой, не говоря уже о радио и специальной литературе для служебных надобностей, – все эти потоки для очень многих стали привычным допингом, нормальной ежедневной дозой – если и не кайфа, то, по крайней мере, «горючего», на котором можно сносно дотянуть до следующего утра, до новой дозы. Нормальная «дурь», позволяющая чувствовать себя человеком, полноценным членом общества, патриотом, гражданином мира и достойным представителем своей планеты (если вдруг нагрянут инопланетяне). Список можно продолжить.

Потребность в гигантских объемах информации (в совокупном исчислении, без учета ее условной доли на душу населения) закономерно влечет за собой потребность в новых формах и способах ее подачи. Ведь величина оной потребности обратно пропорциональна объему свободного времени индивида, которое он может уделить просмотру газет, ТВ и сайтов Интернета. Чем меньшим временем он располагает, тем в большем количестве информации нуждается (с целью экономии все того же времени). Вот тут-то и кроется большая загадка. Современное искусство подачи информации создает новые лингвистические системы с их собственными внутренними законами. И законы эти подчинены общей информационной тенденции, с каждым днем все более явственно обозначающейся. Ее можно выразить одним словом – хаос. Вместе с увеличением потребности в разнообразной информации, растет и степень беспорядочности ее подачи. Коротко – все в кучу. «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой». И ничего смешного. Парадокс объясняется легко – точный научный расчет требует от современных СМИ введения целенаправленного беспорядка в свои внутренние системы для увеличения способности передачи реципиенту информации. Т. е. хаос здесь необходимая гуманитарная и коммерческая мера.

Современные информационные технологии зиждятся, как правило, на отказе от 1) принципов иерархичности, т. е. разделения информации на важную, второстепенную и ничтожную; 2) принципов бинарной логики – теряется сама значимость антитезы «важный – неважный», «нужный – ненужный» и т. д. – понятия эти в применении к массовой информации все более обессмысливаются; 3) однозначных связей – любая информация может претерпевать бесконечные преобразования и интерпретации, создавая таким образом различные картины мира, любой факт может быть заменен каким угодно другим – поле возможностей здесь неограничено, культурные конвенции все позволяют.

Мышление, определяемое и направляемое этими информационными технологиями можно обозначить соответственно – информационным. Оно-то, собственно, и является в чистом виде «ризомным». Или релятивистским. Или симулякр-мышлением. Еще – виртуальным, т. е. мышлением эпохи виртуальности. Полагаю, нет смысла уточнять, что все вместе это – одна и та же разновидность антитрадиционного мышления. Что, впрочем, не мешает разложить ее на составляющие.

Очевидно, что информационное мышление – дитя, родившееся от брачной связи духовной и, в известной степени, интеллектуальной деградации общества (мать) и безудержного технического прогресса (отец). Типичный портрет среднего представителя нынешнего информационного общества, (нарисованный порой с шокирующей откровенностью и подробностью), регулярно встречается во множестве публицистических, художественных, философских и иных научных публикаций.[4]4
  Одно из наиболее обнаженных откровений: «Наше „Я“ уже расчленено на отдельные тенденции в соответствии с процессом распада, взорвавшего общество, которое превратилось в персонализованные молекулы. И вялый социум является точной копией равнодушного „Я“, наделенного недостаточно сильной волей, нового зомби, пронизанного и управляемого информацией» (Липовецки Ж. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме. СПб., 2001).


[Закрыть] И немалое число этих портретов было написано задолго до появления собственно Хомо Информатикуса – с его предшественника и ближайшего родича, «человека одномерного» и «человека пошлого». Вот одна из таких «парсун», принадлежащих перу философа русского зарубежья И.А.Ильина, из книги, вышедшей в 1953 году: «Воспринимающий предметы не по-главному переживает все поверхностно, легковесно, беспечно. Он берет все – мелким чувством, легкой мыслью, нецельным, капризным желанием. Его жизнь слагается из усмешек и прихотей. У него все ведет к пустому слову и праздному, безответственному делу… У него нет последних вопросов и последних ответов. Он не знает духовной необходимости, священных пределов, судьбоносных решений. Он человек „многих возможностей“, иногда прямо противоположных друг другу: он всегда „может“ – „так“, и „иначе“, и „еще иначе“, в зависимости от расчета и приятности. Для него все „относительно“: он релятивист. И – ничто не окончательно и не безусловно: он, по существу, – нигилист… Такие люди – „не существенны“, и все для них эфемерно и несущественно, как и они сами. Для них все несерьезно, все забава и развлечение, ничто не свято, ничто не неприкосновенно».

Да, он всегда и по сути – путешественник: от одного к другому, от другого к третьему, нигде не задерживается, везде ищет «новенького», «интересненького», чтобы заполнить им вакуум своего «туристического» существования. Весь мир для него – ризома, без верха и низа, без мучительных тупиков, обрывов и огней, путь указующих. Ему все равно, по какой дороге идти – он даже и не видит ее – есть ли она под ногами, нет ли ее. Идет – значит, есть. Шагает – значит, куда-нибудь придет. Вон, стены по бокам стоят, факелы ярко пылают, позади труп врага поверженного лежать остался, где-то поблизости еще парочка скрывается, вот-вот выскочат, а у него рука простреленная плетью висит, и в животе две пули застряли, кровь хлещет – ну да ничего, вон уже и ящик с красным крестом впереди виднеется с функцией «восстановления здоровья игрока», и телепорт где-то здесь рядом должен быть, прорвемся. А не получится – не впервой помирать, жизнь такая штука – здесь помер, там – живой, здесь ты преследователь, там – преследуемый, сегодня ты – шакал, завтра – благородный дон, а вовсе никакой не скромный служащий магазина канцтоваров.

Реальность побеждается видимостью. Компьютерные стрелялки – ерунда, игрушка, средство избавления от инфантильной агрессивности. Виртуальность – не в компьютерах. Она – в головах. Она – в сети ризомы, бесконечного лабиринта, откуда нет выхода, да и выходить-то не хочется. Она – в готовых формах, поставляемых индустрией моды. В формах, образах, концептуальных «ценностях», фальшивых реальностях-симуляциях (имидж, эзотерика на любой вкус, ролевые игры, спецэффекты, имагинативная литература), в нескончаемой погоне за «стильными штучками», «последними писками моды», симулятивными идеями и идеалами масскульта. Короче, симулякрами, воспетыми Ж.Бодрийяром, радостно провозгласившим заодно и «наш виртуальный апокалипсис», который уже «здесь и теперь».

«Нашим апокалипсисом является само наступление виртуальности, которое и лишает нас реального события апокалипсиса».

И даже Страшный Суд нам подменили какой-то жалкой иллюзией, чудовищной пародией.

А ведь в основе всего этого – все та же благородная метафизическая потребность в обретении смысла своего существования, в оправдании своего бытия. Но когда смыслов так много и все они взаимозаменяемы – на горизонте жизни рисуются большие, круглые и ровные нули. Но это для тех, кто еще способен их разглядеть. Для остальных – «как только искомый смысл обнаружен, мы уже уверены, что это не подлинный смысл, поскольку подлинный лежит глубже и так далее и тому подобное» (У.Эко). Но глубже – только пустота. Семиотический экстремизм этого не видит.

Информационная среда играет здесь роль фундамента (без СМИ не было бы и масскульта) и образчика «нового мышления». Информационные потоки – отдельный мир виртуальности. Каждый информационный блок в них легко заменяем другими, потребитель от этого ничуть не теряет. Взаимозаменяемость – призрачность – иллюзия реального бытия – виртуальная информация – она есть, но ее легко может и не быть, ее отсутствие или наличие абсолютно равнозначны. Не правда ли, напоминает условия существования в репрессивном режиме, для которого «незаменимых людей нет»? (Все это большей частью относится, конечно же, к «развлекательной» и «новостной» информации, т. е. той, с помощью которой убивается свободное время обывателя. И это далеко не всегда «примитив» – интеллектуальная информация тоже часто объект моды, атрибут «престижа»).

Вообще, между виртуальностью и системой тотальной государственной повязанности всего и вся (нацизм, социализм), где каждый отвечает за все и ни за что, много общего. Синкретизм питает и то, и другое. И то и другое – следствие болезни разума, гипертрофия его способности к осмыслению мира, недуг, названный Эко «синдромом подозрительности». «Разве не говорил Алье о тяготении к таинственности, переполнявшем собой эпоху Антонинов? А ведь как раз незадолго до того явился некто, заявивший о себе как о сынове Божием, который воплотился и искупает грехи человеческого рода. Что, этого мало? И обещал каждому спасения, достаточно только полюбить ближнего. Мало ли такой тайны?.. И при всем при том эти люди, у которых спасение было, можно сказать, протяни руку, do it youself, – ноль внимания. Потому что: как так, больше нету секретов? Что за разочарование… Тайна Божественной Троицы? Больно плоско, должно же быть что-нибудь посерьезнее под этой тайной» – это из «Маятника Фуко».

«Симуляции идей» (определение Платона) одерживают полную победу над реальностью, навязывая миру свою собственную – виртуальную, иллюзорную, несуществующую – реальность и хаотическую модель универсума.

Собственно, виртуальность – это и есть диктатура симулякров (иллюзорных смыслов и реальностей). Деспотическая власть над душой человеческой, власть, уничтожающая личность, человека в человеке. Абсолютно подчиненный виртуальному процессу – т. е. процессу обмена себя на материальные и нематериальные подделки под смысл жизни, на «концептуальные ценности», – виртуальный человек тотально зависим от своих фетишей (ярких фантиков) и от тех, кто ему эти фетиши поставляет («торговцев ценностями», вроде памятного Саши Бло из романа Пелевина «Generation P»). Бодрийяр назвал этот процесс обмена личности на симулякры – естественным стремлением человечества к всеобщей духовной смерти, к небытию души.

Свобода, о необходимости которой так много и долго говорили, стала всего лишь одной из виртуальных реальностей, пространством личностного небытия, где веют дремучие ветры бессознательного и рыскают в поисках пищи прожорливые, жадные до слабеньких, почти развоплощенных душ архетипы. Словом, либерастический апокалипсис.

Культурная чума общества «после постмодерна» – избыток информации, усугубленный отсутствием в информационных потоках ориентиров, позволяющих отбирать нужное и уничтожать (игнорировать) ненужное и вредное. Потребитель же, не обладающий хотя бы элементарными навыками сознательной фильтрации, целиком поглощается информационной стихией, и не он уже распоряжается информацией, а она вертит им, лишая его «доступа» к самому себе, а тем самым и свободы.

Эко в одном из своих давних интервью провел аналогию между 500-страничным воскресным выпуском New York Times и советской «Правдой». В обеих нужная информация не доступна – из-за хаотического избытка ее в первом случае и цензуры во втором.

Параллель между хаосом и отсутствием свободы здесь просматривается четко. Хаос – не свобода, это тотальная анархия, принципиальный беспорядок, отсутствие любой внутренней структуры и системности, семантический (смысловой) беспредел, при котором сомнению могут быть подвергнуты и смысл (значение), и значимость (ценность) любого элемента этой хаотической антисистемы. Зыбкое существование – почти что призрачное. Быть или не быть тут не спрашивают. Тут быть и не быть – абсолютно равнозначные модусы.

Три-четыре десятилетия назад идея хаоса вошла в моду. Теория хаоса, обосновывающая принципы нелинейного мира, возникнув изначально в сфере естественно-научного знания, затем перекочевала и в гуманитарные разработки, став, в частности, основой философии открытых семиотических систем и «раскрепощения» семиотической методологии. Фундаментальный концепт теории хаоса заключается в признании одновременности возникновения и существования в мире порядка и хаоса, при этом приоритет в развитии принадлежит именно открытым, т. е неустойчивым, неравновесным системам, где преобладает элемент хаоса. Эко, увлекшийся в 60-е гг. идеями случайности и непредсказуемости (к моменту создания «Маятника Фуко», 1988 г., увлечение это претерпело сильные изменения) и разработавший на основе их свою модель (и философию) «открытого произведения», был одним из тех, кто занимался проблемами взаимоотношений культуры и хаоса, выводя их на новый уровень научного осмысления.

В те годы получила широкое распространение и повсеместное признание идея о том, что элемент хаоса необходим культуре в качестве того самого импульса, который дезорганизует систему и в силу этого является ее «вечным двигателем», толкающим ее вперед, к позитивным изменениям и дальнейшему развитию. Например, для Эко общество, не признающее благотворную роль хаоса, в силу чего «мертвой хваткой» «цепляющееся» за «устаревшие», «безжизненные» обычаи, является примитивным и неспособным адаптироваться к изменяющимся реалиям мира. Нетрудно заметить, что под определение «примитивных» при такой постановке проблемы подпадают достаточно консервативные общества, ориентированные на сакральные истины, наследие предков и иррациональные ценности и нормы, т. е. прежде всего традиционные общества. Пространство универсума такого общества (культуры) целиком организовано и структурировано по принципу «древа». И разумеется, беспорядочности (хаосу) ризомы в них просто нет места. Хаос может ворваться туда только извне. Например, в виде красивых лозунгов про свободу, равенство, братство.