Текст книги "На Масленой неделе, в воскресенье"

Наталья Резанова
На Масленой неделе, в воскресенье

 
Сюда, все дурни, – толстые, худые,
Седоволосые и молодые,
Премудрые и вовсе без мозгов,
Сюда, печальные и удалые,
Распутные и всякие иные
Из замков, деревень и городов!
Я обьявляю вам без лишних слов – На Масленой неделе в воскресенье
Ваш принц дает на рынке представленье.
 

Пьер Гренгор. «Клич принца дураков»

Нет христианского города, где не празднуют Масленицу – хоть и говорят, что празник этот противен истинному благочестию. И, может быть, нигде в империи масленицу не отмечали так истово, как в Лауде. Но в первый день праздника сохранялось подобие красоты и даже, некоторым образом, благообразия. По главным улицам города двигалась процессия, открываемая герольдами, разодетыми в нарядные одежды, дующими в длинные трубы, украшенные бахромой и мишурой, и восседавшими на лошадях, крытых длинными пестрыми попонами. Далее черти и дикари влекли огромный корабль на колесах, на палубе которого комедианты представляли различные аллегорические сцены. А в самом шествии принимали участие не только все корпорации, цехи и гильдии города – даже дворяне, в особенности молодые, не считали для себя зазорным к нему присоединиться.

Но так бывало только в первый день. А затем наступала пора всеобщего обжорства и разгула – в преддверии Великого Поста люди спешили налопаться до отвала и повеселиться до упаду. На каждом почти углу можно було обнаружить для себя новое развлечение – петушиные, собачьи и медвежьи бои, потешные турниры (на воде и на суше), пляски, представления жонглеров и акробатов. Шествия тоже были, но теперь в них ездили непотребные девки на хромых ослах задом наперед, или дурацкие епископы верхом на свиньях, окруженные кривляющимися шутами, кадящими вонючим дымом в старых башмаках, да заголяющими зады перед хихикающими горожанками. Исступление веселья набирало силу, чтобы перейти все границы в последний день в своем неистовстве. Однако на улицу в квартале святого Гольмунда доносились лишь отзвуки этого безумия. Лишь слабый свист флейт да перестук барабанов.

– Ты не ответила на мой вопрос.

Сестра Тринита перестала прислушиваться к отдаленной мелодии, передвинула пешку и спросила:

– Мы играем или разговариваем?

– Можно подумать, что тебе трудно делать и то, и другое.

Две женщины сидели за шахматной доской. Собеседница сестры Триниты явно не собиралась делать следующего хода, пока не услышит ответа бегинки.

Мать Изенгарда, настоятельница монастыря святой Клары, происходила из одного из знатнейших родов провинции (как, по традиции, и все аббатисы этой старинной обители), но ничего аристократического не было заметно ни в чертах ее, ни в фигуре. Широкобедрая, ширококостная, пышногрудая, с носом уточкой на круглом лице и выпуклыми светло-голубыми глазами, она, будучи старше сестры Триниты лет на шесть, ниже и плотнее ее, казалось, принадлежала к тому же типу здоровых телом и духом простолюдинок – разве что кожа для простолюдинки была у нее излишне тонкой и белой, что приобретается не только годами затворничества, но все-таки породой.

– Ну, – сказала после паузы бегинка, – попытки отделить Лауданскую провинцию от королевства насчитывают уже двести с лишним лет, начиная с мятежа Готарда Аскела. Не случайно короли уже больше ста лет не назначают наместников из коренных лауданских родов. Потому что заназначением такого неминуемо следовала попытка подгрести провинцию под себя. И кончались они одинаково – плахой на площади и топором, красным от крови.

– Знаю. Но никогда еще не было такой ситуации, как сейчас. Королевская – извини, императорская власть очень слаба. Вся эта Imperia Nova – ни что иное, как гигантская ошибка, и скоро она развалится. Что же касается нашего наместника … жестокость еще могла бы позволить ему удержаться, но не жестокость в сочетании с глупостью.

– Он вовсе не глуп.

– Он считает себя даже слишком умным. Если бы он просто, без затей, рубил головы и вешал, это бы ему простили. Но он без конца лезет в интриги, тасует противников и союзников, и в результате восстановил против себя как старую знать, так и вольные отряды.

– Возможно. Но это – не мое дело.

Добродушнейшая из улыбок появилась на лице матери Изенгарды.

– Я все еще не понимаю, почему ты никак не принимаешь окончательных обетов. Все равнго твой образ жизни совершенно монашеский, правила целомудрия и бедности ты соблюдаешь…

– Я еще не созрела душой для затворничества.

– А может быть, дело в третьем правиле – послушания? – ее голубые глаза смеялись. – Но ты столько раз бывала в нашей обители, что могла бы понять, насколько чужд нам дух угнетения. Надеюсь, темные времена, когда женские монастыри более напоминали тюрьмы, навсегда отошли в прошлое.

– Я слышала, в некоторых обителях монахини устраивают даже театральные представления, – заметила сестра Тринита. Угол ее рта чуть заметно дернулся. – И дуэлируют из-за распределения ролей.

– Вот поэтому я ничего подобного у себя в монастыре не допускаю. Всякому свободомыслию должен быть предел. Нет, развлечения нашей обители состоят в чтении приличествующих званию книг… и шахматах. – Мать Изенгарда сделала ход.

– У меня такое чувство, святая мать, что вы пришли ко мне не только затем, чтобы сыграть партию в шахматы и побеседовать о политике.

– В мрнастыре святой Клары всегда интересовались политикой. Это тоже своего рода традиция.

Сестра Тринита оторвала взгляд от шахматной доски и переместила на мать Изенгарду.

– И насколько далеко простираются эти интересы?

– Возможно, – сказала настоятельница, – в ближайшее время это будет зависеть от тебя.

Сестра Тринита сгорбилась и опустила голову.

– Вот оно что, – пробормотала она. – Так я и знала…

Мать Изенгарда встала и зашагала вдоль стены с книжными полками.

– Почему у тебя такой убитый вид?

– Требуется разьяснить?

– Я же не прошу тебя ни о чем плохом. Пойми, все свершится так или иначе, независимо от твоего вмешательства. Но здесь столкнулись силы разных политических группировок. И мы не можем действовать вслепую.

– Мы?

– Мы. Нам нужно знать, хотя бы приблизительно, дальнейшее развитие событий.

– Я не умею предвидеть будущее.

– Ты просто не хочешь.

– Возможно. Вообще-то между «не умею» и «не хочу» не существует особой разницы. Но здесь ты права. Я не хочу.

– Ты не хочешь использовать свой дар? Но сказано: «Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме».

– А еще сказано: «И устыдятся прозорливцы, и посрамлены будут гадатели, и закроют уста свои, потому что не будет ответа от Бога».

– Это Ветхий Завет. А с приходом Истинного Слова многое, сказанное пророками древности, потеряло силу.

– Спаситель говорил: «Не думайте, что Я пришел нарушить Закон и пророков; – не нарушить пришел Я, но исполнить.

– Хочешь быть лучшей католичкой, чем папа Римский? – настоятельница повернулась к книжной полке. Отодвинула три тома сочинений святого Гонория Августодунского, книги Алана Лилльского и Исидора Севильского, проникла во второй ряд и выудила зажатые между «Церковной историей англов» и «Разумом души» Алкуина фолиант. – А это ты почитываешь?

Фолиант содержал в себе «Согласование Ветхого и Нового Заветов» и «Комментарии к Апокалипсису» Иоахима Флорского.

– Все пророчества! И, между прочим, к чтению добрым католикам не рекомандовано!

– Это шантаж? – тускло спросила сестра Тринита.

– Нет, это просьба. Я ведь и сама это читала. – Настоятельница постучала по корешку согнутым пальцем. – Но не смешно ли – я, именно я, прошу тебя применить твой Дар, хотя должна запрещать его!

– А я, именно я, служащая примером того, что обвинения, кои святая церковь предьявляет бегинкам, не всегда и не во всем беспочвенны, отказываюсь. Я не отрицаю, что Сила у меня есть. Однако тебе не приходилось видеть… последствий.

– Но я не склоняю тебя к дурному! Более того, я вообоще бы не стала тебя ни о чем просить, и даже водить с тобой знакомство, если бы не знала, что ты всегда использовала свой Дар только для добра.

Это, кажется, не утешило сестру Триниту, но удручило ее еще больше.

– Я никогда не ставила своей целью защищать добро, – сказала она. – Я просто время от времени мешаю людям убивать друг друга.

– Ну, и какая разница?

Молчание.

– Кроме того, возможно, ты сумеешь воспрепятствовать кровопролитию.

Молчание.

– Я просто прошу тебя встретиться с людьми, которых волнует будущее нашей провинции, и…

– Да сколько можно повторять – я не ясновидящая! Не пророчица! Да, мне случалось отыскивать среди людей убийц, черных колдунов и чародеек, но не с помощью Дара, а исключительно благодаря логике и собственным наблюдениям.

– Вот и сделай это. Может, твои наблюдения скажут тебе то, что не говорят другим.

– А твои…соратники это одобрят?

– Ага, ты начинаешь интересоваться!

– Просто я понимаю, что единственный способ доказать тебе – и твоим друзьям, что вы ошибаетесь во мне – прийти на эту встречу.

– Она будет в воскресенье.

– А не в субботу?

– В воскресенье, – с нажимом сказала мать Изенгарда.

– Если среди вас затесался астролог, зачем вам нужна я? Ты жде знаешь, как я отношусь к попыткам…дисциплинировать Силу.

– И ткем не менее, дисциплины изучаешь.

Сесвтра Тринита снова отмолчалась.

– Итак, в воскресенье после Angelus подойди к колодцу на ратушной площади. Тебя встретят и проводят в нужный дом.

– Хорошо. Но не вини меня за сокрушительный провал твоих замыслов.

– Пока что провалилась ты! Следить надо за доской, а не предаваться мечтаниям! Шах и мат тебе, сестра Тринита. – Она рассмеялась приятным грудным смехом. – Говорю же я – переселяйся в монастырь! Там у тебя будет возможность поупражняться в игре, хоть она и запрещена уставом.

И с тем мать Изенгарда покинула дом общины бегинок. Сестра Тринита проводила ее до крыльца, где резались в зернь двое телохранителей. Кто предоставил в распоряжение настоятельницы этих дюжих молодцов при кистенях и дубинках, сестра Тринита не знала и не хотела знать, однако прекрасно понимала, что, если и в обычную пору женщи ненебезопасно ходить одной по улицам большого города, то в пору карнавала – особенно.

В последующие дни сестра Тринита не выходила из дому, и потому лишена была удовольствия от лицезрения многих чудес праздника. Не видела она ни канатоходца, с факелами в руках танцевавшего на веревке, протянутой от одной из соборных башен до дворца наместника, ни быка, которого гильдия мясников выставила городу, с тем, чтобы заколоть и зажарить на вертеле в жирный вторник, а пока что в ожидании этого события, изукрашенного лентами водимого по улицам. А также славную боевую потеху – поединок четырех слепцов в полном воинском облачении, победителю же в награду доставалась откормленная свинья. И не столько потому, что звание ее запрещало развлечения подобного рода. Просто ей было некогда. У нее толпились пациенты с вывихами, переломами, ушибами, ножевыми ранами, не говоря уж о тех, кто переживал прозаические, но от того не менее сильные страдания вследствие непосильного пьянства и обжорства. Короче, она тащила обычное бремя карнавала, который, безусловно, прекрасен, но не для тех, кто осужден наблюдать его изнанку.

И так пришел назначенный день, к которому бегинка никак не готовилась. Она была уверена в бессмысленности и бесполезности предстоящей встречи, и от этого настроение у нее не улучшалось. Она вышла раньше назначенного часа, чтобы успеть засветло, но почему-то промедлила у самого дома, глядя на полустершийся и частично осыпавшийся берельеф на фасаде, изображавший сову, сжимавшую в лапах ключи. Дом был построе до того, как перешел по завещанию к общине бегинок, и принадлежал ей уже давно, и являл ли собой барельеф герб прежнего владельца или некуую аллегорию, сестре Трините не было известно. Сейчас разглядеть барельеф, не зная, где он находится, было почти невозможно. Оно и к лучшему, полагала сестра Тринита, меньше поводов к глупым истолкованиям и сравнениям.

Она шагнула прочь, и, не торопясь, двинулась по направлению к Ратушной площади. Правда, по мере приближения к ней точнее было бы сказать – пробивалась.

К ней не особо цеплялись и приставали. Среди веселящихся полно был

...

конец ознакомительного фрагмента