Текст книги "Хламида на Монаде и другие происшествия в Московском бестиарии. Со вкусом счастья"

Хламида на Монаде и другие происшествия в Московском бестиарии
Со вкусом счастья
Наталья Юлина

А река, смеясь безмозгло,

Затрещала старым льдом,

Потому что ей всё можно,

Всё на свете хорошо.

© Наталья Юлина, 2023

ISBN 978-5-0060-1830-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ёлка

Святочный рассказ

Мы не ходили в детсад. Не знаю, почему не ходила Ольга, а я не ходила, из-за войны. На войне убивают на улице, в том числе детей.

Любимой, тайной игрой у нас с Ольгой была игра в ёлку. Ставили в коридоре один табурет, на него другой, перевёрнутый, в него горшок с цветком, самый большой, какой мы могли поднять. Ёлка готова. Вернее не ёлка, а её начало. Ёлка – это, когда наряженная.

Сначала всё это заматывается бельевой веревкой. Чем больше, тем лучше. На веревке можно вешать всё: носовые платки, фантики, платки другие, шапки, мамину старую шляпку, её прозрачную кофточку, а чтобы блестело, можно втыкать гвозди, засовывать стеклышки от секретов, ложки, скрепки, вилки. Мы работали с Ольгой уже два часа, но всё чего-то не хватало.

Вдруг Ольга оборачивается и кричит: «мама», так что я вздрагиваю. Ее мама с ней не живет, потому что она умерла от войны. Я поворачиваю голову и вижу очень красивую женщину. Она, ласково улыбаясь, смотрит на елку, потом в полной тишине начинает нам помогать. Как только Оля называет её, она прикладывает палец к губам, как бы говоря: «тише, если будешь шуметь, я исчезну».

Ёлка переливается всеми цветами радуги, ёлка торжествует вместе с нами. И тут у мамы в руках появляется серебряная звезда. Она прикладывает ее к самой верхушке, и мы, не отрывая глаз, смотрим на звезду. В углублениях серебра вспыхивают красные огоньки и змейками выскакивают наружу. Оля плачет. Сначала про себя, потом появляется голос, и в этот момент мама со звездой исчезает. Она просто тает в воздухе.

Больше мы с Олей в ёлку не играли.

стужа

Монолог цветка

Возьмем дерево или куст, уж в болтливости никак их не заподозришь, и я один из них. Больше всего в жизни никогда не любил много говорить, и чтоб вокруг много говорили. Да, я нежный цветок, таким я себя чувствую, хотя вид… В детстве веселый мальчик сломал меня палкой. Выжил, выпрямился, но стебель мой кривоват, а листья колючи, чтоб всякая дрянь не цапала меня. Я – синий только на вид, это моя защита от стужи. Когда холод подступает, мой синий делается лиловым, я становлюсь частью холода, и он отступает, чтобы убить белых и розовых. На северном склоне Парамоновского оврага я такой высокий один, другие цветы и травы все ниже меня.

Так я и жил, не особо задумываясь над своей жизнью, пока не появилась она.

Всё произошло неожиданно. Ранней весной прямо передо мной вылез стебелек с маленьким бутончиком. Как только у незнакомки показались лепестки, она сразу расплакалась, как все маленькие дети. Я чуть-чуть покачал ее, и она улыбнулась мне. Я растаял от нежности и назвал ее Лю.

Сияло солнце, шли дожди, иногда даже ливни, и потоки глины неслись с горы. Я защищал малютку Лю, как мог, и она росла и цвела таким нежным розовым цветом, что соседи заглядывались на нее.

Я боялся пить воду, вдруг Лю засохнет подле меня, ведь ей, слабой и беспомощной, надо расти и крепнуть. Чтобы зверь или человек не наступил, или, не дай Бог, не сорвал Лю, я укрывал ее своими большими листьями. А Лю, казалось, не понимала опасности. Она высовывалась прямо на солнце и, если я ворчал, начинала смеяться. На самом деле, чтобы она ни делала, мое сердце таяло от любви к ней. Хотя, всё-таки о себе я не забывал. Она привлекала внимание, но ведь рядом был я. Люди и звери любовались нами. Я даже немного подрос, а вечерами аккуратно стряхивал пыль со своих, кажется, похорошевших листьев, в те дни я казался себе изысканным, непобедимым и, может быть, даже великим. Тогда Лю меня и спросила, какого, мол, мы рода-племени.

Решил выяснить свое происхождение. Копал потихоньку, копал свою родословную и докопался до рюриковичей. Сидят они, эти рюриковичи, и говорят, говорят. И говор какой-то не рюрикочевский. Плюнул я и сказал Лю, что мы из великого рода Ченгизитов. Она обрадовалась.

Но всему хорошему приходит конец. Сильно похолодало, низкие лиловые тучи побежали над оврагом, и, наконец, пришла стужа. Бедная Лю, стиснув лепестки, изо всех сил прижималась ко мне, уверенная, что я не дам ей погибнуть.

Оказалось, что я бессилен. Вот передо мной всё, что от нее осталось – маленький мертвый стебелек, едва отличимый от земли. Я чуть не погиб от тоски, меня перестали заботить еда и питьё. Почти засох. Колючки сделались больше, а стебель и листья почернели. Люди и звери боялись подойти ко мне, но однажды передо мной оказался старичок. Ткнул меня палкой и говорит:

– Я живу среди человечества. А вы где?

– А я среди растений.

– Вот видите, вы неправильно живете. Ведь вы не растение?

– А я не знаю. Где это можно узнать? Вы не подскажете?

– Наверно, в полиции, напишите заявление.

– Какое заявление?

– С просьбой.

– Но мы, растения, никогда никого не просим.

– И вас никто не просит?

– Просят, но мы всё отдали, у нас больше нет.

И старичок ушел.

Спасла меня шишка. Она всегда лежала подо мной, без зерен, открытая всем ветрам и невзгодам. Едва рассветало, она шумела «вжж вжж», и это значило, что она рада новому дню. Несколько раз она пыталась заговорить со мной, но я молчал. Тогда она разговаривала с ветром, травой, с прилетевшим неведомо откуда листом и при этом часто смеялась своим щербатым ртом.

Как-то я не выдержал и спросил:

– Чему ты, старая, смеешься?

– – Просто смеюсь, – был ответ, – я живу здесь давно и знаю, что опять будет хорошо, и даже обязательно лучше прежнего. И твоя Лю снова поднимется из земли. – Шишка помолчала и добавила, – только ты не подходи к ней слишком близко. Она любит солнце, а ты – от тебя идет мороз.

– Что ты говоришь? – возмутился я. – Я так любил ее, дышал на нее, радовался ей, но пришла стужа, и она погибла.

– Ты ошибаешься, – ответила шишка, – не было никакой стужи. Стужа внутри тебя, а Лю тебе доверилась и поэтому погибла.

Опять я замолчал на много дней. Мне не хотелось беседовать с бестолковой шишкой, но однажды заметил, как откуда-то прилетел лепесток, опустился на мой лист, тут же сморщился и упал на землю. До меня дошло, что со мною что-то не так. Если бы знал это раньше, я бы вел себя по-другому. Что же делать? Я не хочу никого убивать. Я хочу снова видеть Лю.

Шишка посоветовала мне измениться и стать по-настоящему добрым. Долго я трудился, изгоняя все холодные мысли, привыкая улыбаться любому проблеску уже остывающего солнца. Теперь мне кажется, я стал по-настоящему нежным цветком,… но подступила стужа, и я чувствую, что у меня нет сил бороться с ней. По ночам стало подмораживать. Не могу же я просто умереть… Я снова прежний.

анна

Снег падал весь день и только к вечеру перестал. Анна вышла очистить дорожку к дому. Почти уже кончила, когда увидела на противоположной горе, на вершине четыре человеческие фигуры. Шли медленно, как-то неровно, и через минуту Анна поняла: «немцы», рука судорожно сжала лопату. Она вошла в дом, и скоро постучали в дверь. Четверо немцев в оборванной одежде и полуразвалившихся ботинках вошли и топтались в сенях.

Ни слова не говоря, Анна сходила за дровами, растопила печь, поставила котелок с картошкой. Немцы обогрелись и сушили ботинки и одежду. Почти не говорили между собой, только однажды она услышала, как самого худого и длинного окликнули «Матиас». У одного из них была, видно, рана и они жестами попросили что-нибудь, чтобы перевязать. Анна достала свое ненадеванное платье, и они быстро его разодрали. Накормив немцев, съела две картофелины и села у печи, глубоко задумавшись. Дрова сгорели. Время от времени она шевелила кочергой головешки, черные, но с синим огнем, если перевернуть. Всего месяц, как она получила похоронку на сына. Плакать не плакалось, но с соседями перестала говорить. Да их и было всего двое, Нюрка да Валя. Вот с ними – только «да-нет».

Немцы уснули, и Анна вышла из дома. Пройдя несколько шагов по дорожке, она встала на колени и подняла голову к небу. «Витенька, прости меня. Ты же знаешь, мне там нельзя. Грех. Может, кто из этих тебя убил. Нельзя. Это мы только на вид большие мужики и бабы, а внутри маленькие такие, как та, которую ангелы тянут на небо над усопшей Богородицей. Большим можно и то и это, а маленьким того нельзя и этого. Нет. Мне в избу нельзя».

Как была, в юбке и старой кофте, она легла на дорожке и сжалась в комок.

Утром немцы вышли из избы и увидели мертвое скрюченное тело Анны. Оттащили от дорожки и присыпали снегом. И только Матиас удивился: «почему?».

Вопрос он пронес сквозь годы. После войны стал художником, пробовал ответить в своих картинах, но ответа не было.

радио

Лет двадцать назад по радио услышала такой рассказ немецкой журналистки.

Отдыхала она в восьмидесятых на небольшом острове в Северном море. Гуляя по острову, наткнулась на странные, заросшие чертополохом ямы и бугры.

Вернувшись домой, она подняла архивы и выяснила, что на этом месте был лагерь для военнопленных в 1941 году. Просто огородили пространство и привезли несколько тысяч русских военнопленных. Ни воды, ни еды им не давали. Посмотреть на это местные приходили, как в зоопарк.

Зоопарк

– Мама, мама, посмотри, вот это платье подойдет?

– Ты что, Герда, новое достала? Нет, вот надень, на причастие ходила, с длинными рукавами и с белым воротником, вдруг зверь какой-нибудь заразный плюнет.

– Надела. Мам, скорей пошли, ну пожалуйста. Меня девочки к двум будут ждать.

– Сейчас тетя Эльза за нами зайдет и отправимся.

Около высокой колючей проволоки собралось немало жителей деревни.

Кто-то хохотал, увидев, как длинный голый мужчина пытался закопаться в землю. Кто-то аплодировал, разглядывая, как близко от заграждения двое мужчин нашли маленький росток какого-то растения.

На всём пустыре за колючей проволокой не было ни одного стебелька, а те, кто приходил сюда летом, помнил, что вся огороженная земля покрыта была кустами и зеленью.

– Тетя Эльза, а почему они едят траву?

– Потому что им не дают другой еды.

– Не хватало еще кормить этих обезьян, этих русских.

– Слушай маму. Русские – вовсе не люди, эти зверушки напали на нашу страну и получили по заслугам. Heil Deuchland!

– Deuchland uber alles!

Зиганули две женщины. Двенадцатилетняя Герда, чуть подняв руку, опустила ее.

мальчики

Ужасная тоска от этих низких разорванных облаков. Тоска и тревога. Так и кажется, вот до конца оконной рамы долетит, и что-то плохое сделается.

Передали по трансляции: трое одиннадцатилетних мальчиков расстреляли толпу на остановке в Архангельске.

Вот один – беленький, с мускульными бугорочками в углах рта, другой – Ваня с русыми кудрями, круглым лицом и девичьим выражением. А третий, конечно, тяжёлый мальчик Коля. С синими правдивыми глазами. Глебовы фантазии доводят его до отчаяния, ему претит всякая оторванность от реальности, но самоотверженная преданность Глебу всегда побеждает.

Глеб, может, не пошёл бы до конца, но ему стыдно перед тяжёлым мальчиком Колей.

Коля долго прицеливается в большую пузатую тётку. Похожа на ту продавщицу в молочном, которая ему сдачу с десятки не дала в прошлом году и ещё на всю очередь стыдила и называла прохвостом.

Промахнулся. В мелюзгу попал. Мелюзга спокойно лежит, а вокруг как-то не так.

КЛЮЧИК куклы №888

Девочка с ключиком в спинке

Абсолютно свободна.

Как же по-другому, ей ведь не надо ломать голову, не надо ничего выбирать.

Всё известно.

Ключик поворачивает дядя, и свобода настает.

Ах, какая ты Маруся, красивая. Хочется взглянуть на штампик у тебя на попе.

Интересно, где делают таких красивых и свободных.

Я слышала, ты умеешь говорить, я бы поговорила с тобой, но у меня нет ключика.

Без ключика ты лежишь бездыханная на складе игрушек там, далеко-далеко.

Но вот дядя твердой рукой поворачивает ключик, и девочка берет автомат.

Если Марусю забрызгает кровь людей, существует тазик.

Куклу куп-куп, и она готова снова занять огневую позицию.

Держитесь, люди, куклы выходят на линию огня.

Высшее назначение Маруси вести за собой. Она создана для соблазна.

Приоткрыв рот, смотрят люди на Марусю

и не замечают, что дядя уже нащупал кнопочку на их спинах.

вереница пятниц

Выстраивается вереница пятниц. Из-за них выглядывают самые гнусные, мокрые и холодные субботы. За ними чуть светлеют воскресенья, и вот уже недели строятся в прямоугольники месяцев, месяцы в бесконечную очередь лет.

И всё это – время? Или еще лучше – жизнь? Прекрасная и неповторимая? Этого не может быть. Неповторимой бывает только напряженно молчащая природа. Прекрасная загадка. Мы же, обыватели города – шары, соскользнувшие с зеленого бильярдного поля природы в лузы…

А природа без пятниц и суббот безучастна и не предлагает свои головоломки. Ты сам должен отыскать себе задачу по плечу и вложить жизнь свою в ее решение.

Три лебедя в профиль

Новый год начинался вместе с таянием снега. Улицы затопило грязной жижей, машины, погружаясь в воду, негромко сипели бессильными моторами. Загородом было не лучше. Потоп уже приближался.

Съезд гостей принимающая сторона назначила на одиннадцать. На крыльце при входе хозяин вешал каждому на грудь ленточку, хозяйская дочь, рядом с хозяином, раздавала портреты белых лебедей в профиль, а сама хозяйка стояла последней с большой корзиной и каждому дарила по бублику. Когда всем объявили, что подарки надо повесить на ленточку в такой последовательности, чтобы получилось 2022, некоторые уже сжевали свой бублик (день был рабочий) и у них получилось или 222, или, если один лебедь уплыл, 22. Хозяин объявил, что это просто шутка, и каждый встречающий Новый год в его доме может съесть всё, что покажется вкусным. И веселье началось.

Время прошло незаметно. И вот уже первое января, четыре утра. Одни встречающие дремлют, другие что-то жуют, но среди гула музыки возникают диалоги.

В одном конце встречающая, немолодая женщина, заканчивая рассказ:

– Мои мужчины выскакивают на меня внезапно, как… как детская неожиданность… —

– А вот от нашей с вами знакомой Оксаны ушел муж.

– Неужели? Муж. Он ведь так прост. Прикорми его, погладь спинку, и он твой.

– Вы про кота? – радостно вступает соседка напротив.

– Да! – ехидно улыбнулась прикормившая.

В другом конце стола нервный худой встречающий, помогая себе жестами:

– Съесть своего родственника, что может быть заманчивей? Евреи едят арабов, арабы стараются съесть евреев. Литовцы с удовольствием съели бы латышей, австрийцы немцев, украинцы поляков, все вместе – русских.

Его степенный сосед:

– – Что вы хотите? Священный долг народа – уничтожить своего близкого родственника, стать единственным, главным…

А напротив политологов очень ученая дама высказала недоумение: «Направо от меня пред-приниматель. Налево пред-приниматель. Но где же после? Вот принял он, можно сказать ресурс, и что с этим сделал?»

Философские рассуждения неожиданно прерываются капелью с потолка, через минуту начинается сильный дождь.

И тут появляется незнакомец в шапке с помпоном.

– Водолаза вызывали?

– Да – закричали встречающие, радостно подпрыгивая на стульях, предвкушая представленье.

И представление началось.

Водолаз медленно взмахнул руками, поднялся в винных парах к потолку, руками раздвинул две балки и проник через черную дыру в талые воды чердака.

Затем он вышиб небольшую секцию крыши и поплыл в дождевой туман.

Через несколько минут крыша покосилась и съехала. Встречающие старались зацепиться за плавающие балки потолка, но с балками в обнимку или, держась только за свои драгоценности, – все они были унесены в неизвестном направлении. Только к вечеру они по одному, по двое, перемазанные землей, замерзшие, вернулись домой.

Через две недели начались поиски, как казалось полиции, уцелевшего водолаза. Но его нигде не было. Пришлось признать его явление, вплоть до помпона, галлюцинацией.

***

Рос гигантский дымный хвост… Руки ангелу держали,

одинок, пуглив и прост Бог подальше нес скрижали.

носороги

Эти люди жили с нами всегда. Их легко было узнать. Прямую линию носа продолжает твердый лоб с небольшим навесом посередине. В наше время надо лбом высится уже несомненный рог, так что сравнение этих людей с носорогами кажется обоснованным, хотя нос может быть и картошкой, и пятачком. Если в прежние времена они казались людьми ничем не примечательными, то теперь мы, наконец, поняли, что, в некотором роде, это деятели выдающиеся. А произошло это после того, как они взяли власть.

Вы спросите, а что в них такого? А вот послушайте. Рог, оно конечно, но нос тоже в своем праве, а может, и главнее. Такой нос за версту чувствует золотые корешки. Бегом, бегом на это место, пока другие носороги не унюхали, и рогом – обязательно рогом – рыть. Конечно, и битвы носорогов тут же происходят. Пыль столбом, кровь рекой. Рев, предсмертное мычанье, победный вопль. И вот он триумфатор, пусть хоть пятерых уложил, он теперь хозяин. Нароет золотых корешков – вот и прибыток.

Но нам беда. Прибыток-то от корешков сразу дает убыток тем, у кого корешков нет. Так наша земля, чтоб ее кошки съели, устроена. Если прибыль, то сразу и убыль. Сколько ни работай, хоть выдумай новую гайку, хоть новую подъемную силу осиль, всё коту под хвост, убыль будет, убыль. И носороги-то не жадные, но их природа требует своего. Рождаются маленькими, хорошенькими, даже шишечка между бровей кажется изящной и миленькой. Но уже в юности чуют золотые корешки, и вот, куда ни взглянут, всюду мерещатся корешки. На первую находку покупают землю рядом, потом еще, еще – вот уже и чертополох весь огорожен. Народ туда не пускают, и люди бочком протискиваются на работу и с работы. К рекам-озерам подойти нельзя – владения носорогов, по лесу не погуляешь – носороги на будущее себе огородили, вдруг там корешки появятся. Грибы-ягоды вырастают, а взять их нет возможности. И вот все, кто раньше бежал, летел, пел, все кто зарабатывал на жизнь трудом, а не носом, после работы сидят дома, обхватив голову руками и тяжело вздыхая.

Артисты, поэты кончились. Ведь чтоб, к примеру, стих написать, надо чтоб счастье хотя бы на полчаса свалилось, тогда и несчастье ярким станет. Остались клоуны. Клоунов пруд пруди. Но они только с виду счастливые, от золотых корешков им кончики достаются, только на еду и хватает.

Люди потихоньку дичать начали. Друг на друга волками смотрят. Один на один как с кем-нибудь останешься, так и думаешь, вдруг покусает – вот и шарахнешься от него.

И носорогов-то немного, точнее сказать, всего горстка, но они как власть взяли, так никому ее и не показывают. Им ни до чего дела нет, только бы корешков нарыть, а люди без рогов им не интересны, от них безобразие одно носорогам мерещится. Главное, с этим народом делиться надо, чтоб не вымер, а как поделишься, если, чем дальше, тем корешков больше нужно. Уж народ бился, бился в силках носорогов, а выбиться не мог.

Внутренние войска доложили, что народ хотел бы больше зарабатывать, и власть распорядилась усилить боеспособность своей охраны, подстраховав ее (боеспособность) психо-химическими средствами защиты.

Вот тут-то и начинается наш рассказ.

Население в глаза не видело носорогов, да и где увидеть, разве что в телевизоре. Но телевизор показывал совсем не тех и даже не носорогов, а клоунов. Хотя дело до телевизора не доходило. Возможности отдохнуть у людей не было. Население вкалывало с утра до ночи на 2-х, 3-х работах, вертелось белками, волчками и шатунами, не видело своих детей месяцами и едва сводило концы с концами. Оно сводило, а они не сводились. Вся надежда была на детей. Дети уходили в компьютеры, как на гражданскую войну.

Наконец, среди подростков образовалась ячейка примитивистов. Примитивистами их я называю, уж больно простой выход придумали, а сами они звались совсем по-другому. Ведь начиналось-то как? Сначала, вроде как недовольные, мальчики выходили на площади, под негласным наблюдением носорогов. Поколотят их внутренние силы, посадят в воронки, покатают, всё без толку – ни внутренним оттянуться, ни мальчикам порадоваться. Нет, ну само собой, психохимические вещества на площадях пробовали, возможно, от них-то вся гениальность и пошла. А в чем она, гениальность?

А вот появился у них Ваня-философ, и стал думать. Туда думает месяц – тупик. Думает сюда два месяца – снова тупик. Так прошло два года. Ваня вырос, поумнел, книжки почитал и вот, как-то само сложилось: «квартал направо и за угол».

Сначала мальчики наготовили компьютерных копий всех родов немногочисленной допустимой в стране деятельности. Этому очень обрадовались клоуны-журналисты. Теперь новости делались, не выходя из студии комбинациями большого материала. Новости стали интереснее и полнее отражать жизнь народа. Журналисты не успевали получать премии, а носороги с утра до вечера могли видеть, что народ послушен, трудолюбив и не ропщет.

Теперь можно всем народом – в Мыслегорск. Несмотря на чудовищную несуразность плана, выполнение его оказалось не трудным. Сначала пристально думаем о том, о чем думать не принято: о своих плохих поступках, потом о прекрасном, вечно новом Мыслегорске, и вот после этого надо от своего подъезда пройти квартал направо и свернуть за угол. Теперь мы знаем, что Мыслегорск у каждого свой, ведь попадают туда от своего дома, но собираются там все вместе, он один на всех. И как мальчишки додумались, ума не приложу.

Попробовали они с Ленькой, тот всегда был храбрым. От его дома прошли квартал направо и повернули за угол. Шаг, и ветер совсем из другой жизни: свежий, душистый. Отпрянули они назад, страшно стало, а потом самого смелого, Сережу, решено было, как в космос первый раз, послать на пробу. А самим из-за угла наблюдать. Сделал Сережа два шага и исчез. Что там, в Мыслегорске, никто не знает. Тогда следующим послали Валеру, он умный. Дали с собой чистую тетрадку и ручку. Через минуту из-за угла лист тетрадный прилетел и на нем одно слово «круто», и слышно стало радостные матерные слова.

Потом еще записки были: «Устроился хорошо ем огурцы с грядки. Не тяните валите все сюда». Показали ребята записку родителям Валеры, те долго не тянули, вместе с сестрой Валеры так и исчезли. За ними их родственники, знакомые. А в городе жара, дым. Всем из него хочется, а тут такая возможность. Так полгорода и ушло. Потом жара спала, и переселение приостановилось.

Но поувольняли осенью с работы многих, и люди не стали дожидаться. Длинной вереницей: семьями с детьми, колясками, инвалидами на костылях, больными в носилках, кто плача, кто смеясь, – уходили они навсегда в новую жизнь.

Охрана ничего не заметила. По-прежнему всякий день концерт клоунов, всё как обычно. Носороги совсем успокоились. Внутренняя разведка докладывала, что никаких волнений, никаких дурных слухов, абсолютно ничего вульгарного народ не допускает. Да, страна процветала. А что же наша новая Родина, Мыслегорск? Вы что, вправду думаете, что ничего о ней не знаете? Да вы же в ней и живете, с самого минус пятого века. Ну, точно не скажу, с минус пятого, с минус десятого, но все так и шло, как в учебнике истории описано.

Дело в том, что, обойдя квартал, люди возвращались в свои квартиры, но уже в пятом измерении. Нет, носороги в пятое измерение не пробились.

Ничего, люди быстро обжились. И всего-то надо было вспомнить как жили с соседями и знакомыми до носорогов.

А что такое пятое измерение? Грубо говоря, это мысли. Каждый строил свою жизнь мысленно, то есть, в пятом измерении. Значит, пятое измерение у каждого своё. И работа тоже своя, в лад пятому измерению. А тот, кто работать по-Мыслегоровски не хотел, уезжал в Нью – Америку.

Эти мысли из стопочки – мертвые.

Забудь про них.

Где вы, мои мысли, легкие как пух,

Вредные, как аллергия,

Серьезные, как первоклассники.

Зачем вас нет?