Текст книги "Дневник"

Наталья Загвоздина
Дневник

 
Небо! Лей на нас свет златого солнца
Или твоих облак густую влагу,
Лишь гони далече осенним ветром
Мрачные тучи.
 
 
Ты скажи, о дева, что благосклонна,
Или покажи мне свою досаду,
Но не будь безмолвна, как эти тучи
Осенью холодной.
 

1994

То, что здесь названо дневником, остановлено в момент сдачи рукописи.

Отсюда «холодная» тема, не вполне отвечающая призыву вступительных строф, адресованных «целой жизни» и написанных когда-то пятнадцатилетним сыном.

Время действия – четверть века, и пристально – два истекших года.

С благодарностью за участие и внимание близким и незнакомым – автор.

Зима 2010

Из 2010

Портрет

 
Без ропота закрыть глаза – и так остаться.
Зелёный с синим – и – жемчужная щека…
Прозрачная волна, волна мазка густая…
И в раковине звук скрипичного щипка…
Заглядывая за – в себя – взираешь молча,
быть может, раньше нас познавшая сейчас,
состарившихся и… и не имевших мочи
глядеть, как далеко глядишь, не осерчав
на время и его движение по руслу,
на каждый поворот, где скудный, где с лихвой, —
заглядываешь в глубь, как водится по-русски, —
о, зрячая душа, смотрящая слепой!
 

* * *

Уйти из мрака – вот соблазн…

 
Уйти из декабря – соблазн. Соблазн —
остаться и прожить. Декабрь не шутит.
Не скроешься и выпорхнувши с глаз
Создателя – тогда зачем и шуму?!
Не прятаться! Пред Ним стоять, любя.
Имеющий не пожелает больше.
Горит огонь. Уходит дым, клубясь…
Уходит год. Уходит жизнь. И больно.
Остаться в декабре, как на посту.
Дождаться прибавления минуты…
Не поддаваться на ночной посул —
уйти из мрака. Чтоб – не обмануться.
 

Убывающее

 
Город битый, больной, упакованный в снежный мешок,
отдышался за ночь.
Кто бродил, и не раз, от заставы к заставе пешком,
посыпал, словно пеплом, головушку хладным песком —
не досчитывал ног.
 
 
Путник битый, больной, затерявшийся в чреве ночном,
встанет вновь в караул.
Постоит и опять колебаться бессонно начнёт…
Поколеблется и остановится – знать бы на чём…
Не сыграешь на счёт.
 
 
Ночь и день, день и ночь. Зимний город, тепло на счету,
чаша чаянья сверх…
И живёшь… И ногою встаёшь на черту…
И не хочешь – за дверь.
 

* * *

 
То ль терновником – рот,
то ли ватою сердце полно.
Монотонным ковром
раскатается день за полночь.
 
 
В ватном коконе стук
еле слышен и тесно во рту.
Полететь бы к Гнезду,
но оглянешься – ты снова тут —
 
 
здесь, где крылья растить —
не безделица, ветер под дых…
Где из вздоха «Прости!»
вызревают прощенья плоды.
 
 
Так прости же, прости!
Лишь припасть на коленях к Отцу,
и росток прорастить —
не теперь – так хотя бы к Концу.
 

* * *

 
По кубику, помалу из затей
сложить, как будто, дом…
Не ведая, не зная, что затем
в нём выживешь с трудом…
 
 
По малой половице, по шажку —
поглубже на чуток
проходишь, продвигаясь к «посошку»
за будущей чертой…
 
 
А день перечит святочным снежком
печали мировой
и пробует «отправиться пешком»
от язвы моровой.
 

СНЕГ

1

 
Снег… Не высунешь носа, ноги…
Перекрыты дороги к участью.
Но сердца и под снегом наги…
Состраданья шубейку накинь —
подели свою душу на части!
 
 
Знать, останется целой. Метель
рвёт и мечет… Но жизнь-то подюже.
Затянись поясочком потуже,
сосчитай всех друзей и подружек,
и товарищей разных мастей —
 
 
их не меньше метели! Теперь,
в Рождество, в Богородицы Праздник,
снег – участник, виновник, проказник —
настоящее – не на продажу…
Бездорожие – что ж – не стерпеть?!
 

2

 
Кому – колюч и холоден, кому
пушист и мягок, – выбирай, что хочешь,
коль за страницей и «владенья муз»
твой почерк так таинственно-доходчив…
 
 
Ты держишь землю, небо, прячешь люд…
Сам прячешься – грустна весной Снегурка…
Летающий, не видевший пчелу,
летящую с цветка, тебе не грустно?
 
 
Ах, глупости! Идёт, идёт, идёт…
Что миру снег? – Идёт без сбоя время
(едино – что и пища, и едок…)
насквозь, тобою щедрого, Борея…
 

3

 
Сменить ли «зимних мух» на всяку тварь,
летающую в августе отрадном,
в воображеньи, мысленно?… Товар —
не равный… Что под небом равно?
 
 
Любимо Богом каждое. Оно —
жалеемо, особенно в ненастье,
особенно которое дано
особенно не вымолившим счастья…
Так потерпи, когда открыто настежь…
 
 
Так потерпи – всему придёт черёд.
Взгляни в окно – рождественские ели
не сетуют. Твой взгляд удочерён —
усыновлён. И смерти нет в метели.
 

4

Н. М.

 
Я с тобой похожу по морозу вдоль берега рек
среднерусских, с пейзажем обители кроткой.
И замёрзну, конечно, тебя посильней и скорей,
пробираясь одною протоптанной тропкой.
 
 
Передашь рукавицы: «Да разве же это мороз?!»,
я слегка улыбнусь: «Мне и этого мало…»
Мне и этого много. А где-то стучат топором —
знать, готовят дрова, чтоб в тепле покемарить…
 
 
Не набиться в друзья тем, кто греет за тысячи вёрст
себе руки – у них круговая порука…
Здесь морозно и дружно, и проблески будущих вёсн
светят нам с куполов, согревая по-русски.
 

5. Не по Чехову

 
Здесь опять намело… Ну, а в Африке снова жара…
Жизнь уездная – стон и надежда на новое лето…
И, как запертый Фирс, остаёшься один выживать,
удивляясь тому, что и это… полезно.
 
 
Доктор Астров в метель не пробьётся, и кто-то всплакнёт…
Сад вишнёвый в снегу, и почти опустело именье…
И так трудно вписать пару радостных строчек в блокнот,
но окажется вдруг, что не сделано меньше…
 
 
Ах, как хочется прочь, в неизвестность, из снега в жару…
Только кто приберёт, подытожит, построит на завтра?
Не проделаешь лаз на «туда и обратно» в «шару»,
пригодишься и здесь, как ребро «динозавра»…
 

6. «Пропавшее солнце»

Оно вернётся…

А. Грин

 
…А ведь и здесь бывает свет и солнце бегает по снегу…
И бегают ему вослед, с румянцем, непоседы…
 
 
Ему подставить норовят, кто как горазд, побольше…
Но зимний вечер вороват и прячется в подоле
 
 
у ночи… Наступает ночь. Кто спит, а кто бессонен…
И где-то наступает ноль… явившийся…
Без слова.
 
 
Оно – вернётся – и без нас, и с будущими нами…
И станет видно небеса со всеми именами.
 

В мороз

 
За оконною чащей лесов,
кристаллических, тварная поросль.
Знать, уже наготове засов,
разделяющий намертво порознь…
 
 
За окошком курится дымок,
заблудившийся точно в трёх соснах…
В самый раз собираться домой
до того, как в зимовье не сослан…
 
 
Снова белка вот-вот принесёт
мне на счастье в скорлупке орешек,
где и творчество, и ремесло
прорастут, может статься… Не грешен
 
 
не живущий. Смотря за окно,
вижу сумерки. Свет на исходе.
С этим светом ещё заодно
мы вращаемся… Царствует холод.
 

Переделкино, 24 января

Холод

 
Вскочив верхом, пришпоривает (дух
захватывает, всем посторониться!)
и, двери открывая на ходу,
выстуживая, кружит по страницам…
 
 
Закроемся от холода, от не…
Забьёмся в дрожь, но выпрямимся к лету,
где «шёлковые весточки одне»
и выпущено певчее из клеток
 
 
российской непогоды… В холода
припомним рай, оставленный и нами,
и сядем у порога голодать,
отцовского, как дети, снова наги.
 

Снег в феврале

Г. Д.

 
Мы были одни. Без начала
шёл снег, занося навсегда…
Деревья с кривыми плечами,
печальные дали… Качались,
как призраки, птицы в снегах.
 
 
В такой-то глуши – и не сгинуть…
До города, видно, сто дней…
Под снежными сводами скиний
счёт времени разве навскидку…
То кажется – близко. То нет.
 
 
Но время диктует пожёстче.
В нём жизнь разошлась по счетам.
Из мягкого лона к погосту —
пронзит и без снега до кости…
Ему снегопад – не чета.
 

Ещё на тему

 
Метель сравняла всё. Внутри тепло и тихо.
Сидеть молчком и ждать, что сбудется, что нет…
Что вовсе занесло, уже не воплотится,
но что-то наяву увидится точней.
 
 
Когда яснеет взгляд, живёшь прямей и проще.
Москва, совсем как встарь, по грудь погружена
в сугробы… Третий Рим не позабыт, не брошен,
и русская пурга ещё покружит нас…
 
 
Не выйти б из снегов, очистивших от порчи!
Но где-то метроном отмеривает ход…
Пусть будет каждый взгляд очищен и разборчив,
и город не падёт, как пал Иерихон.
 
 
Пока трубит метель, готовь ему подмогу…
Молчит вся Божья тварь, попрятавшись в снега,
внесённые сюда… Бумага чуть подмокла…
И мёрзнут пальцы рук, укрывшихся слегка…
 

В Замоскворечье. Канон

Блаженны нищие духом…

Мф. 5, 3

 
По Островскому снежно. В Пыжах
Критский Голос. И торжища посвист…
Побирушка, одёжку поджав,
собирает по крошечке постной…
 
 
Ноги мёрзнут. Сердечный пожар.
 
 
Где-то здесь Александр Николаич
проходил… И какой-то «герой»
подавал голытьбе на калачик…
 
 
От того – ни двора ни кола ведь…
 
 
Новый возраст. Кресты да пороша.
Что не с ними – с другого порога.
 
 
Лишь бы сердце для плача – порожне
оставалось. Канона дорога.
 

* * *

 
Разглядеть поподробнее жизнь
через линзы натруженных глазок,
не заметив наивно межи,
за какую не хаживал классик, —
 
 
чей удел? Стань, как дети, пророк
иль слепой песнопевец, что зорче
остальных… По ноге им порог,
за которым закаты и зори —
 
 
се начало с концом. На заре
начинай и закончи с заходом…
Принимает Дитя Назарет
поперёк мировому закону.
 

К другу

 
Русский март и поблажки не даст
и соломки не стелет,
и тепло, как птенца из гнезда,
вытесняет, – не с теми,
кто погреться горазд…
 
 
Капля точит скалу – даже март не навеки.
Ночь проходит, а днём – он и впрямь не гора,
и живём по старинке, судьбу не коря,
как и надо, наверно…
 
 
Я не с тем, кто его поменял на покой
райских садиков с порослью южной…
Здесь своё: долгий обморок, с жаждой в покос,
утолённой нехитрою юшкой.
 

2009

НАСТРОЕНИЕ

1

 
Поскрипывает под подошвой. На душе
постскриптум к декабрю. И холод мировой.
Стенания и слёз что язвы моровой…
Тулупы до земли и ворот до ушей.
Ах, было б дело в том – процвёл бы посох весь
(мечте манящей в тон заманчивая весть).
Люд мёрзнет, снег скрипуч, постскриптум не щадит,
и накрепко скрыл туч Податель нищий диск
луны, повисшей зря, в полтона, в пол-лица…
Страницы января переча полистать…
 

2

 
…Но оный – при дверях. При двёрех. Ан – и тут.
Январь очередной не краше, но честней.
Всё чаще смотрим в ночь и видим ночью снег,
идущий… И часы по-прежнему идут
в былое… Но скорей, но медленней… Не так,
как прошлого скворцы, стрекозы, мотыльки…
И нового цветка не выпитый нектар —
лишь слаще… Горько так, что тает. Но ты кинь
не камень, а снежок – в неправое, в печаль…
На этом декабрю поставивши печать.
 

10–12 января

Новый год

 
Под канонаду, под восторг (о чём восторги?!)
ни думать, ни уснуть.
Они с лихвой уже оставлены во стольких
ушедших. Завтра суть
 
 
протрёт глаза. И мы, с протёртыми глазами,
уставимся как раз
в её суровый зрак… Нелёгкого касанья
кто выдержать горазд?!
 
 
И мы замрём, без залпов вспоминая
вчерашнего житья
волненье, вихри, власть… Обрывки подминая
избытого шитья…
 

3 января

По берегам (Фотографии на стене)

 
Заглядывать не буду – ясный день.
Река, обрыв, погост… Родною речью
снегов и поворотов не перечит
ни местности пейзаж, ни даль за речкой,
застывшей на ходу, ни наша тень,
захваченная в плен стоп-кадром в тех
местах, калужских, что когда-нибудь залечат
и этот, с солнцем, шрам начала января…
Из плоской тени плоть объёмно сотворя.
 

2 января

Не к имени

 
…А этот, который грустит,
чуть крохи сбиваются в стаю,
по-птичьему (холоден, тих
и тёмен денёк), нынче встанет
 
 
на службу, навытяжку… Всё б
ему в облака, на Пегасе…
Любезный, и не напрягайся —
побалуй кобылку овсом,
 
 
рабочую, чёрную, в путь
готовую в оные сроки…
Тебе же, сложившему строки
подобные, верится пусть
 
 
в одно и другое зараз,
без трения, войн и потери,
безудержных прений по теме,
с немногим, что долго потерпит…
 

3 января

А. С. Кушнеру

 
Чей голос, что рябь на водах,
глубоких и мелких,
и жернов, которым вот так
ворочает мельник,
 
 
засыпавший зёрна в помол,
до спазма, до сути,
и чьей горловины помост
до шёпота сужен, —
 
 
растёт, на глаза невелик,
на древе без порчи,
и весть! – камнетёс, ювелир —
так выделан прочно.
 

9 февраля

ВЕНЕЦИАНСКИЙ КЛЮЧ

1. «Сочинение» на тему

…я никогда не мог убедительно претендовать даже в собственных глазах, на то, что… стал…венецианцем…

И. Бродский

 
Венценосный разворот львиности венецианской.
На венчанье разведёт, по невинности, цыганка
молодого… Знает дно голубых кровей лагуны,
как свинцова тяжесть ног, глубоки души лакуны…
 
 
Нам же набережной плеск,
плашка вымытой монетки
да подвытертая плешь
под волной травы… На Невской
 
 
было паперти точь-в-точь,
где гулял живой Иосиф…
И выстраивались, в тон,
все пути вперёд, по оси,
 
 
до Венеции во львах
золотых, с краплёной метой
голубиной… Жизнь – бульвар,
где отмеченным – не место…
 
 
Уплывать на Остров и
обретаться рядом с теми,
чью успело отравить
кровь бесстрастное растенье
 
 
веницейское. Живи! Карнавалься, прячь под кобальт
дно гондолы, небосвод…
И открой, что кто б из нас ни пинал тебя подковой,
до исхода «не был свой».
 

9 февраля

2. Неизбежное

 
Я помню в лагуне закат
и глас гондольера.
Небесного лунным захват,
рисунок гондолы… Соха
в воде островного вольера.
 
 
Я помню её борозду,
податливый воздух
мелодии, пенью… Воздух
над городом, тянущим мзду
в свидании позднем…
 
 
Уходим под воду, в печаль
заката и сини,
но плавимся в тех же печах…
Где ей – стеклодува печать,
нам – купол России.
 

10 февраля

3. Из…

 
…И выйти из вокзала одному.
По-новому тогда перед тобою
Дворцы венецианские предстанут.
Помедли на ступенях, а потом…
 

В. Ходасевич

 
Куплю в киоске прессу, языка
не зная, на причал спущусь без цели
и тут же окажусь внутри гулянья,
беспечного до… (нету). И плыву…
 
 
Часы смещают город на закат,
меняя, без смущенья, мизансцены…
Тот абрис испарился, новый глянул…
Вся жизнь, как этот берег, на плаву…
 
 
Наследники Венеции! В трудах
и буднях добывая хлеб и соли,
по новой зазываете туда,
кропя неиссыхающим иссопом …[1]1
  Иссоп – растение, из которого делают кропило.


[Закрыть]
 
 
Счастливая игрушка! Где по сонным
палаццо шарят волны, а не тать…
Где свет из созерцанья света соткан
и нет обозначения у дат…
 

10 февраля

4. Венеция – шкатулка…

 
Прихотливая шкатулка
открывается не сразу —
долго лодочка-шатунья
заморочивает разно…
 
 
Что положено в шкатулку,
вынимается не скоро,
но не вынешь и не скроешь
навсегда, что эхом гулко…
 

13 февраля

5

 
Лишь «по водам ступая», зорче зрячих,
то прямо, то в торец,
заглядываешь под покров, вскрывая ларчик:
Венеция – Ларец!
 

13 февраля

6. Постскриптум

 
Не столкнуться лбом с великим,
перетяжкою каналов
продвигаясь вглубь на ощупь!
 
 
Натянув на грудь «вериги»
из проверенных анналов,
не по росту жизни тощей…
 
 
Суть сегодняшней, торговой
(спи, купец венецианский)…
 
 
Век предательски торопит…
И изъян души – цианист.
 

14 февраля, Сретение

Февральская всенощная

 
На Сретенье поспешествовать! – в Дом,
где всё, что без избытка, и живот
не делится на части, и не вдоль,
а вкупе сочетается – живёт,
совместно оставаясь – дар и долг.
 
 
На Сретенье февральское, в пургу
российскую, престранную теперь,
когда невысыхающий сургуч
на сердце положен – печать потерь;
и Старец, безголосый, дал терпеть
 
 
обет за всех… Иди, мой друг, туда!
Бросай волов, именье – позабудь
своё, что ближе к телу, и удач
не жди неукоснительных… Обуй,
чем Бог послал, любезную судьбу…
 

14 февраля

Непреодолимое

 
Так выбежать на Сретенье под снег,
соскучившись по белому, по не
земному, холодящему ладонь,
но греющему накрепко как часть
 
 
ушедшего, живущего во сне
и памяти, и плавая по ней,
спускаясь, без дыхания, на дно,
аквариума раму раскачать
 
 
нешуточно… Всё встанет на места.
Что выплеснуто, высохнет, уйдёт…
Кулик своё похвалит ли, удод —
одно. Ходить по снегу – не мастак.
 

14 февраля

Без названия

 
Что, не сбывшись, морочит и рвёт
пополам, то ли жизнь, то ли нить —
то отступит, то вновь заревёт
то ль белугой, то ль зверем (зверьём,
не домашним, неведомым – в сне
не видали такого, что – страх…).
 
 
Подавай же обильную снедь…
Оставайся недрогнувший страж!
 
 
Снедь – пустяк; наживное – в котёл…
Стань же страж неразменных монет.
Время след на земное кладёт —
только было: рожденья момент,
и обратно из виду – на нет.
 
 
«Раю мой!» – повторяет Адам
против двери в потерянный Рай.
Мирового потопа вода
покрывает края через край…
 
 
Голубь с веткой летит от земли,
наводя на дрожащую тварь
радость жизни. Мгновенье, замри!
Без свидетелей. Ноев букварь.
 
 
Нам ли, выходцам поздним, стенать,
зря из Книги, что свет, что хула?
Лишь поставлена, разом, стена:
то на солнце, то снова в тенях
ты. Попробуй пройти. Вот те – на!
 

22 февраля

Перед сном

 
Счастливо, солнечно, заснежено. Потом —
печально, сумерки, затишие… Ночное.
Заманчивое, мягкое… (мучное?) —
не равное дневному… Сна поток,
 
 
текущий разноцветными путями,
по-своему, в обход и через нас,
чуть видимый, как травы через наст,
оставшиеся осенью, утянет
 
 
в какую из сторон? Должно, Бог весть.
И ночь творит нам маленькую месть…
 

22 февраля

Оборачиваясь

 
Ты подумай – они не придут,
что прошли, как идут к водопою,
по часам, «по реестру» – толпою,
одиноко ли… Видно, толково,
раз им там, за спиною, приют.
 
 
Это прошлое, прошлые дни,
что не пятятся, не повторятся.
 
 
Им ещё не хватает «до ряда»
проходящего, Боженьки ради,
молодого, в надеждах одних…
 
 
Ты его не держи, не гони,
лишь вселись в его вольную лодку
и поправь, если надобно, ловко
направленье… И помни о них,
на подушку склоняя головку…
 

23 февраля

Не оборачивайся!

 
Не оборачивайся! Здесь
носи в себе незабытое
(не это слово завитое) —
зерно в глубокой борозде.
 
 
Не оборачивайся зря!
Здесь мало дела, много долга,
и не хватает жизни толку
закончиться в ноздрю ноздря…
 
 
Не оборачивайся, как
упрямая «жена Содома»,
отпущенная с миром. Домом
ей столб солёный – кара кар.
 
 
Не оборачивайся вслед
худой хуле, забвенью, распре…
И на Того, Который распят,
смотри, обёртываясь в свет.
 

23 февраля

80-Летие Алексия II (Ридигера)

 
Почивший Патриарх да кроха-пёс,
да небо, могилы и кресты.
Да Промысел, да Крест, который нёс,
да слёзы небесной красоты.
 
 
Бессмертная душа ещё в земной
юдоли (знакомые края).
Идущий впереди идёт за мной —
се воин, споручником храня
 
 
меня с тобой… Теперь, заглядывая
в очи Предстателя, ловлю
нездешний свет, тепло нездешнее
и молча я чувствую – люблю.
 

23 февраля

ЧТО ОБЩЕГО, НЕ ЗНАЮ,НО ФЕВРАЛЬ…

1. Нет, не февраль…

 
Какой февраль изменчивый, однако.
Бульвар в снегу. Дорога, тротуар —
в распутице, дожде… И только одинаков
со звонницы размеренный удар,
 
 
зовущий, возвещающий… Высоко,
кто верностью и преданностью полн.
На мир невысоко смотря из окон,
сосед мой делит целое… И пол —
пространства жизни видит и не видит
другую половину… Смесь, февраль…
Без паузы накручивать на винтик
сомненья продолжает месяц-враг
текущее…
 

2. Без календаря

 
Текущее… Текущее утащит
в берлогу, где и дрёма, и медведь.
И выставит на дальний перекрёсток,
и исподволь позволит полетать…
 
 
В нём есть, как отражение у тайны,
обратное и будущего весть.
Ты в нём что несуразный переросток,
примеривший костюм не по летам…
 
 
В нём справно, но и будущим, и прошлым
приправлено житьё.
И хочется вложить умеренную прошву
в безмерное шитьё.
 

23 февраля

Где грустно так…

 
На белый свет не посмотрев,
сижу, плету кудель.
Немеют пальцы. После треб
так надобно гудеть
 
 
ногам… За пальцами душа
подводит, от и до…
И вылить на сердце ушат
неплохо. Хворь – водой
 
 
стирается… Стереть изъян,
зажить другой судьбой…
Но, бросив рукоделье – я ль?
предстану пред Судьёй.
 

25 февраля

У окна

 
Как год назад, на волю поворот.
Но из окна насмотришься ль на волю?
 

 
Что толку заглянуть на волю из-за рамы?
Пейзаж привычен и едва теперь пейзаж.
Лишь чаять и болеть и знать его заране
смотрящему туда и выпавшему аж —
 
 
не из окна, не из… Но выпавшему веско.
Пойду и подниму хоть что-то, хоть чуть-чуть.
Мир делится всерьёз не тленной занавеской —
Завесой. Воля – Там. Здесь – медленно молчу…
 

25 февраля

В третьем лице…

 
Все стрелы выпустила в цель,
без цели… Но колчан
тяжёл и давит… Помолчать —
отрада. И на цепь
 
 
сажает, как приблуду-пса,
бессилие и гнев…
И гладит пса по волосам,
а этот жмётся к ней…
 

25 февраля

Не о лесе…

 
Глядишь, и вырос лес,
где был один подлесок.
Да ведь и ты взрослей,
и это, знать, полезно.
 
 
Ухаживай, храни
и береги от порчи —
он крепок и раним,
и не грешит отпором
 
 
ненужному… Живёт
соединеньем с тварным
потоком и широт
не знающим букварных…
 

26 февраля

28 Февраля

 
День грядущий впереди —
лоскутное одеяло.
Горы, впадины – пройди! —
не упав разок в те ямы.
 
 
Март приблизившийся нем.
О весне ни сна, ни слова…
И заглядываешь – нет? —
на дворе отродья злого…
 
 
Нет. Дворняги, вороньё,
воробьи, безвредней брата…
 
 
Сам везёшь туда-обратно
неподъёмное враньё.
 

В ПЕРЕДЕЛКИНЕ, или «ВМЕСТО ПОСАДА»

1

 
Хожу по снегу. Март. Синица, дятел. Стынет
изнеженная плоть, душа летит наверх.
Взлетать на небо и не радоваться стыдно.
Взлетаешь – упадёшь и – заново… Не верь
 
 
рассказам про края, где ровно спозаранку
до снов десятых… Спи и бодрствуй пополам,
лети, лечи своё, как дятел лечит ранку
древесную… Гуляй, босая, по полям…
 

2

 
Кто уедет, кто закроет
дверь на ключ, запрёт на ключик
что болит, и будет кроме
тишины шагать, колючий,
 
 
по ступеням страх, по залам
разбредётся бестолково…
Чтобы с ним, в обнимку, знала,
что под ключиком – такого…
 

5 марта

ПОСТОВОЕ

1. Канон

 
Критский голос как колокол сфер
покаянных. Вошедший – язык
колокольный. Кто будет из их
ополченья, тот выдержит сверх
человечьего, мягкого… Так
не сжигает Пасхальный огонь,
не горит у синайских окон
Купина в непалимых листах…
 
 
Критским голосом всуе не спеть
ни мелодии – выдох и вдох —
се дыхание. Выход и вход.
 
 
Так, нестройный, печалится хор,
и высушивать слёзы – не спех.
 

5–9 марта

2. Соборование

 
Семь раз коснувшись лба, царапнув веки, кисти
елеем напитав, священник прочитал
молитву, и мольба, как кипарис ветвистый,
взрастает день и ночь и что-то прочит нам,
 
 
коснувшимся поста, и марта, и печали
нестройной хоровой (а солнце? а «салют»?)…
Течёт со лба елей… Мольба опять в начале…
Не дремля смотрит Тот, с Чьим замыслом сольюсь.
 

10 марта

3. Вечернее

 
Пустой бульвар с невнятностью осадков —
погода, что не выгонишь собаку…
Подрагивает, как продрогший бакен,
фонарь… И перспективы нет… А сладко.
 
 
Проедусь нестареющим маршрутом
троллейбусным и встречу те же лица
домов и фонарей… И тьма – жилица
ночная, то вздремнёт, то оживится,
лишь в память метко быль ввернёт шурупом…
 
 
Ах, этот пост в Москве в текущем веке
с участьем всякой всячины по верху…
 
 
Что ж вышло на бульваре на поверку?
Снег, дождь… И века сущее на веках…
 

11 марта

У МАРТА В ГЛУБИНЕ…

1

 
Только б выбраться к солнцу и в нём
раствориться с руки чьей-то лёгкой…
Здесь в углу «на горохе, с ремнём
незабытым», отрада – далёкой
 
 
представляется… Видится быль
повседневная – март невесёлый,
день за днём, чей водитель забыл
направление и – не везёт он.
 

2

 
Только б выбраться к солнцу и в нём
отогреться… Здесь тоже живые.
Каждый вынес отсюда и внёс —
их теплом и лечу ножевые
 
 
раны, ранки… Оплаканный март
никого не виновней – служитель
годовой череды – пономарь,
и по капле сумеет сложить их…
 

3

 
Как тоска сердцевины тесна
и когда тишина. Ни причины,
ни исхода. Ну разве «починят»
ненадолго и «видно, весна…» —
скажут вслух… Не сегодня, не в марте:
в тишине звук тревоги слышней…
Будто кто-то по жёсткой лыжне
пробегает, запутавшись в карте…
 

11–13 марта

Чуть в сторону Парижа, но…

 
…Там опять гиацинты и цвет
гиацинтовый снова в сезоне…
За букетик – «мерси» да и цент:
жизнь далёкая кажется зноем…
 
 
Из-под снега (видала вчера)
и на родине клювом упругим
вылезают такие, что рад
наблюдатель, упрятавший руки
 
 
в рукавицы… Российский сумбур
снега с солнцем, подснежников на день
неурочный… Здесь сказки б суму —
на плечо… Да оттаивать – надо.
 

15 марта

Март в Москве (Приближение)

 
Ещё не вставши в рост с весенним гондольером,
тащу привычный груз по тусклым мостовым
и знаю – есть вперёд, направо и налево,
назад не отступить по тропам постовым
 
 
ни здесь, ни далеко, в Венеции «хрустальной»
(мечта, прохлада, взгляд, с смещением до дна).
Иду своей землёй, неся свою усталость,
не думая – зачем Венеция дана.
 

15 марта

Без названья

 
Солнце – в спину. А если б в лицо!
Я б ему и не то рассказала…
Март то ждёт, то трусит беглецом,
или, может быть, разно казалось
 
 
только мне, с потемневшим лицом,
освещенным неполно, в полтона
(день – с горячностью, столько ж с ленцой),
что в затменьи замрёт и потонет…
 
 
Свете! Свет! Проливайся сквозь тлен
глубоко, в сердцевину биенья,
чтобы жить, восходя и болея,
в этом старом печальном котле…
 

17 марта

ГОЛУБЬ

1

 
Мотылёк фиалки пармской
вспоминаю, слыша голос,
перевитый нежным ветром,
приходящим из-под сердца…
 
 
В повивальных дебрях парка
поселился вольный голубь —
перелистывает ветви,
и поди на то посетуй…
 
 
Узнаю его по цвету
лепестка, качанью ночи
на мелодии, открытой
уху сфер, вниманью неба…
 
 
И иду по белу свету,
где ещё не чают ноги
передышки… А отрывок
голубой – не быль, а небыль…
 

19 марта

2

 
А голубь, застрявший крылом,
не волен.
В силках, в этом поле кривом —
не воин.
 
 
Я с птицей другой поведу разговор
в полёте.
А как упаду с высоты роковой —
поймёте.
 

2 апреля

БРЕТОНСКИЙ «ПЕЙЗАЖ»

1

 
Бретонец – монолит, впадающий в стихию
воды, теченья, бурь и тяжбы «о своём»…
Уехавший в Бретань «искать», писать стихи и
ответствовать тому – погибнет иль споёт,
 
 
пройдя береговой изрезанной породой,
какую Бог поднял, под ноги положив
свидетелю, творцу, не ездоку по роли,
но делателю, чей настойчивый нажим
 
 
к лицу твердыне… О, непраздное слиянье!
Скользит пришелец, чуть ботинки истоптав…
Вскипает океан. За горизонт селяне
заглядывают. Звёзд непойманных – сто птах!
 

20 марта

2

 
Бретонец – твердь. Другой материал.
Чьи корни в камне, листья – на ветру.
Но связки коренной не потерял
потомок отдалённый… Матерям —
напутствие на верность и на труд.
 
 
Бретонского устоя груб помол.
Но соль крепка. Разбавленное – ложь,
какою ни заправить, ни помочь.
Вскипает океан, впадая в ночь,
и требует у вечности залог.
 
 
Незваный чужестранец, ты что сор
в глазу аборигена. Ветер, вынь!
Где войско звёзд несёт ночной дозор —
посторонись, и времени дозволь
снимать ярмо с тугих бретонских вый.
 

22 марта

ИТАЛЬЯНСКАЯ МОЗАИКА

1. Остров спящих

 
Где ящерица прячется под спуд
и чайка прилетает к водопою,
недолго под фиалкою посплю,
нетоптаною, и едва ль дополню
глубокое, невидимое дню,
что тайно под землёй и кипарисом
 
 
покоится… Но долго-долго длю
присутствие и убегаю с риском
не вспрыгнуть на корабль…
 
 
О, жизнь до дна!
Ты как приют на острове дана.
 

25 марта–1 апреля

2. Хамелеон (на Сан-Джорджо)

 
Цвет лагуны, как кожа зверька,
переменчив и древен. Палладьо
умножает небесное. Свет
правит местом. Венеции круг.
 
 
Золотое – по кругу, в верхах,
в сочетании. С солнцем поладят
голубое, зелёное. Сверх
побегут огоньки из-под рук…
 
 
За спиною ступени. И бел
чистый мрамор. Георгий на страже.
Вся лагуна – огнями, чей бег
и Палладьо с Георгием старше…
 
 
И Палладьо прекрасного, и…
И Святого Георгия. Будет!
О, лагуна! Твоей наготы
и убранства зрачок не забудет.
 

26 марта–1 апреля

3. Смеркается…

 
Смеркается. На бархат «Флориан»
затягивает… Паоло с Джованни
в забвенье погрузились. Мир и Мир.
К сиренево-туманным фонарям
теснится город. Камень с кружевами,
промытыми лагуной, стал на миг
Вселенною… Высокая вода…
И нечем представлению воздать…
 

1 апреля

4. Высокая вода

 
На задворках Венеции дождь.
Каннареджо затоплен по голень.
Не поможет пожизненный дож
нам достичь незавидных покоев.
 
 
Там осталась стацьёне, а тут
где-то гетто, не дремлют евреи,
чтоб не снилось «ату и ату»…
Здесь с водою смешалося время
 
 
всех времён… Без резины беда…
Переулок впадает в каналы
с двух концов… И тепла – на пятак,
и того, до отчаянья, мало…
 
 
Проплывает подённый утиль,
провожаю его с удивленьем…
Ветер вздрогнул, вздохнул и утих,
унося наводнение влево…
 
 
Влево-вправо… Закутавшись в ночь,
перепутав сторон указанье,
исчезаю, и кажется, в ноль,
у ворот веницейской казармы,
 
 
где не броско, но сухо. Финал
затяжной – сладкий сон до рассвета…
Но не спящая будит разведка:
«Acqua alta!» Так спросим вина,
 
 
сапоги, капюшоны, зонты
(новый зонт мой бесславно потерян)…
И, быть может, мы станем на ты
с этим местом, какое «потерпим»…
 

1 апреля

5. На Каннареджо

Р.

 
Фондамента канала с мостом,
где печёт однорукий художник
денно глину, не сдобу, постом…
Не легко, но сдаваться не должен.
 
 
В чашке голубь с оливой, цветок
незатейливый, скромный автограф
(здесь Венеция – VE, завиток
расписной, то загнут, то отогнут).
 
 
Мастер добр и приветлив. Прости.
Попрощайся до нового сроку.
И с зерном откровенья в горсти,
поменяй, на родную, сорочку.
 

2 апреля

6. Из Венеции

 
Оторваться от города, где
одинаковы твердь и водица,
где местами меняется день
и мираж и не виден возница —
 
 
перевозчик… Где пашет и жнёт
вапоретто – се тяглый кораблик,
где засеяно камнем жнивьё
и растут над водою кораллы…
 
 
Где ты счастлив и спрятан на дно,
но на дне и светло, и прозрачно,
и не всплыть бы… Но только одно
позовёт, что положено зрячим, —
 
 
возвращаться окучивать сад
на земле. И ни шагу назад.
 

2 апреля

7. Едва…

Е. Марголис

 
Вечерний коридор Венеции. Встречаю
нечаемое. Дым Отечества вблизи.
Прямая, поворот, деленье на три части,
неясные ещё, но каждая блазнит…
 
 
Не глядя, на бегу, присев, расслышать эхо
и взглядом прихватить сомнение и соль…
Вернуться «по прямой», припоминая это —
три улицы пустых… Венецианский сон.
 

4 апреля

8. Уйти

Она сама – сосуд своей красы.

О. Седакова

 
Венеция не пустит. Не возьмёт
себе. Ты не на водах, не на суше.
Так первый день и точно так восьмой…
Как день творенья, день последний сужен.
 
 
Соединясь с изменчивостью вод —
она одна. Все прочие – виденья.
Не флора и не фауна – того
не знавшие… Сама своё владенье.
 

4 апреля

9. Верона

 
На виду у заснеженных Альп
вьёт Верона гнездо и по сей
день и час, где поверженный галл
италийцу недобрый сосед.
 
 
Вьётся бурный Адидже, и мост
Скалиджеро, в три долгих окна,
убегает, как выскочка-мол,
и его никому не догнать…
 
 
Красной охры, сангины мотив
завивается в тёплый узор,
и звучит неостывших молитв
долгота. И над этим – лазорь.
 
 
Синева надо всем. У любви
нет пристанища, кроме сердец,
 
 
и какой-то балкончик обвит
повиликой и грёзами дев…
 

4 апреля

10. В Падуе

 
Ни падающей башни, ни легенд
шекспировских. В заброшенной арене
тенистый сад. И фрески мудреца.
 
 
Вот стены и ворота. Вдалеке
возвышенное всадника паренье.
То конь Гаттамелаты. Скульптор – царь.
Но некому оружием бряцать.
 
 
А город скуп на лица, строен, строг.
В саду в обхват стволы, цветут поляны…
И, если захотите, между строк —
глядите – глубоко придётся глянуть.
 
 
Суров в ненастье, праздничен весной.
Полдневное светило, небо Джотто.
На чаше не скудеющей весов
лежит, необоримо, синим с жёлтым.
 

4 апреля

11. В Виченцу (Вспоминая Палладио)

 
Над холмами летать и присесть
на Палладио портик и вновь —
на Палладио… Выпить и съесть
и нектар, и пыльцу, как вино
 
 
с чем-то лёгким, не вяжущим ног…
Как цветы эти свежи и днесь!
И не с крыльями лев, а «щенок»,
может быть, припадёт к вышине…
 
 
Где от радости крылья растут,
двадцать первый не значится век,
заберусь, как ребёнок на стул,
на холмы и отправлюсь – наверх,
 
 
на Палладио портик простой,
на Ротонду… С цветка на другой…
Чтобы каждый Виченцы росток
осязать долгожданно рукой.
 

5 апреля

12. Летая

 
Я там, где был Палладио и пел,
гармонии творенья не нарушив
Создателя. Каррарский мрамор бел
и вывернут прожилками наружу.
 
 
Из терракоты купол. Небеса.
А холмы зеленеют вперемешку
с цветением земли… Не описать…
Не внять. То в столбняке, то вперебежку —
 
 
оказываюсь… Странница-оса
летит к Палладьо и зовёт – не мешкать…
 

5 апреля

13. Покидая Италию

 
Италию покинуть нету сил.
Пока. Двумя ногами на холодной
ещё земле стою как блудный сын,
пришедший к ней в объятия. Не сыт
далёким, но однако – не голодный.
 
 
Не то же жизнь души – в родной вертеп
течёт слезой и выплакать слиянья
 
 
алкает, где напрасное – вертеть
по сторонам головкою… И тем
ко сроку упразднит неправедного темп.
 

6 апреля

14. Как если б…

 
…Как если б выйти вновь
к Каналу – ветер в спину,
а должен бы в лицо.
Мгновение, постой!
 
 
Вода – веретеном,
и нос гондолы вскинут,
наездник как влитой
и правит – на Восток,
 
 
откуда смотрит Марк,
евангелист-учитель:
считая – не уснуть,
Венеция – во Львах.
 
 
Ночной недолог мрак,
и рассветёт – стучитесь!
На солнце ближе суть.
Приблизится – в мольбах.
 
 
Как если б выйти вновь
к Началу – Слово в душу!
Марк с Книгой в Алтаре,
над Городом – с крылом.
 
 
Вращать веретено
своё. Имея уши —
да слышать. Одолев
не ветреный рывок.
 

8 апреля

15. Giovanni e Paolo

 
Венецианский госпиталь, как Марк —
в кокошниках… В его глухой утробе
прохладно и торжественно. Комар —
и тот не смеет… Бренного команд
здесь голос тих, безбренного – утроен.
 
 
А рядом – кондотьер. Ретивый конь
в пьяццетту уперся необратимо.
Под «кожей» не дыхание – огонь.
Где жизни не поставлены на кон,
там идолом стоять всю жизнь противу
 
 
дыханья визави. Вероккьо смел.
Прославленный погост в виду канала.
И время, наступления и смен
помимо, мерно капало, копало —
прошедшего и будущего смесь.
 
 
Марк меряет кокошники, как дож,
пожизненно. Конечен взгляд зеваки.
У Марка мельтешенье и галдёж…
Но время и тогда бежит за вами.
 

8 апреля

16

Роскошь, здравствуй-прости!

Ю. Кублановский

 
Из Италии выйти в апрель
среднерусских пространств,
где ещё с грязнотцой акварель
по обочинам трасс.
 
 
Радость, здравствуй-прощай!
Задрожит солнце с солью в глазах.
Ты – её укрощать…
Глубоко остаётся глава
с древним кроем плаща.
 
 
Из России заглядывать в синь
итальянских глубин
и просить у Всевышнего сил —
до скончанья любить.
 

9 апреля

БЛАГОВЕЩЕНИЕ

1

 
Благая весть – не каждой, но всему
народу. Назарету не укрыться.
Стоящий на горе, вмещающий семью,
вместился в вечность. Дева у корытца,
Иосиф плотник. Не найти корысти,
ни радуги… Спокоен Гавриил,
Она покорна Гласу.
Говорил
Другой, а Та была согласна.
 

2

 
Благая весть – не каждой, но тебе.
Ушедшему и будущему. С нею
Архангел появляется теперь,
как прежде. Под неё, под праздник, снегом
ещё покрыта Родина твоя,
где чаемое ангелы творят.
 

6 апреля, Благовещение

На вербной (Преддверие)

 
Споткнусь и встану, выстою, споткнусь…
Спаситель на жребяти входит в Город
с осанной… Чтобы вечером – под кнут…
Кровь – радость, перемешанная с горем,
текущие по жизни… Потому
споткнусь и встану… Но – не потону.
 
 
Спаситель входит. Где слабеет плоть,
Дух дышит непрерывно…
Потому —
споткнусь и встану, но не потону.
 

Апрель, Вход Господень в Иерусалим

Страстная

 
…Среда, Четверг и – Пятница. Покой.
Успение. По кругу Плащаница
в руках пронесена. Предательств и погонь
возгласы замолчали площадные —
толпа овец теснится к тишине…
Не ведает, что смерти больше нет.
 

17 апреля, Великая Пятница

Суббота. Воспоминание

 
Мировой бесприют у Горы,
даже яблочку негде упасть.
Кто возьмётся кого укорить?
У Горы мировая напасть
 
 
подвигается. Помнится шум,
точно в Горнице… Сонм языков
с этой ночи под сердцем ношу.
Этой ночью хожу высоко.
 
 
У Голгофы, худая овца,
прижимаюсь к подстилке худой.
На глазах Плащаница Отца
возлежит – мировая Юдоль.
 
 
На рассвете кончается ночь.
Всё в движении. Близится свет.
Восстаём. Чаща рук. Чуя ног
отреченье, под пламенем – все!
 

17 апреля

По живому

 
…Ещё занозу вынуть и залить
зелёнкой ранку, если нету – йодом.
А если нету – лекаря зови!
А если не поможет ни на йоту —
 
 
терпи своё. Зализывай в углу
неправедно полученные раны:
ты слеп, соперник верный глух,
и, кажется, сходиться было рано?!
 
 
О, поединок с тенью, не на равных…
 

18 апреля

Отзвуки

Светлане Спиридоновой

 
Музыка правит ветром и водой
стремится завладеть.
Венеция, Вивальди и Ватто —
что кистью по воде…
 
 
А там любовь, сраженье, карнавал
и время – там и тут…
Меж будущим и прошлым жернова
с наличностью… Идут
 
 
секунды, перетёртые в песок
(просыпался – прошло).
Блажен, кто и послушен, и пасом,
и ведает про что.
 

19 апреля, Пасха

Попытка праздника

 
Красно яичко к празднику. Возглас
«Воскресе!». Понеслось! Пылают свечи.
Под куполом вселенная зажглась.
Душа горит вместить пасхальный вечер.
 
 
Полночная заутреня. Христос
Воскресе! Отодвинут камень Гроба.
 
 
Где праотцы выходят из утробы,
Бессмертное вмещается не робко
и смертному указывает – «Стой!»
 

20 апреля

ПОПЫТКА ГОЛОСА

1

 
Пересечь не красно землю,
а просеять по комочку.
Припадать напрасно к зелью —
пить водицу, пока можешь.
 
 
О, наездник ненасытный!
Истоптал копытом пашню.
Необузданною снытью
заросла на поле память.
 
 
Поиссохли вод истоки,
замурованы колодцы…
 
 
Только жажда да колоды
не сносимые – итогом.
 

21 апреля

2

 
«Завоёвывая» – платишь.
Не измерены потери.
Не слезою чистой плачешь,
а окрашенной по теме.
 
 
Оглянуться нету мочи —
высота за высотою
там сданы. Движенье, морща
наши лбы, зависнув, тонет…
 

22 апреля

3

 
Гладь лица сминая, время
утекло. На дне, что было.
Залегли добро и бремя.
Из того – что есть добыто.
 
 
Миновал последний праздник,
зачехлён багаж оркестра.
За окошком птичка дразнит,
распускается окрестность…
 
 
Даже голоса попытка
сердцу ветхому не в помощь,
что гуляет не по пыльной
стороне, сторон не помня.
 

24 апреля

4

 
Волки сыты, овцы целы
лишь в Раю, откуда изгнан
ветхий праотец. И цены
не меняются. Таинствен
жизни ход. Они всё те же —
правда, ложь, забвенье, верность.
 
 
Кто-то сытостью утешен.
Охраняем кто-то сверху.
 

18 мая

5. Перемещаясь… («Бретонский пейзаж»)

 
Попробовать русской весны,
на древнем наречье отведав
пред этим… Качая весы,
но не прибавляя к ответу —
 
 
откуда мы вышли, куда
идём, где конец и начало?
Оплакивать и ликовать…
Стареть, до упора, ночами.
 

20 мая

6

 
Мёрзнут пальцы. Свирепствует май,
захватив в одиночку цветенье.
Уйма света и зелени тьма,
от смешения зыбкие тени.
 
 
Мёрзнут руки. Приметы в ходу —
что за чем и когда холодает…
На застывшие пальцы подуй,
подыши и, быть может, оттает…
 
 
Между нами не сложишь примет —
что когда… Но душа это знает.
Май в расцвете, и нам не пример…
Я замёрзла, где самая злая.
 

20 мая

7. Эпизоды

Уединение! Уйди в себя…

М. Цветаева

 
Промолчи, посмотри, Боже мой,
высоко воротник поднимая,
на последней дороге немало
поворотов невидимых… Мост —
только хрупкого дерева сруб…
Бог с тобою! Ступай одиноко.
Чтобы птицы взлетали из рук
и душа не просила иного.
 

15 июля 2004

8

…и не сообразуйтесь веку сему…

Рим. 12, 2

 
Обернись, посмотри – это ты.
То в венце, то с верёвкой у шеи…
Не сотрёшь этой книги до дыр —
не смутишься надсадным внушеньем
«золотого»… Бесчинствует люд.
Человек на земле как на небе —
перед Господом, грешен и люб,
не меняя, пожизненно, невод.
 

21 мая, Иоанна Богослова

Завтра

 
Завтра чёрное платье сниму
иль добавлю булавку к нему.
На конце её жемчуг с горох.
И соловушка – не за горой.
 
 
Обойду певчий куст не дыша.
Так поёт разве в мае душа.
Уберу и булавку в платок,
чтоб уже не кололо потом.
 
 
Улетит соловей за моря.
Буду слушать опять звонаря.
Не один позабытый мотив
в перезвоне сумею найти.
 
 
Завтра чёрное платье сниму.
Помолюсь – так и кожу сменю.
 

25 апреля

В начале…

 
Что в начале – тем и живы.
Остальное – пыль и пепел.
Без того и «правды» лживы.
Прокричал три раза петел.
 
 
Плачет Пётр. Слезу роняем
мы. У нас всё то, что ране…
Лишь меняемся ролями,
на ходу, скорбя и раня…
 
 
Только названное слово
хорошо. Не тянет ноша
наша крестная. Заслоном
Слово, что познать не можем.
 

3 мая

В МАЕ

1

 
Проглядела глаза – не увидела почки разрыв,
то ль болезненный, то ли блаженный…
 
 
…И растёт, и себя умножает в разы —
обойтись не удастся сложеньем.
 
 
Зелень в мае – поди же кого удиви!
Удивляюсь началу и силе.
За минуту, за две, за мгновение жизнь удвоив,
здесь сошлись заодно май Творца и богини Исиды.
 
 
Утром новый пейзаж – новый мир, и глазам не устать.
Так вмещает не новое сердце,
что хотят произнесть и никак не находят уста…
…И бессильно усердье.
 

2

 
Проглядела глаза – не увидела мая, пока
жизнь качала своё, то ли доброе, то ли худое…
Водокачка моя! Что ни делала – не напоказ.
Что ни делала – не – потому, что качаться удобно.
 
 
Всё бы к маю прильнуть, напитаться его широтой,
что закрыто – раскрыть, возрасти, собирая усилье
для грядущего, для – не сезонного, где сиротой
не останусь и я, что земное – вкусила.
 

3

 
Проглядела глаза – не увидела самую суть.
Что глаза?! В нас на это вдохнули позорче.
Невесомое и – по сегодня – несу на весу,
то послушаюсь, то отвернусь, помирюсь и поссорюсь…
 
 
Потому в этот май не приходит на сердце восторг.
Незаметно для глаз раскрываются ветхие духи,
глубоко… И душа смотрит смутно, но чает – востро
посмотреть… Новый месяц и манит, и душит…
 
 
Проглядела глаза – не увидела.
 

4

 
С ним не поспоришь – май! Лицом в разливы листьев!
Уткнувшись там и тут, возгласы раздаю.
Свет не перестаёт одним потоком литься,
и сердце не вместить от вылитых количеств,
и, кажется, ещё чуток – и раздавлю
 
 
восторгом… Список поли – ботаника исправна:
никто не впереди, не сзади. Каждый – мир.
Глядит в глаза зрачком, строеньем и оправой,
и каждый поворот пожизненно оправдан,
и сердце беглеца пожизненно томит.
 

5

 
Что нового? – спрошу. Да будто – всё.
Кровь гуще, но полёт почти свободен.
Сместившись в направленьи горних сёл,
над дольним приподнимемся… День о день
потёрлись, не оставив места впрок…
 
 
Май подоспел, его дела заметны.
Над ними – есть, которые – заветны.
Не на пути исхоженных дорог.
 

6

 
Под черёмухой, где хоронюсь от вечерней печали,
где земля холодна, – не смотри, что цветенья пора,
где с тобою под грусть дорогую кубышку почали —
осторожно, мой друг! – склянкой губы себе не порань.
 
 
Перестанешь ли петь, забоишься ль черёмухи кисти…
Всё одно – на износ, лучше душу свою поберечь…
Знать оскомины вкус – не прижать этой ягоды кислой,
на разрыв языком… Я сказала. Поди, поперечь!
 

7

 
Под ногой холодок – не предъявлены полные счёты.
День и ночь – на ножах. В подземелье у мая зима.
Здесь, борись не борись, будет – дальше. Движения чётки.
За цветами – плоды. Наши не с кого долги взимать.
 

8. Ностальгия

 
Наши души светлы. Не примерим другие наряды!
За окошком черно.
Ночь и день – далеки. Ну а время поставило рядом.
Избирая чертог,
не беги этой смены глубокой —
только солнце и тьма
в нас самих ткут из нитей клубочков
цельной жизни тома.
 

9. Мимо

 
Говорят, что поют соловьи,
дивны майские ночи.
Краток час, не успею словить,
коль не слушают ноги…
 
 
Мы и здесь с соловьем,
вешним пеньем, цветением вешним…
Только всё ж солоно
на душе, перепутаны вешки…
 

10

 
Под черёмухой, где верить в сладкое толк невелик,
затянувшись душком пятилистника мелкого впрок,
сплю и вижу, что видеть и знать не велит
пробегающий день, уносящий черёмуху прочь…
 
 
Завтра кисть белоснежная станет проста,
так себе, будто прошлого не было ввек…
Даже если до новой нам ризы проспать —
будет май и печаль, и под ними уснёт человек…
 
 
Под черёмухой, где нет перины и сладкого сна,
я пишу на весу, – невесомее снега несёт
ветер белое прочь – разлетается мая казна
и любой лепесток из её закромов невесом…
 
 
Невесомее сна, если утром его не словить,
невесомее душ, что на небо летят кто куда.
Здесь проходит весна, здесь в черёмухе льют соловьи
в ухо трель… Провода в поднебесье гудят.
 

11. Ностальгия

 
Наши души светлы – не наденем другие одежды.
Пусть вокруг не бело.
Обернёмся Его, просиявшим как молния, прежде,
горним светом, на лоб
принимая венец, что даёт, до ответа,
и Отец, и Судья,
заслонивший Собой от вора и от ветра,
и поставив – сюда.
 

12

 
Подоспела сирень. Всё бы ей любоваться, пока
и она не ушла… Там жасмин и шиповник, потом
будет липа… Как новый нектара бокал —
пить сполна, напоследок припомня о том…
 
 
Сберегу. Всё расставлю по банкам и дням.
Только червь – на столе уже новый букет…
Так живёшь – пред тобою ни камня, ни пня,
о которых – споткнуться… Но в ухо брегет
 
 
что-то каплет своё… Не душистое. Флора нема.
О, невыпитый сад! Разрастайся, но не задуши.
Время каплет вперёд. Новый кадр. Как фонарь синема,
что, сменяясь, идёт, без возмездия – не затушить.
 
 
Надо чашу испить. Надо много, вдыхая, прожить.
Надо вырастить сад и дождаться оттуда плодов…
Распустилась сирень, будто узел упругих пружин
обратился за ночь в набивной лиловатый платок…
 

13. Дождь

 
И на всё, что пришло, он обрушился. Ливень небес.
Каждый вывернут лист, каждый жаждет испить бытия.
Не прикрыт, не одет, первозданно, без страха и без
сожаления о… О, какою должна быть и я.
 
 
Барабанную дробь, погремушки сухой перекат,
дикой конницы вихрь этот малый с собой приволок…
Май в цвету. И не видно его берега…
Он идёт. Без условностей и проволок.
 

4–12 мая

* * *

 
…Не забыла каштан. Вишню, яблоню… Их в холода
хорошо вспоминать. Эти свечи зажжём в темноте.
Мы что птички. Зимой – голодать
не захочется… Вспомним – о тех.
 
 
Позабыла, что жгло и морозило… В дальних краях
только слава и свет просвещающий. Вместо утех —
входит радость. Слезы не ронять
хорошо здесь. Забудем – о тех…
 

12–14 мая

* * *

 
Не оставит Пастырь Добрый
ни одной в лесу овечки.
Выбивает мелкой дробью
новый век тоску о вечном.
 
 
Мы, растерянные овцы,
тычем в поданое морды.
И уже, наевшись «опций» [2]2
  Опция – выбор, возможность.


[Закрыть],
до скончанья века, мёртвы.
 
 
Принести живой водицы,
да омыть лица мороку,
да отправиться к порогу,
где бессрочно ждёт Водитель!
 
 
Се Любовь. Открывши глазки,
вдруг увидим мир «в алмазах».
И не спутаем те ласки
ни с одним земли соблазном.
 

14 мая

Вариация

 
Мне больно, милые друзья,
и за окном – не Рай.
Чему был рад вчера – не рад
сегодня…
 

1984

 
Мне больно, милые друзья,
и за окном не Рай.
Чему был рад вчера – не раз
припомнится, дразня.
 
 
Мне больно. И на рану дуть
охотников – на раз.
Сижу напротив врат в саду,
оплакивая Рай.
 
 
Там дует ветр, течёт вода,
живущие – со слов.
Я плачу. Плакальщик Адам
здесь вылил больше слёз.
 

19 мая

Причитание

 
Что-то пойманное бьётся
между слов «уйти – вернуться».
Не с налёту чаша пьётся.
Нелегко судьба поётся.
 
 
Бьётся трепетное сердце,
как у дикой перепёлки,
над которой коршун серый…
Нелегко шагать на север.
 
 
А могла б, сложила песню,
по старинке о кручине…
Не созреет горе пресным.
Не бывает счастье прежним.
 
 
Песнь плести – не вить верёвку,
пригодится разве в случай…
 
 
Пережить бы ночь-воровку
а не то «не сыщешь с лупой»…
 

Май

Ещё в…

 
Поглядела в глаза стрекозе —
заглянула за мая окошко…
Там торжественно полно в казне,
здесь уже рассыпная окрошка
 
 
под ногами… И вкрадчив июнь…
Обогнать бы, да коротки ноги.
Впереди ионический Юг…
Вывожу уплывающий нолик.
 

30 мая

ОСТРОВ. ВОЗВРАЩЕНИЕ

1

 
Меняет занавес Эллада. За горой
гора. Приподниму – увижу воды.
Корабль… И голубое за кормой,
куда ни посмотри… Берёт живое
за душу утомлённую… И грек
научит, что отчаиваться грех.
 

2

 
Цикорий, мак, глициния и дрок
сошлись в букет на Кёркире неброско,
чья сердцевина, косточка, ядро
здесь прорастают… Вечности наброском
представ неизбалованным очам,
что ловят в небосводе по ночам
знакомую рыбёшку… Море звёзд…
 
 
Но северная Родина зовёт.
 

3

 
Устаёшь и от солнца. А тут
щедро Родина лоб окропит.
Здравствуй, дождик! Чело охрани
от горячего Юга натуг.
 

4. Корфу (Морская звезда)

 
Моря синего, красной звезды
(пятилистник, вползающий в щель)
не забыть, как сумы и весны…
О, Эллады побочная дщерь!
 
 
Ты, как время, течёшь и течёшь.
Ненаглядны твои берега…
Лишь свидетель узнает, почём
в слёзном горле глухой перекат.
 

Керкира—Москва, июнь

К Аннунциате

О bella!

Н. Гоголь. Рим

 
Альбанка несравненная и Рим
поблизости… Где длинноострый профиль
иного сочинителя мелькнёт,
впечатавшись недвижно над толпою
со временем… Где новый мир ярит
у лестницы Испанской… Но ни бровью
не поведёт он. Несравнимый гнёт
лежит на веке… И на мне с тобою.
 
 
Аннунциата римская одна
свободна, уходящая от нас…
 

29 июня

ВДЫХАЯ ЛЕТО

1

 
Расточила липа сладость,
на сносях макушка лета.
Стороною тыльной, слабо,
заслонюсь ладонью левой
от всевидящего солнца…
Но вдыхать не перестану.
В сотах липового сока
память горечи растает.
 

30 июня

2

Е…

 
Путь туда и путь обратно.
Ночь, пресыщенная липой.
Просто на сердце. Опрятно
в тишине. Всевышний близко.
 
 
Свищет долго и свирепо
молодой разбойник в роще.
 
 
Льют небесные свирели
милость на земные Прощи [3]3
  Проща – придорожная часовня для раскаявшихся путников; отпущенье грехов, разрешенье духовное.


[Закрыть].
 

2 июля

Эхо

 
В острожской крутизне затерян и обрящет
лишь жаждущий сполна,
подняв, не напоказ, под Твердь хребет, не хрящик,
не ждущий «Ис полла…».
 
 
Не ждущий до конца ни почестей, ни славы,
ни грома медных труб,
идущий и туда, где к вечеру «не сладко»
и где не лёгок труд.
 
 
Не ищущий вперёд ни мзды, ни воздаянья,
умеющий нести.
Когда через «навек» поставленное зданье
уже сквозняк свистит…
 
 
С острожской крутизны взлетает млад и старец.
Опасен сход лавин.
Шагнувший вверх, иди! Пастух не перестанет
в Отцову длань ловить.
 

8–10 июля

В ПАМЯТЬ!

1

Е…

 
Не стройный Тюильри, а садик Самотёчный
с погрешностью картин.
В суме Всея Руси помеченная точка,
безделица в горсти.
 
 
От Троицы двора до Трубного укрытья
пройдусь, как на крылах…
И вспомню, и всмотрюсь, и вырастут тут крылья
и мягко накрывать
 
 
начнут… А под луной благоухают липы
уже предельный срок…
И сладко умирать в обнимку с миром, либо
в земле, в которой рос.
 

10 июля

2

Н. А.

 
Цветное детство манит и сулит
и прячется под вытертой скамейкой…
Как будто укололи инсулин
и сахару подали поскорее…
 
 
Глубокий шок. И заново на свет.
Я на Цветном держусь за все поводья.
Где прошлое толкается, насев,
а нынешнее тщится не позволить.
 

12 июля

* * *

 
Июль очередной подмочен и оправдан
и высохнет без нас.
Мы странники в его лирической оправе,
пристрастные тепла разящего отраве
и зрелищу без дна.
 
 
Когда в один сосуд закладываешь буквы,
невольно станешь скуп
 
 
на прочие дела… Выискивая будто
единственное, что и за чертою будет
июля…
Что пришло и убегает с губ…
 

13 июля

В Черногорию!

 
Обернись хоть испытанным горцем,
Адриатики рыбою иль
бестелесным поклонником – горше
не бывают, без правил, бои
в слабом сердце… Смотри, различая.
Кто под Богом, на много горазд.
Забывая об «ангельском» чаять,
обернись человеком хоть раз.
 

13 июля

Флоксы

 
…И всплеснув руками, вижу —
это флоксы, мамин август,
с лепестками цвета вишни,
жаль, что белого не вышло.
 
 
Белый светит через ночи,
ночи дня и ночи утра…
К белому приводят ноги
помолиться о немногих.
 
 
Мама, мама, вот твой праздник!
Я почищу каждый цветик.
Я не спрашиваю разниц
на твоём и этом свете.
 
 
И пока живётся, буду
наклоняться в спелый венчик
и терять под август удаль,
замерев вдвоём на вечер…
 
 
Мама! Это мы и вечность.
 

Бобров переулок, 13 июля

Наблюдателю

 
Гроза поставила на дыбу,
и с воем – вон
ушла. На вымытый амвон
вставало утро… Видел ты бы,
 
 
ловец восторгов, «тихих дум»,
свернувший сущее послушно
в незначащее… На ходу
платящий податью подушной
всему «далёкому»… Вблизи
не видно ни одной слезы.
 

15 июля

Городское

 
Курослеп и вьюнок на ограде —
день в Хамовниках – что-то из тех
мест и времени, близких отраде
и невинных, до грусти, утех.
 
 
Спазм в узилище, сладкие корни.
Всё б туда возвращаться опять…
Хода нет. Оставайся покорно
здесь, которое можно объять.
 
 
А не то разойдётся крепленье,
что часы подогнали к концу
мест и времени… Сердце – кремень и
тёплый воск… И замочек к кольцу…
 
 
Оттого курослеп слаще ягод
и Никола в Хамовниках свеж,
точно в детстве… Не юная я бы
всё б писала хореи и ямбы
и, не жмурясь, смотрела на свет…
 

16 июля

Обращение

 
Полюбить неправду тяжко —
не желаю тле и вепрю.
Обрубить лихую тяпкой
не легко – тому поверю.
 
 
Только надобно для света,
чтоб луна не закрывала
солнце ясное. Посетуй
на себя… И на кровати
не ищи во сне совета.
 
 
Больно бодрствовать и колко.
Отвечать ещё больнее.
Будто нитка и иголка
путешествуют по небу.
 

16 июля

Бабочка

 
День протяжен, а жизнь коротка
для залётной красавицы – вижу…
Я платочек снимаю с ротка
и пытаюсь подняться повыше…
 
 
Погоди! Налюбуемся всласть
райским садом с манящим нектаром…
В эту долю попробуешь впасть —
из неё выпадаешь недаром…
 
 
Так мелькают средь долгого дня
толпы бабочек – скорые крылья…
И чарует сия толкотня,
как проход к небесам не закрытый…
 

17 июля

Жажда

 
Каплей капает словечко —
набежит вот-вот на кружку.
На лугу стоит овечка,
над овечкой тучка кружит.
 
 
Всем – попить. Кому напиться,
знает только Пастырь Добрый.
Вырастает в ком, на пике
жажды, долгожданный образ.
 

17 июля

17 Июля

 
День июльский, на Сергия парит,
в Лавре утреня, мощи в огнях.
Два судилища жертвенной парой
в сердцевину ночную вогнать
 
 
попускается. Полная темень.
Полный свет. Золотая позёмка.
Не опустятся бренные тени
одесную Святого Посёлка.
 
 
В сосняке медный всполох – закат.
Рыжий дождь наигрался во хвое.
И спускаются липы за кадр,
наполняя потомство с лихвою, —
 
 
гроздь коробочек липовых – груз
наливной… За июлем – на убыль
жизнь и лето, и просится грусть
на побывку в горячие губы.
 

17 июля, Царственных мучеников

Прощение

 
Прощенье верное. Его запеленать
младенчиком любимым.
Средина летняя – её заполонят
лиловые люпины.
 
 
В окошко, помнится, с любовью и тоской,
российского движенья
смотрела пристально, и не было такой
недвижности и жеста
такого, чтоб свеча лилового люпина
в потёмках не зажглась и тьму не ослепила.
 
 
Прощенье верное, как голубок из клетки
под утро вербное, лети стрелою меткой.
 

18 июля

Impression (Звенигород)

P.

 
На пригорке клубника. Внизу
заводь тёплая. Солнце в зените.
Коромысло – то бишь стрекозу
провожу восвояси… Звоните,
 
 
голубые и медные, вслух,
колокольчики и великаны!
Подавайте на жизнь ремеслу,
чтобы в заводи топкой не канул
 
 
человеческий голос… Эскиз…
Впечатление… Вечные дали —
купола, монастырь и мазки,
там и тут, незабвенных Италии…
 

21 июля, Казанская

Отвечаю

 
Отзываюсь! Молчанье не смерть.
Самого красноречия шире.
Лишь попробуй вниманье отмерь,
не захочешь тогда «дебоширить»:
 
 
«Почему ты молчишь?!» Я как тот,
что ночное дыхание слышит
и ему отвечает… Актёр —
тоже может, но «чуточку слишком»…
 

22 июля

К…

 
Покраснели костяшки – стучусь.
Достучаться теряю надежду.
Добавляю к терпению чувств —
адресат не меняет одежду.
 
 
Жмёт костюм, не по росту, не по
дару, данному даром, к ответу.
Надеваешь, как будто слепой,
получив у слепого совета.
 
 
Под одеждой помято крыло.
Скинь ненужное! Отчая воля
и твоя, милый друг… Ну, рывок!
И одна начертанная доля.
 

23 июля

Без имени

 
Словно в «классики» играя,
перепрыгнешь со странички
на другую, но до края
далеко… А здесь – ранимы.
 
 
Только девочка из детства
ничего о том не знала…
Никуда теперь не деться
от теснящего низанья…
 
 
…Но заглядывает лето
между звеньями цепочки,
и уложены валетом
на лугу в снопах цветочки…
 
 
Пижма с норовом крестьянским
поперёк встаёт дороги.
Даль с надгробными крестами
день за днём душе дороже.
 

24 июля

Пижма

 
Грубоватой желтизной
пижма меряет просёлки.
Больно на сердце тесно,
будто колется, спросонья…
 
 
Эту «барышню» сложу
не в один букет, по крынкам,
поохватистей ссужу
ей посудину… Под крышей
 
 
распластаю, да на гвоздь
подниму повыше лапкой…
Будет высохшая гроздь
защищать хозяйство ладно.
 
 
А что колко – прогоню
прочь норовистой охапкой…
Летом встанет, на корню,
поросль душноватой хаткой…
 

24 июля

Следы

 
Где Керчь-Пантикапей выстраивает в рост
малиновые мальвы
и ягоды летят прицельно в детский рот
шелковицы, но – мало,
 
 
где антикой сквозит в четыре стороны,
а амфора – игрушка,
и солнце высоко зима не сторожит
свободное, но – грустно,
 
 
остался лишь испуг, задавленный волной,
солёная водица,
и жажда, и – ещё, не смытая водой…
Но тянет воротиться…
 
 
А тут на каждый сад по мальве, соль в глазах…
И грустно, и – не много.
И надо замолчать, но хочется сказать
оставшееся… Можно?
 

24 июля

Оставшееся

Памяти 1910-х

 
Подберёшься ли к Крыму пешком,
генуэзской дорогой…
Нагуляет ли ветер с песком
золотые пороги…
 
 
Полно… Галькой да камешком
для – посмотри! – перстенёчка
встретит берег… Сотри
целый век, легендарная ночка!
 
 
Эти дитятки (чьи?),
накануне великих историй,
в коктебельской ночи
пьют блаженного Крыма истому…
 
 
Всем потом по серьгам,
по суме, по кресту, по погосту,
где ручного зверька
похоронены белые кости.
 
 
Легче сна тамариск,
бескорыстны и жертвенны корни,
чей погост – от марин,
голубых, до окраины Горней.
 

25 июля

САВВА

Памяти С. В. Ямщикова

1

 
Не возницей – еси скакуном,
тяглой лошадью, верной кобылкой
был Отечеству. В нём – каково
старым меринам, жаждущим пылко
правосудья, как с неба суда?
Свято место осталося пусто.
Отлетел тяглый ангел. Удар
по земле, где плотнеет капуста
к поминанию… Псковский мотив…
Сорок дней. Дорогая могила.
И вопросы (но втайне) – уйти
на ходу, как Возница, могли бы?
 

2

 
Родимой стороной, с клюкой и совестью,
по полю бороной, по жизни – повестью.
Не столько ямщиком, лошадкой тяглою,
с чем было под щекой, умытый талою
водою, что найдётся рядышком…
А то и – напоили б ядышком…
За правду, за неё, как водится…
Спи, Голубь, под Покровом Богородицы.
 

3

 
Плотнее повязка часов.
Растут, что у дерева, кольца.
Уже расшатался засов.
Весенний цветочек засох
изрядно, и намертво колет…
 
 
То время, не ведая нас,
течёт непрерывным потоком.
И мера ему не дана.
И наши тугие тома —
короткая летопись только.
 
 
Наполним надеждой Живот,
что эти недужные знаки —
не вымысел горький, где накипь
одна… И оденем в киот
горячую веру и труд…
Как Ной упокоимся тут.
 

26 июля

Из Торопца

 
Торопецкие дебри, озёрную гладь
и дремучего леса обильную кладь —
всё собрать, подчистую.
 
 
Долго холить, раскладывать – вот бы ещё!
Укрывать в непогоду дорожным плащом,
заворачивать в стужу.
 
 
Но пока проплывает лилейный бутон,
Божий день погружён в глухомани затон —
что за дело до «завтра»?
 
 
Плыть бы рядом да только глядеть, не дыша,
отзовётся ль его неземная душа,
без земного азарта…
 
 
В торопецкой глуши колокольчик с кулак,
от прозрачной слезинки блестяща скула
и окрашены губы
 
 
синей ягодой – всё бы бросать в молоко…
И казаться себе до конца молодцом…
Не коситься на убыль…
 

28 июля

Письмо

 
…Пробраться, как к кладу, сокровищу и
Метерлинковой птице…
Выталкивать, в родах, слова-вещуны
на простынь страницы.
 
 
Но всё-таки слишком не грезить о ней,
таинственно-синей…
Для синего здесь, на земле, сети нет,
есть верное сито.
 
 
свободная воля и выбор до дна
последнего часа.
Судьба материнства, какая дана
поэту отчасти…
 

30 июля

БОРИСОГЛЕБСКИЙ, 6

1. Дом

 
Вспоминаю Марину, крестясь
на родное подворье.
Высоко распрямляется стяг —
не земное потворство
нам, привязанным тут, как скотинка к еде,
то к столу, то к ограде…
В световом окоёме, Морская, ты где?
Отзовись Бога ради!
 

30 июля, великомученицы Марины

2. Дерево

 
Под серебряное древо,
под сиреневое небо
приходи, постой.
 
 
Под отеческие требы,
под недружескую небыль
и платок простой.
 
 
В том платке спасаться проще,
исходив земные Прощи
на родной земле.
 
 
Не высказываюсь против
райских кущ и райской рощи
в неземном селе.
 
 
Но зову – приди под тополь,
где тяжёл разгула топот
вереницу лет.
 
 
Постоим, Марина, рядом.
Мы тебе, без бронзы, рады
и целуем след.
 

31 июля

Исцеление

 
Накормлю тебя, дружочек,
прикорну на твой лужочек,
сосчитаю пчёл.
 
 
Будет каждая с нектаром.
Запишу, что жизнь – не даром.
Только б ты прочёл.
 
 
Научу тебя по буквам
и, хотя умеешь, будто —
вдруг увидишь мир.
 
 
Ты увидишь свод в алмазах
и лицо откроешь… Маску
потеряешь вмиг.
 
 
Накормлю тебя, дружочек,
прикорну на твой лужочек —
будешь сердцу мил.
 

31 июля

Переход

 
Месяц-ящерица. Хвост
мне оставивший в ладони.
Для неё благая хворь —
избавление, а то не
оставляла б… Серафим
из июля входит в август.
Ночь, с усердьем сироты,
раздаёт вселенной влагу.
 

31 июля – 1 августа, преподобного Серафима

В августе

Христине

 
Парашют одуванчика схож
с лёгкой детской головкой.
Подоспевший покос,
перелёты стрекоз,
озорная уловка
улететь одуванчиком вдаль
и собрать с мироздания дань.
 
 
Август царственный нам
не казна, не помеха.
Он пройдёт и без нас,
мы пребудем по мере.
 
 
Тень младенца светла,
голуба, разнотравна…
В длинном перечне ласк
обозначена травма…
 
 
Так лети же, лети,
одуванчика племя…
Август что желатин —
густ. Вращается лемех.
 

1 августа

Начало

Л. Наумовой

 
Август! Дай скорее ручку.
Мы пойдём с тобой дорогой.
День за днём тебя научат.
Остановишься дородным.
 
 
Жизнь! Возьми меня за плечи.
Поведи путём печальным
даже в радости. Полегче
запечатывай печатью…
 
 
Время! Через жизнь и мимо,
через августа усладу
проходи… Но жизни мига
не выплёскивай в осадок.
 
 
Зреют яблоки, и Ева
смотрит в плода сердцевину.
Бытие. Начало. Слева —
вся печаль. За взглядом следом.
 

1 августа

НОЧНОЕ

1

 
Дождь и грусть. И Громовержец
Илия. Непроходима
темень ночи. Кроме веры
разве нужно что в годину
испытания на стойкость?
Воздух августа настоян
на конечности… Настолько,
чтоб грустить, но не исчезнуть,
препоясать крепко чресла
и смотреть в потёмки честно.
 

2

 
…Но подняться над кручиной
и повесить на крючки, на
старый гвоздь пальто с чужого
позабытого плеча…
Налегке вспорхнуть на ветку,
чуть качаемую ветром,
и запеть про жизнь, с ожогом,
но не в клетке палача.
 

1, 2 августа, Илии Пророка

Продолжение

 
Утро мрачно. Не смыта дождём
ночь тревожная – на день надежда.
Мы её под дождём подождём,
не смыкая тяжёлые вежды.
 
 
Глядь, и ясно, промчалась гроза.
Отдохнём и надышимся вдоволь…
День что розан (хотелось – розан),
но зачем этот термин «садовый»…
 
 
Жизнь не терпит подмены, по ней —
только слово – залог и порука.
Мы его не забудем поне …[4]4
  По крайности, хотя, по крайней мере.


[Закрыть]
И ненужное саду – порубим.
 
 
Утро светло, коль просто в очах.
Пелену, как саднящую линзу —
с роговицы (уж лучше в очках)…
Знать, не станет болеть по ночам.
 

2 августа

Жалость

 
Покидать нешто шапки? Умерь
летний пыл… У цветочной корзинки
помолчи и послушай пчелу.
Может быть, сам поймёшь, почему
есть сочувствие, нет укоризны,
когда день, вполовину, померк…
 
 
Но я вижу лишь жала испуг…
Этот яд – дорогое лекарство.
И его не заменишь халвой
(так питается жалкий холоп,
но не царь, пожелавший на царство).
 
 
Ты не бойся, я жало – изму [5]5
  Изыму (от изъять).


[Закрыть].
 

3 августа

Сон (Быль)

Ю.

 
Как сон преодолей и страх, и послевкусье.
Поставь себя вперёд и выведи на свет.
Нет в тёмной стороне ни кузнеца, ни кузниц —
один и сам. Покинь насиженный насест.
 
 
Один и сам – смелей, узнать добро и волю.
А тот, что тать в ночи, рассеется как дым.
Где Добрый Пастырь, там добычи нет у волка,
схватившего во сне однажды за кадык…
 

3 августа

Возвращение

 
Вернуться в сад под куст смородины, малины,
губами тронуть плоть, не глядя дальше двух
названий (…всех цветов, пересеченья линий,
безмолвных тварей, птиц и облаков)… Недлинный
подъём на небо… И, не оставляя дух, —
вернуться в сад.
 

3 августа

Памяти А. И. Солженицына

 
Година что один обычный миг. Донское
сообщество. Сквозь плоть непаханой земли
доносится «аминь» с кадильною тоскою
торжественно… Стезю «легенды» замели…
 
 
О том, что… так и так… Напрасное усердье.
Он там без вас в Дому, не ведомом толпе.
И знает Бог Один, что каждому у сердца
положено до сна-успения… Допеть
 
 
успел ли наш герой… В Донском под небо липы.
Торжественно и так, со всем наедине.
Не страшно и светло, под сердцем не болит и
«не нужно заходить в пристанище теней».
 

3 августа

С любовью

 
На Сретенке под дождь и шум кофейных мельниц
на гуще или без гадаем о простом,
торопимся слегка и потихоньку медлим,
и мерно шелестит кофейный порошок.
 
 
Так сыплется сухой шуршащий снег на крышу
мансарды, где зимой как в лоне глубоко.
Где он прошелестит, и улетит на крыльях,
и после упадёт на землю – «упокой…».
 
 
Забудем о зиме хотя б до первых «мушек»,
пророчащих – «уже…», на Сретенке тепло.
Почти как в детстве, но тревожнее и уже,
переча сосчитать, насколько утекло
 
 
из памяти… Теперь сидеть бы до упора
за чашкой… За стеклом – театр, то бишь мир,
с каким не по пути: не вместе, не поспорить…
А он «идёт на бис», как давешний «кумир»…
 
 
И всё-таки под дождь смотрю влюблённым взглядом
на сущее. На дне загадочный мотив…
Быль видится впотьмах непостижимым кладом
под шелест ветерка застенчивых молитв.
 

5 августа

За город!

 
Почему не в деревне, не там
на неровной дорожке?
Будто слишком душа занята?!
Будто вожжи возница не дал
иль поломаны дрожки…
 
 
Зарастёт подорожником путь,
не найду и приметы.
Птицы вьют свои гнёздышки пусть,
не застанут их в зарослях пуль
роковые пометы.
 
 
Город тоже обижен судьбой.
Я б, дорожка, пошла за тобой,
но не выберусь что-то.
 
 
Я готова и выше взлететь.
Ты тогда меня, небо, взлелей,
но не выпусти «в штопор».
 

5 августа

ГРАНИ

1

 
Когда ты спишь, я бодрствую. И нам
не встретиться, как ни гони коня.
Растворена бесцветная вина
везде, где мы… И даже не понять
 
 
и не спросить друг с друга… Но с себя.
Большая жизнь и малые дела.
Смотрю в окно и вижу, что сентябрь
не выношенный осень родила,
 
 
как будто… Просыпается печаль…
по лету, безмятежности часов
полдневных… Кубок осени почат
досрочно. Но «кувуклии» печать
не вскрыта и противится засов.
 

2

 
…Но ведь ещё и астры напоказ
раскинутся. Взлохмаченный убор
их люб. На то и август не погас.
И автору печальному укор.
 
 
На выбор цвет. Возьми себе на стол,
оставь в саду, ушедшими под снег…
Успенским Богородичным постом
укрась иль убери Её во Сне.
 
 
Ночная Гефсимания с огнём
Кувуклии. Печать уже снята.
Успенское Вместилище – окно.
И зеркало. Где наша жизнь – не та.
 

6 августа

Полушкино. Посвящение

1

 
Всё диковинней жизнь.
Сколько в сети ни бейся,
лишь ровнее нажим,
голубое небесней.
 
 
Под крылом голубым
разнопёрого свода
золотые клубы
среднерусской свободы.
 
 
На смоленском крыле
подмосковного тракта
разгляжу параллель —
отголоски атаки…
 
 
Бородинский форпост.
Встреча осени с летом.
Жизнь и смерть, и вопрос
за побоищем следом:
 
 
«Где потомки твои?!»
 
 
Здесь, в Подушкином поле,
как у жизни в подоле.
Небеса – на двоих.
 

7 августа

2

 
Из Полушкина вплавь
по полям, по опушкам —
житие, а не план,
плану мера – полушка.
 
 
План у мира в цене.
Жизнь красна и бесценна.
Чем живое целей,
неживое – бесцельней.
 
 
В Бородинской земле
не свободно, не тесно.
День к закату сомлел,
затевается тесто —
 
 
завтра быть просфоре
к поминальной обедне.
Помолись о своей
Богу душеньке бедной.
 
 
За Полушкином мир,
где нам жить до упора,
помня прошлого миг,
что лежит без укора…
 

8 августа

* * *

 
Где грустно так, что руки вдоль колен,
глаз вперился в соцветья красных фуксий,
 
 
а в августа садов обильный плен
добавлен, хоть и яблочный, но уксус,
 
 
грущу, как странник… Где-то есть очаг,
согретый дом, надёжные ворота…
В саду, где он останется на час,
плод с дерева немного уворован…
 
 
Праматерь Ева, первая жена,
как ты скора на жест, Адам лукавен,
и грусти, как отборного пшена,
насыпали до краешка, алкая…
 
 
Алкая – вон, и за город, и в сад…
В себя саму вернуться нету мочи.
Есть Божье чудо, но не чудеса —
не спутай на вместилище замочек.
 
 
Грусти опять, но помни об ином,
где всяк в дому и каждый угол красен.
Где уксус обращается вином
и яблока глоточек не украден.
 

8 августа

НАБРОСКИ

1

 
Осенней лаской словно на воздух поставлен день.
8 ковчеге горожане как Ноево сообщество. Ещё
до холодов – столетие… И тени
длинны, как в детстве… Солнцем навощён
упавший лист, поплывший вместе с нами
рекой бессонницы, медлительными снами…
 

2

Чужая душа – потёмки.

 
Потёмок – чур. Фаворская Душа
сияет впрок – устраивай жилище,
где свет, не освещение… Ни лишним
не будет, ни достаточным… На шаг
не отступи от выбранного… Он
единственный. В потёмках легион.
 

9 августа

В АВГУСТЕ

1

 
Как будто просыпали яблок
из Рая изрядный мешок —
почти за осенней межой
сады, говорящие ямбом…
 
 
Вся тварь у заветной межи,
роится под вызревшим солнцем…
И лес говорит, полусонный,
стихом, и вода, что лежит
 
 
в неволе… Засим небеса,
вместясь в неширокое русло…
И лучше не смог написать
никто о печальном по-русски…
 

2

 
А знал бы, подложил
под голову соломки.
Не брал бы под ножи,
повинную, с собою.
 
 
Смотрю – не насмотрюсь
на Божие творенье.
Головушка, не трусь,
повинная… Твоею
 
 
печалью поддержи
земную грусть и голос,
склоняя в падежи
с целительным уклоном.
 

11, 12 августа

С РОДИНЫ

1. На холмах

 
С Юрьевецкого берега – вниз,
к колокольне в четыре окна.
Деревенские ласточки в них.
Над крестами возвышенный нимб.
Что прошло, то уже – не догнать.
 
 
Что осталось – священный сосуд.
Что хранит – у него на роду.
 
 
…И Медового Спаса росу
юрьевецкие дети сосут.
 

Юрьевец—Москва, 14–21 августа

2. Пожар

 
Погорелец-амбар, где хранились сокровища… В нём
всё, что нужно для жизни, и больше, для памяти лет.
Что не тонет в воде, не сгорает напрасным огнём…
Упираюся лбом, окольцованный в детстве, телец.
 
 
В старом коробе вкус ветхой родины, с запахом пчёл,
горьким мёдом, что слаще заморского сахара. Густ
непрерывный поток (перешёл, переплыл, перечёл?)…
И горит предо мной, наяву, «несгораемый куст».
 

Парфёново—Москва, 14–22 августа

3. Ночлег

 
Не в горячих Жарках, домотканом Парфёнове быть
от утра до утра.
Амальгамы следы собирая в единую быль
по осколкам утрат.
 
 
Обойду деревеньку по кругу и вспять
на последней росе…
Здесь, должно быть, и ангелам спать
приходилось… Просел
 
 
старый мир у реки…
В чёрной баньке не топится печь.
 
 
Тут меня нарекли
и вскормили… И надобно лечь.
 

Жарки—Парфёново—Москва, 14–22 августа

Кому печаль…

 
Отрывается яблоко. В мирной осаде сады.
Древо мечет снаряд. Укрывайся, кому повезёт.
Плодородия шаг. Всё его захватили следы,
но антоновки след даже пёс твой, увы, не возьмёт…
 
 
Ближе к городу он всё отрывистей – точка, пунктир.
Ближе к городу дождь каплей точит отрады оплот.
Нет ни яблока, ни и собаки уже на пути,
но всё вижу – летит и ложится на землю апорт…
 
 
Лето, осень, зима, грусть и яблоки, радость поверх.
И за всё ты в долгу, и свободен, однако, пока…
И не знаю, кому я печаль золотую повем,
что, как яблоко, вниз отрывается не напоказ…
 

Август, Успение

Рим

 
Быть несчастным в Италии?! Можно ли?! Падает Рим
в одночасье, когда отступает душа.
Дух молчит. Монотонно горят фонари.
Бьётся жизнь о века, и грядущее ждёт, не дыша.
 
 
Что Великому мы, проходящие гаснущим днём?!
Он стоит как стоял, на своём, безучастен и щедр.
Но, бегущая сквозь, остаюся пожизненно в нём,
из живого огня и воды сочинённая дщерь.
 

Рим—Москва, октябрь

Дорога (Вспоминая Гоголя)

 
…Вниз по улице Папы такого-то, лестница, спуск.
Через площадь и в щель, на столешницы мрамор, в уют.
Что написано – вслух, помаленьку… За этим – под спуд
обнажённой души… И – в огонь… И поныне – под суд
поколений, что память верёвками вьют…
 
 
В обветшавшем кафе пахнет Гоголем, временем, сном,
пряным кофе, промасленной булкой, толпою зевак…
Знать, с которою нас ненадолго сюда занесло
в час, когда наяву отдаётся былое на слом
и страшит стихотворца, как прежде, родная зима…
 

23 октября

Небо

 
…То сядешь у колонн подножия на площади,
то Гоголь приводит на Трастёвере,
то день потянет на античное – равно.
Над всем недосягаемое. Нимб.
 
 
Ни взглядом поглощающим, ни ощупью,
ни затесью на вымышленном дереве
не слиться с первозданным… Лишь Arno
и Tevere соперничают с ним.
 

24 октября

Реки

 
Как простецу к лицу величье господина,
так им – Firenze, Рим.
Идущий вдоль реки, прохожий, «проходимец»,
твой путь необозрим.
 
 
Не видя дна, заглядываешь в бездну
плывущих берегов,
уже творец, материя… не бездарь…
Теченьем сбережён.
 

25 октября

Утро

 
Пока романский люд томится в дрёме сонной
от ночи до утра,
мы – бодрствуем – звезда и медленное солнце
над куполом Петра.
 
 
Рим просыпается. И я, свидетель первый,
уже смешался с днём,
накоротке, как будто заодно,
готовимся в дорогу, чистим перья.
 
 
Со мной иль без меня, останется собою
сегодня и потом,
не взявший на себя не царскую заботу
заботиться о том.
 
 
Не украшая, как наследственный патриций,
ни платья, ни коня,
он – первый, он – один (не станем о Paris…),
за счётом не гонясь.
 
 
И считывая утренние знаки
нездешнего пера,
возносимся… И вместе солнце с нами
над куполом Петра.
 

28 октября

Вдоль Тибра (Калики)

 
Берег вечности. Тибр у ноги.
Что ему до людских заморочек?!
Он раскинулся руслом нагим.
Он древнее самих панагий.
На него не повесишь замочек.
 
 
Он свободен. Он с прочим на ты.
Приходи, кто бы ни был от роду.
Здесь никто никогда тесноты
не узнает, отечества дым
различит, сколь ни будет народу.
 
 
Сельским берегом, в чреве веков,
мы пройдём с изменившимся ликом.
И посмотрит на «сих червяков»
перелётная птица, оков
не имевшая… Неба калика.
 

29 октября

* * *

 
В платановый полдень
в расщелинах терм
 
 
то змейкою ползать,
пчелою лететь…
То с горкою полнить
сердечный мешок,
в бессонную полночь
измерив пешком
и римскую твёрдость,
и слёзную топь…
 
 
Чтоб в «мире четвёртом»
не помнить о том.
 

30 октября

Послесловие

 
Ну, здравствуй, Третий Рим! К тебе мои дороги.
Без пиниевых крон, забравшихся на холм…
Ещё короче день и обнажённей рощи
и бедность разглядеть мучительней и проще
«посаженных на кол».
 
 
Народец в ноябре… Российская кручина.
Но он живёт судьбой, не выбранной для нег.
Чему она его уже не научила!
 
 
Ломать хребты, и то – подправит и починит —
не выведешь на нет.
 
 
И я люблю ноябрь, хотя дрожу и стыну.
Хотя мне мало двух хороших рукавиц…
Но тою же рукой нарву весной жасмину…
«Пропеллер» уберу, без ропота, за спину —
не выдам укоризн.
 

30 октября

Родное

 
В нищете ноября первобытна палитра. Она
первобытней ещё, когда падает первый снежок.
Чем старее – тесней и просторнее русский роман.
Он горит, как огонь благодатный, который не жжёт.
 
 
Мало неба, но там, за завесой, заветный предел.
Надо просто страдать, надо тихо любить нищету.
Лес не хочет зимы, захворал, постарел, поредел…
У него, как у нас, каждый листик уже на счету…
 

30 октября

Ночь

 
Сумрак близок к нулю. Тьма владычица.
Чуть – и пропал.
Горевать – так теперь.
В полной темени кто на сокрытое ймет права? —
Только ждать и терпеть.
 
 
Верить утру – придёт. И смотреть сквозь
кромешную ночь —
окончанию быть.
 
 
Но не дать приходящему вновь
то, что было, забыть.
 
 
До рассвета, один на один,
проживи на духу.
А уж там и своё находи,
подсобив петуху.
 
 
Прокричит спозаранку опять
золотой петушок.
Силит ночка покрепче обнять,
нацедив посошок.
 

31 октября

Попытка участи

 
Наконец назови, что мучительней сна в ноябре!
На рассвете темно.
Утро смотрит в окно, как в далёкое ветхий еврей.
Эту память не множь.
 
 
В обнажённом саду смирно высятся кости одни,
но надежда жива.
Так попробуй стоять, чтобы не отличаться от них,
с немотой ожидать.
 
 
Лишь одно береги! Где у древа исток, у тебя —
остаётся ли твой?
Потерявшись не в сада тенях с облетевшей листвой.
 

9 ноября

Попытка восхождения

 
Авентинов покой с букварём человечьей души,
где штормит, что ни лист,
одинок, ненавязчив, душист.
 
 
Будем чисты, оставим ту жизнь,
о которой – рыдать! – не тужить.
На него поднялись.
 
 
Наливной апельсин в ближней роще качнётся,
зарёй подаря.
 
 
Божий раб Алексий на молитву очнётся
у груди алтаря.
 

9 ноября

* * *

Леониду

 
Здесь – подают. Душа в родильном лоне
и просится на свет.
Где в световом отеческом «полоне»
с тобой нас нет.
 
 
Одеты мы – прикрытые простыми
растеньями, стыда
вкусившие в самом Раю. «Простыли
в Саду следочки» до Его Суда.
 
 
Заглянет человек за вежды —
увидит Бог
ещё зачатие надежды…
 
 
И первозданные одежды
готовит «впрок»…
 

13 ноября

* * *

Е. Авдеенко

 
Рай в ноябре, когда «цветёт цветеньем»
души земля,
пусть ноябрём умноженные тени
потёмки длят.
 
 
Рай там, где мы с цветением и светом,
и то несём.
И родовым пожизненным заветом
скрепляем всё.
 
 
Будь ты как перст – никто не одиноче
себя самих.
Так стой стоймя, когда стоять не очень
легко за мир.
 

13 ноября

* * *

Ю…

 
Из «далёких пенат» посмотри, словно в фортку,
на божественный сад.
В насажденном лесу жизнь горазда на фортель
и на подвиг… Назад,
 
 
на Адамов изъян, на Адамову муку
погляди, не таясь.
Ты увидишь – в руках у изгнанного мужа
колыбелька твоя.
 
 
Плач Адама в крови у последнего сына
из породы одной,
что дорогой прямой и путями косыми
размышляет давно…
 
 
Лей слезы благодать, ей с дождём не смешаться —
слаще и солоней.
И, быть может, в Саду незабвенном смежатся
наши глазки за ней.
 

13 ноября

* * *

 
Когда готов обнять и мир, и Рим, и место
попроще, чем твоё, —
одной рукою где ж? Не замесить и тесто.
Обнимем жизнь вдвоём!
 
 
Она обнимет нас, не шевельнув при этом
нарочно и перстом…
Её как будто нет, что вымысла поэта
в блокнотике пустом…
 
 
Но сей бесценный дар, как сок в бродильне, зреет,
чтоб сделаться вином,
и движется опять, тем лучше, чем старее,
волною за волной.
 

13 ноября

РАЗГОВОР С ДРУГОМ О СТИХОСЛОЖЕНИИ…

1

 
В записном ноябре много сумраку, мало щедрот,
разве только догадки, оттенки, созвучье весне…
То нагрянет мороз, и готовь посговорчивей дров,
то плыви до ворот на одном ненадёжном весле…
 
 
Где беда не беда, всё притерпится, даже ноябрь
ретивой, когда пробуешь слезть на ходу,
но вживаешься в плоть снежной бабы, бесплотность наяд
и не знаешь: «Скажи! Где теперь я, ноябрь, нахожусь?»
 
 
Это проще, чем быть человеком, с душою без дна,
и заглядывать: «Что там на завтра, какая беда?»,
чтоб однажды о том наши души забыли без нас
под ноябрьский пейзаж, где сырая горчит лебеда…
 

13 ноября

2

 
…А к понедельнику барышня снежная
вышла к воротам встречать…
Так наяву и сбывается, ежели
верить поэта речам…
 
 
Лес околдованный, снегом забросанный,
дышит чахоточно – чуть.
Белою крупкою – рисовой, просом ли…
Боязно ветку качнуть…
 
 
Белка вчерашняя прячется – шутка ли? —
враз поменять пальтецо…
Ночка чудесная, ноченька жуткая…
Глядь, изменила лицо…
 
 
Страшно не белке одной на проталине —
мало ли нас, горемык…
Но охраняет пути наши тайные
Явное – знали бы мы!
 

17 ноября

БОЛЬНИЦА

1. Улица

 
Герои тургеневских драм,
Нескучное, ранние годы…
Сегодня другие у дам
восторги, и пыл – неугоден…
 
 
Пускай их… Больница странна,
недаром слыла богадельней…
Но это одна сторона.
Ничто ничему не отдельно.
 
 
Под дождичком с снегом в саду
больничном редеют, редеют
охотники зябнуть за так…
Я тоже с дорожки сойду,
за платье сухое радея,
когда не хватило зонта…
 

2. Дом

 
Где сослепу то спишь, то движешься на ощупь,
досматривая сны,
где стены стерегут свои «живые мощи»,
где мартовской весны
гуляет полумрак по тесным закоулкам
весь календарный год…
Где, с шёпота начав, вам отвечают гулко
синодики невзгод…
 

3. Палата

 
Один встречаешь день, его же провожаешь.
Вся ночь своей длиной – всхожденье или спуск.
Горит немой фонарь темно и «кровожадно»,
готовый взять тебя под утро на испуг…
 
 
Но вот зашелестит, застукает, заходит
за дверью… Занялся испытанный сюжет…
В нём мало перемен произошло за годы
и вряд ли что ещё изменится уже…
 
 
Когда закрыта дверь, ты сам в своей державе.
От пуповины до казённой койки счёт.
Не зная, что ещё осталось на скрижали,
болеешь и живёшь, и требуешь – ещё…
 

4

 
Быть может, там, внутри стерильных комнат,
ты не один.
С тобою Тот, Кто напоит, накормит —
Его найди!
 
 
Он ищет нас всю нашу жизнь, заблудших
Своих овец.
А мы кочуем, находя «получше» —
народ глупец.
 
 
Лишь быть бы рядом. В операционной
не мягко спать…
Протягивает хлеб из горницы Сиона
Всемилостивый Спас.
 
 
Возьми, прошу! И заживёт, как в детстве,
колено… Дух —
Утешитель! Но «никуда не деться»
от «тихих дум»…
 

5

 
Ты держишь меня, как изделъе,
и прячешь, как перстень, в футляр.
 

Б. Пастернак. В больнице (1956)

 
Бытописаний ряд стремительный, тревожный,
когда «горит в груди» —
не путь, не столп – поставленный треножник,
ответа не родит,
зачем болеть, в «карете скорой» мчаться,
держаться на краю,
и «просто так», в придуманном раю,
похожем на предмет, остаться чаять…
 
 
Ещё осталось жить, ещё любить, «дойти
до сути», «на разрыв», как водится, к финалу —
три года, труд, болезнь… Глагол Поэта стих.
Чтоб чисто прозвучать из Божьего «футляра».
 

Алексеевская больница, 17–19 ноября

Имение

Утроба – последняя глубина человеческого сердца.

Е. Авдеенко

 
«Вечерние» тёмные дни
и вос-поминанья одни —
бездонные страхи.
 
 
Забудем «поглубже» о них,
зажжём «позывные» огни —
поставим на стражу.
 
 
В именье «ни звука» теперь,
а то, что казалось тебе
оркестриком, – немо.
 
 
Утробой любить и терпеть,
без ужаса в очи смертей
смотреть… В небо!
 

2 декабря

В убывании

 
Деревья как худая сеть,
когда декабрь бесснежен.
Не ловится в такую снедь,
не выйдешь на охоту с ней,
не отзимуешь с ней же…
 
 
Темны деревья декабрём,
от них сильней потёмки.
День остывает, дикарём,
но в ожиданьи, что ковром
улягутся позёмки…
 
 
И этой скудною порой
жить тяжело, а надо.
Не сядешь на чужой паром,
не вызубришь, на въезд, пароль
под Рая колоннаду.
 

2 декабря

Стихотворец…

 
Стихотворец, где хочет, совьёт
новый дом иль гнездо потеснее…
В механизме его часовом
всё иное – и ход, и завод,
и окружность… И стрелочки с нею…
 
 
Вот попробуй и жить по часам…
Ни за что не узнаешь ответа.
Лишь бы в целом ни тесно частям,
ни потерянно не было… Там,
в полном круге, где жизни отведал…
 
 
Стихотворец, где хочет, заснёт
и проснётся, где вздумает, снова…
Сердце-двигатель, сердце-заслон,
бейся, бедное! Бейся за слог,
чтоб за слогом сложилося слово.
 

3 декабря 2009

ВВЕДЕНИЕ ВО ХРАМ

1

 
А был ли труден путь по лестнице? Избранной
входила Дева в Храм, не зная – почему.
Иоакима вопль, слеза бесплодной Анны —
Мария! Чью судьбу узнаешь по челу.
 
 
По лестнице наверх к Единственной Завесе —
в Бессмертье, но сперва служенье без препон
обыденных… А «меч готов пройти» – занесен…
И дальше – только вверх и только – по прямой.
 

2

 
Рыдал Иоаким и с ним стенала Анна,
бесплодные давно, и иудейский люд
их слышал далеко… Раскаянья таланта
познавшие, и был Отцу и Богу люб
 
 
умноженный талант. В оплаканной утробе
Зачатие, каким Бессмертие вошло.
А Дева входит в Храм, и каждый вздох утроен.
При двёрех! И огонь спасения возжжён.
 

3, 4 декабря, Введение

Ночная Москва в декабре

 
Остывает, и хочется в мех.
Под подошвой скребётся короста.
Нету Родины слаще взамен.
И теплей – одеяльце на ней
ни начинкой не вышло, ни ростом.
 
 
Что же ходишь, как вечный студент,
по её букварям-закоулкам?!
Будто не на чем больше дудеть?!
То побудешь живою, то в тень
превратишься в такую прогулку…
 
 
Этот город всё терпит, снося
даже голый декабрь без покрова,
где почти каждый житель «носат»…
Но едва «раскатаешь назад»
жизнь российскую, «взятую кровью».
 
 
Что же – сбедствуем, коли дано!
Есть на наши головушки Промысл.
Как же ночь начиналась давно…
И почти упирается вновь
в стынь декабрьскую…
Холод – не промах.
 

7 декабря

* * *

 
Каждой твари по паре… И Ной
строит медленно, но неотступно…
Так и наш и шажок, и поступок
или праведный, или иной.
 
 
Дунь на небо – и буря придёт.
Ты подуй на ожог и на язву…
Что до сроку не видно, не ясно —
пусть тебя остановит, «бретёр»…
 
 
С Ноем в сорок таинственных волн
погрузись, и голубка оливу
принесёт – молоко и колйво.
Се конец и зачатье – от яслей до печати.
 

7 декабря

Любовь в декабре

 
Подуло севером и, как всегда, врасплох,
застало нас, не в меру не готовых…
Куда ж податься сиротам, раз плох —
нет, не характер… Но характер тоже.
 
 
Здесь мало света – солнечный лимит.
А снег перемешался с чем придётся…
И градус где-то близко с нулевым,
и полдень точно к полночи притёрся…
 
 
Ах, если бы… А там была весна…
Там бабочки резвились, пели пташки…
Без косточек там зрели словеса
и следом прорастали в душах даже…
 
 
Здесь холодно. Никто ничью судьбу
собою не сотрёт, не нарисует.
Так ветер продувает голытьбу,
что выстудиться, бедная, рискует…
 
 
Оденемся в смирение хоть раз
и будем ждать, куда укажет Пастырь.
…А ветер и на лучшее горазд —
и новый снег налепит, будто пластырь…
 

13 декабря

Снегирь. Посвящение

 
Не видно снегиря, но помнится, что красно
посвистывает и садится поклевать
на выстуженный лес, на тощие хлеба
российские… Звенеть и тихо колебать
заснеженную даль даётся не напрасно.
 
 
В пурпуровую высь закатную вперясь,
поклёвывая, сам колеблешь чью-то ветку,
карминовым мазком нагрудного пера
сзывая за собой собратьев откровенно…
 
 
А мы с тобой грустим, хоть перышки «под цвет»,
хоть есть ещё «на нас» и деревце, и крошка…
Но чаще голосок «сдаётся под процент»,
и в роще стережёт прожорливая кошка…
 

15 декабря

В холода

 
Почти из ничего произрастает поросль
стихии и стиха и множится сама.
Но почва и зерно ещё бесплодны порознь
и истины трофей находится не в спорах.
И ширится зима.
 
 
Холодным декабрём сгоришь у батареи
с вскипевшею водой, где плавится металл…
Но то, что обожжёт, души не отогреет.
Здесь долгая вина, короткие огрехи,
«бесхозная метла».
 
 
В людской, как повелось, то холодно, то жарко,
сменяется народ.
И даже обойдёшь вокруг земного шара,
другого не найти – не надобно и шага…
Усилился мороз.
 
 
И только Там тепло. Мы, блудные скотинки,
теряемся в пути…
Лишь сносим не одни последние ботинки
и вырастем из всей изношенной холстинки,
попросимся – впустить.
 

15, 16 декабря

Флорентийский мотив

 
Флорентийский фонтан врос в столетья. Декабрьский мороз
возвращает туда, где тосканское солнце в разлив…
Брунеллески, холмы… И, как кажется, зимних морок
нету вовсе… Но мы, и с морокой, с концами вросли
в потемневшую даль, в мерзлоту, в усечённый июль…
Что «таковским» весна в феврале и тепло до зимы?!
Наглотавшись и раз этих, с золотом, синих пилюль,
продолжения ждём, согреваясь всё больше взаймы…
 
 
Ломит кости, а ночь затянулась – конец декабря.
Сколько холода… Как высоко Брунеллески – полёт!
И летишь в декабре над Флоренцией, но втихаря,
незамеченный вне… На лету спотыкаясь о лёд…
 

22 декабря

Открытка

К. Александровой

 
Переменчив Марли.
Веет Балтикой.
Севера свет.
 
 
То угрюм, то сварлив.
Эхо антики.
Поздний рассвет.
 
 
Балюстрада пуста.
Воздух полон.
Печалится друг.
Всё, чем можем устать,
в не «открыточном поле»
сотру.
 

* * *

В. Куллэ

 
Жизнь берёт за грудки —
то меняет мороз на тепло,
то бежит из-под ног…
 
 
Грустно, грусть, загрустить —
этак сколько уже натекло…
Подставляйте под дно!
 
 
Горстью высыпан к нам
новый снег —
что за старый приём!
 
 
Постоим у окна
и увидим совсем не во сне,
как торчит остриё…
 

29 декабря